а, как утлую лодчонку в  бушующем  океане.
Он задыхался, в груди нарастало злое жжение, голос стал хриплым,  но  он
пел, ибо все это в нем, накопилось, рвалось наружу, и, даже когда  голос
начал прерываться, он все еще бил по струнам, а голос бога говорил в нем
странные щемящие слова, нежные и огромные, способные охватить все...
   А потом он опомнился, все стоят, замерев, у многих на  глазах  слезы.
Скилл смотрит с любовью и тревогой, но лицо серое, как  будто  вырублено
из гранита, а глаза запали в темные пещеры.
   - Придон, - сказал он тихо, - садись  на  коня.  Езжай.  Ты  заставил
мужчин не просто плакать - рыдать! Я даже не знаю, что можно... больше.
   Толпа распахнулась, Блестка вела коня. Придон поцеловал  ее  в  щеку,
одним прыжком вскочил в седло. Слегка кольнуло  срастающееся  ребро,  но
это все, что осталось от его ран.
   Он вскинул руку в прощании, умный конь красиво встал на дыбы, помесил
воздух  копытами,  грива  развевается,  а  затем  сам,  без  напоминаний
метнулся в сторону городских врат. Ножны бога Хорса в  седельном  мешке,
боевой топор и щит укреплены по обе стороны седла.
   Почти у самых ворот он увидел Конста. Тот  вышел  навстречу,  был  он
страшно худ, кости выпирают из-под сухой кожи,  поперек  груди  огромный
багровый шрам с безобразно вздутыми краями. Сукровица выступает крупными
прозрачными каплями, зато глаза теперь не прячутся в глубоких  впадинах,
и Придон зябко повел плечами, заметив в желтых глазах по два
   Зрачка.
   Он наклонился с коня, спросил шепотом:
   - Конст... ты человек? Конст ответил после паузы:
   - Даже не знаю, как и ответить. Да и нужна ли тебе
   Правда?
   Придон выпрямился, щек коснулся жар.
   - Прости, спросил глупость. Мы дрались с дивами, мы победили.  Вместе
вернулись, помогая друг другу. Ты лечил, как мог, меня и моего друга.  Я
вырвал тебя из рук врага, когда тебя убивали...
   Конст   взглянул   исподлобья.   У   Придона   появилось    нехорошее
предчувствие. Он предпочел бы, чтобы  Конст  не  открывал  рта,  но  тот
сказал тихо:
   - Не совсем так... Ты не понимаешь...
   - Что я не понимаю?
   - Меня не убивали. Придон вскрикнул:
   - А что же с тобой делали? На тебе места живого не было!
   Конст опустил голову. Пораженный Придон видел, как под  его  взглядом
огромный багровый шрам стал белым, опустился, растекся по коже, и  через
пару мгновений на том месте, где  был  шрам,  осталось  чистое  место  с
молодой кожей. Конст задышал с усилием, застонал, и Придон услышал,  как
хрустнули и соединились кости в левом боку.
   Когда Конст поднял голову, со лба сползали крупные капли пота,  глаза
были страдальческие.
   - Понял теперь?
   - Нет, - признался-честно Придон. - Ты умеешь заращивать  свои  раны.
Ты волхв? Но ведь и волхвов убивают? Конст покачал головой:
   - Я не волхв. И меня не убивали. Меня просто... наказывали.
   - Наказывали? - воскликнул пораженный  Придон.  -  Это  что-то  вроде
родительской порки?
   После долгой паузы Конст ответил несчастливо:
   - Не думай, что вырвал меня  из  рук  любящих  родителей.  Хоть  меня
убивать не собирались, но мне запрещали делать то, что я хотел делать. А
для мужчины это равносильно смерти. Они уничтожали  плоды  того,  что  я
копил сотни лет.
   Придон дико посмотрел на Конста. На вид обыкновенный  человек,  разве
что больше похож на куява  своей  изнеженностью,  чем  на  мужественного
артанина, но все же... как это - сотни лет?
   - Так... кто ты?
   - Человек, - ответил Конст невесело, - но тот  человек,  которых  вы,
новые, называете дивами. Хотя дивы... это... словом,  дивы  были  давно.
Еще до нас. А мы те, кто пришел на их земли  и...  чему-то  научились  у
них... Придон, тебе надо ехать. Меня приютило твое племя, здесь добрые и
чистые люди. Когда вернешься, я расскажу тебе больше. Да что там больше,
расскажу все!
 
*** 
 
   Аснерд долго смотрел вслед Придону. Солнце  играет  на  литых  плечах
юного героя, в черных как смоль волосах прыгают  искры.  Он  держится  в
седле красиво, чуть откинувшись назад, гордый,  как  артанин,  красивый,
как артанин.
