я 1935 года. Завтра будет 16-е, а послезавтра - 15-е.  Все  мы
читаем уже собранные комплекты газет и журналов, знаем, когда убирать  эти
телефоны, когда отказываться от трамваев и  перейти  на  конку.  Изменения
происходят медленно и безболезненно. Мой внук вообще не будет знать о кино
и телефонах. Его не опечалит потеря того, о  чем  он  не  знает.  Зато  мы
наслаждаемся беспрецедентной уверенностью в завтрашнем  дне!  К  тому  же,
заранее видим допущенные ошибки. Второй раз уже не повторяем.
     - И как же? - спросил я еле слышно, - мне бы хотелось...
     Он строго взглянул на  меня.  Вспомнил,  что  я  какой-то  анахроник.
Оказывается, встречаются эгоистичные одиночки, отказывающиеся  пятиться  в
прошлое.
     - Это решать не нам, - ответил он сухо. - Был черновик пути.  Удачный
или неудачный - решать опять же не нам.
     Я молчал, не в силах сразу понять и  разобраться  в  обрушившейся  на
меня лавине. Начальник милиции поднялся, аккуратно заправил гимнастерку за
ремень. Я тоже поднялся, и тотчас же в кабинет вошел рослый и  здоровенный
милиционер с нашивками сержанта.
     - Ваш адрес? - спросил начальник милиции отрывисто, словно выстрелил.
     - Адрес? - переспросил я тупо. - Ах, вас интересует  машина,  но  она
осталась в здании, которое было...  будет...  черт!..  где-то  там,  через
дворы...
     - Вавилов, - обратился начальник  милиции  отрывисто  к  сержанту,  -
пойдешь с нами.
     Вавилов кивнул. Глаза его держали меня,  упреждали  каждое  движение.
Втроем мы вышли на улицу. Со  стороны  поглядеть  -  идут  трое  знакомых:
Вавилов умело оттирал меня от подъездов и проходных  дворов,  куда  я  мог
шмыгнуть в отчаянной попытке избегнуть заслуженного возмездия.
     Вот знакомый цех! Вошли в зал. Капитан милиции удивленно присвистнул.
Машина была на месте и светилась экраном.
     Капитан негромко выругался:
     - Что за хлам? Немедленно разломать! Чтоб духу не было! Безобразие!
     Сержант  Вавилов  огляделся  по  сторонам  в  поисках   кувалды   или
чего-нибудь потяжелее. В то же время  он  по-прежнему  стерег  каждое  мое
движение... Однако, я не родился доктором наук. "Неужели?" -  мелькнуло  в
голове. А сержант Вавилов успел взять кувалду, чтобы бить по машине.
     Я кинулся к машине, сел в кресло и нажал  "Ход".  Я  слышал  крики  и
выстрел из пистолета...
     Тяжело дыша, я почти лежал на сидении.  Сердце  колотилось.  Все-таки
пятьдесят лет, я уже не тот, каким был в двадцать.
     Бдительный Вавилов  успел  съездить  меня  по  черепу,  не  попал  из
пистолета,  но  сидя  в  тихом  зале  у  дисплея  машины  я   думал:   это
действительно   единственный   отчаянный    шанс    спасти    цивилизацию.
Организованно отступить в прошлое,  миновать  тупик,  в  которой  забежали
сдуру и впопыхах, затем  уверенно  двигаться  вперед,  избегая  ловушек  и
конфликтов!
     Я всмотрелся в табло. Я очутился в кромешной темноте, если не считать
светящихся цифр на табло. Вокруг меня все те же стены.
     Я сидел неподвижно,  не  убирая  руки  с  пульта  управления.  Вокруг
непривычная тишина. Необычная, потому что повседневная тишина,  к  которой
привыкаешь с детства, состоит из множества не  воспринимающихся  сознанием
шумов большого города: шорох шин за окнами, работающий телевизор за стеной
у соседа, гудение холодильника...
     Тишина настолько мертвая, что я едва  снова  не  нажал  "Ход".  Но  я
боялся капитана милиции. Далеко-далеко послышался  крик.  После  двух-трех
минут напряженного вслушивания я уже не был  уверен,  что  услышал  именно
крик.
     Из коридора проникал слабый свет, и я  осторожно  начал  продвигаться
туда, стараясь ничего не задеть по дороге.
