Пока стены плавились и  застывали  белой  пластмассовой  лужицей,  он
внимательно перелистал альбом. Все-таки здорово изменилась архитектура  за
последние пять лет. Ни одного знакомого силуэта. Взять, к  слову  сказать,
дома  соседей.  Почти  не  отстают  от  новейших  форм!  Недаром   коллеги
подтрунивали над его  спирально-эллиптическим  домом,  а  ближайший  сосед
вызвался лично посдирать светящиеся ленты со стен  и  повытаскивать  штыри
башенки.
     И все-таки, сколько Антон ни  листал  альбом,  ни  один  из  проектов
как-то не лег на душу. Даже почему-то стало жалко сломанного дома. Он  еще
раз перелистал альбом,  на  этот  раз  с  конца.  Новые  проекты  вызывали
внутренний протест, Антону казалось, что архитектору на этот раз  изменило
чувство меры, это не тряпки в конце-концов, когда какую только гадость  не
напяливают. В доме все-таки жить.... Его старый дом был  проще,  уютнее  и
солидней.
     На улице становилось холодно. Антон  вышел  в  безрукавке  и  шортах,
ветер постепенно давал о себе знать.
     Постояв в нерешительности, он швырнул альбом в дубликатор:
     - Восстановить все как было.
     Через полчаса он вошел в  дом,  избегая  прикасаться  к  еще  горячим
стенам. На экране дубликатора красный огонек  сменился  зеленым,  и  Антон
распахнул дверцу. Оттуда в  обратном  порядке  посыпались  восстановленные
вещи, последним появился полотер.
     В прихожей хлопнула дверь, по дереву застучали подкованные  бериллием
сапоги.
     - Привет троглодиту! - Аст в своих мерцающих  тряпках  был  похож  на
привидение  из  германского  замка.  -  Я  думал,  что  ты  хоть   сегодня
перестроишь эту пещеру. - Аст пошел к своей комнате, притронулся к стене и
тотчас отдернул руку. - Ого! Горячая!
     Антон пожал плечами.
     - Ты перестраивал? Но почему все по-прежнему?
     - Не подыскал подходящей модели.
     - Подходящей модели? - Сын все еще  дул  на  пальцы.  -  Да  они  все
подходящие, и чем новей, тем лучше.
     - Мне так не кажется.
     - Ты отстаешь от времени, отец! - Аст ушел в свою комнату.
     - Может быть, - вслух подумал Антон. - И черт с ним!  Все  равно  мой
дом лучше всех.
     Он вспомнил своего отца и засмеялся. Теперь он чуточку понимает его -
тот тоже не соглашался перестроить или обновить  свой  дом.  Антон,  тогда
четырнадцатилетний мальчишка, уговаривал отца заменить хотя бы  устаревший
пенопласт виброгледом. В то время появились первые громоздкие  дубликаторы
Д, но старик отказался и от этого. Он к дубликаторам относился  сдержанно,
хотя сам был  одним  из  их  создателей.  Антон  восторженно  принял  Д-4;
возможность дублировать любую вещь,  кроме  органики,  казалась  чудом  из
чудес, и он не мог понять привязанности отца к старым вещам. Какой скандал
разыгрался, когда он сунул в дубликатор нэцкэ  и  две  лучшие  фигурки  из
карельской березы, которыми отец особенно гордился,  так  как  вырезал  их
около двух лет, а нэцкэ ценой невероятных усилий  не  то  выменял,  не  то
просто выклянчил у какого-то известного японского коллекционера.
     Старик просто побелел,  когда  увидел  на  столе  десяток  совершенно
одинаковых нэцкэ, среди которых  самый  совершенный  анализ  не  нашел  бы
подлинную. Впрочем, теперь все они были подлинниками. А вокруг этой  кучки
стояла добрая сотня фигурок из карельской березы.
     Антон тогда убежал из дому и долго шлялся по  улицам,  ожидая,  когда
гнев отца  утихнет,  но  трещина  между  ними  постепенно  превращалась  в
пропасть, и через год  Антон  стал  жить  отдельно.  К  тому  времени  они
окончательно перестали понимать друг друга. Отец  отказался  установить  в
доме усовершенствованную модель Д-4.
     Антон поселился в двухстах километрах  от  отца,  дубликатор  ему  не
полагалось иметь до шестнадцати лет, и на первых порах ему пришлось  туго,
так как он захватил из дома отца только картину "На дальней планете", да и
ту без спроса. Эту картину отец особенно берег, но и  Антон  любил  ее  не
меньше. Черное небо, серебряная ракета на багровой земле и  яростное  лицо
звездолетчика в термостойком скафандре. А вдали похожий на мираж  огненный
город какой-то немыслимой цивилизации!
