лчал, потому что ее лицо странно менялось в цвете, и это  был
не тот цвет, который видишь глазами. В молчании доели мороженое,  а  когда
вышли на улицу, Оля проговорила резче:
     - А с какой стати ты все-таки шпионишь?
     - Я не шпионил.
     - Да? Скажи, что угадал, как с этим МАЗом...
     - Я не шпионил, - ответил он сдавленным голосом. - Просто я чувствую,
что потом вы ездили к Леониду. Его родители в  это  время  были  на  даче.
Квартира пустая...
     - Не провожай меня! - бросила она резко.
     Ее  тонкая  фигурка  отодвинулась,  вошла  как   капелька   ртути   в
бесформенную  массу  пешеходов,  только  светло-лиловый  оттенок  остался,
медленно перемещаясь в этой массе.
     Он раздавленно стоял, прислонившись к стене, и все смотрел на лиловый
огонек, что удалялся, постепенно  размываясь  и  теряя  цвет.  Вот  слегка
затормозился у  подножия  огромного  серого  здания,  там  проходу  мешают
лоточники, вот скользнул вниз...  Это  вход  в  подземный  переход  на  ту
сторону улицы...
     Лиловая блестка, находясь уже на грани видимости, еле  ползла.  Затем
на миг замерла и  вдруг  словно  бы  понеслась  с  большой  скоростью  ему
навстречу.  Ошеломленный,  он  перевел  взгляд  под  ноги,   ибо   лиловое
промелькнуло на глубине под землей, затем  блестка  стала  удаляться,  все
больше замедляя скорость.
     Он тупо следил за ней, все еще ощущая, как кровоточит сердце. Блестка
еле двигалась, но он чувствовал, что скорость ее  не  уменьшается...  Нет,
уменьшается... Остановилась... И снова понеслась дальше.
     Что со мной, сказал он лихорадочно. Я не могу видеть так далеко! Даже
настоящий огонек не могу, а это и не огонек... а  так,  зрительный  образ,
создание его воображения пополам с жалкой работой сетчатки и расширенного,
как у идиота, зрачка...
     Не с ума ли схожу, мелькнула горячечная мысль. А в другой части мозга
метались панические мысли, искали объяснения, одна  подсказала  услужливо,
что там же в переходе, куда  нырнула  Оля,  есть  и  спуск  в  метро.  Оля
просто-напросто поехала домой, это уносит ее так стремительно обыкновенный
поезд!.. Вот снова остановка... Опять  поехала...  Она  живет  в  Беляево,
осталось еще четыре пролета...
     Он стоял так же еще несколько минут. По три  минуты  на  пролет,  все
верно, теперь блестка почти не двигалась. Значит, в толпе протискивается к
эскалатору, медленно поднимается к поверхности, долго ждет автобуса...
     Вдруг в голове стало жарко от  внезапной  мысли.  Каким  образом  ему
удалось проследить за ее движением на противоположный конец Москвы?
     Оглушенный, он долго брел по  улице.  Стоило  сосредоточиться,  снова
видел крохотную лиловую блестку. Но едва его мысли  обратились  к  странно
обретенной способности, блестка погасла, а он двигался через туман бликов,
розовых пятен, мелькающих теней, слышал голоса, смех, шорох подошв и  стук
каблучков.
     Теперь добраться бы благополучно до  своей  квартиры,  но  идти  надо
спокойно, размеренно, по дороге придется миновать два перекрестка поверху,
в любом случае стоит дождаться еще людей, а потом  с  ними  и  перейти  на
другую сторону.  По  людям,  таким  шумным  и  горластым,  ориентироваться
удобнее, чем по светофору на дальней стороне. Идти надо не  спеша,  теперь
Оля все мысли обратит на Леонида...
     Едва он подумал  о  Леониде,  как  сознание  зафиксировало  крохотную
красноватую искорку. Та перемещалась глубоко  под  землей,  и  он  тут  же
понял: Леонид едет подземкой к Оле. То же направление,  те  же  интервалы.
Через две остановки выберется на поверхность...
     Мрачно наблюдал, как искорка  стала  делать  зигзаги:  сто  девяносто
шестой автобус подолгу петлял,  прежде  чем  попасть  на  Островитянинова,
затем  красноватая  искорка  остановилась.  Хотя   нет,   ползет,   только
едва-едва. Значит, выбрался из автобуса и двигается пешком через парк.
