ели, как телеграфные столбы.
     Деревья внезапно расступились. На берегу речушки,  в  которую  впадал
мой ручеек, стояло несколько приземистых домиков. На самом  высоком  месте
над рекой высился огромный деревянный столб. Даже  с  этого  расстояния  я
рассмотрел на вершине грубо вырезанное оскаленное лицо. У подножья  темнел
огромный камень с плоской верхушкой.
     Я шаг не замедлил, хотя ноги одеревенели. Сердце превратилось в комок
льда. Крохотнейшая деревушка, такие не меняются  тысячи  лет.  Но  высокое
место с языческим идолом и камнем для жертвоприношений -  это  же  капище!
Идол смахивает на Велеса, скотьего бога. Древнейший бог из глубины  веков,
из каменного века, где покровительствовал охотникам...
     Я шатался не столько от усталости,  сколько  от  горя.  Почему  такой
зигзаг времени? Я должен был попасть из третьего июня  девяносто  девятого
года в третье июня девяносто девятого  года!  А  попал  на  тысячи  лет  в
прошлое.
     В деревушке меня заметили. Я убавил шаг,  руки  поднял  над  головой.
Древние славяне иной раз приносили чужеземцев в жертву, чтобы не "тратить"
своих, но, надеюсь, сейчас не праздник, не подготовка к походу, когда боги
требуют человеческих жертв. В будни славянские боги довольствуются цветной
ленточкой, орехами, цветами...


     Навстречу мне перешел речушку вброд крепкий  широкоплечий  мужик.  Он
был в белой полотняной  рубашке,  белых  портках  и  лаптях.  Типично  для
прошлого века, однако на спине поверх рубашки наброшена мехом наружу шкура
огромного матерого волка. Толстые лапы переброшены через плечи и скреплены
на груди резной заколкой из кости. У мужика отважное лицо, смелый открытый
взгляд, а на поясе висит короткий меч-акинак.
     Мы постояли, изучая друг друга. Мужик смотрел с интересом, без страха
и угрозы.
     - Слава Велесу, - сказал он первым. - Ты человек или чудо лесное?
     - Слава Велесу, - ответил я с облегчением. -  Я  человек.  Только  из
других земель...
     Я осекся. Жители многих деревень в прошлые века часто не подозревали,
что помимо их мирка существуют еще и другие.
     Мужик удовлетворенно кивнул:
     - Вот оно что... Я так и подумал. А то не разберу:  ромей  не  ромей,
эллин - не эллин, сарацин - не сарацин... Говоришь по-нашему, но чудно...
     - Ты прав, - сказал я, ощущая, как  спадает  страшное  напряжение.  -
Если ты слыхал про те  страны,  то  понимаешь,  что  могут  быть  и  вовсе
неведомые пока земли.
     - Это чудно, - удивился мужик. -  Ладно,  меня  зовут  Тверд.  Освяти
своим посещением мой дом, чужестранец! Гость в дом - бог в дом.
     - Меня зовут Юрай, - ответил я. - С  удовольствием  отдохну  в  твоем
доме. Боги отметили тебя храбростью, ты много видел, много знаешь.
     Тверд довольно хмыкнул, попавшись на простую лесть, и мы пошли  через
реку. Выбравшись на берег, Тверд шуганул ребятню, что тут же окружила  нас
плотным кольцом. Повсюду я видел вытаращенные глаза,  раскрытые  рты.  Все
как в старой России, но что-то не заметно хотя бы сохи, бороны,  не  видно
грабель, стожков сена...  Крыши  крыты  гонтой,  деревянными  пластинками.
Занимаются только охотой? Земледелия даже не знают?
     Мы вошли в дом Тверда.  Я  без  стеснения  таращился  во  все  глаза.
Чужеземцу можно. До петровской эпохи резкого противопоставления русских  и
иностранцев еще далеко, гостеприимство русичей не омрачено,  и  среди  них
охотно  селились,  растворялись  без  остатка,  берендеи,  торки,   черные
клобуки, а позднее так же растворились меря, весь, чудь.
     - Гость в дом, бог в дом, - повторил Тверд, подведя меня  к  огромной
печи, занимавшей половину комнаты. - Теперь это твой дом, странник. А мы с
семьей - твои гости.
     Комната была  чистой,  просторной.  На  печи  сушилось  зерно,  снизу
виднелось множество больших и малых заслонок. Пахло  мятой,  от  печи  шел
аромат  свежесваренного  борща.   Посреди   комнаты   раскорячился   грубо
сколоченный стол, по обе стороны на крепких ножках стояли широкие  дубовые
лавки.
