агона  и  уже  там  сердито  шуршал  газетной
простыней.
     Игорь плюхнулся на сидение, примяв хилого интелька  при  большом  как
фартук, галстуке, повел плечами: тесно, дружелюбно пихнул интелька в бок:
     - Паря, сунься. Вишь, дружка надо  устроить.  Еле  держится,  устатый
весь!
     Владислав скорчил пьяную рожу,  навис  над  ними,  уцепившись  обеими
руками за поручень и буровя интеля чугунным взглядом.
     Галстучник беспомощно посмотрел по сторонам:
     - Но тут... некуда больше.
     - Тады вскочь, - дружески посоветовал Игорь. Он игриво ткнул интелька
в бок пальцами. Тот дернулся, секунду крепился, но Владислав навис над ним
тяжелой глыбой, угрожая разжать пальцы и сорваться как  перезревший  плод.
Он даже засопел трудно, задышал как Змей Горыныч, и  галстучник  не  вынес
дамокловой  угрозы   девяностокилограммовой   туши,   поднялся,   стараясь
сохранять достоинство, а Владислав как авиабомба бухнулся на его место, не
дожидаясь, пока тот пугливо отгребет с независимым видом в сторонку.
     Сосед слева покорно вмялся, стерпел, и Владислав так и ехал некоторое
время, возложив руку на такое узенькое, что  черт-те  для  чего  плечо,  и
похлопывая  по  свечеобразной   шее.   Эта   покорливость   заинтересовала
Владислава, он повернулся, взглянул в упор.
     Бледное заинтеллигентненное лицо, рыбьи глаза, вид: "Не тронь  меня",
что Владислав расшифровал правильно: не тронь меня, а с другими делай все,
что хочешь, я и не пикну, то все чужаки, гомо гомини люпус эст, какое  мне
дело до них, их же на Земле шесть миллиардов...
     - Живем, козлик? - спросил Владислав дружелюбно.
     Он  похлопал  интелька  по  плечу   покрепче.   Интелек   подрагивал,
беспомощно оглядывался, но везде чужаки,  на  каждом  вывеска  с  крупными
буквами: "Не тронь меня, а с другими, что хошь...", и он уже покорно начал
вставать, но Владислав дружески врезал по его горбатой спине, зашиб  палец
о торчащие как у голодного котенка позвонки,  кивнул  на  газету,  которую
интелек так и не развернул:
     - Что там накарябано?
     Интелек пугливо протянул газету Владиславу.
     - Пожалуйста, смотрите...
     Владислав лениво отпихнул его руку:
     - Стану я глаза портить! Ты ж читал? Вот и пробазлай новости.
     - Да какие там новости, - промямлил  интелек.  -  Запуск  вымпела  на
Венеру, мадридская встреча...
     - Чо-чо? - не понял Владислав. -  Ты  хреновину  то  не  пори.  Самое
главное вякни: кто выиграл вчера? Засадили "Спартаку"  или  нет?  С  каким
счетом?
     - Это я не  смотрел,  -  заоправдывался  интелек.  -  Это  где-то  на
последней странице...
     Владислав с презрением смотрел как интелек мышью судорожно  шуршит  в
газете, изрек презрительно:
     - А исчо в шляпе! Да ту страницу всякий нормальный наперед читает. По
правде, так ее бы заделать первой, а всю остальную  муру  на  последнюю...
Про всякие театры так вообще бы самыми мелкими буковками, чтоб шизаки  еще
по двое очков надевали... Правильно я грю?
     - Да-да, конечно!
     - Ну вот вишь...
     Рядом Игорь делал вид, что засыпает. Клюнул носом, завалился набок на
соседа:  холеного,  чистенького,  ухоженного.  Тот   дернулся,   покосился
негодующе, попробовал чуть отстраниться, но с той стороны  подвигаться  не
собирались, а тут еще Игорь пробурчал  грозно  сквозь  сон,  всхрапнул,  и
сосед застыл, делая вид, что такой пустяк его не задевает.  Что  с  такого
возьмешь, ра-бо-тя-га, в музей искусств не ходит, литературные мемуары  не
читает, зато кулаки вон какие...
     Владислав оставил интелька, с интересом поднял глаза на девушку,  что
села напротив. Она уловила посторонний взгляд,  повела  очами,  тут  же  с
гримаской отвращения отвернула лицо. Кровь бросилась Владиславу в лицо,  в
голову, зашумела в ушах. Восхищение одухотворенной красотой уступило место
веселой ярости. Эх ты, дура... Сотни лет твердят,  что  не  по  одежке,  а
ты... Ладно, каждый получит то, что заслуживает. Точнее, кто чего ждет, то
и обретет.