     Затем лиловая искорка и  красная  искорка  остановились  друг  против
друга. Он сосредоточился, боль обострила чувства. И он ясно увидел, как на
лестничной площадке топчется раздосадованный Леонид и обозлено жмет кнопку
звонка. Одновременно он видел Олю, что уже переоделась в домашний  халатик
и с  напряженным  лицом  сидела  на  кухне,  прислушиваясь  к  непрерывным
звонкам.
     Он нащупал монету. Бросил в щель телефона-автомата:
     - Алло, Оля. Ты зря не открываешь дверь... Да-да, это я, Павел. А там
у двери Леонид. Все как ты любишь: с коробкой конфет и шампанским.
     Ее голос брызнул негодованием:
     - Ты... ты... шпионишь?
     - Открой дверь, - сказал он  мертвым  голосом.  -  А  то  уже  достал
записную книжку.
     - При чем здесь записная?
     - Смотрит другие адреса.
     Руки так тряслись, что едва сумел повесить трубку.


     Домой добирался вконец ослабевший. Один раз  в  самом  деле  едва  не
попал под машину.  Слышал  как  рядом  пронеслось  визжащее,  удалилась  и
растворилась в бензиновом воздухе брань, но даже не успел испугаться.  Вот
он родной двор, сейчас доберется до своего убежища...
     Из подъезда тяжело выползло, распластываясь по  стене,  желто-зеленое
пятно. Он ощутил, что это ковыляет, держась за стенку,  Мария  Игнатьевна,
соседка. Тучная, ноги в синих жилах с огромными черными тромбами, согнутая
в три погибели. После  второго  ребенка  заметно  сдала,  часто  бывала  в
больнице. Говорят, дважды побывала в реанимации.
     Перед его глазами желто-зеленое  раздвинулось,  недобро  обозначилось
темными сгущениями, и он дернулся от отвращения, но  следом  перевел  дух:
нет,  пока  не  метастазы,  опухоль  уже  злокачественная,  но   пока   не
разрослась...  После  трудных  родов  у  многих  наступают   сложности   с
кишечником, а эта родила под старость, теперь дня не обходится без  мощных
лекарств.
     Он ощутил знакомое чувство вины, хотя вроде бы какая  вина,  даже  не
знаком,  просто  с  его  обостренной  чувствительностью  еще   с   детства
чувствовал  себя  виноватым  перед  каждым  калекой,   дряхлым   стариком,
инвалидом.
     Мысленно он убрал зловещее образование, и не сразу обратил  внимание,
что лиловое пятно начало менять цвет, поползло вверх.  Он  еще  растворял,
изгонял, рассеивал,  и  вдруг  поверх  желто-зеленого  разлился  солнечный
оранжевый цвет. Из этого пятна донесся удивленный  вскрик,  по  вытянутому
вверх пятну он понял, что Мария Игнатьевна как-то сумела распрямить годами
негнущуюся спину.
     Он чувствовал, что все его тело дрожит, руки и ноги  трясутся,  будто
несет   немыслимую   тяжесть.   Выходит,   его   наконец-то    развившаяся
сверхчувствительность позволяет не только видеть больше  других,  но  даже
воздействовать?
     Как сквозь вату донесся встревоженный возглас:
     - Маша, ты видела, из кафе, что на углу, "скорая" семерых увезла? Что
за мороженое теперь делают!
     Но не вслушивался, ибо, дергаясь  из  стороны  в  сторону,  навстречу
понеслись  лестничные  пролеты.  Дрожащие  пальцы  едва  попали  ключом  в
замочную скважину. Ворвавшись в квартиру, бросился  к  зеркалу.  Останется
или испарится эта способность - бог с ней! - но сейчас он  сотворит  самое
важное и страстно желаемое...
     Да плевать, если даже может двигать звездами, переставлять галактики,
становиться невидимкой  или  бессмертным  богом  носиться  над  просторами
земель... Он попробует, попытается совершить самое  важное  дело  на  всем
белом свете: изменить форму глазного яблока!



                               Юрий НИКИТИН

                            ЛЕЗГИНКА НА ПУЛЬТЕ

     Это  был  самый  большой  в  мире  радиотелескоп.  Размещался  он  на
искусственном спутнике Земли в идеальных условиях чистого  пространства  и
был предназначен специально для поисков братье по разуму. А  мы  -  лучшие
ученые Земли. Так, по крайней мере, постоянно аттестовала нас пресса, и  я
не вижу причин с ней спорить.
