весь в талисманах...
   Внизу  шевельнулась  куча  тряпья,  как  сперва  показалось  Придону,
поднялась в полный человеческий рост. Придон узнал Барвинка -  однорукий
маг без шляпы, с розовой лысиной и венчиком седых волос. В  Артании  про
таких говорят, что это мудрость вытоптала в лесу полянку, так что лысину
можно не прятать, если, конечно, ты маг, это воину позорно быть умным.
   Он  не  стал   наблюдать   за   колдуном,   подсматривать   нехорошо,
передвинулся по стене дальше. Сапоги едва находили крохотные выступы, уж
очень старательно куявы стесывают камни, передвигался почти на  кончиках
пальцев. Заглянул в
   Открытое  окно  молодого  бера,  роскошные  покои,  пахнет  сладко  и
приторно, а сам бер... Придон узнал молодого  князя  Ко-хана,  лежит  на
широком ложе, в руке кубок, на  столе  возле  ложа  кувшин,  запах  вина
перебивает все ароматы.
   Ветер подул сильнее, ноздри уловили знакомый  запах,  но  еще  раньше
сердце  затукало   сильнее,   взволнованнее.   Придон   поспешно   начал
перебираться навстречу волне запахов, ветерок стих, но источник ароматов
явно ближе, еще ближе. Придон ухватился одной рукой  за  железный  прут,
перекрывающий окно, а другой ладонью накрыл левую сторону груди, сдавил,
чтобы ошалевшее сердце не выпрыгнуло.
   Огромная комната там вдали тонет  в  темноте,  зато  здесь  массивные
светильники из чистого золота  дают  ровный  приглушенный  свет,  два  у
двери, один возле самого ложа, но само ложе в тени, свет падет на  левый
край, там из-под одеяла высунулась розовая ступня с  детскими  невинными
пальчиками...
   От изголовья спинка поднимается и поднимается -  толстая,  массивная,
из красного, как огонь, дерева, блестящая от лака, от ног такая же точно
стена, сверху их соединяет такой же красный  балдахин,  толстый,  словно
матрац, а та стена во всю ширь еще и расписана яркими красками, Придон в
полутьме различил далекий сказочный замок,  легкий  и  воздушный,  реку,
темный лес...
   Итания спала в этой нише, скрючившись, как  зайчик  в  тесной  норке,
подтянув  колени  до  подбородка.  Бесконечно  милое   прекрасное   лицо
порозовело, пухлые губы приоткрылись, Придону безумно хотелось взять  ее
губы, как спелые вишни, в свои и смаковать их нежность, их тепло.
   Все залито розовым светом утренней зари, и  Придону  почудилось,  что
заря начинается именно отсюда, как он однажды и ответил мудрецам.
   Воздух был  чистый,  едва-едва  тронутый  ароматом  цветов.  Неслышно
ступая, он пересек эту  часть  огромного  зала,  ноги  тонули  в  мягком
толстом ковре. Когда подошел к ложу вплотную, привыкшие к полутьме глаза
видели в этом свете уже все до мельчайших черточек.
   Веки Итании опущены, длинные пушистые ресницы отБрасывают  чернильную
тень на щеки. Тени  подрагивают  при  каждом  вдохе,  лицо  спокойное  и
безмятежное, на губах улыбка, явно  видит  что-то  радостное...  Водопад
золотых волос застыл на подушках роскошными волнами, даже в полутьме  по
ним проскакивают мириады крохотнейших искорок, живут сами по себе.
   Он жадно вглядывался в ее лицо. Сам не помня как, тихонько  опустился
на самый край ложа, толстого, на которое  можно  уложить  буйвола  -  не
прогнется,  но  ресницы  Итании  затрепетали,   веки   начали   медленно
подниматься.