     Он поднялся, услышав облегченный  вздох  интелька,  шагнул  вперед  и
грузно плюхнулся рядом с девушкой.
     - Э... - сказал он негромко, - давай будем знакомы?
     Она облила его холодным  презрением,  промолчала.  Владислав  сообщил
доверительно:
     - А ты знаешь, сколь я заколачиваю? А когда  левый  товар  преть  или
когда урожай на дураков случается, то и вовсе что  хошь  могу!..  Ну  как,
пошли?
     -  Оставьте  меня,  -  ответила  она  тихо,  стараясь  не  привлекать
внимания.
     - Во голосок, - восхитился он. - Не то, что у того гевала,  что  спит
напротив... Исчо червонец сверху за такой голосок.  Пошли?  Меня  в  любом
ганделике знают. Только на  порог,  бармен  уже  гнется:  будьте  здоровы,
Владислав Игнатьевич... Это я, значит. Знает, что завсегда на лапу  кидаю.
Ты не боись, я  долго  валандаться  с  тобой  не  буду.  Мне  исчо  футбол
посмотреть надо, а в этом сурьезном деле бабы только мешают.
     Она приподнялась, но он обнял  за  плечи,  удержал.  Она  покраснела,
попробовала освободиться, но он держал  крепко,  наслаждаясь  властью  над
незнакомой женщиной, сминая ей плечи, ощущая под пальцами  тепло  молодого
тела. Она противилась, стараясь не привлекать внимания, хотя в вагоне  все
делают вид, что ничего не происходит, а Владислав уже  всерьез  хмелел  от
безнаказанности, то чуть отпускал женщину, то снова сдавливал ей плечи.
     - Уберите руки, - прошептала она.
     - А чо? - спросил. - Ты баба ничо. Мы с тобой, телка поладим!..  Куды
чичас попрем? К тебе или ко мне? Только бутылочку по дороге прихватим.  Ты
баба товаристая, таких люблю. Так вроде тощая, а приглядись: все на месте,
и тут, и тут, и даже тут...
     С той стороны салона  гыгыкал  проснувшийся  Игорь,  бил  в  восторге
соседа по колену и призывал восхищаться тоже. Сосед  вынужденно  улыбался,
ерзал, но не вставал: ехать еще далеко, а встань -  место  тут  же  займут
менее чувствительные.
     - Друга прихватим, - сообщил Владислав. - Вон сидит, видишь?..  Ты  и
двоих обслужишь, я ж по глазам вижу. У тебя и губы вафельные...
     Наконец Владислав отпустил, уж очень жалобно и  умоляюще  прошептала:
"Моя остановка". Игорь тут же снова заснул, дергал во  сне  ногами,  зычно
плямкал, иногда запускал дикий храп,  которого  испугались  бы  и  лошади.
Однажды, не раскрывая глаз, громко и звучно выругался, а  потом  продолжал
мирно похрапывать на плече окаменевшего соседа.
     Люди входили и выходили. Вошедшие сперва  устремлялись  на  свободное
пространство, где разместились Владислав и Игорь,  но,  быстро  сообразив,
что к чему, потихоньку  вытискивались  из  опасной  зоны.  Так  и  стояли,
спрессовываясь в монолит, но упорно не замечали Владислава и  Игоря.  Даже
опасную зону покидали просто так, а вовсе не  потому,  что  там  резвились
двое подгулявших работяг.
     Один из вошедших, не разобравшись в ситуации, попробовал было бросать
негодующие взгляды,  но  Владислав  проигнорировал,  Игорь  был  занят,  и
новичок - холеный такой хомячище, у  которого  явно  персональная  "Волга"
сломалась, потому в метро  с  народом  -  проворчал,  пробно  апеллируя  к
общественности:
     - Совсем распустились... Ничего не боятся...
     Владислав еще не сообразил, как среагировать, как стоявший поблизости
интеллигентный старичок, угодливо улыбнулся и сказал примиряюще:
     - Ну что вы, что вы! Молодежь гуляет.
     Холеный хомячище скривился:
     - Как это, гуляет? Они ж людей оскорбляют своим поведением!
     - Ну что вы, что вы, - залебезил старичок. - Они оскорбляют, а мы  не
оскорбляемся!.. Нормальные парни... э-э... современные.
     Владислав исподлобья смерил хомяка тяжелым взглядом, уменьшил его  до
размеров бактерии и предложил:
     - Папаша, а папаша? Хошь - дам в лоб, и ужи отпадут?
