ет тебя изнутри. И, Придон, прими правду... тебе никто не  поможет,
не спасет, не выручит.
   Придон сказал жалким трясущимся голосом, за который  раньше  убил  бы
себя:
   - Спаси меня, величайший!.. Я  в  проклятой  Куявии  внезапно  увидел
власть, которая неизмеримо выше  и  сильнее  власти  всех  тцаров,  всех
чародеев. Это потрясло меня так, что я даже сейчас... Да,  меня  трясет,
ты же видишь, глаза у тебя все те же  глаза  орла!  Потому  и  сейчас  я
кланяюсь тебе, как не кланялся даже отцу, ибо тот всего лишь тцар и  мой
отец, а ты - создатель, творец... Ты умеешь создавать песни, от  которых
наши сердца то  взмывают  к  небесам,  то  падают  в  огонь.  Ты  умеешь
заставить смеяться и плакать, от твоих слов зажигаются сердца, мы готовы
мчаться в ту сторону, куда укажешь... и свершать то, что велишь: строить
ли, рушить ли, сдвигать горы или засыпать моря! Я  только  теперь  понял
всю глубину и величие твоей власти.
   Градарь, все еще обнимая за плечи, повел вдоль шатров  в  сторону  от
кочевья. Придон чувствовал, как вздрагивают пальцы  этого  удивительного
человека. Он смотрел вперед, на далекую линию горизонта, чтобы певец  не
видел, как блестит влага в его глазах, глазах сурового воина.
   - Я понял тебя, - донесся тихий голос Градаря. - Понял, что за  слова
ты хочешь узнать... Кто она?
   - Дочь куявского тцара! - воскликнул Придон в отчаянии.
   - Ого.
   - Я не могу жить без нее, - вырвалось  у  Придона.  -  Я  умру,  если
узнаю, что она уйдет в руки другого. Научи, как складывать эти волшебные
слова, которые даже могучих волшебников подчиняют твоей воле,  заставляя
их рыдать или
   Смеяться! Я хочу сказать ей такие слова, которые растопят ее  ледяное
сердце. Я хочу сказать, что я настолько... настолько... что  она  должна
пойти со мной в мою Артанию!
   Они обогнули кочевье, впереди снова показались щедро накрытые  столы,
гуляющие гости. Все громче доносились веселые песни, крики.  Двое  гуляк
затеяли бороться и едва не
   Опрокинули стол.
   - Ты горишь весь, -  сказал  Градарь  изменившимся  голосом.  -  Твое
сердце в огне, тебя трясет... Но ты ведь  спрашиваешь  не  дорогу  через
горы!.. Когда-то я сочинял песни о любви, и  всякий  раз  меня  прошибал
пот, а сердце болело так, что я жевал лечебные травы... Из этих песен  я
выпускал на волю только одну из сотни... остальные душил. Рыдал  над  их
несовершенством и душил в бешенстве! Да и ту, единственную,  провожая  в
полет, трепетал и обливался холодным потом:  а  вдруг  она  оскорбит  ее
нежную душу, навеет скорбь на ее чело? Вдруг прекрасные глаза  потемнеют
от гнева?
   Придон простонал в муке:
   - Мне это все знакомо!.. Поскорее научи, как  слагать  эти  волшебные
слова! Чтобы ее сердце затрепетало при звуках моего имени!
   Градарь грустно покачал головой.
   - Ты еще не понял. Посмотри туда, послушай  эти  песни...  Ты  видишь
богатый стол? Мы пьем и веселимся. Теперь я хорошо сплю, меня уважают. Я
живу спокойно!.. Ты все еще думаешь,  можно  сочинять  песни,  оставаясь
спокойным?
   Последние слова он почти выкрикнул как грязное ругательство. Лицо его
страшно исказилось. На короткий  миг  Придон  увидел  в  глазах  глубоко
запрятанную муку, но тут же  лицо  бывшего  певца  снова  стало  каменно
спокойным. На нем с некоторым усилием проступило величие и  нетерпеливое
ожидание немедленной радости. Он  похлопал  Придона  по  плечу,  властно
повернул и толкнул в спину в сторону уже расседланного коня.
   Они были уже за кочевьем, когда на взмыленном коне их догнал все  тот
же Автангал. На  полном  скаку  вручил  Придо-ну  свернутый  в  трубочку
пергамент, промчался вперед, красиво  развернулся,  вздыбив  пыль.  Аицо
юноши полыхало от удовольствия, но в глазах было удивление.
   - Градарь велел передать, - прокричал он, запинаясь, -  что  из  тебя
может получиться хороший певец!
   - Да? - удивился Придон. - А почему...