   В ужасе он застыл,  превратился  в  камень,  не  зная,  метнуться  ли
обратно к окну,  упасть  ли  на  колени,  поспешить  сказать  сладеньким
голосом, что он совсем-совсем не хотел ее напугать вот так до смерти, не
надо кричать, он не зверь, он  не  разорвет  ее,  только  не  кричи,  не
плачь...
   Она открыла глаза, взор еще затуманен сном. Улыбка на губах осталась,
сами губы на глазах наливались, как  спелые  вишни,  покраснели.  Итания
смотрела ему прямо в лицо, потом тонкая рука медленно поднялась,  нежные
пальцы коснулись его обнаженной груди.
   - Почему у тебя этот шрам... - прошептала она едва слышно. -  У  тебя
прошлый раз его не было.
   Придон страшился сдвинуться с места. Он пожирал ее  глазами,  молчал,
только смотрел  потерянными  глазами.  Сердце  стучало  все  громче.  Ее
пальчики на его груди подбрасывало с каждым ударом.
   - Откуда этот шрам? - повторила она с недоумением. - Здесь у  тебя...
кожа оставалась... без шрамов..
   Прекрасные глаза поднялись с его  груди  на  застывшее  лицо,  в  них
появилось недоумение. Придон видел,  как  взгляд  чистых  невинных  глаз
соскользнул с его лица, уперся в стену опочивальни,  прошелся  до  окна,
откуда в зал наискось падает прозрачный лунный  свет...  там  же  прутья
решетки раздвинуты чудовищной силой.
   Когда снова посмотрела ему в лицо, в ее глазах появился страх.
   - Это не сон... - прошептали ее губы. - Это  не  сон...  Я  здесь,  в
спальне... и здесь этот дикий варвар! Придон сказал с мукой:
   - Не пугайся, это в самом деле я... Но меня пугаться не надо!  Ну  не
мог я уйти, не посмотрев еще раз на тебя. Пусть это будет последнее, что
я увижу в этой жизни... Даже если  в  дремучих  лесах  злобные  великаны
будут рвать меня на части, я умру с улыбкой, ибо буду видеть твое  лицо,
твои глаза...
   Она произнесла похолодевшим голосом:
   - Ты разочарован, что я не воплю от ужаса?
   - Итания...
   - Я не воплю, - напомнила она гордо, - ибо  я  -  дочь  тцара,  а  не
пастушка из ваших степей! И хотя ты, дикарь,  можешь  меня  убить  одним
движением пальца, ты не заставишь меня кричать и просить пощады! Как  ты
посмел, дерзкий, вломиться сюда?
   - Просто посмел, - выдохнул он жарко. - Моя  любовь  мне  защитой.  А
здесь я потому, что... мне страшно!
   - Страшно? - перепросила она. - Да ты в самом деле изменился в  лице!
Ты, похожий на голодного волка!
   - Сытые свиньи, - вырвалось у него, - страшней, чем голодные волки.
   - Свиньи? Ты о ком?
   - Итания, - сказал он жарко. - Я люблю тебя!.. Вся моя  жизнь  отныне
лепится вокруг этих трех  слов,  как  молодая  поросль  вокруг  сильного
дерева, дающего им жизнь. И все мои дела, мечты, сны и  грезы  -  вокруг
этих слов, и весь я - эти три слова...
   Она слушала его настороженно, но  уже  и  зачарованно,  как  ребенок,
слушающий странную волшебную сказку. Прекрасные глаза широко раскрылись,
в них росло изумление.
   - А вот Горасвильд,  -  сказала  она,  опомнившись  на  мгновение,  -
говорит, что ты принесешь нам несчастье!
   Придон вспомнил красавца мага в белой как снег мантии, что уже  и  на
мантию не похожа, а почти боевой плащ полководца. Сердце  защемило.  Как
тогда посмотрел на него этот Горасвильд из-под краев белой шляпы!
   - А что сказал тот маг, - спросил он, - который с одной рукой?
