За легендарную Бивию, у которой волосы из чистого  золота,  сражалось
семь племен, за Симиллу поссорились тца-ры и великие  полководцы.  Когда
пошла молва о некой красавице из племени щагов, под которой  даже  трава
не гнется,  сразу  же  из  всех  трех  держав  отправили  знатных  людей
проверить: так ли это,  а  если  так,  то  как  можно  заполучить  такое
сокровище...
   - Превыше всех волшебных  коней  и  волшебных  амулетов,  -  закончил
Скилл, - цена красивых женщин! Об  Ита-нии  давно  слава,  только  ты  в
походах не слушал эти песни... Так что эту красоту добываешь  не  только
для себя, как думаешь по малолетству... Для всей Артании!
   За окном тревожно и призывно заржал Луговик. Придон встрепенулся,  по
телу пробежала тревожная волна, на руках встопорщились волосы.
   - Пора, - сказал он. Попробовал улыбнуться. -  Мой  конь  лучше  меня
знает, когда надо в поход.
   - У тебя чудесный конь, - согласился Аснерд. -  Вообще  после  женщин
кони - первые.
   - По красоте, - уточнил Вяземайт. - А так кони  вообще-то  умнее.  Но
кому этот скучный ум нужен?.. В женщинах, конечно.
   Скилл обнял крепко, задержал так на миг. Придон ощутил, как  к  горлу
поднимается горький ком. Все заботятся о нем, а он - только о себе.
   Подошел Аснерд, обнял так, что дыхание вылетело со
   Всхлипом, а Вяземайт только положил  ладони  на  плечи,  посмотрел  в
глаза, кивнул.
   Последним Придона обнял Горицвет. Придон чувствовал, как тот не хочет
выпустить его из рук, ибо здесь он трясется над братьями,  как  наседка,
чтобы сгинувший в неведомых краях брат  не  укорил  за  малую  заботу  о
племянниках, а за пределами Артании он будет  сам  по  себе,  разве  что
Олекса и Тур присмотрят...
   Придон наконец  высвободился,  в  глазах  начало  щипать.  Дрогнувшим
голосом сказал:
   - Пора! Прощайте.
 
*** 
 
   Луговик в нетерпении переступал  копытами  у  крыльца.  Второй  конь,
заводной, потряхивал гривой у коновязи.  За  седлом  горбился  небольшой
дорожный мешок: артане берут даже в  самые  дальние  походы  лишь  самое
необходимое.
   Проводить вышли все, Скилл еще раз обнял, Придон  прижался  к  брату.
Голос прозвучал хрипло, проклятый ком раздувает  горло,  как  будто  там
застрял булыжник:
   - Я люблю тебя, брат!.. От слова, что я дал, отказаться не могу,  сам
знаешь. Я добуду этот проклятый меч! Но ты,  прошу,  проведи  по  берегу
реки наше  войско.  Пусть  эти  торгаши  узрят  и  устрашатся  нарушения
договора.
   - Устрашатся, - пообещал Скилл угрюмо. - Всяк в Куявии  будет  знать,
что, если до твоего возвращения  ее  отдадут  другому,  по  всей  Куявии
возопят вдовы! Я вторгнусь в их проклятые земли и не оставлю  там  камня
на камне!.. Запылают поля и села, а лесные звери и вороны  разжиреют  на
трупах куявов. Я разрушу все их отвратительные города, разбросаю камни и
посыплю солью, чтобы ничего не росло... Знай, брат, в Куявии всяк  будет
стеречь, чтобы ее не выдали замуж!
   Он захохотал, в громовом голосе было грозное веселье воина. Он  любил
блеск и звон металла, победные крики и хрипы умирающих  врагов.  Где  он
проносился со своим быстрым, как молния, войском, за  спиной  шла  стена
огня и доСтигала небес. Лесные звери бежали сломя голову,  а  овдовевшие
женщины со страхом твердили младенцам его имя.
