т до утра. Вам не до нас.  А  мы  хоть  посмотрим  друг  на
друга. А то даже имен не знаем!
     Он, как мне показалось, замялся в нерешительности:
     - Уверены?
     - Уверен, - ответил я. - Это ж ни к чему не  обязывает!  Как  в  купе
поезда. Можно и пооткровенничать, ибо  каждый  сойдет  на  своей  станции,
больше никогда не увидимся.
     - Если вы так уверены...
     - Уверен, уверен!
     - Если у вас нет предубеждения...
     - Есть, - возразил я. - На самом деле я их всех презираю. Но я уже  в
том возрасте, когда понимаю: не все могут быть такими,  как  я.  И  нельзя
ненавидеть других только за то, что они  меньше  умеют,  меньше  понимают.
Конечно, ни одного из них я не пригласил бы в гости, не стал  бы  общаться
там, за стенами этого здания. У меня  есть  свой  круг...  Правда,  там  я
словно окружен зеркалами: все мыслят так же, поступают похоже, оценки наши
обычно совпадают... Ну, это вам понятно. Не думаю, что у вас другой  круг.
Вряд  ли  среди  ваших   близких   друзей   есть   тупоголовые   каратэки,
придурковатые йоги, помешанные алармисты.... Словом,  вы  организуете  нам
встречу?
     Он вздохнул, долго молчал, пристально глядя на меня. У  меня  в  душе
начало появляться нехорошее предчувствие.
     - Организую, - ответил он медленно. - Это... нетрудно.  Дело  в  том,
Юрий Иванович, что все ваши невольные участники эксперимента  находятся  в
вас.
     Он сказал так просто, обыденно, что  я  даже  не  вздрогнул,  смотрел
бараньим взглядом. Но Жолудев остановился, ожидая моей реакции, и я сказал
с понятным неудовольствием:
     - Простите, не понимаю. Я не очень  хорош  в  иносказаниях,  все-таки
человек точных наук...
     Он грустно улыбнулся:
     - На этот раз точнее не бывает. И  Первый,  и  Второй,  и  Третий,  и
Четвертый -  это  вы  сами.  Правда,  в  разные  периоды  жизни.  Искатель
приключений до двадцати лет, мафусаилист в тридцать, технофил  в  тридцать
пять, алармист в сорок... Вы  забыли?  Стараетесь  не  вспоминать  "ошибки
молодости"?
     - Я не совсем понял вашу аллегорию, - ответил я нервно.  -  Но  то  у
меня были действительно потерянные годы. Если иной раз  вспомню,  то  даже
спина краснеет! Но стараюсь не вспоминать.
     Он возразил с  живостью,  глаза  загорелись,  а  на  щеках  выступили
розовые пятна:
     - Почему? Разве были по-настоящему  позорные  периоды,  когда  бы  вы
увлекались чревоугодием, были бы болельщиком  или  бабником  -  теперь  их
называют, если не ошибаюсь,  "спортсменами"?  Наркоманили,  интересовались
мальчиками? К тому же это не аллегория, поймите! Вы в самом деле  общались
с собой. В вашем  сознании  остались  эти  личности,  вы  их  изолировали,
загнали в дальние уголки мозга. Но они есть. Они  живут,  существуют.  Это
тоже вы. Не иносказательно.
     Я замер, ощущая, как меня охватывает ледяная волна.
     - Не понимаю, - выдавил я наконец. - Вы хотите сказать... Вы сказали,
что сумели как-то связаться с этими тупыми личностями...
     - Да.
     - И в соседних камерах никого не было?
     - Не было и самих соседних камер. Вы были один.  И  разговаривали  со
своими "Я" прошлых стадий развития. Да, человек нередко остается до  конца
жизни на первой. Иные вскарабкиваются на  следующую.  Живут  и  умирают  в
поисках  продления  жизни,  йоге,  оккультных  науках  и  прочем-прочем...
Немногие проходят и через эту стадию, попадают в другую... Еще меньше тех,
у кого хватает сил перейти еще дальше... У вас, Юрий Иванович, этих стадий
больше, чем у многих. Потому мы вас и пригласили для эксперимента.
     Я слушал потрясенно,  вспомнил  и  странную  ухмылку  администратора,
который листал мою трудовую книжку. Значит, их как раз и привлекло то, что
я поколесил по стране, побывал, бывал бит сам и научился бить в ответ...
     - И что же, - сказал я ошарашено, - сам эксперимент... поиски  других
в гиперпространстве...