     Все пятеро мы  прилетели  на  спутник,  едва  оттуда  ушли  последние
бригады монтажников. Старшим у нас был  профессор  Флемминг,  единственный
"чистый" астроном в нашем  обществе.  Я,  например,  был  специалистом  по
криогенным низкотемпературным машинам, в телескоп последний раз заглядывал
десять лет тому, да и то из простого любопытства.  Младшим  оказался  Кацу
Мотумото. И по возрасту и по чину. Правда, по умению владеть собой, он дал
бы немало очков вперед даже Флеммингу, не то, что нам, более  экспансивным
натурам. То есть: Хью Дагеру, Моше Хакаиру и вашему покорному слуге - Юрию
Коваленко.
     Теперь   к   звездам   прислушивалось   колоссальное    ухо    нашего
радиотелескопа. А может быть правильнее его  назвать  гравитоскопом?  Ведь
работал он на гравитонах и предназначался для  поиска  в  подпространстве.
Там  обычные  радиоволны  исчезали  без  следа.  Хотя,   пусть   будет   -
радиотелескоп. Мы с трудом  привыкаем  к  новым  словам,  сплошь  и  рядом
стараемся сохранить старые, модернизируя их, даем новые значения. Без тени
улыбки произносим: самолет, воздушный, воздушный флот, воздушный  корабль,
воздушный крейсер...
     Энтузиастов, работающих на радиотелескопах  прежних  конструкций,  мы
сравнивали с некими специалистами по африканским тамтамам. И барабан вроде
бы неплохой способ передачи сообщений. В то  же  время  и  сам  там-там  и
там-тамиста пронизывают радиоголоса цивилизованного мира... Так может быть
и наш земной мирок пронизывают радиоголоса сверхцивилизаций?
     Газеты мы просматривали по телексу. Странно,  если  бы  нам  вздумали
привозить настоящие газеты из бумаги. Вряд бы мы тогда уложились в  триста
тысяч долларов, а именно в эту копеечку влетал ООН день нашего  пребывания
на спутнике.
     Как-то я заметил, что Дагер нередко очень  внимательно  просматривает
все сообщения, относящиеся к судебному процессу над  организацией  "Черная
Пантера". Падкие на сенсации газеты отводили материалам из зала суда целые
страницы. Но  серьезный  ученый  и  негритянские  экстремисты?  Правда,  у
каждого свое хобби. Я,  например,  коллекционирую  вырезки  об  украинских
колониях за рубежом. Начиная от запорожских, когда  те  ушли  от  русского
владычества в Турцию, и кончая самыми последними данными.  Пять  миллионов
человек в Канаде, два - в Австралии, полмиллиона в Аргентине... А  сколько
более мелких в странах  диаспоры!  Они-то  и  заинтересовали  меня  больше
всего. Сохранить свою национальность, язык, культуру, когда другие  народы
с менее развитой  духовной  культурой,  попадая  в  аналогичные  ситуации,
ассимилировались в течение одного-двух десятилетий!
     Еще я узнал, что Моцумото в редкие свободные  минуты  составляет  для
собственного удовольствия каталог боевых  гимнов  самураев.  Правда,  этих
самых свободных минут у нас было очень немного. Чем увлекались Флемминг  и
Моше, так и не успел узнать. В ближайшее  воскресенье  мы  сделали  первую
попытку выйти в подпространство...
     Мы  не  разбивали  бутылку   шампанского   о   хрупкое   переплетение
мнемокристаллов и не перерезали ленточку. В первом случае  толстое  стекло
просто сокрушило бы половину приборов, а второе - было еще  бессмысленней.
Мы и жили внутри радиотелескопа. Входить или выходить - некуда. Разве  что
в космос...
     Мы еще раз проверили готовность и потом кто-то из нас, уже  не  помню
кто, совершил это историческое деяние. Нажал Ту Самую Клавишу.
     Радиоприемнику Попова ловить было  некого.  За  исключением  грозовых
разрядов. Мы же внезапно оказались в роли деревенского простака  двадцатых
годов, который  повернул  ручку  наиновейшего  приемника.  Да  еще  в  наш
болтливый век!
     Пространство генерировало мощные сигналы во всех  направлениях  и  во
всех диапазонах! Вернее, подпространство.
     Стоило повернуть чуть-чуть ручку и -  новый  голос  врывался  в  нашу
крошечную комнату. Подпространство  было  забито  станциями  плотнее,  чем
земной эфир в часы пик!