   Рядом  часто  дышит  Вяземайт,  взгляд  его  тоже  не  отрывался   от
удаляющегося всадника.
   - У меня от танцев всегда вскипала кровь, - признался Аснерд. - Когда
я смотрю на танцующих мужчин, на их  гордые  лица,  на  прямые  спины  и
сильные руки, у меня у самого выпрямляется спина,  учащается  сердце.  Я
сам вот прямо сейчас на коня и с обнаженным топором в  одиночку  на  все
вражеское войско, что посмело... Но почему, когда смотрю  на  танцующего
Придона, у меня закипают слезы?
   Вяземайт спросил глухим голосом:
   - Он что, так плохо танцует?
   - Нет...
   - Так почему?
   - Не знаю, - ответил Аснерд сердито. - У меня от его  песен,  от  его
танца тоже выпрямляется спина и учащается сердце, однако... понимаешь, я
же артанин! Почему ладонь рвется не  к  рукояти  топора?  Напротив,  мне
хочется разорвать свою собственную грудь, выхватить  пылающее  сердце...
не знаю, то ли бросить к чьим-то ногам, то ли...  Нет,  не  знаю!  Слезы
застилают взор, я только реву как дурак, вскакиваю  и  ухожу,  чтобы  не
видеть, не слышать, не попадаться на глаза молодым. Стыд  какой:  увидят
меня, старого дурака, ревущим! А я ж не просто старый и битый, тертый, я
ж еще и военачальник!
   Вяземайт долго молчал в неловкости.
   - Какая-то магия, - сказал он невесело, - но я не знаю
   Ее истоков.
   Аснерд отшатнулся, глаза сверкнули сердито.
   - Не знаешь?
   - Не знаю.
   - Кто из нас волхв?
   - Не знаю, - ответил Вяземайт сердито. Он Отвел
   Взгляд. - Не знаю!
   Аснерд помолчал, рассерженно махнул рукой.
   - Ладно, ты  хоть  признался.  Вообще-то  никто  не  знает.  Ни  один
человек!.. Хотя всем кажется, что знают. А кто говорит, что  знает,  тот
брешет. Или дурак, что вернее.
 
*** 
 
   Степь гудела и трещала, как молодой ледок под  крепкими  копытами,  а
встречный ветер  снова  трепал  волосы.  Куявия  приближается  с  каждым
конским скоком, он на ходу достал мешок, вытащил драгоценные ножны.
   К пограничной речке несся уже с двумя перевязями,  что  перекрещивали
его широкую грудь. В кожаном чехле удобно покоился боевой  топор,  а  на
другом ремне закреплены ножны бога Хорса.
   Хотя выехал он все еще слабым, но бешеная скачка на  горячем  коне  и
сухой  встречный  ветер  вдували  силы,  наполняли  тело  мощью.   Чтобы
провериться, выхватил топор, швырнул в синее небо. Конь мчится в  полный
скок, ветер рвет волосы, Придон уловил момент, когда вращающийся  топор,
распугав в небе птиц, понесся вниз, протянул руку и ловко  подхватил  на
лету. Мышцы знакомо напряглись, в плече чуть-чуть кольнуло,  но  даже  в
этой боли сладость: тело сообщило, что уже может драться, бить,  ломать,
крушить... уже живет!
   На пограничной реке вода поднялась чуть  не  вровень  с  берегами,  в
горах снова дожди. На  той  стороне  сторожевая  вышка,  у  артан  внизу
обязательно стояли бы оседланные кони, но эти куявы... эх, если бы не их
башни магов, всю бы Куявию уже в кулак!
   Конь протестующе заржал, но Придон сжал бока коленями, процедил тихо,
словно с того берега могли услышать или понять его слова по губам:
   - Не позорь меня!
   Брызги  разлетелись  в  обе  стороны,  похожие  на  крылья  огромного
серебристого лебедя. Так и понеслись через  реку,  но  к  середине  конь
устал, пришлось соскользнуть в холодную мутную воду. Их  сильно  сносило
по течению, плыть пришлось наискосок.
   Когда  наконец   выбрались   на   берег,   Придон   чувствовал,   как
подкашиваются ноги, а частое дыхание распирает грудь.  Да  и  конь  едва
стоит  на  растопыренных   четырех,   даже   не   отряхивается,   только
вздрагивает. Наконец взмахнул хвостом,  вцепившийся  рак  сорвался  и  с
костяным стуком врезался в стену сторожки.
   Стражи, четверо молодых парней под  началом  старого  хмурого  воина,
смотрели с раскрытыми ртами. Ветеран покачал головой.