     В коридоре через равные промежутки на стенах висели  лампадки.  Перед
иконами.  В  воздухе  пахло  горелым   маслом,   дышалось   тяжело.   Если
человечество все  еще  продолжает  пятиться,  то  сейчас  не  2278-й,  как
показывает  табло,  а  1722-й  год.  Последние  годы  царствования   Петра
Великого. Первый год после окончания войны со шведами.
     Впереди послышались тяжелые шаги. Я  стоял,  как  завороженный,  хотя
инстинкт требовал круто развернуться и бежать к машине.
     Из-за поворота вышли двое  крепких  солдат  в  опереточных  мундирах.
Шагая в ногу, они  держали  на  плечах  неестественно  длинные  кремниевые
ружья. Из-под треугольных шляп выглядывали рыжие волосы,  зеленые  кафтаны
были перехвачены  белыми  поясами,  а  на  рукавах  огромные  снежно-белые
обшлага.
     Я попятился. В голове  сумятица,  часть  мозга  продолжала  деятельно
работать, воспринимая картины преображенцев, гренадеров, семеновцев,  и  я
уже знал, что караул несут фузилеры лейб-гвардии Преображенского полка.
     У ближайшего ко мне фузилера глаза оказались кошачьими.  Он  повернул
голову в мою сторону, крикнул:
     - Эй, кто там в темноте прячется?
     Я поспешно отступил к стене, где  тень  погуще.  Второй  преображенец
насторожился, снял с  плеча  ружье.  Первый  быстрым  шагом  пошел  в  мою
сторону. Правую руку он опустил на эфес шпаги.
     У меня под ногами звякнула какая-то железка, я едва не упал.  Фузилер
увидел меня, крикнул товарищу:
     - Васятко! Поспешай, не инакше - свенский лазутчик!
     - Держи!!! - закричал  второй,  бросаясь  со  всех  ног  товарищу  на
помощь.
     Я ринулся обратно. Сзади тяжело грохотали по каменным плитам  сапоги,
неудобные мундиры стесняли часовым  погоню.  Зал  был  совсем  близко.  Я,
серьезно напуганный, мчался так, что дыхание остановилось, а в горле стало
сухо.
     Оба стража догнали меня уже возле самой машины.  Я  уловил  движение,
резко затормозил, подался вбок, одновременно ударив локтем. Бравый фузилер
с грохотом врезался в блестящую раму машины.
     Я протащил на себе второго часового, ощутил  тяжелый  запах  жареного
лука и копченой рыбы, из последних сил лягнул, стараясь попасть в уязвимое
место.
     Вопль, ругань, но руки на моей шее разжались. Я влез в кресло машины,
трясущимися пальцами попал в нужную  клавишу.  Сиденье  тряхнуло.  Мигание
слилось в серый полумрак, куда меня еще занесет?
     Противники реформ Петра добились возможности  переиграть?  Ведь  Петр
Великий столицу построили на костях, истощив Россию,  уничтожив  в  войнах
треть населения. А я тут  при  чем?  Но  ведь  еще  отец  Петра  пригласил
иноземцев, выделил им целый район: Немецкую слободу, куда бегал юный Петр,
но Алексей Михайлович использовал их  как  наемных  специалистов,  которые
обучали русскую армию новому строю.
     Воздух начал нагреваться. Голова гудела. Я пожалел,  что  не  запасся
аспирином, выключил машину. Все, довольно!
     Открыв дверь, я сел на ступеньке, вдыхая чистый воздух,  от  которого
мгновенно начала улетучиваться головная боль.  Затем  вернулся  к  машине.
Правую руку я держал на клавише, чтобы в любой момент можно было запустить
машину.
     Лес. Не Измайловский парк, а  дремучий  лес  из  толстых  деревьев  с
изогнутыми  ветвями,  которые  хищно  захватывали  пространство.   Деревья
напирали одно на другое.
     Все еще не отнимая руки от клавиш, я размышлял,  куда  нажать,  какой
год - впереди или позади? Пробежали цифры: 1724, 1924, 1624, 2024... 1790,
1890, 2090, 1090...
     В воздухе деловито звенели пчелы. Передо  мной  зияло  дупло,  откуда
доносился аромат меда. Цокая коготками, пробежала белочка. Я был одинок, и
горькое чувство какой-то неотвратимой катастрофы закралось в душу.
     Вдруг что-то страшно рвануло меня и потащило. Я упал лицом в  листья.
Грубые руки отпустили меня. Оглушенный и перепуганный, я не сопротивлялся,
только запустил пальцы под ременную петлю на горле, не давая удушить себя.