     Он редко бывал у отца, вдали от него женился и вырастил Аста.
     С тяжелой головой Антон  поднялся  по  звонку  оператора  и  пошел  в
столовую. Из своей комнаты вышел, не глядя на него, Аст. Антон придвинул к
себе соки и груду витаминизированных ломтиков, приготовленных киберповаром
по указанию киберврача.
     Аст брезгливо посмотрел на тарелку отца и принялся за свою протопишу.
Антон, в свою очередь, старался не  смотреть  на  отвратительное  желе  на
тарелке Аста. Так в молчании прошел весь  обед.  Далеко  не  первый  такой
обед.
     И снова Антон вспомнил отца. Точно  так  же  держались  и  они  перед
окончательным разрывом.
     После обеда Антон долго лазил в мастерской, гремел давно заброшенными
инструментами, пока  не  отыскал  коробку  с  гравиопоясом.  Это  чудесное
достижение науки и  техники  появилось  всего  пятнадцать  лет  назад  как
окончательная победа над гравитацией, но быстро  устарело,  уступив  место
телепортации.
     Антон обхватил тяжелым поясом талию и обнаружил, что он  не  сходится
на целое звено. "Кажется,  начинаем  толстеть".  Он  обеспокоено  потрогал
складку на животе. Нужно вставить новое звено, тогда пояс сойдется, заодно
увеличится и грузоподъемность...
     Дубликатор  выбросил  из  окошка  гравитационное  колечко,  и   Антон
пристегнул его к поясу.
     До Журавлевки было далеко, пришлось взять обтекатель. Антон  поправил
пояс и взвился в воздух. С высоты птичьего полета город оказался красивее,
чем ожидалось.
     Антон распахнул обтекатель, укрылся за ним от пронизывающего ветра  и
взял  курс  на   восток.   Иногда   ему   попадались   фигуры   таких   же
путешественников, кое-кто обгонял его, но большинство летело к югу.  Антон
поджал ноги и увеличил скорость. Теперь встречные фигуры  проносились  как
призраки, но Антон успел разглядеть, что все пилоты его возраста и старше.
Ну, это  естественно.  Антон  невесело  улыбнулся.  Молодежь  предпочитает
пользоваться более скоростными средствами передвижения.
     Подлетев  к  Журавлевке,  он  основательно  замерз,   стуча   зубами,
опустился возле знакомого дома и снял пояс.
     По-видимому, отец не перестраивал свой дом ни разу. Антон  огляделся.
Да, все точно так же, только цветов вокруг дома стало значительно  больше;
вероятно, отец отдает им все свое время.
     Антон поднялся по настоящим деревянным ступенькам и едва не стукнулся
лбом о дубовую дверь, которая и не подумала открыться. Пришлось шарить  по
двери в поисках  примитивного  электрического  звонка  -  отец  так  и  не
поставил в дверях фотоэлемент. Предупредив отца звонком,  Антон  распахнул
дверь и шагнул в прихожую. Пол, как и большая часть  мебели  в  доме,  был
сделан из натурального дерева.
     - Можно? - он потянул дверь за медную(!) ручку.
     - Можно, - прогудел откуда-то слева бас. - Кого  там  черти  несут  в
такую рань?
     Антон зашел в столярную  мастерскую.  Навстречу  поднялся  седой,  но
крепкий, атлетически сложенный старик. Он был в  рубашке  из  натурального
материала.
     -  Антон,  -  его  мохнатые  брови  удивленно  изогнулись,  -  какими
судьбами?
     - Да вот соскучился, - виновато развел руками Антон.
     - Соскучился, говоришь? - сказал отец медленно. -  Ну  ладно,  пойдем
пропустим по маленькой с дороги, а то нос у  тебя  стал  совсем  синий  от
холода. А потом ты расскажешь, что у тебя новенького  и  почему  ты  вдруг
соскучился обо мне.
     Они прошли в  гостиную.  Антон  с  удивлением  увидел  целую  батарею
бутылок с яркими этикетками.
     - Ну, за встречу!
     Антон глотнул содержимое своей рюмки и едва не  задохнулся,  огненный
ком встал в горле, потом медленно провалился в желудок.
     - Это же сокращает жизнь, - наконец сумел он  пролепетать,  с  трудом
сдерживая слезы.
     - Зато придает ей остроту. Но не  будем  спорить,  усаживайся  в  это
кресло, ты любил его раньше.
     - Это то самое? - Антон погладил старые подлокотники.
     Какое-то теплое чувство проснулось в нем при виде поцарапанной ножки,
по которой он часто стучал носком  конька,  ожидая,  когда  отец  позволит
пойти на каток. "Старею", - подумал с грустью.