     - Добротно живешь, - заметил я, опускаясь  на  лавку.  -  Боги  любят
тебя.
     Тверд ухмыльнулся:
     - Бог-то бог, но сам не будь плох.
     - Как это?
     - Слабым да неумелым, - объяснил  он,  -  никакие  боги  помогать  не
станут. Такие люди - оскорбление для богов.
     Он открыл одну из  заслонок,  и  комната  сразу  наполнилась  запахом
горячей гречневой каши. Умело вытащив ухватом темный горшок, Тверд  бухнул
его на  середину  стола...  Пока  он,  отвернувшись  к  посуднику,  гремел
ложками, я рассматривал чугунок,  так  в  моем  детстве  называла  бабушка
горшок из чугуна. Грубо отлитый, но все-таки уже металл...
     Я быстро обежал взглядом всю комнату. Все,  кроме  печи,  деревянное.
Пожелтевшие от времени, прочти янтарные стены, белые лавки и пол - драят к
каждому празднику. У дверей от  печи  до  стены  идут  деревянные  полати.
Затейливой резьбой покрыт  мощный  воронец:  самый  мощный  брус,  на  нем
держится полатный настил. Все, как и должно быть у древних славян, но  мои
настороженные чувства улавливали что-то и очень современное. Гордый взгляд
Тверда, раскованность речи, абсолютная  безбоязненность  чужаков,  а  ведь
рядом должны быть печенеги, половцы, хазары...
     Тверд сам положил мне каши в миску, и я вздохнул  с  облегчением.  Из
одной посуды было бы естественно, но для человека моего мира  чересчур  уж
противоестественно...
     Тверд себе положил едва ли больше двух ложек. Объяснил:
     - Ел недавно. А охотки еще не нагулял.
     - Спасибо, - поблагодарил я. - Вкусно. Жена готовила?
     - Большуха, - объяснил  он.  Не  уверенный,  что  пойму,  добавил:  -
Старшая из дочерей. У меня три девки, а сына боги не дают.
     - Боги сыновей посылают тем, кто в них нуждается, - утешил я. - Глядя
на тебя, кто скажет, что в этом дому трудно без мужчины?
     Он некоторое время смотрел молча, потом хмыкнул:
     - Ишь... А ведь верно. Вон у Хвоста  пятеро,  все  парнишки.  Сам  же
плюгавенький, разиня, страхополох...
     - Вот боги и посылают туда мальчиков, - объяснил я, заботясь больше о
расположении могучего мужика, который все больше нравился, чем о  точности
генной теории. - Должны же они как-то возмещать ущерб?
     - Спасибо на добром слове.
     - Не за что.
     Доедали кашу в молчании. Временами  мне  казалось,  что  я  вовсе  не
переносился в параллельный мир, да еще так далеко во времени. Не  вернулся
ли в родную деревню, где сижу с двоюродным дядей, братом. Отдыхаю, вытянув
натруженные ноги?
     Стараясь  удержаться  в  реальности,  я  снова  пошарил  взглядом  по
комнате. Холодок прополз по спине, на руках приподнялись волоски. Нет, я в
далеком-далеком прошлом..
     И тут глаза зацепились за острогу, что стояла за дверью. Обыкновенная
острога, такой били крупную рыбу еще в каменном веке. Но здесь  наконечник
блестит металлом, главное же, тупой конец заправлен  в  плотный  резиновый
тяж с веревку толщиной. И еще странная труба с рукоятью, очень похожей  на
рукоять пистолета. Но откуда у древних славян мощные гарпунные ружья?


     Проснулся я в скрюченной позе. Все тело болело. Спать  на  деревянной
лавке сродни пытке, а лезть на печь я отказался: гость не должен  садиться
хозяину на голову,  иначе  обычай  гостеприимства  долго  не  продержится.
Правда, теперь жалел, что не уступил Тверду. Хозяин подстать своему  имени
- весь как из старого  отполированного  дерева,  если  не  камня.  Крупный
мужик, ни капли жира. Когда он раздевался на ночь, я завистливо вздохнул и
украдкой потрогал жирную складку на своем животе.
     Под окном кричали петухи. Значит, охота охотой, а  домашняя  живность
все же имеется?
     В доме было пусто. Я вышел во двор умыться. Солнце стояло над  лесом.
В деревне безлюдно, только детвора с воплями носится туда-сюда.  Мальчишки
постарше сидели над водой  с  удочками,  от  леса  прошли  две  женщины  с
огромными охапками хвороста за спинами.
     Тверд вернулся, принеся на плечах дикую козу с двумя стрелами в боку.