   - Ты забываешь, - крикнул Автангал насмешливо, - зачем приезжал!
   Конь красиво встал на дыбы, помолотил копытами по  воздуху.  Автангал
лихо развернул его, снова  прогремела  дробь  копыт,  взвилась  пыль,  а
пристыженный Придон поспешно развернул пергамент.
   Подъехали Тур и Олекса. Их лица оставались непроницаемыми, но  Придон
умел читать в глазах. С губ сорвалось:
   - Простите, сглупил...
   - Что там? - спросил Тур.
   - Мог бы взять и сам, - ответил  Придон  пристыжен-но.  -  Это  ж  ты
вспомнил? Тур ухмыльнулся:
   - Мы с Олексой только твои помощники. Но Градарю я напомнил, конечно.
   - Что?
   - За чем приехали.
   Придон жадно всматривался в тщательно прорисованную карту, непонятные
значки. Тур тоже поглядывал, но  быстро  наскучило,  зато  с  удивлением
смотрел на Придона. Признался:
   - Я не думал, что Градарь вот так возьмет и отдаст тебе  то,  на  что
истратил полжизни!
   Придон не знал, что ответить, а Олекса сказал озадаченно:
   - Он и не собирался отдавать. Что произошло, не понимаю.
   Тур хохотнул:
   - Я знаю. Он  рехнулся,  когда  увидел,  как  Придон  уезжает,  забыв
спросить, ради чего прибыл!
   Глаза Олексы внезапно стали очень серьезными.
   - А ты знаешь, - протянул он задумчиво, - в этом есть смысл...
   - В чем?
   Олекса  не  ответил.  Он  повернул  коня  вслед  за  Придоном.  Степь
загремела под крепкими сухими копытами.
 
*** 
 
   Этой ночью коней расседлали  и  отпустили,  благо  трава  по  конское
брюхо. Сами быстро поели хлеба и сыра, Тур умело зажарил  подстреленного
по дороге сайгака, обглодали до косточек, а потом,  отяжелевшие,  сытые,
завалились спать.
   Придон заснуть не мог долго,  взор  блуждал  по  темному  небу  среди
серебряных звезд, зацеплялся, пытался проникнуть дальше, за  хрустальную
твердь. Если там так дивно, как говорят волхвы, то  Итания  должна  быть
там...
   Или она - оттуда?
   Он заснул почти на рассвете, по лицу блуждала блаженно-глупая улыбка.
Во сне слышал голос бога, только не понимал слов, голос звучал  властно,
требовательно, но что бог от него ждет, Придон уловить  не  мог.  Сердце
сжималось от тоски и осознания, что  он  никогда  не  достигнет  величия
бога, и в то же время была щенячья радость: бог говорит с ним! Пусть как
говорит мудрый человек с глупым щенком, но говорит,  снизошел,  ибо  он,
Придон, сумел обратить на себя внимание бога...
   На десятый день пути в синей дали показались горы. До этого все дни и
ночи под копытами гремела ровная, как стол, сухая степь, ни  холмика,  а
тут как-то поднял взор, а из-за горизонта поднимаются острые  пики  гор,
похожие на гребень рассерженной ящерицы!
   И горы не простые,  а  как  будто  из  недр  жидкой  земли  навстречу
падающему  с  неба  камню  выплеснулась  вода,  взметнулась  причудливой
короной... да так и застыла.
   Внутри этого каменного кольца лежит долина, населенная
   Людьми, о которых артане если говорили, то шепотом, и не на ночь. Там
остатки того мира, что был до катастрофы, когда, по словам волхвов, "Дух
Разрушения обрушился на мир и  обрушил  его  в  ночь,  что  длилась  сто
лет...". В этом месте начинали путаться, одни утверждают' что земля была
опущена под воду, но затем  боги  ее  вытащили,  другие  рассказывают  о
страшных ветрах, что выдули даже всю воду, а третьи твердят,  что  земля
тряслась так страшно, что полопалась вся, как кожа больного,  из  трещин
выплескивалась огненная лава, что затопила всю землю, повсюду  грохотали
вулканы, а из людей и зверей уцелели только те немногие,  что  оказались
на вершинах гор.
   Когда мир изменился, то те люди и звери, что жили при  прошлом  мире,
когда на небе не было Луны... хотя другие волхвы твердят, что Луна  была
не одна, их ходило по небу три! -  те  люди  выжили,  но  выжили  совсем
немногие.