     Старик  нажал  кнопку  дистанционного  пульта,   и   вспыхнул   экран
телевизора. Не гипно-, не стерео-, не цветного.  Обыкновенный  черно-белый
экран. Двумерный. Антон не мог оторвать взгляд от спины отца.  На  рубашке
виднелись слабые пятна  кислоты  -  видно,  старик  еще  возится  в  своей
лаборатории. А рубашку носит до износа. Его привычки ничуть не изменились.
И Антон почувствовал странное облегчение.
     - Ты говорил, что твоего деда родители сами женили, без его ведома?
     - Ну в целом так, - усмехнулся старик.
     - И как... они?
     - Да ничего, прожили счастливо. Раньше разводы были редким  явлением.
Это уже в мое время, когда полная свобода, когда почти всегда вопреки воле
родителей. А, кстати, сколько лет Асту?
     - Четырнадцать.
     Отец скользнул внимательным взглядом по лицу  сына.  Вот  оно  что...
Собираясь уйти из дому, Антон тоже советовался с  отцом.  Но  Антону  было
тогда пятнадцать.
     - Он еще у тебя?
     - Да.
     - Значит, тебя потянуло вспомнить старое доброе время?
     Отец засмеялся, показав крепкие натуральные зубы.
     - Нам досталось ого еще как! Мы носились  с  самыми  сумасшедшими  по
тому времени идеями.  И  мы  их  осуществили.  Но  если  бы  мы  бросились
завоевывать новые высоты  (а  мы  бросились  бы  завоевывать,  не  поставь
природа предохранительный клапан), то что бы получилось! Над нами висел бы
груз готовых схем и понятий, а это только тормозит! Для  нового  скачка  -
новое поколение!
     Старик остановился перед Антоном.
     - Главное: какие у них идеалы? К чему стремится молодежь сейчас?
     Антон опустил голову. Он не знал. Старик прошелся по комнате.
     - Мы очень разные с тобой, но цель у нас одна. А как Аст? У тебя есть
с ним что-нибудь общее?
     Антон еще ниже опустил голову.
     - Не знаю. Я его иногда совершенно не понимаю.
     Отец налил полные фужеры. На этот раз вино не показалось Антону таким
отвратительным. Старик  угощал  Антона  натуральными  фруктами,  и  тот  с
наслаждением уплетал сочные яблоки и  груши  и  замечал,  что  непривычные
аромат и вкус не вызывают неприятных ассоциаций, как было принято думать в
его время. Отец тоже поглощал дымящиеся куски мяса и вареных раков,  щедро
приправляя их соусом и запивая целыми водопадами столового  вина.  Старики
были не дураки поесть и выпить. Антон это теперь усвоил крепко.
     Вино  у  отца  было  великолепное.  Антон  это  понял,  когда  старик
раскупорил третью бутылку. Чувство тревоги рассеялось,  и  он  смирился  с
тем, что факел переходит в руки сына. Так ведь положено.  Все  по  законам
природы.
     Было уже поздно, когда он, попрощавшись с  отцом,  соединил  пластины
гравиопояса.


     Антон поднялся в гостиную  и  остановился.  Что-то  в  доме  не  так,
чего-то не хватало.
     Вдруг стена слева от него засветилась. Антон посмотрел и  все  понял.
Ну что ж, этого и следовало ожидать. Не вечно же ему быть молодым. Если он
замедлил темп жизни, то это еще ничего же значит. Есть молодые  и  сильные
руки, которые понесут факел дальше.
     А по стене все бежали беззвучные слова: "...там я  и  буду  жить.  Не
беспокойся,  я  буду  навещать  тебя,  но  там  я  буду  чувствовать  себя
свободнее..."
     И тогда Антон понял, чего не хватало в доме.  Со  стены  исчезла  его
любимая картина "На дальней планете".




                               Юрий НИКИТИН

                                ЭТО О НАС.

     Регистратор  смотрел  на  них  с  тоской.  Оба  еще  молодые,  однако
настолько похожие друг на друга, словно прожили в мире  и  согласии  много
лет. Вообще супругов легко с первого взгляда вычленить из любой  компании,
любой толпы. Они становятся  похожими  словно  брат  и  сестра,  или,  как
осторожно сказал себе регистратор, даже больше, д_а_ж_е б_о_л_ь_ш_е...
     Его с недавних пор стало интересовать, что же  это  такое  -  д_а_ж_е
б_о_л_ь_ш_е... Насколько больше, в чем больше, почему  больше...  Яростный
противник всех околонаучных разговоров о биополях, телепатии, психополях и
прочей чепухи, он однако понимал, что после брака между совершенно разными
людьми устанавливается прозаическое вполне материальное  кровное  родство,
что их ребенок - это наполовину "он", наполовину "она"... Нельзя исключать
и того, что хитроумная природа сумела из такого брака извлечь  нечто,  или
наоборот - вложить в него нечто, о чем люди пока не догадываются...