     - Вы их нашли, - ответил он мягко.
     - Я... искал их?
     - Да. Человек - это и есть вселенная. Его психика, его мир... Их  еще
познавать и познавать. Мы стоим на самом берегу океана.  Мы  не  знаем  ни
глубин, ни где другой берег.
     Я пытался совладать с сумятицей в мыслях:
     - Но... зачем?
     Жолудев помолчал, словно затруднился с ответом, ответил  с  некоторой
натугой:
     -  Дело  в  том,  что  в  лучшем  случае  каждый  из  нас   только...
полчеловека, да где там полчеловека! Дай бог, чтобы хоть на  осьмушку  был
человеком! Увы, каждый из нас столько давил в себе хорошего... Погодите  с
возражениями! Я тоже, как и вы, уверен, что я  отсекал  в  себе  отжившее,
глупое, неверное. Да только я знаю теперь, что эта  уверенность  ошибочна.
Мы всегда себя оправдываем. Всегда. Так уж устроена  наша  психика.  Нужна
совсем уж большая катастрофа, чтобы мы признались в ошибке. Не в  ошибочно
выбранном пути, а только в ошибке. Не в стратегии,  в  тактике.  Разве  не
так?
     - Ну, - сказал я с неохотой, - есть  разница,  признать,  что  свалял
дурака, или признать себя дураком...


     Когда он ушел, я, не в силах лежать, поднялся и  заходил  взад-вперед
по комнате, но быстро устал, снова лег и вперил глаза в потолок. Там  было
пусто, в отличие от сумятицы в моей голове,  снова  вскакивал  и  метался,
натыкаясь на  стены.  Я  уже  понял,  поверил  Жолудеву,  даже  восхитился
чистотой и оригинальностью эксперимента. Вот только мотивы еще до конца не
укладывались в сознании, в душе...
     И вдруг как ослепительная молния сверкнула в сознании. Я  остановился
оглушенный,  потрясенный.  Так  вот  на  что  страстно  надеется  Жолудев!
Безумная идея, настолько безумная,  что  даже  вслух  ее  не  в  состоянии
назвать, настолько нелепая, настолько дикая, противоестественная...
     Я лег, расслабился, вогнал себя в состояние  расслабления.  В  ванной
было бы легче, но теперь я знал, кто эти сильные и тупые  личности,  слепо
уверенные каждый в своей правоте и непогрешимости.
     - Ребята, - сказал я охрипшим голосом, - да что же с нами... Если  мы
понимаем... не один же я понял, посмотрите через меня и вы...
     Я понимал, что это критический миг, ибо  что  понятно  сорокалетнему,
того не понять школьнику младших классов, что с трудом  понимает  алармист
или технолюб, то с отвращением отвергает спортсмен, одинаково глухой как к
призывам одного, так и к стремлениям другого. А йог не только не  способен
понять - извилин недостает, но и не захочет даже слушать.
     Несколько минут тянулось томительное ожидание, заполненное  отчаянной
надеждой и тревогой, трусливым  опасением  потерять  свое  крохотное  "я".
Каждый из нас знал, что только он прав, а все остальные - дураки и  полные
дебилы, даже если эти остальные - он сам на другой ступеньке. Неважно,  на
более ранней или более поздней. Все равно идиоты, потому  что  прав  может
быть только он, только я.
     - Взгляните через меня, - повторил  я  настойчиво.  -  Не  отвергайте
заранее... Только взгляните моими глазами... А потом решите! Каждый  волен
остаться  в  своей  скорлупе...  Простите,  в  своем   мире,   единственно
правильном... Прошу вас, только взгляните...
     И потом вдруг в мозг  хлынул  мощный  поток  чувств,  мыслей.  Первое
ощущение  было  стыд...  Мне  было  стыдно,  что  я  высокомерно  презирал
алармиста, культуриста, мистика, технофила... Стыдно, что презирал других,
только потому, что они не такие как я, стыдно  за  других  людей,  которые
поступают точно так, как я еще несколько минут назад...


     За час до утреннего обхода мы закончили слияние. Я поднялся, все  еще
пошатываясь от хлынувших в мозг  образов,  цветных  пятен.  Перед  глазами
двигались отдельные  предметы,  стены  то  отодвигались,  то  придвигались
вплотную, В висках  покалывало,  и  тогда  стена  изгибалась,  а  когда  я
задерживал дыхание - приближалась вплотную, и я трогал ее пальцами. Стоило
мне напрячься, и мне казалось, что я вижу сквозь стену. Или видел в  самом
деле?