   - Барвник? - переспросила она. - Такой худой старик в черном плаще  и
в черной шляпе?.. Он вроде бы к тебе относится лучше. Но я его почти  не
слышала.
   - Да, - сказал он горько, - Барвник в черном плаще, и черная  на  нем
шляпа. Как такого  слушать?  Зато  Горасвильд  весь  в  белом...  Но  ты
уверена, божественная, что черная совесть обязательно под черным плащом?
А под белым - белая?
   Она наморщила лоб, подумала, снова взглянула в его лицо.
   - Ты дикарь,  -  сообщила  она  ему.  -  Ты  очень  силен  и  безумно
отважен... Для большинства женщин это все,  что  требуется  от  мужчины.
Тогда они могут гордо вышагивать рядом и свысока смотреть на  подруг,  у
которых мужья не такие высокие и не такие широкие в плечах. Да, и в моей
цивилизованной Куявии тоже такое... дикарство! Однако я  -  не  дикарка.
Мне вовсе не нравятся сильные и грубые мужчины.
   Он был в отчаянии, поднялся  и  на,чал  пятиться  к  двери,  даже  не
понимая, что лучше через  окно,  как  и  пришел,  когда  она  неожиданно
спросила:
   - Я нечаянно услышала, как челядинцы пели одну  красивую  песню...  Я
спросила, где ее услышали. Они указали на тебя. Неужели у вас поют такие
песни?
   Он опустил голову, прошептал:
   - Поют. У нас поют.
   -  Да?  -  удивилась  она.  -  Дикари  тоже  поют?  Как   странно   и
удивительно...  Мне  очень  понравилась  та  песня.   Ты   запомнил   ее
случайно... или же знаешь еще?
   - Знаю ли я! - вырвалось у него пламенное. - Я знаю сто тыслч  песен!
Я знаю... Я потерял им счет. Только это песни, пэтому что  все  о  тебе!
Все остальное - это так, тлен, прах, сухие листья...
   В ее прекрасных глазах появилось удивление, росло, наконец перешло  в
изумление. Она прижала розовую ладошку ко рту,  но  не  сумела  удержать
слова, что вырвались сами:
   - Это... это ты их придумал?
   -  Я  ли?  -  изумился  он.  -  Нет,  конечно!..  Их  придумала   моя
исстрадавшаяся по тебе душа, мое израненное разлукой сердце, мое...  все
то, что есть я, и что выше меня, но тоже есть я! А я  только  та  труба,
тот боевой рог, что  неумело  выдувает  прекраснейшие  и  неслыханнейшие
звуки, превращая их в черт знает что, калеча  и  уродуя,  ибо  нельзя  в
человеческую речь вложить то, что рождается в человеческой же душе.  Ибо
тело у нас от зверя, а душа от богов... или даже выше, чем от богов!
   - Выше, - повторила она зачарованно, - чем даже от богов...
   Ему показалось, что она усомнилась, выкрикнул с жаром:
   - Даже древние боги прослезились, а тонкошкурые эльфы рвали  на  себе
одежды и рыдали... от зависти, наверное,  что  не  могут  сложить  такие
песни!..
   - Эльфы? - спросила она остолбенело. - Ты видел эльфов? Настоящих?
   - Я ночевал у них, - отмахнулся он. - Умоляли остаться еще  на  ночь,
но для меня каждое мгновение разлуки с  тобой  -  это  кипящий  огонь  в
груди, это ураган, сметающий  города,  это  скачущий  в  пропасть  конь,
это...
   - Ты видел эльфов... - прошептала она благоговейно.  -  Они  в  самом
деле так прекрасны... как говорят легенды? Он отмахнулся.
   - Никто из них не настолько прекрасен, чтобы подавать тебе воду.
   - Ты не можешь так говорить! - запротестовала она, щеки ее окрасились
нежным румянцем.
   - Могу, - сказал он твердо. - Я ведь вижу тебя.
   - А их... женщины? Ведь прекрасны!