     Хомяк испуганно дернулся,  побагровел.  Лицо  его  стало  угрожающим,
однако вокруг него словно около смертника начало образовываться  свободное
пространство.  Старичок  тоже  отодвинулся,  словно  хомяк  уже  маячил  в
оптическом прицеле.
     Фигура холеного стала  уменьшаться.  Видимо,  он  уразумел,  что  это
вагон, а не вверенное ему учреждение, и эти работяги  не  боятся,  что  им
зарубят диссертации.
     Владислав забросил руки на соседей, сказал мечтательно:
     - Вчера ехал тут один... Гра-а-а-мотный! Дал ему  так,  что  прыщи  с
морды посыпались! Он  и  лег  их  собирать.  До-о-лго  собирал.  Так  я  с
корешками и ушел, не дождался, когда встанет. Пальцем бы не тронул:  хотел
взглянуть - хороший ли из меня косметолог?
     За окнами замелькали лампы, побежал  перрон.  Едва  двери  открылись,
взбешенный  хомяк  вылетел  пулей.  Владислав  покровительственно   кивнул
старичку:
     - Что, поганка, трепала жизнь? Научила поддакивать силе?
     Старичок  снова   хихикнул,   уже   неуверенно.   Владислав   смотрел
пристально, и тот чуть отступил, отвел глаза.
     На следующей остановке в вагон влетели сразу два интеля, такие  умные
и начитанные, что об этом у них кричала  каждая  пуговица.  Они  сразу  же
облили Владислава с Игорем верблюжьим высокомерием, морды задрали кверху -
грамотные, аж противно, и Владислав ощутил, что Игорь тут же завелся. Да и
сам не мог удержать тихую ярость. Ах, паскуды! Белая  кость,  да?  Голубая
кровь, да? Сейчас покажем, что  вы  стоите,  чистоплюйчики...  Ноги  будем
вытирать о вас, а вы и не пикнете, бараны несчастные...
     Первый интель хотел ретироваться, но Владислав удержал ласково, Игорь
задействовал второго, и все хоть и на грани хулиганства, но все  же  закон
допускает больше, чем правила этикета, в рамках закона можно так  обхамить
и облаять, что искрить начнешь, а закон и не гавкнет...
     И Владислав с Игорем выжали все, что можно было выжать  из  ситуации,
не переступая уголовного кодекса, и когда интельки выметнулись на станции,
явно не своей, то Владислав ржал до самого  конца  ветки,  рядом  довольно
повизгивал Игорь.
     Работали здорово. Другого облаешь - все же  лучше,  чем  он  тебя.  И
какой глупец сказал, что лучше быть обиженным, чем обижающим?


     В четверг утром Игорь напевал, шумно умывался, брился и  одновременно
готовил кофе,  а  Владислав  потерянно  слонялся  по  комнате.  Неожиданно
спросил:
     - Слушай, могут быть петли времени?
     - Ты о чем? - не понял Игорь.
     - Это я о метро. Глубоко под землей, вдали от мощного влияния Солнца,
недостижимое для космического излучения.  Вдруг  время  тут  течет  иначе,
делает зигзаги, складывается в петли...
     Игорь  присвистнул,  приложил  большой  палец  к  виску   и   помахал
остальными:
     - С тобой не это самое?
     Владислав повернул к нему бледное лицо:
     - Может быть,  я  сошел  с  ума,  но  почему-то  кажется,  что  вчера
пообщался с самим  собой!  Недаром  глупые  рожи  тех  дебилов  показались
знакомыми... К счастью, это можно проверить.
     Он метнулся в прихожую, распахнул шкафчик. Роба на прежнем месте,  не
убежала.  Владислав  несколько  мгновений  смотрел  молча,  закусив  губу,
бледный, затем, запустил руку в карман...
     Пальцы нащупали пуговицу.





                               Юрий НИКИТИН

                              В ОПЕРАЦИОННОЙ

     В  операционную  медсестра  ввела,  придерживая   сзади   за   локти,
молоденькую женщину в непомерно длинном больничном  халате.  Я  машинально
скользнул по ней взглядом, вздрогнул, всмотрелся. Таня, насмешливая Таня с
нашего двора, самая яркая девчонка улицы?.. Когда по утрам шла в институт,
я вычислял, когда вернется, выскакивал навстречу, а когда она  поняла  эти
нехитрые маневры сопляка, каким  я  был  в  сравнении  с  провожавшими  ее
верзилами, то  посмотрела  так  выразительно,  что  я,  сгорая  со  стыда,
спрятался в дом, чтобы с тех пор следить за ее возвращениями только  из-за
занавески.