   Те, кто приспособились к новому миру,  наставшему  после  катастрофы,
растеряли все знания, но  были  сильны  и  свирепы.  Они  заново  начали
населять опустевшую землю, потеснили страшных зверей,  начали  расширять
кордоны своих племен... Те, кто еще хранил крохи знаний о прошлом  мире,
не могли свыкнуться с этим, у них не было страсти жить, и новые  люди  с
горячей злой кровью, жаждая схваток, столкнулись и с ними, и даже друг с
другом.
   Плечи Придона сами  передернулись.  Все  артане  обходят  эту  долину
стороной. Когда-то допотопные ходили и здесь, по  эту  сторону  гор,  но
звездные ночи с появившейся  луной  угнетают  их  настолько,  что  почти
перестали  плодиться.  Оставшиеся  отступили  за  эти  горы,  устав  или
устрашившись драться с храбрыми артанами, что наседают, тревожат удалыми
набегами...
   И на этот десятый, а затем и одиннадцатый день кони шли  без  устали,
настоящие артанские кони. Изредка  попадались  небольшие  дубовые  рощи,
мелкие озера, чистые и спокойные, с песчаными  берегами,  отмелями,  где
хорошо видно играющую рыбную мелочь, самому бы так, чаще встречали
   Одинокие дубы-великаны, по-артански  могучие,  кряжистые,  широкие  в
плечах.
   Обычно  из-под  корней  такого  дуба  выбивался  крохотный  родничок,
успевал пробежать не больше, чем на длину броска дротика,  жадная  сухая
земля выпивала без остатка.
   Озера напоминали  Придону  глаза  лесных  зверей,  такие  же  темные,
загадочные, в которых очень редко блеснет осколок неба.
   Сейчас он на скаку смотрел и не мог налюбоваться на  две  вербы,  что
остановились над самой водой, чистые и невинные, как юные  девушки,  что
уже сбросили одежды, но все не решаются вступить в холодную воду.
   Он почувствовал их взгляды на нем, стыдливые и умоляющие: не  смотри,
витязь, не позорь нас. В этот момент  налетел  озорной  ветер,  блудливо
задрал им  опущенные  ветки,  взору  на  краткий  миг  открылась  чистая
целомудренная кожа, не знавшая прямых солнечных лучей, не огрубевшая от
   Солнца.
   Придон поспешно отвел глаза, хотя ветерок уже унесся, повернул  коня,
тот рассматривал вербы с чисто мужским бесстыдством, вскачь  вернулся  к
артанам.
   - Ну что? - спросил Тур.
   - Объедем это место, - ответил Придон лаконично.
   Снова он уловил многозначительные взгляды, которыми  обменялись  сыны
Аснерда за спиной. Похоже, он начинает выглядеть не  только  осторожным,
но и трусоватым. Наверняка решат, что увидел крупного зверя,  устрашился
и поехал недостойной мужчины окольной дорогой.
   Придон ощутил, что конь недовольно прядает ушами всякий раз, когда он
поворачивает  его  в  сторону  гор.   То   ли   неуверенность   всадника
передавалась, то ли в самом деле чует больше и видит намного дальше.
   Тур однажды указал в сторону, где на грани видимости  горел  багровый
свет, а в нем еще и вспыхивали желтые искорки.
   - Все еще бьются!
   - Кто? - спросил Придон.
   - Два великих двобойца, - ответил Тур  с  почтением.  -  Ты  что,  не
слышал о битве Руслана Лазаревича с тца-ром Огненный Щит?
   - Слышал, но... Это они?
   - Да, - ответил Тур и добавил:
   - Но не уговаривай свернуть и посмотреть! Я хочу успеть  вернуться  к
празднику Возжигания Чистого Огня.
   Кони  мчались  и  мчались,  Придон  дважды  замечал   целые   заросли
плакун-травы,  за  которую  волхвы  готовы  отдать  все,   что   угодно.
Плакун-трава - всем травам мати, как говорят  волхвы.  Выросла  из  слез
юной богини Нонцены,  что  оплакивала  гибель  юного  Прове.  Рвать  ее,
правда, можно только на утренней заре. Позволяет усмирять нечисть и даже
повелевать ею, как утверждают волвхы.
   Тур предложил ехать вдоль реки, обязательно встретятся села, пора  бы
переночевать под крышей... При этом он  непроизвольно  выпячивал  грудь,
словно уже рассказывал деревенским простушкам о  своих  подвигах,  глаза
весело блестели.
   - Реки прямо не текут, - ответил Придон, - а мужчины выбирают  прямые
дороги.
   - Прямо плохое место, - сообщил Тур.
   - Проедем, - отрезал Придон, - станет хорошим.
   - Да нет... Там ни людей, ни зверей. Там просто место плохое.
   - Едем прямо, - решил Придон.