   Из конюшни вывели уже оседланных коней Олекса  и  Тур.  Придон  хотел
вскочить в  седло,  но  взгляд  ухватил  на  крыльце  худенькую  женскую
фигурку.
   Блестка, видя, что ее заметили, торопливо  сбежала  по  ступенькам  к
брату. Придон смотрел на нее с нежностью и тревогой: слишком  чистенькая
и хорошенькая, словно рождена для жизни в  Куявии.  Волосы  черные,  как
ночь, и, как звезды, в них проскакивают  крохотные  искорки.  Овал  лица
тоже закругленный, милый, чистенький, как только  что  снесенное  яичко.
Солнце светило ей в спину, и Придону почудилось, что она  вся  светится,
как только что просвечивались на солнце ее розовые ушки.
   Большие  блестящие  глаза  их  сестры-затворницы  смотрели  с   немым
испугом. Он вспомнил, что  его  тело  испятнали  новые  шрамы,  невольно
шелохнулся, как бы закрыть их, но от этого движения задвигались огромные
бугры мышц, под смуглой кожей прокатились шары.
   Ее хорошенький ротик приоткрылся, Придон еще не знал:  в  испуге  или
что-то хочет сказать, но сердце его едва не выскакивало, хотелось  пасть
на колени, приникнуть лбом к ее коленям.
   - Сестренка, - сказал он умоляюще, - неужели  я  за  это  время  стал
таким страшным? Она покачала головой.
   - Придон, - услышал ее тихий голос, - Придон, брат мой...  Что  ты  с
собой сделал?
   - Что? - спросил он.
   - Что тебя терзает? - спросила она. - Придон...
   - Сестренка, - сказал он. - Тебе четырнадцать  весен...  Спроси  меня
снова, когда тебе будет хотя бы шестнадцать. Я люблю тебя, Блестка!
   Он поцеловал ее в обе щеки, она сразу застеснялась и покраснела,  как
маков цвет, а он вскочил в седло. Луговик заржал и пошел  боком.  Придон
огляделся, вздохнул. Моя бескрайняя Степь,  я  оставляю  тебя!  Оставляю
огромную чашу
   Неба - синюю днем  и  темнозвездную  ночью,  оставляю  горький  запах
полыни, пение птиц и стрекотание кузнечиков... если в Куявии они и есть,
то не такие, оставляю прокаленную солнцем и сглаженную ветрами землю.
   Все родное останется здесь, ничего не взять, ибо  не  уберечь  в  его
полной волнений и лязга мечей и топоров жизни.
   Сердце заныло, когда оглянулся на сестру. Всегда у артан вся забота о
сыновьях, потому что на их плечи потом ложится основная тяжесть.  Дочери
остаются в тени. Но кто, как не малолетняя сестра, страдала и  не  спала
ночами, когда он уходил в удалые набеги? Кто первым бросался  к  нему  с
плачем, когда он возвращался раненым?
   Он резко повернул коня, подхватил Блестку  на  седло,  она  в  испуге
прижалась к его широкой груди. Он бережно  обнимал,  прижимал  к  своему
твердому, как дерево, телу, такую маленькую, тонкую, с хрупкими,  как  у
птички, косточками. Сестра  доверчиво  затихла  в  безопасности  на  его
груди, на груди брата, которого совсем недавно берегла и защищала,  хотя
он и старше ее почти на десять лет. А  Придон,  возвышаясь  над  нею  на
голову, в самом деле ощутил странные  защищенность  и  покой,  словно  и
сейчас сестра могла спасти его от всех бед и развеять все горести.
   Его губы коснулись ее волос.
   - Увы, я уже выпорхнул...
   - Впервые уезжаешь так далеко, -  прошептала  она  ему  в  грудь,  не
поднимая головы. - Один! Без брата, без друзей.
   - Не один, - ответил он так же шепотом, - теперь я беру с собой самое
дорогое, ценное, огромное!