   - У нас говорят: горд, как артанин!.. А если бы вода унесла?.. В  это
время года целые стада уносит.
   - Но только не артанских коров, - ответил  Придон  гордо.  Грудь  еще
вздымалась, но говорить он уже мог, не задыхаясь. - У  нас  и  коровы...
лучше.
   Ветеран покачал головой, смолчал. Придон отжал конскую  гриву,  а  то
при скачке вся вода будет на нем, сам отряхнулся, как огромный пес: всем
телом, брызги полетели во все стороны.
   Когда он вскакивал в седло, один из молодых сказал удивленно:
   - А что за артанин, у которого и топор, и ножны для меча?
   Ветеран обошел Придона, глаза  расширились.  Отшатнулся,  потрясенный
хрипло проговорил дрожащим голосом:
   - Древние  руны...  Их  нельзя  смертным!..  Что  за  ножны  у  тебя,
артанин?
   Придон надменно усмехнулся, выпрямился в  седле,  показывая  во  всей
мощи глыбы плеч и ширину выпуклой груди.
   - Может быть, тебе еще объяснить, кто я и зачем меня ждет ваш тцар?
   Он развернул коня, услышал за спиной, как кто-то  ахнул,  но  Луговик
уже пошел вскачь, каждый скок  длиннее,  пока  дорога  под  копытами  не
слилась в одну серую мерцающую ленту, а деревья по обе  стороны  широкой
дороги не замелькали, как быстро летящие навстречу птицы.
 
ГЛАВА 22 
 
   Итания, Итания, Итания! Все  десять  дней,  что  Луговик  мчался  без
устали,  останавливаясь  только  на  ночь,  это  имя  звучало  в   ушах,
вспыхивало сиянием в небе, выстраивалось узорами звезд ночью,  слышалось
в свисте встречного ветра.
   На одиннадцатый - стык сине-голубого неба с зеленой землей  заблистал
белыми искрами. Луговик, будто  у  него  выросли  крылья,  стелился  над
землей, как быстро скользящая птица, и вскоре Придон уже различил  белые
стены Куябы.
   К  распахнутым  воротам  тянулись  тяжело  груженные  телеги.  Придон
обогнал, въехал, игнорируя окрик стража, а тот, поколебавшись, посмотрел
на широкую спину с двумя перевязями  и  решил  не  гнаться  за  одиноким
артанином.
   В прошлый раз Черево повел их к дворцу со стороны
   Сада, теперь же Придон ехал узкими улочками к большой  площади,  куда
дворец выходит главными вратами.
   Конь нес  легко,  быстро,  гордясь  героем-хозяином.  Далекий  дворец
разрастался в размерах, Придон различал сперва  высокие  башенки,  затем
невыносимо заблестела золотая крыша, обозначились ровные зубцы стен.
   Из дворца поспешно выходили богато и празднично одетые люди. Их и так
всегда перед дворцом немало, а сейчас дворец  выплескивал  целые  толпы.
Придон пустил коня шагом. Тот потряхивал гривой, огненные глаза диковато
косились по сторонам, грозный храп отгонял чересчур смелых, что норовили
подойти ближе и коснуться чудесного животного.
   Камни дворца казались еще белее, чище, праздничнее.  Дворец  блистал,
как вырезанный из покрытого прозрачной смолой льда.
   Придон гордо выпрямился, одну руку упер в бок, другую красиво опустил
на  рукоять  гигантского  топора.  Он  знал,  что  выглядит  красиво   и
мужественно, а среди женоподобных куя-вов, что даже перед женщинами, как
говорят,  не  решаются  раздеваться,  так  и  вовсе  со  своим   суровым
мужественным торсом, покрытым шрамами, кажется богом  войны  и  воинских
забав.
   Теперь с его плеч спадает пурпурный плащ, добытый Скиллом  у  горских
народов, плащ держится на золотой зацепке с драгоценным камнем,  широкая
выпуклая грудь открыта, на коричневой от  поцелуев  солнца  коже  белеют
шрамы и шрамики, лучшее украшение героев, живот в валиках мышц,  широкий
пояс стягивает тонкий стан, ни капли жира, он красив и свиреп, но сейчас
в нем снова начинает мелко-мелко дрожать тот Придон, что глубоко внутри.
   Луговик с удовольствием пошел по широким  ступенькам,  копыта  звонко
стучали о белоснежный мрамор. У ворот два гиганта  воина  в  доспехах  с
головы до ног, даже лица закрыты так, что -  стыдно  сказать!  -  только
глаза трусливо посматривают в щелочки.