   Однако на душе было тревожно. Сглупил, настоял на своем.  Показалось,
что воины  опекают  его  чересчур.  Совсем  как  маленького.  Забылся  у
Градаря, повел себя глупо, но ведь в сражениях был  не  только  храбр  и
силен, но и расчетлив, не терял голову, благодаря  чему  под  его  знамя
собралось немало удальцов... а вовсе не потому, что он сын тцара!
   Обогнули рощу, чахлую  и  реденькую.  Уже  над  нею  небо  показалось
Придону странно лиловым, а когда миновали последние деревья,  земля  под
копытами  зазвучала  суше,  звонче.  Трава  исчезла,  почва  шла  бурая,
охристая, красноватая, а далеко впереди, почти  на  горизонте,  виднелся
сверкающий лиловый столб.
   Тур сказал мрачно:
   - Это место лучше объехать.
   - Уже то, - заметил Олекса, - что мы видим это... уже плохо.
   Придон поколебался, сказал как можно тверже:
   - Мы едем своей дорогой. Нам нет дела до грибов-переростков.
   По дороге встретили ключ,  выбивался  из  растрескавшейся  земли,  на
глазах пробегал десяток шагов и тут же прятался  среди  трещин.  Напоили
коней, передохнули сами,  а  уже  к  полудню  приблизились  к  странному
лиловому столбу настолько, что Придон  с  холодком  по  спинному  хребту
рассмотрел, что же впереди за чудо.
   Из растрескавшейся красной земли к  небу  вырывалось  лиловое  пламя.
Издали Придон решил, что это  неподвижный  столб  полупрозрачного  камня
неведомой породы, но с приближением начал  замечать  мерцание,  а  затем
рассмотрел, как со страшной скоростью по столбу проносятся от  основания
и до вершины комки, утолщения огня.
   Подъехали ближе, он уловил едва слышный треск  и  шорох,  словно  сто
мириадов   огромных   муравьев   трутся   крепкими   сухими   панцирями,
прокаленными на солнце. Столб вонзается в небо, как  исполинское  лезвие
меча, но вместо крови по небосводу расползается такой же лиловый  туман.
Небо приняло жутковатый облик, будто вот-вот изрыгнет из чрева  огромную
тучу, полную града размером с кулак.
   Теперь было видно, что столб вовсе не  столб,  а  весь  из  множества
тонких столбов, тесно прижатых один к другому, словно пучок  прозрачного
камыша, а в полых стеблях вверх уносится из недр земли страшный ядовитый
жар, что иначе сжег бы ее внутренности.
   До столба оставалось еще  верст  пять,  если  не  больше,  но  Придон
чувствовал, что не в человеческих силах приблизиться хотя  бы  на  сотню
шагов и остаться в мире живых. Видно, что дальше земля в  трещинах.  Чем
ближе к странному столбу огня - тем трещины глубже и шире, а вокруг  той
плиты, из которой бьет лиловый столб, могучие  пласты  земли  двигаютСя,
как мелкие льдины в ледоход, только  вместо  грязной  воды  проглядывает
багровое всесжигающее месиво.
   Конь вздрагивал, нервно прядал ушами. Придон потрепал по шее, конская
грива взмокла, несмотря на сухой горячий воздух.
   - Я понимаю, - сказал он, - тебе жаждется рассмотреть поближе, но  мы
торопимся. Как-нибудь в другой раз. За спиной хмыкнул Тур.
   - Я бы такого любопытного коня,  -  начал  он,  но  оборвал  себя  на
полуслове, махнул рукой и с силой повернул морду своего  коня  вслед  за
Придоном.
 
ГЛАВА 15 
 
   Придон ощутил, что его губы шевелятся не то в ритм скачки,  не  то  в
унисон с ветром... Нет, это не губы шевелятся,  а  слова  выталкиваются,
выстреливаются в особом ритме, где  есть  и  конский  бег,  и  встречный
ветер, и запах трав, и сердца боль...
   С губ слетали  не  столько  слова,  сколько  лохматые  обрывки  слов,
неясное  бормотание.  Он  сам  прислушался  к  себе,  словно  к  другому
человеку: не волхв ли пробудился в нем,  ищет  могучие  заклятия?  Слова
такие же неразборчивые, горячечные, в них ритм, будто летит на  огненном
коне встречь урагану... нет, под ним уже  не  конь,  а  дикий  тур,  что
норовит сбросить с хребта...
   Бормотание стало громче. Он поразился настолько, что тот,  внутренний
Придон смутился и умолк, он же тоже воин, внутри  воин,  везде  воин  от
макушки до кончиков ногтей ног,  суровый  и  сильный  воин,  нещадный  к
врагам...