   Она спросила удивленно, сквозь печаль в глазах:
   - Что же?
   - Свою боль, - ответил он. - Отныне  не  расстанусь  с  этой  сладкой
мукой в сердце ни на краю пропасти, ни в смертельном бою, ни на пиру  за
чужим столом!..
   - Придон...
   Он поцеловал ее крепко-крепко и опустил на землю.
   - Спроси, - повторил он, - когда тебе будет хотя бы шестнадцать лет.
 
ГЛАВА 14 
 
   За городскими вратами он резко остановил коня. Олекса и  Тур  тут  же
оказались с обеих сторон, глаза настороженные, цепкие, а ладони  зависли
над рукоятями топоров.
   Придон без труда стащил браслет, снял с головы железный обруч. Черные
как смоль волосы освобожденно рассыпались по плечам.
   - Тур, - велел он, - отвезешь это обратно.
   Тур не протянул руки, лицо воина было бесстрастным.
   - Нет, - ответил он.
   - Ты отказываешься меня слушаться?
   - Приказ тцара выше, - ответил Тур. Придон видел, как Олекса  кивнул,
соглашаясь, да и сам чувствовал, что брякнул не то.
   - Но есть то, - сказал он, - что выше приказов любого тцара. Интересы
Артании! На мне слишком ценные вещи для нашего  народа,  чтобы  потерять
для нашего народа. А если сложим  головы?  В  Артании  тысячи  и  тысячи
отважных сердец. Даже род моего отца  не  прервется,  Скилл  и  Ютлан  -
настоящие герои. Но этот браслет, этот обруч... таких  больше  на  свете
нет!
   Тур несколько мгновений смотрел ему в  глаза.  Лицо  воина  мрачнело.
Олекса посмотрел на обоих, отвернулся.  Конь  опустил  голову  и  тяжело
всхрапнул.
   Очень нехотя Тур принял чародейские вещи и сложил  в  вещевой  мешок.
Спохватившись, Придон протянул ему боевой топор Скилла.
   - Возьми! Я видел, как этот топор рассекает камень, как будто тот  из
творога. И ни одной зазубрины! Даже не тупится. Этот топор должен быть у
Скилла, он всегда первым врубается в ряды врага.
   Тур заколебался.
   - А как же ты?
   - Моя секира в походном мешке, -  ответил  Придон.  -  На  первом  же
привале надо будет вытесать рукоять. Олекса сказал за их спинами:
   - Я вытешу.
   Тур вздохнул, даже Олекса принимает и одобряет поступок Придона, взял
топор и, не выпуская из рук, предупредил:
   - Только далеко не заезжайте! Я все равно догоню.
   Круто развернул коня, гикнул, свистнул, конь с места взял  в  бешеный
галоп. Губы Олексы, когда провожал  взглядом  всадника,  тронула  скупая
усмешка. На всем пути Тур будет стараться проскочить поближе к деревьям,
чтобы испытать неистовый восторг, когда  целый  ствол,  срубленный,  как
легкая тростинка, на скаку, соскальзывает с косого  пня  и  втыкается  в
землю заостренным концом!
 
*** 
 
   Дорога  тянулась  серая,  а  покрытые  пылью  кусты  по  обе  стороны
выглядели  клочьями  серого  неопрятного  тумана.  Дважды  перед   конем
перебегали ящерицы, а совсем близко над головой пролетела большая черная
птица, каких он не видывал раньше. Все это что-то  значило,  предвещало,
пророчило, но, как говорят волхвы: судьба сильного ведет, слабого тащит,
а героям так и вовсе дано вести за собой судьбу. Бывает,  что  ведут  не
только свою судьбу, но и судьбы целых народов.
   Тур догнал нескоро, заорал издали:
   - Привал!.. У меня конь притомился! Олекса поинтересовался:
   - Как приняли?
   Тур сердито зыркнул в сторону Придона...