     Когда мне позволили подняться на ноги, я был в двух десятках шагов от
машины. Мои локти были  скручены  за  спиной  сыромятными  ремнями,  прямо
передо мной прыгал низкорослый, но очень мускулистый  мужик  в  домотканой
рубашке и кожаных брюках мехом наружу. На поясе у него висел длинный  нож,
в руках он вертел дубину.
     - Аткель, приблуда? - допытывался он. - От невров или ляхов?
     Один из звероватых мужиков с опаской подошел к машине. Вдруг раздался
свирепый вопль, брызнули осколки аппаратуры. Я закрыл глаза, ноги  у  меня
подогнулись. Я упал, чернота накрыла меня.
     Вторично я очнулся уже на дощатом топчане. На этот раз  руки  у  меня
были развязаны. В дубовую стену было вбито  большое  железное  кольцо,  от
которого тянулась толстая металлическая цепь,  что  заканчивалась  широким
браслетом на моей ноге. Я прикован к стене!
     В сотне шагов сквозь приоткрытую дверь я увидел вымощенную  огромными
камнями ровную площадку. Посреди лежал валун с плоской поверхностью, перед
ним деревянный столб. От подножья и до вершины столба  поднимался  сложный
узор, а на самом верху была вырезана голова идола с  выпученными  глазами,
оскаленным ртом. Губы были вымазаны кровью.
     На солнце поблескивал в луже крови каменный нож.
     Послышались шаркающие шаги, в  помещение  с  трудом  вошел  щуплый  и
малорослый старик в длинном белом одеянии. Голова у него была белая, как и
длинная серебряная борода. Он вперил в меня старческие бесцветные глаза.
     - Слава Перуну, - сказал он. - Звидки ты, зайда?
     Перед глазами метался дикарь, его дружина  крушила  хрупкие  приборы,
как в замедленной киносъемке разлетались осколки...
     Старик выудил из складок хламиды большой ключ. Я в апатии следил, как
он с кряхтением наклонялся, долго возился с замком. Наконец цепь с  лязгом
свалилась на землю. Старик с трудом выпрямился, его глаза остановились  на
моем лице.
     - Благодарю, - буркнул я. - Но я не говорю на старославянском.
     Старик медленно сел на топчан. Его блеклые глаза слезились, а  колени
громко хрустнули. Голос у старика был ровный,  слабый,  а  говорил  он,  с
трудом подбирая слова:
     - Ты знаешь язык посвященных?
     - Язык посвященных?.. - удивился я с  тоской.  -  Ну  да,  кто-то  же
должен следить за Программой...
     - Я жрец могучего бога Перуна, - сообщил жрец, подумав. - Сейчас  994
год...
     Слова его звучали странно.
     - Это тайное капище? - спросил я. - А еще через два года вы разрушите
последние христианские церкви?.. А потом Перун уступит место более древним
богам?.. Понятно... И до каких пор будем отступать?
     Старик ответил, помедлив:
     - Отвечу как волхв волхву. До первой развилки, как велено.
     Внезапно у меня промелькнула безумная мысль, которая на миг  погасила
отчаяние:
     - Может быть, удастся направить цивилизацию не по техническому  пути,
который оказался явно не состоятельным, а... скажем, по биологическому?
     Старик пожал плечами:
     - Говорят, это уже пробовали. Это не первая попытка... И  не  вторая.
Как и не третья. Авось, что-то да получится... пока солнце еще...
     Перед  моими  глазами  встала  маленькая  фигурка   мальчишки   перед
баскетбольным щитом. Тоже пытается успеть до захода солнца... Успеет ли?





                               Юрий НИКИТИН

                             ЖИВУЩИЙ ВО СНЕ.

     Он  поднялся  над  поверхностью  и  мчался  очень  долго.  Грокхи  не
появлялись, очевидно их рассеяло в пространстве. Он победоносно  улыбнулся
и позволил себе  немного  расслабиться.  Однако  он  по-прежнему  летел  с
огромной скоростью и зеркальные  поверхности  Миров  отражали  исполинскую
фигуру мускулистого атлета. Его могучая грудь вздымалась медленно,  словно
океанский прибой, сильные руки могли  удержать  планету  в  бешеном  беге,
кулаками мог разбить Блуждающий Астероид, а сверкающие глаза испепелили бы
целую стаю свирепых шнеков.
     Он летел через  галактики,  пространства,  свернутые  миры.  Парсеки,
мегаперсеки оставались позади за одно мгновение, но  он  знал,  что  может
лететь еще быстрее. Слева мелькнула вспышка аннигиляции, словно  промчался
мимо золотой молнии.