Пока он разделывал добычу, я развел во дворе костер и настрогал из палочек
шампуры.
     - Ты чужеземец из неведомых мне племен, - сказал Тверд раздумчиво,  -
но ты не враг. Я  бывал  в  разных  походах,  врагов  чую...  Но  хоть  из
неизвестных мне племен, но нашего роду, чую тоже... Эх,  сюда  бы  волхва!
Тот бы враз разобрался!
     - Волхв нужнее всего, - подтвердил я. - Дело в том, что я сам волхв в
некотором роде. Правда, у нас это называется иначе, но у себя мы делаем то
же самое, что у вас делают волхвы.
     - Жрец? - спросил Тверд с интересом. - Брамин?
     - У нас  эти  люди  называются  общим  словом:  ученые,  -  сказал  я
осторожно.
     - Гм... Ладно, как бы ни называлось, но тебе надо добраться до  князя
или хотя бы до княжеского тиуна. Он два раза в  год  объезжает  эти  края,
собирает полюдье.
     - Мне надо раньше! - воскликнул я в испуге.
     Тверд некоторое время размышлял.
     - Добро, - сказал он. - Я отведу тебя  к  тиуну.  Закисаю  я  в  этой
деревне! Ничего здесь не случается. А так хоть городище увижу.
     После завтрака Тверд снова набросил на плечи волчью шкуру. В этом был
свой шик, спесь особого рода. Его руки были свободными, но  спину  укрывал
маленький щит, из-за плеча высовывались короткий лук и колчан со стрелами.
На широком поясе висел меч-акинак.
     Не задерживаясь, мы тронулись  в  путь.  Тверд  выглядел  красивым  и
мужественным, шагал легко, зорко посматривал по сторонам. Я еле  поспевал,
хотя на мне ничего, кроме комбинезона и кроссовок. Но я не воин,  выросший
в походах, я волхв другого племени, где другие нравы, другие обычаи, и где
вовсе нет лесов.


     Мы были довольно далеко от села, когда раздался  лихой  свист.  Тверд
тут же бросился к толстенному дереву, мгновенно оказался спиной к  стволу,
прикрыв живот щитом и выставив перед собой острие меча.
     Из чащи вынырнули двое угрюмых молодцов. Я растерянно оглянулся, но и
там, отрезая путь к отступлению, встало двое мужиков, держа в руках боевые
топоры, с оттянутыми в стороны лезвиями.
     - Кидай оружие, - скомандовал первый, самый здоровенный из  четверки.
- Я Громобой, понятно?
     Тверд метнул взгляд на меня, но меч не выпустил, только  еще  сильнее
согнулся, укрываясь щитом.
     - Юрай, - сказал он коротко, -  это  людоловы.  Иди  в  полон,  тогда
уцелеешь. Продадут в рабство, а там все в руках богов. Могут и не принести
в жертву.
     - А ты? - спросил я.
     - Не для того я уцелел под Царьградом,  Карфагеном,  при  Гавгамелах,
чтобы меня вязала эта мразь!
     Громобой, выслушав наши переговоры,  засмеялся,  указал  на  нас  тем
двум,  что  стояли  сзади...  Разбойники,  откровенно  посмеиваясь,  пошли
вперед. Я был безоружен, растерян, и они,  сунув  мечи  в  ножны,  достали
веревки.
     Я стоял, ожидая, когда их руки ко  мне  прикоснутся.  Только  за  мою
короткую жизнь способы нападения и защиты  совершенствовались  много  раз.
Сперва от пленного требовали поднять руки, этого было достаточно. Потом на
горьком опыте научились поворачивать их спиной, через десяток  лет  пришла
новая команда: "Руки на голову!", а еще через некоторое время стали в  той
же позе сажать на корточки.. Но  и  тогда  оставался  шанс  извернуться  и
напасть на охранника...
     Я считал всегда, что мои самые отвратительные годы прошли в армии.  Я
ненавидел муштру, изматывающие тренировки, всякий  раз  боялся  прыгать  с
парашютом в ночь... Прошло полста лет после войны, все говорят о мире, мне
никогда  не  приходилось  никого  бить  в   лицо,   я   всю   жизнь   буду
физиком-теоретиком...
     Я истошно завизжал, прием первый - ошеломление, мои руки ударили  как
бы помимо моей воли. Оба упали как подрубленные, а я, выхватив  у  первого
меч, с силой ударил  его  плашмя  по  голове.  На  втором  разбойнике  меч
соскользнул с кудрявой головы и вонзился в плечо.  Мое  сердце  болезненно
сжалось, я выпустил рукоять и поспешно отошел в сторону.