   - Попался бы - убили!
   Привал,  коней  пустили  попастись,  перекусили   хлебом   и   сыром,
наслаждаясь свежим воздухом и простором, и снова в  седла,  снова  рысь,
галоп, безумная скачка навстречу ветру.
   Солнце изредка проглядывало в разрывы облаков, и тогда на голые плечи
обрушивался  приятный  жар,  проникал  вглубь,  горячил  кровь.  Ветерок
изредка взметывал пыль. Приходилось  всматриваться  до  рези  в  глазах,
пытаясь определить, скачет ли впереди  кто-то  на  резвом  коне  или  же
просто балует ветер.
   Далеко слева  зелень  выглядит  слишком  уж  резко  очерченной,  явно
засеянное поле, но домика не видно, справа так же далеко  темнеет  гряда
невысоких гор.
   Когда он проезжал здесь пять лет назад, видел только  небольшую  рощу
да крутую петлю, что делает  речушка,  а  теперь  здесь  десятки  домов,
добротное селение, вот-вот поставят стену и смогут называться городком.
   Пару домов так вообще поставили в  два  этажа,  еще  с  десяток  -  в
полтора. Люд чувствовал себя в безопасности, дома иногда совсем теряются
на пространстве, словно их строили  волки-одиночки  или  очеловечившиеся
медведи, но кое-где все же сбивались, как овцы в стадо. На  улице  народ
попадался именно здесь:  на  завалинках,  просто  на  спиленных  стволах
толстых деревьев. Все провожали  Придона  и  его  спутников  любопытными
взглядами, дважды за ними увязывалась ребятня.
   Тур загорланил веселую песню.  Придон  прислушался,  слова  знакомые,
даже привычные, сейчас вдруг показались грубыми и  какими-то...  идущими
мимо.
   - Не так надо, - шепнул он одними губами. - Но как?..
   Ветер сорвал с губ и унес, копыта стучали чаще, это он сам безотчетно
ускорял  конский  бег,  встречный  ветер  охлаждал  и  не  мог  охладить
раскаленный лоб.
   Но как, пронеслась злая мысль, как  выговорить  эти  клокочущие,  как
лава, слова, чтобы получился не дикий крик, а песня? Которая  тронет  Ее
сердце?
   Справа и слева нарастал грохот. Олекса и  Тур  поравнялись,  их  кони
несут  всадников  легко,  могучие  богатырские  кони  -  Горицвет  лично
проследил, чтобы их  кони  не  уступали  Луговику.  Придон  покосился  с
неприязнью. С их появлением сладостные  грезы  об  Итании  вспорхнули  и
унеслись, как испуганные бабочки.
   - Где же Градарь? - крикнул он.
   - Уже скоро, - прокричал Тур, - если верить Олексе!
   - Он что, всякий раз кочует по разным местам?
   - Да, он все еще не привыкнет, - ответил Тур, - что мог бы переложить
все заботы о перекочевье на внуков.
   Олекса крикнул через голову Придона:
   - Внуки у него умнее. Едут не наугад, а туда, где и  в  прошлом  году
трава была густая и сочная... А Градарь не раз терял стада...
   - Все не успокоится! - прокричал Тур. Они чуть сбавили  конский  бег,
кони потряхивали гривами, глаза блестят, готовы нестись до изнеможения.
   - Да, - согласился Олекса, - пора бы ему  на  покой...  Как  думаешь,
Придон?
   Придон ответить не успел,  Тур  захохотал,  став  похожим  на  своего
громогласного отца.
   - Покой? Это то же самое движение!
   - Да ну? -  спросил  Олекса  саркастически.  -  Куда  же?  Тур  пожал
плечами:
   - К старости, к смерти... Так раз уж покой все равно не  спасает,  то
не лучше ли?..