     Грокхи! Они появились как всегда внезапно. Передний ряд понесся прямо
на него, в неистовой злобе вытягивая зубастые пасти  на  длинных  шеях,  а
второй ряд распался на группки и стал осторожно обходить его сзади.
     Он только высокомерно оглянулся. Пора дать размяться мускулам. Черные
твари, гнусные твари, вы - порождение мрака, черных глубин космоса, вас не
принимает ни одна планета, вы не в состоянии жить даже в  мрачных  угрюмых
мирах далеких планет, где у  животных  в  жилах  течет  жидкий  аммиак,  а
купаются они в жидком гелии. В этих мирах  жарко  даже  для  грокхов.  Они
кристаллические твари, еще хуже, чем отвратительные волновики...
     Он бил и бил их по головам стальными кулаками. Грокхи разлетались  на
осколки, и это было  красиво:  серебристые  кристаллы  на  черном  бархате
космоса! Двое  уцелевших  повернулись  и  бросились  наутек.  Он  не  стал
преследовать, хотя догнать мог бы легко.
     Сильным прыжком он  достиг  Башни.  Она  плавала  в  облаке  Красного
Тумана, то скрываясь в сгущениях, то выныривая. Единственное окно было  на
самой верхушке. Снова закрыто...
     Он  ощутил  как  от  сладкой  боли  сжалось  сердце.  Там  была  Она,
Единственная и Неповторимая. Он мог бы достичь окна одним  прыжком,  одним
усилием воли, мог бы в мгновение ока разрушить каменные стены, но...
     - Принцесса! - крикнул он громким голосом. - Я уничтожил грокхов!
     Окно оставалось неподвижным, тогда он крикнул снова. На этот раз  там
будто бы что-то шевельнулось, а через мгновение окно открылось.
     - Принцесса, - сказал он нежно, - принцесса...
     Он смотрел и не мог насмотреться на нежное женское личико. Ради  него
он несся через вселенную, разматывал спирали галактик, сгущал  туманности,
разбивал нейтронные звезды. Только ради нее...
     И в этот  момент  сзади  на  него  бросился  грокх.  Девушка  в  окне
испуганно вскрикнула, но он успел перехватить зверя левой рукой и сжать за
шею. Грокх рассыпался алмазной пылью.
     - Это был последний, принцесса! Больше они не потревожат твой покой.
     Он собирался сказать еще что-то,  но  вдруг  произошло  непостижимое,
потому что Башня накренилась и стала падать на него! Это было непостижимо,
потому что Башня падала помимо его воли. До этого все делалось  только  по
его законам. Он творил миры, уничтожал их, выдумывал чудовищных зверей,  с
которыми сражался, и сам же стирал их, чтобы дать начало новой выдумке. Он
создал Принцессу и эту Башню, и  это  были  не  единственные  Принцесса  и
Башня, которые он сотворил за свою бессмертную жизнь.  Века,  тысячелетия,
миллиарды, ундециллионы лет, даже гуголы, он властвовал в этом мире...
     Башня обрушивалась. Он ощутил сильную боль и потерял сознание.


     Свет. Ровный желтый свет. Он лежал на  странном  приспособлении.  Это
был совершенно новый мир, который он никогда не создавал. Это был странный
мир.
     Он попытался деформировать пространство, погасить свет. Ни-че-го! Мир
не слушался. Это было непостижимо, но это было  так.  Мир  вел  себя  так,
словно не был его созданием. Словно он существовал сам по себе.
     Он лежал неподвижно, стараясь понять происходящее, и не  заметил  как
отворилась дверь. В помещение вошла женщина.
     - Как вы себя чувствуете? - спросила она, и он почувствовал,  что  ее
речь ему понятна.
     - Хорошо, спасибо, - ответил он хрипло.
     - Вот и отлично, - обрадовалась она.  -  Значит  метод  Синенко  дает
результаты. Ваш летаргический сон был  наиболее  продолжительным  во  всей
нашей клинике! Вы самый  замечательный  больной,  на  вас  даже  приходили
смотреть зарубежные специалисты!
     - Где я? - спросил он медленно.
     - В больнице, - сказала она терпеливо.
     - Больница - это такой новый мир?
     - Больница только часть этого мира, а сам мир огромен!


     Да, мир оказался огромен. Однако насколько он был беден. В нем нельзя
было летать по  собственной  воле,  деформировать  время  и  пространство,
создавать вещи из ничего,  превращать  мертвое  в  живое,  возвращаться  в
прошлое, выпрыгивать в космос, проноситься сквозь звезды...