   Оба перекрыли и без того закрытые врата длинными копьями.  Придон  не
успел раскрыть рот для гневного окрика,
   Как появился настоящий гигант, широкий, массивный, лицо широкое,  как
луна, черная разбойничья борода скрыла подбородок.
   Он загородил двери, глаза сверлили Придона с откровенной злостью.
   - Кто? - проревел он настолько  низким  голосом,  что  тот  показался
идущим из глубин земли. - Артанин?
   Придон надменно выпрямился, голос его прозвучал, как если бы  молотом
ударили по наковальне:
   - Дунай, ты не помнишь меня?.. Тогда позволь пожать  тебе  руку,  как
пожал ее мой дядя!
   Он зловеще улыбнулся и протянул руку. Сердце  трусливо  трепыхнулось,
он не столь силен, как Аснерд,  однако  чернобородый  стал  желтым,  как
спелая  дыня.  Придон  незаметно  перевел  дыхание,  когда  этот   Дунай
инстинктивно спрятал правую руку за спину. Это заметили стражи  тцарских
врат, переглянулась, один заулыбался во весь широкий рот.
   Дунай наконец понял, что проиграл, с неохотой отступил. Воины у ворот
тоже разошлись, а створки пошли в стороны. Придон  с  тем  же  надменным
видом проехал под арку. Подумал, какая жалость, что Итания не видит,  от
этой мысли спина выпрямилась еще ровнее, а нижняя  челюсть  выдвинулась,
как подъемный мост у пограничных крепостей.
   Цветной, как куры, народ пугливо разбегался в стороны.  Придон  бодро
поехал  через  большой  зал,  его  узнавали,  указывали   пальцами.   Не
останавливая коня, он проехал весь зал,  лицо  неподвижное,  как  у  тех
статуй, что под стенами в  таком  изобилии,  даже  глазом  не  косил  на
придворных, хотя у них морды какие-то очень странные...
   Ему что-то кричали, он оглядывался надменно и  раздраженно,  пока  не
сообразил, что это в благословенной Артании на  конях  въезжают  даже  к
властелинам, а для этих тупых ку-явов милые верные кони кажутся чуть  ли
не дикими зверями.
   Прибежал управляющий или  что-то  похожее.  Нет,  управляющий  -  это
Щажард, ну и придумали имя, значит, сейчас нечто помельче...
   Придон соскочил, ноги едва не разъехались на блестящих
   Цветных плитах, скользких, как  лед.  Бросил  в  лицо  этому  мелкому
управителю повод, тот отшатнулся, но все-таки поймал. Придон велел:
   - Коня напоить, накормить, держать веселым. Управитель побагровел, на
них смотрят, но Придон посмотрел тоже, глаза у  варвара  бешеные,  и  он
сказал поспешно:
   - Да-да, герой!.. Не беспокойся о своем... коне.
 
*** 
 
   Луговика увели, а он, оставшись в центре зала, неспешно и с достойной
медлительностью осмотрелся  по  сторонам.  Сейчас  о  нем  уже  побежали
сообщать тцару, а тот наверняка сперва пришлет этого толстяка Черево.
   Вокруг пустота, беры и беричи прижались  к  стенам,  обходят  его  по
широкой дуге, словно ждут, что  выхватит  топор  и  начнет  крушить  все
подряд, бросаться на стены, выкрикивать  что-нибудь  артанское,  боевое,
непристойное.  Лишь  на  той  стороне  зала   восстанавилось   движение,
шушуканье, переглядывание,  слуги  потянулись  гуськом  с  напитками  на
подносах, сладостями.
   Похоже, во дворец допущены и веселятся изо всех сил женщины,  жены  и
дочери знатных людей Куявии. Конечно, мужчин больше, но женщины держатся
настолько вольно, что Придон сперва только их и замечал. Артанские  тоже
любят одеваться ярко, но куда им до этой пышности, часто совсем нелепой,
когда даже не представишь, что у этой женщины под платьем, зато  мужчины
здесь понятнее, привычнее.
   Придон перевел дух, он уже узнавал мазунчиков,  что  вертятся  ъокруг
женщин, слащавят, увиваются, умеют говорить приятные слова,  женщины  их
слушают с великой охотой, но сами нет-нет и  поглядывают  на  настоящих,
которые обычно в сторонке. Эти настоящие, с обветренными и  потемневшими
от солнца лицами, иногда с темными пятнами от ударов  мороза,  чувствуют
себя не то чтобы уж совсем чужими, но им гораздо легче  находиться  там,
внизу, среди воинов, что несут охрану, спать не в роскошных покоях,  как
надлежит гостям тцара, а
   На солдатских топчанах, под храп стражи и сопение близких
   Коней.