   - Лучше, - согласился Олекса - Кто  жаждет  покоя,  тот  должен  быть
глухим, слепым и... это... не интересоваться женщинами. Вообще-то  покой
не где-то, а в нас самих. Я, к примеру, покоен...
   Тур посмотрел на него и чему-то рассмеялся. Олекса рассердился:
   - Чего ржешь?.. Он тогда жульничал!..  У  него  свинец  был  забит  в
кости!
   Они заспорили, Придон даже не слушал, у  них  свои  интересы  и  свои
разговоры, постороннему не понять, да и неинтересно, как вот  и  его  не
понять... да он и сам себя не  понимает,  но  это  жуткое  и  сладостное
сумасшествие, эта дивная мука, что терзает; грудь.
 
*** 
 
   Скакали весь день, потом напоили коней и снова понеслись уже в  ночи.
Степь залита волшебным лунным светом, странный мир, когда небо темное, а
земля как будто укрыта серебром.
   Придон на скаку запрокинул голову. Угольно-черное небо со сверкающими
звездами выгнулось над ним огромной опроКинутой чашей.  Он  -  в  центре
мира, и все звезды смотрят на него. Звезды - это  глаза  тех,  кто  пал,
защищая  родную  землю.  Они  внимательно  следят  за  артанами,  словно
совесть. Когда умру, подумал он,  нет...  когда  погибну...  тоже  стану
звездой и буду смотреть на артан, чтобы не сворачивали с пути.
   Но пока что, сказало в нем без всякой связи, я готов отдать кровь  по
капле, чтоб в твоем саду она взошла цветами!
   Смутно удивился, при чем тут звезды, но тут же со сладким  тревожащим
страхом понял, что, куда бы ни смотрел, о чем  бы  ни  думал,  ее  образ
всегда перед глазами, а в  самых  умных  беседах  может  ляпнуть  что-то
невпопад, ибо разговаривает и с нею.
   Рассвет застал их все еще скачущими. Дивные артанские кони устали, но
все еще неслись, мало уступая в скорости летящим стрелам.
   А потом, уже при ярком солнечном свете увидели, как вдали заклубилась
пыль, затем из желтого облака вынырнул летящий навстречу всадник. Следом
таким же бешеным галопом  неслись  еще  двое.  В  руках  блестят  боевые
топоры, все трое обнажены до пояса, все трое  окоричневели  от  знойного
солнца, длинные черные волосы трепещут под встречным ветром, вытянутые в
струну, как гривы и хвосты их коней.
   Передний, подскакав ближе, выглядел таким разочарованным, что  Придон
через силу улыбнулся. Молодые герои размечтались, что удастся  сразиться
с неведомым чужаком, что явился угонять их табуны!
   Он вскинул ладонь в приветствии.  Передний  всадник  остановил  коня,
красиво поднял на дыбы, так же красиво поднял руку, мол, и у  него  тоже
есть мышцы, крикнул звонко:
   - Приветствую, сын тцаря! Меня зовут Автангал... Придон ответил:
   - Приветствую, Автангал. Я помню тебя. Ты носил  за  героем  Кунгером
щит, а когда тому метнули в спину нож, ты перехватил на лету.
   Автангал расцвел от смущения, голос зазвенел:
   - Доблестный Придон! Такой великий воин запомнил
   Меня, десятилетнего подростка? Я счастлив и никогда твоей похвалы  не
забуду.
   - Сейчас ты уже мужчина, - определил Придон, хотя Автангалу  вряд  ли
больше пятнадцати лет. А запомнил он его потому, что  для  самого  тогда
был первый поход во главе самостоятельного отряда. - Благородный Градарь
у себя?
   Подскакали двое других, такие же подростки,  не  по  годам  развитые,
широкие в плечах, сила и  удаль  выплескиваются  из  ушей,  глаза  горят
жаждой подвигов, свершений. Их уже сейчас можно на Куявию.
   Один сказал поспешно:
   - Да!.. Как всегда, за пиршественным столом.  Я  проведу  тебя,  если
позволишь!