     В этом мире ничего нельзя было  делать  по  собственной  воле!  Здесь
командовал мир, но нельзя было командовать миром! Но что за жизнь,  сплошь
из ограничений?
     Он  привязался  к  женщине,  которая  первой  навестила   его   после
пробуждения. Может быть потому, что она немного  напоминала  ему  принцесс
последней формации. Однажды они пошли от больницы вместе. Она жила  где-то
в районе новостроек, и пришлось долго стоять  на  автобусной  остановке  в
ожидании транспорта.
     Дул холодный ветер. Асфальт покрыт тонким слоем жидкой грязи,  воздух
был промозглым. Александр стал спиной к ветру, стараясь защитить маленькую
женщину, но  это  удавалось  плохо.  Ей  было  очень  холодно,  она  зябко
куталась, втягивая пальцы в рукава. Даже голову,  как  улитка,  вбирала  в
плечи, но крошечный воротник куртки был слабой защитой.
     Он стиснул зубы. Как все было просто в том мире! Захотел  -  полетел.
Или сразу очутился в нужном месте.
     - И все-таки тот мир лучше, - сказал он, продолжая разговор,  который
они начали раньше.
     - То иллюзорный  мир,  -  ответила  она  устало.  -  Созданный  твоим
воображением. А это реальный мир. Мы живем в реальном!
     - И в иллюзорном, - возразил он. - Каждый человек, хоть немного живет
в иллюзорном. Одни больше, другие меньше. А есть категории людей,  которые
почти полностью. Это поэты, художники, мечтатели...
     - Да, но в реальном мире...
     - А он не такой уж реальный. Каждый дополняет его воображением. Иначе
он был бы настолько страшен, что никто и жить в нем бы не смог.
     По середине  шоссе  пронесся,  расшвыривая  комья  грязи,  автобус  с
потушенными огнями. Шофер торопился сдать смену. Столпившиеся на остановке
проводили его разочарованными возгласами.
     - Я попробую взять такси, - предложила женщина.
     Однако  не  получилось  и  с  такси.  Машины   пролетали   мимо,   не
останавливаясь. Наконец Лариса, так ее звали, махнула рукой,  и  вернулись
на автобусную остановку. Пришлось  потерять  еще  полчаса,  пока  подкатил
автобус.
     Потом минут сорок они шли через  пустырь.  Ноги  скользили  в  жидкой
грязи, брюки испачкались с первых же шагов.  Она  стойко  держалась,  даже
подбадривала приунывшего спутника.
     - У меня тепло, сухо. В таких контрастах есть и своя прелесть. Трудно
оценить уют, пока не вымокнешь под дождем или  не  промерзнешь  на  улице.
Лишь тогда  такие  простые  вещи,  как  чай  и  кофе,  приобретают  особое
значенеие.
     - Моя беда в том, - ответил он, - что я побывал в двух  мирах.  А  вы
все живете только в одном. И мне ваш мир кажется унылым и  скучным,  после
моего красочного, где я был наделен беспредельным могуществом и жил вечно.
     - За секунду может присниться целая жизнь, - сказала она задумчиво, -
а вы пробыли в летаргическом  сне  двадцать  пять  лет.  Не  мудрено,  что
научились управлять сновидениями и стали считать их единственной  реальной
жизнью.
     - Но мне не нравится этот мир. Тот был лучше.
     - Но приходится мириться  с  этим.  Мы  можем  только  улучшить  его.
Собственно, мы должны улучшать его. А уходить  в  иллюзорный...  Это  удел
слабых, раздавленных жизнью. Только они прибегают к наркотикам.
     - Не называй тот мир иллюзорным, - попросил он. -  Он  точно  так  же
реален. Он иллюзорен для тех, кто там не  был  или  побывал  недолго.  Для
меня, например, этот мир кажется гораздо более иллюзорным. Здесь так много
очевидных  нелепостей,  что  мне  просто  трудно  их  перечислить.  Те  же
нелетающие горы, мертвые  камни,  постоянно  мокрый  океан,  не  говорящие
по-человечески животные... Абсурд! Но вы привыкли к этому, и вам ничто  не
кажется странным.
     Они подошли к ее дому. Лифт был занят, пришлось  подниматься  пешком.
Потом она ушла на кухню приготовить кофе, а он стал  просматривать  книги.
Много: по истории,  археологии,  этнографии,  лингвистике,  художественной
литературы и очень много медицин