     Ребята с нашей улицы тоже жадно следили за ней из окон... Но жизнь не
стоит на месте: я получил квартиру в дальнем микрорайоне, пошли хлопоты по
переезду, появились новые  знакомые  и  новые  соседи,  после  учебы  меня
неожиданно взяли ассистентом  психоаналитика  -  еще  год-два,  и  доверят
самостоятельные операции, и Таня  отошла  на  задний  план,  хотя  горькое
чувства утраты осталось, даже разрослось,  и  я  за  эти  годы  так  и  не
женился, почти  не  встречался  с  женщинами,  за  исключением  совсем  уж
случайных знакомств...
     Сестра усадила  Таню  возле  операционного  стола,  со  вздохом  села
заполнять карточку. Таня, бледная и сильно исхудавшая -  одни  трагические
глаза, - безучастно смотрела перед собой.  Я  ощутил,  как  меня  покидает
мудрое спокойствие и понимание психоаналитика. До меня  доходили  слухи  о
некоем Викторе, я его однажды даже видел с нею, когда  они  усаживались  в
новенькую  "Волгу":  красавец  с   пухлыми   губами,   высокий,   статный,
мускулистый, хорошо одет. И  ты,  насмешливая  и  проницательная,  умевшая
видеть нас,  твоих  дворовых  поклонников  насквозь,  не  рассмотрела  это
ничтожество, которому и рост, и мускулы, и красивое  лицо  дали  родители,
как и фирмовую одежду и личную "Волгу"!
     - Что с ней? - спросил Мальцев безучастно.
     Он чувствовал себя неважно, а еще предстоит  собрание  после  работы,
какой-то обязательный треп о ежеквартальности, докладывать ему, успеть  бы
приготовиться в обеденный перерыв, а пока хоть основные тезисы обдумать...
     - Не реагирует ни на какие раздражители, -  ответила  медсестра.  Она
была новенькая, наших терминов еще не усвоила, говорила так, как понимала.
- Хоть говори ей что, хоть не говори, хоть плачь - ей все равно!.. Венский
говорит, что она зациклилась на чем-то для нее сверхважном,  и  теперь  ее
мысли ходят по кругу.
     - Зондаж делал? - поинтересовался Мальцев отрывисто. Я видел, что  он
придвинул листок и сделал первую запись. Почерк корявый,  но  я  разобрал,
что речь шла о подшефной свиноферме.
     - Да, он сделал два психозондажа, - ответила медсестра послушно,  как
школьница.  -  Медикаментозное  лечение  результатов  не  дало,   показана
операция...
     Мальцев вздохнул, потер ладонью лоб, На листике под пунктами вторым и
третьим было еще пусто.
     - Зовите, - сказал он хмуро. - Начнем, работы еще много.
     Сестра метнулась за дверь,  только  халат  мелькнул.  Слышен  был  ее
звонкий голосок, когда она созывала хирургов,  помощников,  техников.  Они
медленно стягивались в операционную, а я еще  во  все  глаза  рассматривал
Таню. Теперь смотреть можно. Теперь взглядом не обжигает.
     На операционный  стол  ей  взобраться  помогла  медсестра.  Таня  все
выполняла безучастно, как кукла. Где ее мысли, где ее сознание теперь?  Ее
мир для нас закрыт, она сейчас даже боли бы не почувствовала.
     Ее закрепили на столе специальными захватами, техники уже приклеивали
свои датчики. ЭВМ оживала по мере их подключения: две стены  из  блоков  в
семь миллионов каждый, треть ближайшей стены занимают  пять  экранов,  где
уже потянулись пульсирующие белые линии, побежали первые цифры...
     Хирурги  сходились  к  столу.  Мальцев  со  вздохом  сбросил   халат,
намереваясь вскарабкаться на соседний стол, как вдруг я,  неожиданно  даже
для себя, сказал громко:
     - Прошу разрешить операцию мне!
     На меня оглянулись  с  таким  видом,  словно  у  них  в  операционной
неожиданно появилась буриданова  или  еще  чья-то  там  ослица  и  запела.
Ассистент, да еще младший! Тебе еще пять  лет  только  авторучку  подавать
хирургу, не раскрывая пасти!
     - Я знаю эту девушку,  -  сказал  я  торопливо.  -  Вернее,  знал  ее
здоровой. Подонок, в которого она верила,  как  в  бога  -  такие  хрупкие
ранимые натуры, как она, еще на это способны, - в чем-то  разочаровал  ее.
По моему глубокому убеждению, это и  стало  причиной  болезни.  Она  очень
хрупкая! У нее в семье одни скрипачи, лингвисты, художники...