   Второй  метнул  сердитый  взгляд,  каждому  хочется  выскочить   хоть
ненадолго из скучной работы табунщика, но смолчал.
   - Показывай дорогу - велел Придон.
   Кочевье Градаря увидели по дымкам, что поднимаются из-за края  земли,
темными струйками уходят вверх по  чистому  безоблачному  небу.  Похоже,
шатры на том же месте, что и пять  лет  тому,  когда  Придон  виделся  с
Градарем последний раз, хотя за это время  Градарь  поменял...  или  мог
поменять место стоянки бессчетное число раз.
   К удивлению Придона, у огромного шатра из расписного шелка он  увидел
три стола. Артане пили и веселились, Придон еще издали слышал их  удалые
песни, только ожидал, что пируют по обычаю прямо на шкурах, брошенных на
землю, а столы... какие столы у суровых артан, что постоянно кочуют?
   Мальчишка ускакал вперед, бегал вокруг столов,  что-то  верещал,  как
быстрая белка. Один из пирующих поднялся, вышел навстречу с распахнутыми
руками:
   - Придон, мальчик мой! Как ты возмужал...
   Придон соскочил на землю, Градарь обнимал, щупал плечи, огромные, как
валуны, пробовал ущипнуть мышцы, но проще
   Вонзить ногти в толстые корни старого дуба, наконец с любовью хлопнул
по вздутым пластинам груди.
   - Какой богатырь!.. Да,  в  тебе  видна  кровь  прадеда...  В  голосе
Градаря Придон уловил недосказанное, словно тот  успел  оборвать  кончик
фразы.  Невольно  вспомнились  приглушенные   рассказы   взрослых,   что
временами он, Придон, сын тцара Осеннего Ветра бывает  похож  на  своего
легендарного прапрадеда, который взял, по  слухам,  в  жены  женщину  из
дивных людей. Как, впрочем, якобы сделал и его отец, но про отца  только
слухи, а вот прадед в самом  деле  взял  женщину  из  дивного  народа  и
нисколько этого не скрывал.
   Градарь уже тащил его за локоть к праздничному столу. Там  поднялись,
стоя провозгласили веселую здравицу в  честь  молодого  героя.  Кубки  с
настойками из горьких и жгучих трав столкнулись над  столом  со  звоном,
через медные края сорвались  капли,  но  дальше  пирующие  пили  и  ели,
обнимались, орали и хвастались, уже не обращая на гостя внимания.
   Кусок не лез в горло, Придон с трудом отпил не больше половины кубка,
хотя за время долгой скачки в горле все иссохло, а в груди  горело,  как
при степном пожаре.
   Градарь, постаревший за эти годы, но все такой же чуткий, молча вылез
из-за стола, гости продолжали веселиться, запели походную  песню,  а  он
уже издали поманил Придона. Когда отошли  за  шатер,  Градарь  сказал  с
сочувствием:
   - И все-таки ты похудел... В глазах сухой блеск, щеки пожелтели.  Что
за тоска тебя гложет?
   В горле внезапный ком, Придон пытался сглотнуть, не  смог.  В  глазах
защипало. Градарь молча обнял, шепнул:
   - Не говори. О таком словами не скажешь.
   - А чем? - выговорил Придон с трудом. - Чем можно выразить?
   - Не знаю, - ответил Градарь. - Лучше всего могла бы сказать весна...
с ее журавлиным курлыканьем, журчанием тающего снега... вообще -  весна!
А мы - только ее дети, что медленно идем к осени. Ты  неспроста  приехал
ко мне.
   Придон кивнул.
   - По мне заметно?
   - Еще как. Ты бы сам посмотрел на себя!
   - А что у меня не так?
   Градарь с сочувствием всмотрелся в его лицо.
   - Ты похудел. Но это не от холода или  тяжелых  переходов.  Твой  жар
сжига