     Потрясенно огляделся по сторонам. Я  живу  в  этом  крохотном  мирке,
самом бедном из беднейших? А беден и ничтожен он только потому, что...  Но
я же знаю, в самом деле теперь знаю, что в этом мире нужно делать в первую
очередь. Знаю даже то, что я  в  этом  мире  первый  полноценный  человек.
Единственный во всем мире!
     Когда я поднес ладонь к замку, там  щелкнуло.  Собачка  отодвинулась,
дверь распахнулась сама. Я вышел, дверь с легким  стуком  захлопнулась,  а
три щелчка сообщили, что замок добросовестно вернул засов на место.
     По коридору медленно шел Жолудев. Лицо его было бледно,  под  глазами
чернели мешки. Он тяжело дышал, хватался за стену.
     Я  прошел  в   двух   шагах   незамеченным,   потому   что   хотелось
сосредоточиться на  своих  мыслях.  Но  одновременно  я  развернул  его  в
четвертом измерении и вынул пулю. Я шел дальше и, не оборачиваясь,  видел,
как походка Жолудева постепенно стала увереннее, а по ступенькам он  почти
взбежал.



                               Юрий НИКИТИН

                             ГРОЗНАЯ ПЛАНЕТА



                                                 Я
                                                   с ношей моей
                                                     иду,
                                                       спотыкаюсь,
                                                         ползу
                                                           дальше
                                                              на север...
                                                      
                                                      Владимир Маяковский


     Огромный серый  спрут  отчаянно  пытался  выбраться  из-под  железной
платформы. Пара  тонких  щупалец  очень  медленно,  словно  в  замедленной
съемке, выползла из-под металла, неуверенно покачалась  в  воздухе,  потом
ухватилась  за  край  покореженной  решетки  и  попыталась   поднять   ее.
Получилось еще хуже. Тяжелое  сооружение  повалилось  на  одну  сторону  и
сплющило щупальца друг о друга.
     Острые колючки впивались в лицо все сильнее.  Женька  сцепил  зубы  и
чуть приподнял голову. И сразу что-то взорвалось в затылке,  в  пересохший
рот хлынула соленая жидкость, в глазах потемнело.
     В двух шагах колыхалась, стоя  на  кончике  хвоста,  толстая  зеленая
змея.  Капюшон  у  нее  раздулся,  скользкая  холодная   кожа   равнодушно
поблескивала под лучами  огромного  красного  солнца.  Женька  застонал  и
опустил голову на окровавленные колючки. С разбитой  головой  и  сломанной
рукой трудно отбиться даже от воробья.
     Но змея почему-то не нападала. Женька с трудом разлепил опухшие веки,
осторожно поискал глазами покачивающийся  силуэт.  Змея  раскачивалась  на
прежнем месте, мокрые чешуйки все так же отражали красный свет  заходящего
сверхгиганта.  Глаз  у  нее   не   оказалось.   Устрашающая   пасть   тоже
отсутствовала.  И  вообще  это  была  не  змея,  а  чешуйчатый  стебель  с
безобидной метелкой.
     Это поразило настолько, что он снова приподнял голову и посмотрел  на
изнемогающего спрута-гиганта. В глазах  стоял  красный  туман,  вспыхивали
бенгальские искры, но увиденного  оказалось  достаточно,  чтобы  растянуть
окровавленные губы в невеселой гримасе-улыбке.
     Дерево боролось отчаянно. По серым ветвям ползли  утолщения,  похожие
на бицепсы, из жирной почвы выползали белесые корни и  тоже  принимали  на
себя тяжесть, но все  было  напрасно.  Тяжелый  геликоптер  всей  тяжестью
плющил, ломал, коверкал, давил, крушил тонкие ветви...
     Женька задержал дыхание и, опираясь на здоровую руку, сел.  Местность
несколько раз  качнулась,  потом  головокружение  стихло,  остался  только
навязчивый звон в ушах. Он сидел на сырой, словно после  обильного  дождя,
почве.
     За  изнемогающим  в  схватке  деревом  возвышалась  массивная  скала,
изрезанная сверху донизу глубокими трещинами. Вершину покрывали красные  и
желтые  лишаи,  в  темных  расселинах  светился  нездоровым  фосфорическим
блеском зеленый мох. Где-то  у  подножия  журчал  ручей,  но  за  разбитым
геликоптером  воды  не  видно,  только  тянет  свежей  струей  прохладного
воздуха.