   - Да? - спросил он. - Как-то не рассмотрел.
   - Почему?
   - У меня всегда ты перед глазами, - признался он. - Я из-за  этого...
не смейся только!.. натыкался на деревья, как куявский дурак. Надо  мной
уже смеялись братья и боевые друзья.
   Она нежно коснулась его могучей руки трепетными теплыми пальцами.
   - Бедный... Я того не стою. Так о чем твои песни? Та была о весне,  о
ласточках... Он сказал пламенно:
   - Да, я слагаю песни о весне и ласточках, я воспеваю твою  поступь...
но что бы я ни слагал, какими бы словами ни украшал свою песнь, все  это
те же три слова, что ты слышишь от меня. Только три  слова!  А  все  эти
песни - это толкование этих слов, это... даже не знаю,  нет  слов...  их
никто еще не придумал... и даже я  не  создал!  Эти  три  слова  мужчина
произносит только раз  в  жизни,  их  выговорить  труднее,  чем  поднять
каменную гору...
   За  дверью  послышались  тяжелые  шаги.  Придон  уловил   дребезжание
неплотно подогнанных доспехов из цельного железа. По коридору  двигалось
не меньше десятка человек. Судя по стуку,  все  несли  тяжелые  короткие
копья с широкими зазубренными лезвиями и ударяли ими в  пол  при  каждом
шаге.
   Возле двери шаги затихли. В  дверь  постучали.  Придон  замер,  глаза
быстро обежали стены, где, кроме медных светильников, ничего тяжелого, а
в спальне только легкие столики и совсем невесомые стулья и кресла.
   Итания испуганно взглянула на  Придона.  Он  бесшумно  встал  с  края
постели, могучие мышцы вздулись, он стал в боевую стойку. Она  испуганно
и с каким-то странным восторгом посмотрела на него, крикнула:
   - Что случилось?
   Из-за двери донесся виноватый мужской голос, густой и сильный:
   - Принцесса, у нас срочный обход. Мы проверяем весь дворец.
   Она посмотрела на Придона, быстро спросила:
   - И потому меня разбудили?
   - Принцесса... мы присматриваем за варваром из Арта-нии.  Сегодня  он
как-то исчез из своей комнаты, хотя за ним  приставлены  следить  лучшие
шпионы. Щажард велел нам срочно обойти весь дворец.
   - И что же? - крикнула она.
   В голосе командира стражи прозвучало явное недовольство:
   - Его велено привести к Щажарду. Если откажется идти... то у нас есть
приказ убить его на месте.
   Она быстро посмотрела на Придана. Артанин не изменился в лице, нижняя
челюсть выдвинута вперед, мышцы вздуты, в глазах ярость и  готовность  к
бою.
   - Что за дурость! - крикнула она  гневно.  -  Вы  хотите  обыскать  и
здесь?
   В голосе командира стражи прозвучало смущение:
   - Да, я хотел бы убедиться.
   Она крикнула в неподдельной ярости:
   - Калюжа!.. Если ты войдешь в мои покои... по своему желанию  или  по
приказу Щажарда, то я... я клянусь, что твоя  голова  сегодня  же  утром
будет смотреть на площадь с самого высокого кола! А с твоим  Щажардом  я
разберусь завтра же с утра. И ему не поздоровится!
   За дверью после молчания неожиданно послышался густой смешок.
   - Принцесса... буду молиться, чтобы вы с ним  разобрались  как  можно
раньше. Спокойной ночи! Простите за беспокойство. Приятных снов!
   Шаги сдвинулись, затопало громче. Лязгающая железом лавина  двинулась
по коридору дальше. Итания люто сжимала кулачки.
   Придон ощутил страстное желание рухнуть на колени и вопросить небеса,
за что ему выпало такое счастье, что это небесное  существо...  защитило
его! Солгало своим же стражам, но не стало выдавать его,  вторгшегося  в
ее покои так грубо, нарушившего ее божественный сон.