   ...но этот нещадный только что бормотал не заклятия... нет,  все-таки
заклятия, но особые заклятия, которыми не горы рушат, а пытаются пробить
каменную скорлупу вокруг сердца другого человека.
   Он затих, ехал медленно, вслушивался в себя. Очень робко тот  Придон,
что внутри, снова заговорил, тихо и нежно. Губы  задвигались,  Придон  с
удивлением ощутил, как с них
   Начали слетать слова, разрозненные, скомканные,  но  горячие,  словно
капли раскаленного металла, падающие с молота кузнеца.
   - Что же это со мной?  -  прошептал  он  в  страхе.  -  Я  становлюсь
безумным... Когда с синего  неба  солнечный  свет  -  я  думаю  о  тебе,
любимая, и когда тучи и дождь - я тоже думаю о тебе! Когда  ночь,  когда
звезды от края до края, я думаю о тебе, моя любимая!  И  когда  утренняя
заря улыбается миру, я думаю о тебе, любимая!  И  в  жаркий  день,  и  в
холодную ночь, и в дороге, и за столом - только о  тебе  я  думаю.  Если
вижу, как по небу плывут белокрылые птицы, я думаю о тебе, и когда низко
над землей проносятся черные стрижи, мои мысли  тоже  о  тебе...  Почему
так? Что за безумие?
   По земле проплыла размытая тень. Он инстинктивно  вскинул  голову.  В
далеком синем небе неспешно плыл не то дракон, не то огромный рух, а  то
и Стратим-птица, от взмахов крыльев которой на  море  поднимается  буря.
Высокое перистое облачко скрыло на миг летящее существо,  давая  Придону
оценить расстояние. По спине пробежали мурашки, орлы даже из-за  облаков
различают на земле самую мелкую мышь, а  этот  зверь  наверняка  заметил
его, оценил... но все же, несмотря на запах сладкого человеческого мяса,
решил не бросаться на существо, плечи которого блестят,  как  обкатанные
морем валуны, а возле руки - острое копье и боевой топор.
   Тур тоже взглянул на небо, губы его презрительно скривились.
   - Привал!.. Кони устали.
   - Мог бы и меня пожалеть, - буркнул Олекса. - Брат
   Я тебе или не брат?
   Тур подумал, почесал в затылке.
   - Надо бы мамку спросить... Но, думаешь, правду скажет?
   Придон расседлал коней, вода в ручейке  обожгла  кожу.  Коней  сперва
поводил по кругу, пока остыли, а с ними напился еще раз.
   Олекса и Тур уже жарили на углях мясо. Придон взял маШинально, взгляд
невольно обратился к небу, словно молился, но на самом деле  высматривал
дракона. Тот парил  страшный  и  неподвижный,  широко  раскинув  крылья,
прикидывался неопасным коршуном.
   Все же Придон ощутил, как вытянутые ноги напряглись, готовые  метнуть
тело вправо или влево, но чтобы руки могли бить, колоть и рвать врага на
части. В груди гулко-гулко застучало сердце.
   Одной рукой он все еще держал корку хлеба с горячим мясом, но  другая
рука стиснула  древко  копья.  При  всей  своей  мужской  силе  внезапно
ощутилась беспомощность, ибо с таким зверем не сойдешься грудь в  грудь.
Дракон прихлопнет когтистой лапой, вобьет в землю, расплющит, а ты разве
что сумеешь сковырнуть чешуйку с его брюха.
   Тур со злостью ударил кулаком по  земле.  Под  удар  попался  камень,
Придон не поверил глазам, булыжник до половины погрузился в землю, сухую
и прокаленную солнцем землю.
   - Сволочи, -  прорычал  Тур.  -  Дикие!..  Ни  черта!..  Это  колдуны
напускают.
   Олекса тоже, держа мясо в обеих руках, неотрывно следил за  улетающим
чудовищем. В глазах горела холодная ненависть.
   - Конечно, колдуны, - ответил он, однако ровным  голосом,  в  котором
зажатой в кулак страсти было больше, чем в злом крике Тура. - А  если  и
не колдуны, то все равно...
   Придон встал, сел, снова встал,  ибо  сердце  колотится,  раскачивает
тело, как бревно тарана раскачивает осадную башню  от  крыши  до  колес.
Ярость и унижение странно смешивалось с завистью к тем,  кто  летает  на
таких страшных и великолепных зверях.
   - Мы еще придем в эти горы, - вырвалось у  него  со  страстью.  -  Мы
размечем гнезда этих крылатых тварей!
   О драконах Куявии ходило много страшных рассказов. Это была  едва  ли
не главная причина ненависти  к  Куявии.