     Вдруг что-то острое кольнуло в запястье. Он отдернул руку,  затряс  с
отвращением. Большая сизая сороконожка  вцепилась  в  кисть  и  быстро,  с
остервенением  рвала  кожу  кривыми  зазубренными  челюстями.   Из   ранки
выступила кровь, побежала по бледной коже, смывая мокрое суставчатое тело.
     Он поспешно стряхнул отвратительную тварь,  отшвырнул  слабой  рукой.
Запястье ныло, под онемевшей кожей быстро вздувался бугорок. Попадись этим
крошечным хищникам!
     Земля под ним была багровой и липкой. Она чуть дымилась, в перегретом
влажном воздухе чувствовался сладковатый привкус. Правый рукав  пропитался
теплой кровью и потяжелел. Но даже в этом  состоянии  он  мог  бы  довести
геликоптер до корабля. Исправный геликоптер. А до восхода  белого  карлика
осталось всего два часа. И только толстые стены звездолета могут укрыть от
смертоносного жесткого излучения.
     Он собрался с силами, подобрал ноги и медленно, как на гидравлических
поршнях, поднял тяжелое тело. В глазах снова замелькали огоньки, но теперь
он был настороже и пересилил слабость.
     Так вот, Макивчук и неустрашимый Ян. Хоть в одном, но  опередил  вас.
Первая могила! Правда, безымянная. Легче найти иголку в  стоге  сена,  чем
его кости в дремучих лесах этой грозной планеты.
     Женька тяжело сделал первый шаг к геликоптеру, изо всех сил  стараясь
не упасть по дороге. Ветви лопались одна за другой, слышался слабый  хруст
и шлепанье густых капель. Геликоптер оседал все ниже.
     Женька подошел вплотную, с трудом согнулся, подставил здоровое  плечо
под блестящее днище. Холодный  металл  ожег  тело  приятной  болью.  Рядом
хрустели ветви, на сапоги брызгал теплый липкий сок. С  каждым  мгновением
тяжесть прижимала, ломала спину. Он стиснул челюсти,  напрягся,  изо  всех
сил, как домкрат, поднимал на спине неимоверную тяжесть, а рядом шелестели
освобожденные ветви.
     Вдруг рот наполнился  горячей  кровью.  Женька  механически  выплюнул
соленую струйку и тут же из последних  сил  рванул  платформу  вверх  и  в
сторону. В глазах потемнело, поплыли красные круги. Он потерял  равновесие
и упал вслед за скользнувшей тяжестью в грохочущую темноту. И падал  очень
долго.
     Едва открыв глаза, он сразу посмотрел на огромное, в  половину  неба,
красное солнце. Оно висело над самым горизонтом.  Значит,  в  беспамятстве
пролежал минут десять-пятнадцать. Не так  уж  и  много,  если  принять  во
внимание состояние после катастрофы.
     В  трех  шагах  среди  толстых  листьев  лежал  тяжелый  автомат.  Он
машинально нагнулся, подцепил здоровой рукой  потертый  ремень  и  обогнул
дерево, волоча по мокрым растениям отполированное ложе.
     Скала,  исполосованная  расщелинами,  грозно  нависала   над   робкой
струйкой воды, что  нерешительно  пробиралась  между  коричневых  валунов.
Очевидно, уровень наносов в старом русле достиг критической  точки,  русло
засорилось и вода только что начала искать новый, более удобный путь.
     Женька  проследил  взглядом  за  водой-разведчиком  и  сразу   увидел
неладное. Чуть дальше, у основания скалы, возвышался белый,  как  сахарная
голова, огромный купол. Шелестящая масса отвратительных насекомых  сновала
тут же, многие тащили еще живых насекомых. Одна, особенно  крупная  тварь,
похожая на двухдюймовую сколопендру, волокла к  своему  муравейнику  серую
мышь с бессильно обвисшими лапками.
     Первая струйка воды подобралась к  куполу,  попыталась  обогнуть,  но
быстро нащупала ходы, ведущие вниз, и  радостно  устремилась  в  подземные
галереи, склады, камеры личинок и куколок...