   Она проговорила, тяжело дыша:
   - Этот Щажард мерзавец!.. Он слишком много на себя берет!.. Пока отец
пьет  да  развлекается,  этот...  этот  уже  начинает  отдавать  приказы
дворцовой страже. Неслыханно... Это... это верх низости!  Спасибо  тебе,
если бы не разбудил,  не  узнала  бы  о  таком...  Но  ты...  ты  заимел
могущественного врага!
   Он вскрикнул пылко:
   - Не иметь врагов  может  только  предельное  ничтожество!  Можно  ли
гордиться отсутствием врагов?
   - Это могучий враг! - предостерегла она.
   - Иного выгоднее иметь в числе врагов, чем в числе друзей,  -  сказал
он горячо. Она сказала удивленно:
   - Как ты говоришь странно...
   Он упал на колени, откинул руки и голову, выставив грудь.  Из  самого
сердца вырвалось:
   - Итания!.. Все, чем я живу, - для тебя.  Возьми  жизнь  мою,  сердце
мое, любовь мою! Я всегда буду жить для тебя, всегда буду думать  только
о тебе, никогда-никогда мой взор не падет на другую женщину... просто на
свете нет больше женщин!
   Она стояла перед ним, прижав ладони  к  груди.  Гнев  уже  испарился.
Коридор, стражи и Щажард забыты, она потребовала:
   - Говори! Говори еще. Никто и никогда мне...
   - Итания!.. В Артании в племени печенгуров считают, что сын родился в
день, когда сам сумеет оседлать  коня  и  взобраться  ему  на  спину.  В
племени касогов днем рождения считают тот день, когда  мальчик  принесет
домой первую добычу с охоты, а в племени языней -  когда  добудет  перья
орла или сокола. Про человека, который не знает любви, не страдал  и  не
терзался из-за женщин, не стремится завоевать любовь, говорят: "Дожил до
седин, а на свет не родился!" Итания, я родился  на  свет  в  тот  день,
когда увидел тебя. Как я тогда стоял, ослепленный молниями  твоих  глаз,
оглушенный и обезоруженный, уже сдавшийся тебе в плен...
   Она прошептала:
   - Да, я тоже запомнила тот день.
   - Твои губы горели, как рубины, -  сказал  он  задыхаясь,  -  а  зубы
блестели, как ряд одинаковых жемчужин. Ты  походила  на  редкий  цветок,
лицом как тюльпан, твои волосы струились, как благоуханный родник... Мое
сердце было  проБито  стрелой  твоего  взгляда!  С  тех  пор  я  истекаю
кровью... но я не хочу, чтобы моя рана закрывалась хоть на миг!!!
   Она быстро взглянула в сторону окна. Там занималась алая заря.
   - Тебе надо идти, - сказала она торопливо, -  тебя  не  должны  здесь
застать!
   - Итания...
   - Это опасно для нас обоих, - сказала  она  настойчиво.  -  Беги  же,
Придон!.. Увы, тот человек, которого ты любишь во мне, конечно же, лучше
меня... Я не такая, Придон. Я не такая. Но ты люби меня, пожалуйста! А я
постараюсь стать такой... такой... чтобы лучше той, что я сейчас!
 
*** 
 
   Придон торопливо протиснулся в  свою  комнату,  поставил  решетку  на
место. За дверью шаги стихли, раздались громкие голоса.  Он  прыгнул  на
ложе, закинул руки за голову, в тот же миг загремел ключ.
   Он закрыл глаза, услышал скрип двери. Пахнуло воздухом  из  коридора,
пахло крепким мужским потом, кожаными латами  и  промасленными  ремнями.
Шаги приблизились, ноздри уловили запах вина.
   - Поднимайся, - пророкотал голос. - Я же вижу, не спишь.