     Тверд только-только сам сделал первый шаг навстречу Громобою.  Второй
разбойник широко раскрыл рот, видя своих товарищей неподвижными на  траве.
Потом он с воплем, не слушая вожака, бросился на меня, поднимая меч.
     Фехтовать я не умел. Мне показывали в армии только основные приемы  с
винтовкой, саперной лопатой, так что меч  мне  помог  бы  мало.  Я  шагнул
вперед, пропустил удар мечом справа, мои руки  сами  схватили  противника,
тело само изогнулось, и этот здоровый парень упал на траву с неестественно
вывернутой шеей.
     Я подобрал меч, тяжело побрел через поляну  к  сражающимся  Тверду  и
Громобою. Мое сердце бешено колотилось, я дышал надсадно. Я не дрался даже
в детстве, физических нагрузок избегал, и  сейчас  сердце  выпрыгивало  из
груди.
     Тверд и Громобой едва успели обменяться двумя ударами. Оба  двигались
невыносимо медленно, замысел каждого был виден за версту. Оба дрались так,
как дерутся актеры в кино,  один  спортсмен-фехтовальщик  мог  бы  драться
против сотни таких бойцов.
     Тверд бросил мне весело:
     - Ты великий боец, Юрай!.. Сейчас сомну эту гадину к праотцам, вымоем
руки...
     За время его речи Громобой мог бы срубить его десять раз,  но  только
сопел и бросал угрюмые взгляды на меня. Вид у него был обреченный,  но  он
держался так, как должен держаться мужчина этого мира.
     -  Прекращайте,  -  сказал  я  с  отвращением.  -   Прекращайте   эту
нелепость...
     - Сейчас, - ответил Тверд.
     Он ринулся вперед, как бык. Страшно загремело железо.  С  минуту  они
стояли, упершись щитами, старались столкнуть  противника  с  места,  потом
разом отступили, и снова застучали мечи. Оба  крякали  при  каждом  ударе,
широко размахивались, двигались тяжело, основательно.
     Я старался не оглядываться на троих. Я никого  не  убил,  они  только
притворялись мертвыми, но я все равно твердил себе, что там  лежат  куклы,
макеты. Пусть инструктора сто раз вколачивали в мою голову, что убивать  и
совершать убийства - это не одно и то же, но родители с детства учили, что
зверя из себя  нельзя  выпускать  даже  для  самозащиты,  что  лучше  быть
жертвой, чем палачом, что зверя нужно загонять вглубь, пока через уйму лет
и поколений не истончится совсем, не растворится без остатка...
     - Бросайте оружие, - обратился  я  к  Громобою.  -  С  двумя  вам  не
справиться.
     Внезапно он ринулся с поднятым мечом на меня. Я едва успел  отскочить
в  сторону.  Громобой  запнулся,  рухнул  лицом  в  траву.  Тут  же  он  с
проклятиями вскочил, глаза его были налиты кровью, он сделал  быстрый  шаг
ко мне... и осел на  колени.  В  левом  плече  торчала  стрела.  Она  ушла
глубоко, и даже я понял, что сердце она нашла...
     Тверд опустил лук, сказал мрачно:
     - Погань. Чем живут, изгои, а? Своих же  продают  в  рабство...  Этот
Громобой был когда-то в нашей деревне крепким охотником.
     Громобой грузно сидел в траве, неумело зажимая  ладонью  рану.  Кровь
струилась между пальцами. Рубашка на груди покраснела и обвисла.
     Тверд сказал:
     - Прикончи его.
     - Ты что? - ответил я. - Оставь. Пойдем отсюда.
     - Это же людоловы, - удивился Тверд. - Нет хуже пакости!
     - Эти свое уже получили. Пойдем отсюда!
     Тверд покачал головой, но пошел за мной. На развилке  я  остановился,
Тверд пошел вперед,  зная  или  угадывая  направление.  Так  мы  прошли  с
полкилометра, как вдруг Тверд хлопнул себя по лбу:
     - А мечи забыли! Упырь меня возьми, тебе не помешает в дороге...  Жди
меня здесь!
     Он пропал за деревьями. Двигался он по-охотничьи бесшумно, я не  смог
бы успеть за ним, если бы даже хотел. Похоже, что не только  меч  заставил
его вернуться, но и карманы побежденных разбойников.
     Вернулся он довольно скоро. В руке держал  меч,  в  котором  я  узнал
оружие Громобоя. Хороший клинок, удобная  рукоять.  Драгоценные  камни  на
эфесе. Видимо, драгоценные -  у  меня  их  в  жизни  не  было,  а  витрины
ювелирные я не рассматривал.