     - Гм, - сказал один из хирургов,  самый  пожилой,  -  хрупкую  натуру
повредить легко, вылечить трудно.
     - Мне кажется, - сказал я, запоздало понимая, что нельзя так говорить
с опытными психохирургами, нужно опускать "мне кажется", "я считаю", - она
зациклилась на противоречии...
     Мальцев поморщился, открыл рот,  явно  собираясь  поставить  меня  на
место, а старый хирург спросил с интересом:
     - Ну-ну, каком?
     - Он, дескать, идеал, но поступил мерзко,  и  вот  она  день  и  ночь
ежечасно и ежеминутно пытается найти объяснение, оправдать его...
     - Найдет? - спросил кто-то.
     - Вряд ли, - ответил я.  -  Довелось  видеть  этого  героя.  Как  она
влипла, не понимаю.
     - Тогда операция неизбежна, - сказал главврач.  -  Ну  а  вы,  юноша,
уверены... э-э... в себе? Что вы умеете делать?
     - Я прошел специальные тренировки, - отчеканил я, глядя ему  преданно
в глаза. - Я с отличием сдал экзамены  по  психозондажу  и  погружению,  я
полгода ассистирую...
     - Я, я, - прервал меня главный. Он несколько мгновений молчал, глядя,
как я покрываюсь краской, затем договорил уже другим тоном: - Впрочем, для
психохирурга - это не  порок...  Для  человека....  э-э...  порок,  а  для
хирурга нашего профиля  -  достоинство.  Кроме  того,  коллеги,  нам  пора
выдвигать молодую смену... Да и сверху напоминают,  что  мало  работаем  с
кадрами.
     - Василь Леонидович, - сказал самый пожилой, - конечно, это  поможет,
если молодой чэ-эк знает эту девушку. Он знает ее слабости, достоинства, в
чем-то знаком с внутренним миром. К тому же  начинать  самостоятельно  все
равно когда-то придется... Но как бы не увлекся! Понимаете?.. У этих  юных
девушек бывают, скажем, такие глубины, такие отклонения, что... гм...  как
бы этот юный Дон-Кихот не ринулся исправлять все немедленно.
     Я вскинулся от обиды:
     - Вы  меня  принимаете  за  мальчишку  с  улицы?  Мы  изучали  именно
глубинную психологию, не беспокойтесь. А здесь, как вы догадываетесь,  это
основная наша работа.
     Кто-то хихикнул, услышав такой отпор, главный же нетерпеливо взглянул
на часы, сказал:
     - К делу, товарищи.
     Мальцев с облегчением уступил мне место. Техники  закрепили  меня  на
столе, я не мог шевельнуть и пальцем, десятки датчиков усеяли мое тело.
     Справа и  слева  на  экранах  я  видел  стремительно  бегущие  линии,
дескать, у объекта номер два пока все в порядке.
     Подошел главный. Глаза были жесткие, пронизывающие.
     - Запомните, -  сказал  он  неожиданно  жестким  голосом  с  примесью
металла, - погружение в психику больного всегда огромнейший риск даже  для
специально подготовленного психиатра! При малейшей ошибке лишается  разума
сам хирург. Зачастую безвозвратно. Запомнили?
     - Я это твердо помню с первого курса, - ответил я, чувствуя, что  моя
дерзость сейчас к месту.
     - И еще. Вам разрешаем только кратковременное погружение. Ясно? Всего
на пять-шесть минут. Посмотрите, оцените - и сразу же назад. Запомнили?
     Я кивнул. Погружаются всегда по много раз, от двух-трех секунд  и,  в
случае абсолютной безопасности, все больше увеличивая интервалы.  Но  даже
при пихохирургическом вмешательстве излечение наступает не всегда...
     - Готово? - послышался нетерпеливый голос одного из техников.
     - Начинайте, - прошептал я, - вхожу в резонанс...
     Я сосредоточился, сжал волю и чувства в пучок,  собрал  все  то,  что
называется "я", хотя это не  совсем  правильно,  старался  прочувствовать,
ощутить хаос, что наполняет сознание девушки, увидеть своими глазами мрак,
что заполнил ее душу, прочувствовать ее состояние, погрузиться  в  глубины
ее изломанного неверного мира, найти ее в развалинах,  исправить,  связать
разорванные нити...
     Стены ушли, окружающее растворилось, только неумолимые глаза главного
еще долго гипнотически висели надо мной,  и  я  читал  в  них,  что,  если
задержусь хоть на несколько минут, о работе психохирурга  аналитика  можно
забыть...
     Я опускался в темно-красные волны, что накатывались из  пространства.
О