   Он открыл глаза. У ложа стоял, неприятно улыбаясь, Дунай.  За  ним  и
чуть по бокам держались двое очень рослых и крепких воинов с обнаженными
мечами в руках. Третий  воин  ощупывал  решетку  на  окне.  Дернул,  она
подалась,  посыпались  мелкие  камешки.  Он  дернул   сильнее,   решетка
оказалась в его руках.
   - Решетку сегодня ночью вынимали! - закричал он. Дунай кивнул,  глаза
сверкнули мрачным злорадством.
   - Я так и думал!.. Ну что, артанин, сам пойдешь  на  казнь  или  тебя
повести связанным?.. Я не против,  если  окажешь  сопротивление.  Ты  же
артанин, верно? И без боя не сдашься?
   Сердце Придона после долгого путешестия по стене от
   Спальни  Итании  все  еще  стучало  учащенно.  Он  выровнял  дыхание,
спросил, не поднимаясь, не шевелясь, не отрывая взгляда от злобного лица
Дуная:
   - На казнь? За что? Дунай захохотал.
   - Ты еще надеешься, что твой удар был не смертельным?  Нет,  ты  убил
его одним ударом.
   - Кого? - спросил Придон.
   Дунай захохотал громче, засмеялись и его воины.
   - Князя Кохана, - ответил Дунай почти весело.  -  Скажу  по  секрету,
гнусный человечек был, но и ты для нас, куявов, не лучше! Так что  сразу
двух мух одним ударом...
   Придон медленно начал подниматься. Двух мух одним ударом?  Это  он  -
муха? А их здесь всего четверо? Пусть даже все с обнаженным  оружием,  а
его боевой топор стоит у изголовья, сразу не дотянуться...
   - Ведите к Тулею, - сказал он. - Я не стану сопротивляться.
 
ГЛАВА 23 
 
   Тулей проснулся рано, в сильнейшем раздражении,  причин  которого  не
мог понять, а у Барвника решил не спрашивать: брякнет хоть и правду,  но
такую  гадостную,  что  лучше  не  знать  вовсе.  Со   двора   доносился
приглушенный шум, там уже готовили коней для Придона  и  сотни  куявских
героев, что будут сопровождать его до границ Славии. Дальше, как  сказал
сам Тулей, им ходу нет, да не подумают  славы,  что  куявы  решились  на
дерзкий набег... ну, насмотрелись на артан,  переняли  гадкие  привычки,
однако двум-трем можно будет сопровождать дерзкого артанина и дальше.
   Он сам видел, как вчера этот  артанин  придирчиво  осматривал  коней,
все-таки артанские быстрее, проворнее, выносливые, но и куявские  хороши
ростом, толстыми  ногами,  спокойным  нравом.  Долго  щупал  их  тяжелые
подковы с заостренными краями, сообразил, что этих коней обучили драться
в
   Бою. Что ж, совсем нелишне, когда ты один против дюжины, а чтоб  конь
на дыбы и копытами по чужим головам.
   Со двора донеслась резкая мелодия, играли на  трубе.  Морщась,  Тулей
выглянул в окно. Несмотря на рань, из окон уже высовывались  хорошенькие
головки, служаночки и  даже  знатные  женщины  строили  глазки  красивым
воинам,  что  будут  сопровождать  Придона.  Пришли  песняры,  задудели,
застучали в бубны. Красивый женский голос завел песню.
   Явился Черево, безмерно удивив Тулея, этот бер никогда по доброй воле
не появлялся до обеда. Он собственноручно  затягивал  подпругу  на  коне
Придона, конь косился смирным глазом, но все же хитрил, старался  надуть
пузо. Черево тыкал в брюхо кулаком, конь выпускал воздух, Черево тут  же
затягивал ремни туже.
   Тулей хлопнул в ладоши, из-за портьеры неслышно выдвинулся слуга.
   - Зови Барвника. Да, еще и Щажарда подними с  постели.  Тцар  изволит
думать!
   Слуга  исчез,  Тулей  поморщился,  за   окном   к