     - Путешествуй с этим, - сказал Тверд. - Пригодится.
     - Спасибо, - сказал я. - Только ножен у меня  нет,  а  нести  в  руке
тяжело...
     - Приладим, - пообещал он рассеянно. -  Только  не  знаю,  где.  Души
храбрых попадают в дружину Перуна, а куда  попадают  эти?  Еще  говорят  о
переселении душ.  Трусливые  и  подлые,  мол,  возрождаются  в  червях,  в
нечисти. Если проживут хорошо, то могут  возродиться  людьми.  Если  же  и
людьми еще раз проживут  достойно,  то  останется  возможность  попасть  в
небесную дружину Перуна..
     Я спохватился:
     - Ты... ты зарезал их?
     Он подтолкнул меня, сказал участливо:
     - Если обеты волхва не позволяют проливать кровь, то я  таких  обетов
не давал. Для чего же рождаются мужчины, как не для драк, подвигов, гибели
в бою? Позор для мужчины умирать в постели!
     У меня в глазах потемнело от боли  и  унижения.  Недосмотрел,  теперь
четверо убиты. Да, разбойники,  но  тоже  люди!  Теперь  эти  человеческие
ростки срублены мечом Тверда. Не хитри,  эти  жизни  отняты  твоей  рукой,
твоим равнодушием, твоей озабоченностью о себе любимом.
     - Ты расстроен? - слышался рядом участливый голос Тверда. - Вот уж не
кровь воина в  тебе...  Но  что  за  племя,  где  даже  волхвы  умеют  так
сражаться? Ведь без магии,  дрался  по-воински,  я  видел...  Или  ты  был
великим воином? У нас старые рубаки уходят иногда в капища.  От  слабости,
видать. Хотя они говорят мудрено, что как  раз  от  великой  силы  идут...
Никогда их не понимал. Но ты еще молод... Что гложет тебя, Юрай?
     - Все-таки уходят, - проговорил я блекло. - Все-таки есть люди.
     - Разве то люди? - хмыкнул Тверд. - То обломки. Мужчина рождается для
войн и славной гибели! Разве не об этом лучшие песни?
     - Самые лучшие не об этом, - ответил я  коротко.  -  Но  таких  песен
немного даже у нас.
     - А где ваше племя?
     Я развел руками:
     - Трудно сказать...
     Его глаза были острыми:
     - Зрю, не врешь... В самом деле трудно. Очень далеко?
     - Даже представить не сможешь, - ответил я честно.
     Он  некоторое  время  шел  молча,  двигал  бровями,  хмыкал.   Сказал
раздумчиво:
     - Видать, где-то за Рипейскими горами... В  стране  гипербореев,  где
никто не бывал. Или в краю грифов, песиголовцев, полканов... Говорят,  там
муравьи размером с моего кобеля носят из нор вместо песка куски золота..
     Я молчал, сохраняя дыхание. Мы углубились в лес, и он становился  все
дремучее и страшнее.


     К вечеру мы вышли к деревне, которую можно было  назвать  уже  селом.
Хотя, если память мне не изменяет, тогда еще  не  знали  таких  слов,  как
"деревня" или "село", любое малое поселение называлось весью,  а  крупное,
огороженное частоколом - городищем.
     Домов здесь больше, чем в веси  Тверда,  а  главное  же  -  на  самом
высоком  месте  виднелось  несколько  идолов,  а  в   центре   поднимается
четырехгранный каменный столб. Ближайший к капищу дом выше других,  сложен
из толстенных бревен.  На  крыше  вращается  жестяной  петушок,  виднеется
что-то напоминающее параболическую антенну.
     У дороги в село вросла в  землю  приземистая  сторожка.  Завидя  нас,
оттуда вышел рослый красномордый парень. Он был в  расстегнутой  до  пояса
вышитой рубашке, на веревочном поясе болтался тяжелый меч. Меч явно мешал,
но парень таскал его гордо, передвинув чуть ли не на живот.
     - Кто такие и откель? - крикнул он зычно.
     Окно в сторожке распахнулось,  оттуда  высунулся  арбалет.  Я  сперва
удивился,  потом  вспомнил,  что  на  Руси  они  издавна,  только  звались
самострелами. Тверд покосился на окно, ответил с достоинством:
     - Люди из племени полян.
     - Зачем?
     - Желательно увидеть тиуна.
     Мордастый засмеялся, с интересом оглядел нас. Его глаза  остановились
на мне:
     - Чего захотели? Самого тиуна! А по какому делу?
     Тверд нахмурился, сказал громко, чтобы его расслышали и в с