     Флемминг совсем растерянно вертел шкалу настройки. Лицо у  него  было
до крайности обалделое. Правда,  мы  выглядели  вряд  ли  лучше.  В  своей
мальчишечьей самоуверенности ждали, что в первый же  день  сумеем  уловить
слабый электромагнитный сигнал искусственного происхождения, даже пусть он
до безобразия смешан со всевозможными  шумами  от  межзвездного  газа.  Но
чтобы вот так...
     - При таком многообразии... - сказал Моше просительно.
     Все поняли. Действительно, при таком многообразии голосов - стоит  ли
оттягивать? Может,  удастся  связаться  с  кем-нибудь?  Правда,  на  Земле
полагается получить разрешение на пользование радиопередающей аппаратурой.
У Господа Бога? Все мы атеисты. Но только  бы  сверхцивилизации  не  сочли
человечество космическим радиохулиганом...
     Дешифраторы работали с полной нагрузкой. У нас сложилось впечатление,
что все сверхцивилизации  разговаривают  на  неком  космолингве  и,  стоит
только подобрать к нему  ключ,  как  станет  возможным  говорить  со  всей
Вселенной. Даже с самыми удаленными из магагалактик. Расстояния не  играют
существенной роли для сверхцивилизаций. Они переговариваются не с  помощью
там-тамов.
     Прошло достаточно много времени, пока мы поняли  свою  беспомощность.
Расшифровать язык сверхцивилизаций... Так  же  просто  дикарю  из  племени
мамбо-юмбо  понять  нашу  разговорную  речь.  И  дело  даже  не  в  разных
диалектах.  Словарный  запас  дикаря  насчитывает  десять-двадцать   слов.
"Есть", "спать", "убивать", и т.д.  Попробуй  объясни  ему  значение  слов
"интеллектуальный",  "глобальный",   "кино",   "телевизор",   которые   мы
употребляем постоянно.
     - Не с того конца, - сказал  Флемминг  однажды.  Он  был  измучен  до
крайности.
     Мы уже созрели до этого признания. У каждого перед глазами  все  чаще
возникал гадкий призрак поражения.
     - Мы еще не накопили достаточного запаса слов, - сказал Моцумото.  Он
устал не меньше любого из нас, но упорно  продолжал  выполнять  работу,  в
результатах которой сам сомневался.
     - Нам никогда не понять эти слова, - сказал я.
     - Что ты предлагаешь? - спросил Дагер.
     Что я мог предложить? Только пожал  плечами.  Все  с  тоской  ощущали
собственное бессилие. Язык цивилизации и сверхцивилизации... Не так  уж  и
приятно чувствовать себя дикарями. Все-таки  целые  века  человек  любовно
называл себя царем природы и венцом творения. Даже  в  наш  век  ожидаемых
контактов мы населили в своем буйном воображении целые галактики подобными
себе существами.
     - А что, если пойти на поклон?
     Это сказал Моше. Все повернулись к нему.
     - Выйти самим в космос? - сказал он.
     - Со своим вяканьем... - сказал Дагер с горечью.
     В самом деле, что бы стал передавать по радиопередатчику  человек  из
племени мамбо-юмбо, если бы понял его назначение?
     Нам мгновенно стало стыдно, едва каждый представил себя в этой  роли.
Я почему-то явственно вообразил себя в аппаратной с перьями  на  голове  и
окровавленным скальпом за поясом.
     - А что нам остается? - сказал Моше настойчиво.
     Пожалуй, только один он мог предложить такое. Все  остальные  считали
себя   слишком   гордыми,   чтобы   "позориться".   Хотя   понимали,   что
сверхцивилизации  значительно  легче  разобраться  в   наших   примитивных
символах. Если ей передавать  достаточное  количество  материала,  то  она
быстро освоит его и ответит в нашем собственном коде.
     Разошлись, пряча глаза. Этой ночью каждый решит...


     - Выбери самую чистую передачу, - попросил Флемминг Моцумото, - может
она окажется самой ближней.
     Сказался чисто человеческий рефлекс: разговаривать с тем, кто  рядом.
Хотя и этот собеседник мог отстоять на сотни парсеков.
     Моцумото молча вертел верньеры  настройки.  Мне  показалось,  что  он
прячет лицо от нас. Да  и  каждый  из  нас  все  еще  избегал  встречаться
взглядами с товарищами. Дикари в перьях...
     - Вот, - сказал Моцумото, все так же не глядя на нас, - самый  чистый
и громкий голос. Если мерять земными мерками...