   Придон безошибочно угадывал, кто  из  этих  воинов  прибыл  с  горных
кордонов, кто несет охрану морских рубежей, а кто день и ночь скачет  по
степи во  главе  летучих  отрядов,  высматривая:  не  переправляются  ли
дерзкие артане через речку для очередного набега?
   Некоторых узнавал даже по походке: не спутаешь поступь всадника,  что
проводит целые дни  в  седле,  с  походкой  человека,  что  неделями  не
покидает скачущее по волнам судно!  Особенно  отличались  военачальники,
прибывшие с горных застав. Яркое солнце и блистающий снег покрывают кожу
особым темным цветом, эти  люди  даже  щурятся  сильнее,  чем  степняки,
привыкшие всматриваться в  движущиеся  точки  на  самом  стыке  земли  и
хрустального небосвода.
   Высокие стены уходили в полутьму. Придон знал,  что  на  купол  лучше
смотреть снаружи, когда он блещет под солнцем, как  остроконечная  гора,
потому сейчас ни разу не взглянул вверх... А  там,  в  полутьме,  вокруг
всего зала тянулась терраса, с которой так удобно наблюдать за  гостями.
Сейчас там остановилась Иргильда,  с  нею  красавец  Горасвильд,  старый
однорукий маг по имени Барвник, несколько придворных. Все  рассматривали
застывшую в красивой картинной позе  блестящую,  как  бронзовая  статуя,
фигуру артанина.
   Сверху он казался еще шире в плечах, массивнее. Хорошо было видно  за
его спиной боевой топор, который не сумели отобрать при входе, и странно
мерцающие ножны.
   Старый маг сказал потрясенно:
   - Он добыл... Он добыл! Я чувствую странную непонятную мощь...  Ножны
меча Хорса, кто бы мог подумать!
   Иргильда быстро взглянула на Горасвильда. Тот помедлил, кивнул:
   - Да-да. Чувствуются силы, которых мы пока еще не знаем... полностью.
Но это пока что...
   Иргильда  поморщилась,  придворные  смотрят   чересчур   восторженно,
сказала сухо:
   - Хотя этот дикарь добыл для нас ножны меча бога  Хорса,  однако  сам
остался  дикарем.  Мне  кажется,  наш  дорогой  Тулей  к  нему   слишком
снисходителен... А его безумная любовь к  нашей  единственной  дочери  -
просто нерассуждающая животная страсть. Другое дело - князь Терпуг.  Вот
он любит Итанию верно и нежно!
   Старый маг поморщился.
   - Это тот, который струсил при переходе через горы? Потом  трясся  во
время нападения разбойников на караван, а здесь белеет как полотно, едва
только увидит этого варвара?
   Голос Иргильды стал сухим и неприятным:
   - А это вы к чему?
   - Трус вообще не способен проявить любовь, - объяснил Барвник. -  Тем
более - верную  и  нежную!  Вообще  любовь  может  зародиться  только  в
отважном сердце. Уж простите, но такова особенность любви.
   На террасе наступила долгая тишина. Барвник видел, как  у  многих  на
лбу  пошли  морщины,  взгляды  стали  отсутствующими,  брови  от  усилий
осмыслить сдвинулись с такой силой,  что  от  столкновения  поблескивают
короткие злые искорки. Похоже, придворные пытаются  понять,  переварить,
уложить среди своих знаний, примерить эту новую  истину  к  себе,  своим
близким и даже к соседям.
   Иргильда громко фыркнула.
   - Вы что-то путаете! Любовь - это одно,  а  пробивание  лбом  стен  -
другое.
   Горасвильд тихонько  зааплодировал,  наклонился  к  повелительнице  и
что-то шепнул. Она довольно улыбнулась.
   - Ему просто повезло, - объявила она.
   - Во всяком случае, - обронил старый маг, - ножны у него за плечами.
   - Случайность! Барвник сказал суховато:
   - Простите, Ваше Величество, мне надо идти. Но  я  знаю  твердо,  что
любовь, которая отступает перед препятствиями, - не любовь.
   Иргильда обронила небрежно:
   - Пусть даже так. Не так важно, в самом ли деле  князь  Терпуг  любит
Итанию... верно и нежно. Важнее то, что он князь из Вантита!
   Придон медленно двигался через зал. Перед ним расступались, а те, кто
находился далеко, вытягивали шею, стараясь рассмотреть его получше.
   Их взгляды его не  трогали,  но  вдруг  он  ощутил  словно  дуновение
холодного ветра. На него с удивлением и ненавистью  смотре