     Сороконожки как по команде бросили добычу, ринулись  к  воде,  хватая
крепкими челюстями щепочки, сухие травинки, комочки земли. Некоторые  сами
прыгали в холодный поток, но тот становился все  мощнее  и  увереннее.  Их
выбрасывало на берег, если не  успевали  вовремя  вскарабкаться  на  стену
купола, смывало вниз.  Через  сотни  отверстий  из  муравейника  в  панике
выскакивали ошалелые сизые тельца, карабкались на  вершину,  сталкивались,
падали  в  мутную  холодную  воду,  которая  уносила  их  в  черные   дыры
подземелья. Некоторые выволакивали мокрые тела  личинок  и  лезли  с  ними
вверх по скале под  теплые  лучи  заходящего  солнца.  Группа  сороконожек
бросилась к растущим поблизости растениям, дружно подсекла стебли  острыми
жвалами и ринулась наперерез воде...
     Как бы поступил Ян?
     Женька словно наяву, увидел богатырскую фигуру старшего друга. Острый
взгляд беспощадно синих, как небо глаз, черный ствол автомата, лежащий  на
сгибе согнутой руки, мужественное лицо героя...  Мгновение  и  раскаленный
шнур ослепительной плазмы протянулся бы к скопищу  отвратительных  тварей!
Дым, чад, треск - и куча безопасного пепла  на  месте  миллиона  крошечных
врагов...
     Он поднял автомат, неловко прижал  отполированный  приклад  к  левому
плечу, прошел  несколько  шагов  вверх  по  течению.  Именно  здесь  скала
нависала над водой. Он выбрал место, тщательно прицелился... Грохот, пыль,
над головой свистнули осколки щебня. Стоило  бы  укрыться,  но  чувствовал
себя слишком слабым, чтобы стараться отсрочить гибель.
     Он дал еще одну очередь тяжелыми пулями. Целая стена гранита подалась
вперед, по основанию пробежала трещина,  посыпались  огромные  глыбы.  Они
плюхались в жалкую струйку воды и загораживали ей путь. Почва задрожала от
тяжелых ударов. Затем  рухнула  вся  стена.  Над  местом,  где  пробивался
ручеек, взметнулась туча пыли и мелкого щебня.
     Он бессильно уронил на камни автомат, побрел назад. Что сказал бы Ян,
узнав, что он спас от гибели злобных сороконожек и бросил оружие?
     Скалу  пришлось  обходить  с  другой  стороны,  так  как   дорогу   к
изувеченному геликоптеру загородила импровизированная плотина. Но  как  бы
ни пришлось пробираться, все равно  надо  встретить  восход  смертоносного
белого карлика возле родной машины, единственной частички далекой Земли...
     Ему пришлось пройти мимо болотца, на краю  которого  топталось  целое
стадо  единорогов.  С  этими  живыми   бронированными   танками   пришлось
столкнуться в первый же день. Только мгновенная реакция Яна спасла  в  тот
раз  от  страшного  удара  атакующего  зверя.  Единороги  страшили   своей
универсальностью. Подобно буйволам, могли мирно пастись на зеленой травке,
затем вдруг в крошечном мозгу пробуждался плотоядный инстинкт, и все живое
убегало от них в горы, пряталось в норах, зарывалось в землю.  Собственно,
в родной уссурийской тайге тоже обитает  подобный  зверь,  который  охотно
пасется на ягодах и молодых побегах, а попутно задирает оленя или лося. Но
единорог к тому же обладал массой исполинского носорога,  стремительностью
оленя и кошачьей легкостью в прыжках.
     Женька покосился на красное светило, которое до половины  погрузилось
за горизонт, горько усмехнулся и пошел прямо. Какая разница?
     Единороги, не обращая на него внимания,  беспокойно  топтались  возле
самой воды. Два чудовища вошли в теплую жижу по брюхо и  протяжно  ревели,
старательно  вытягивая   короткие   мускулистые   шеи.   Посреди   болотца
барахтались два  толстых,  похожих  на  упитанных  поросят  детеныша.  Оба
верещали тонкими голосами, не понимая, почему знакомая теплая  лужа  вдруг
стала непроходимой и откуда берется холодная чистая вода.
     Ну вот и эти... Похоже, что сегодня наступил  день  непривычных  дел.
Непротивление злу насилием. Единорог на нас с рогами, а я спасу детенышей.
     Жидкая грязь чавкала и цепко  держала  ноги,  он  плакал  от  боли  в
сломанной руке и судорожно хватался за плавающие растения здоровой кистью.
Детеныши замерли  при  его  появлении  и  смотрели  круглыми  сумасшедшими
глазами, но  разом  завизжали  истошными  голосами,  едва  он  приб