     Если мерять земными мерками, то это была самая близкая станция.
     Флемминг положил перед Моцумото текст заранее согласованной с  ООН  и
со всеми правительствами передачи.
     - Давай! На этой же частоте.
     Мы были уверенны, что пройдет немало времени,  пока  сверхцивилизация
заметит наше комариное присутствие. Потом пройдет время,  пока  расшифруют
наши примитивные символы речи...
     Но едва передача кончилась, как ожило печатающее устройство:
     - "Мало информации. Еще".
     Это был колоссальный успех. Когда я впоследствии пытался вспомнить  и
проанализировать эту историческую минуту, то  в  памяти  всплывали  только
наши глуповато растерянные лица. Свершилось!
     Ринулись за материалом. В  течение  трех  дней  передавали  все,  что
казалось важным, но космос требовал все новой информации.
     Наконец, однажды громкий и чистый голос сказал:
     - Кто вы?
     Мы бросились к передатчику.
     - Мы - люди! Человечество. Мыслящие существа! А кто ты?
     Да простят нам потомки сумбурность  первого  контакта.  Речи  некогда
было готовить  и  согласовывать.  Самый  большой  умник  из  нас  оказался
способным экспромтом говорить глупости.
     - Я - Разум, - ответил Голос. - Кто вы?
     - Мы - тоже разумные, - стучал наш передатчик, - мы - жители Земли.
     - Непонятно, - ответил Разум. - Кто вы?
     Нужно было отвечать без промедления и мы снова повторили свои данные.
     - Непонятно, - сказал Разум еще раз. - Там вы не можете быть.
     - Почему? - воскликнули мы в один голос.
     - Там нахожусь Я, - ответил Разум.
     На этом передача оборвалась.


     Вряд ли кто из нас сомкнул глаза в эту ночь. Лихорадочное возбуждение
жгло мозг и гнало сон. Мне было слышно, как беспокойно ворочался  в  своем
гамаке Моцумото. Вряд ли ему помогал и  волевой  контроль.  А  обо  мне  и
говорить было нечего. Едва только дождался семи утра.
     В аппаратной уже находились Флемминг, Моше, Дагер.
     - Нет ли идейки? - спросили меня вместо приветствия. - Мы  здесь  уже
все перебрали. Параллельные миры, временные  петли,  антимиры,  дискретные
миры...
     - Сигналы из будущего? - спросил Моцумото, появляясь на пороге.
     Флемминг безнадежно пожал плечами.
     - Все невероятно и поэтому вероятно. Нужно наладить связь. Как там  у
тебя, Моше?
     - Сейчас, - прошептал Моше. - Знаете, Флемминг, было  бы  значительно
естественнее, если бы вы сплясали лезгинку на этом пульте.
     - Есть две гипотезы, - сказал Дагер. - Первая:  эта  сверхцивилизация
размещается где-то на нашей Земле, но так, что мы ее не видим.  Что-нибудь
принципиально отличное. Вторая гипотеза: мы все спятили. Честно говоря,  я
уже готов поверить во второе.
     Голос отозвался сразу, едва настроились на его волну.
     - Земляне? Какие вы?
     Мы, как могли, описали облик гомо сапиенса,  выдали  наиболее  полные
данные  о  его  интеллектуальном  уровне,   органах   чувств,   социальном
устройстве. Ну, почти не приукрасили себя.
     Разум  некоторое  время  переваривал  наше  сообщение.  Потом  сказал
радостно:
     - Я знаю, кто вы. Вы - это Я!
     - ???
     - Вы - мои нейроны. Я, по-вашему, Всечеловеческий Мозг!
     В голосе Разума слышалось величайшее  изумление.  А  что  можно  было
сказать о нас?
     - Никогда бы не подумал,  что  нервные  клетки  моего  мозга  обретут
самостоятельное  сознание,  -  продолжал  Разум,  -  ведь  это  вовсе   не
обязательно для моего существования...
     Мы были ошеломлены до предела. Всечеловеческий Мозг!
     - Но ведь мы - самостоятельные единицы!  -  крикнул  Флемминг,  -  мы
очень часто не можем понять даже друг друга!
     Разум ответил уже спокойнее:
     - Значит вы сами не подозреваете, что связаны биополем.  Но  все-таки
шесть миллиардов ваших мозгов объединены в один. Мой...
     Мы были раздавлены. Мы, простые смертные, разговаривали с бессмертным
Всечеловеческим Мозгом. Который объединял  наши  знания  и  способности  в
не