     - Мы настаиваем на разводе, - напомнил Кирилл.
     - Ах да, - спохватился регистратор, - вижу, что отговаривать вас  все
равно, что подливать масла в огонь... Кстати, почему именно масла, к  тому
же в огонь?.. Никто никуда масла не льет. Ни разу не  видел,  чтобы  масло
лили в открытый огонь. Честно говоря, и открытый огонь ни разу не видел...
На кухне - электроплита, не курю... Да вы  располагайтесь  поудобнее!  Все
равно заполнять анкеты, а они длиннющие.
     Он  говорил  и  говорил,  уютным  домашним  голосом,  благожелательно
поглядывая черными как маслины глазами, не спеша и со  вкусом  раскладывал
бумаги по столу. Он и она, высокий сутуловатый молодой человек  и  женщина
среднего роста, оба с напряженными злыми лицами, нервные, до жути  похожие
друг на друга, с одинаковыми глазами, одинаковыми лицами, оба не  отрывают
глаз от его пальцев.
     - Вообще-то, - сказал регистратор,  -  Ефросинья  Лаврушина...  какое
уютное имя! Ефросинья, Фрося... и... простите, здесь неразборчиво...  ага,
Кирилл Лаврушин, мне по должности полагается уговаривать  сохранить  брак,
помириться, выяснить то да се... Могу даже затягивать  развод,  переносить
на два месяца, а потом еще и еще...
     Женщина, Фрося, вспыхнула, открыла рот, но ее опередил мужчина:
     - Вы намекаете, чтобы мы ускорили дело взяткой?
     Регистратор даже не обиделся, лишь вскинул куцые брови:
     - Я же говорю, что мог бы... но делать не стану. Здесь столько народу
прошло! Я с закрытыми глазами могу  отличать  тех,  кто  разводится  из-за
глупой ссоры, а кто пришел с твердым намерением добиться разрыва.
     - Мы пришли твердо, - сказал Кирилл.
     - Безоговорочно, - подтвердила Фрося.
     - Вижу, - вздохнул  регистратор.  -  Но  я  должен  все-таки  указать
причину... Формальность, но бумаги есть бумаги. Их никто не отменял.
     Женщина сказала зло:
     - Пишите, что хотите!
     - Но все же...
     - Мне все равно, что  напишите.  На  самом  деле  я  с  ним  не  могу
находиться в  одном  помещении.  Это  ужасный  человек.  У  него  капризы,
перепады настроения, как у барышни... Я не могу подстраиваться под них!  У
меня огромная важная работа. Я сублиматолог...
     - Простите...?
     -  Врач-сублиматолог,  занимаюсь  проблемами   сублимации.   У   меня
накопился огромный материал, который позволит поднять на новую ступень...
     - Понятно, - прервал  регистратор.  Он  извинился:  -  Простите,  мне
показалось, что вы сами хотите ускорить эту неприятную процедуру.
     - Да... благодарю вас!
     - Итак, с вами закончено. А вы, простите...
     - Кирилл Лаврушин, - представился  сутулый.  -  У  вас  написано,  вы
только что прочли. Мне тоже пишите, что хотите.
     - Гм, я могу написать такое...
     - Мне все равно.
     - Да, но когда будут читать другие, они умрут со смеху.
     Мужчина раздраженно пожал плечами:
     - У меня несколько другой круг друзей. Они таких бумаг не  читают.  А
кто читают, мне неинтересны, наши пути не  пересекаются.  Потому  напишите
что-нибудь, а настоящая причина  в  том,  что  я  ее  не  выношу!  У  меня
важнейшая работа!.. Я физик-ядерщик, мне осталось только оформить работу в
удобоваримый вид, чтобы кретины смогли понять, и в кармане нобелевка!.. Но
мне нобелевка не нужна, мы... мы... вы даже не представляете, что мы будем
иметь! Что вы все будете иметь!
     Регистратор вздохнул:
     - Успокойтесь, не кричите!.. Интеллигенция... Творческая! То ли  дело
слесари, грузчики... У них разводов  почти  не  бывает.  Натуры  настолько
простые, что никакой тонкой притирки характеров не  требуется.  Ему  нужно
только, чтобы она борщ умела готовить, а ей - чтобы получку домой приносил
и бил не слишком часто...
     Перо быстро  бежало  по  бумаге,  оставляя  ровный  красивый  след  с
завитушками.  Кирилл  смотрел  зло,  грудь  еще  вздымалась  от   приступа
внезапного гнева.  Регистратор  явно  любуется  почерком,  самые  красивые
почерка  у  писарей  из  штабов,  туда  отбирают  самых  тупых,  чтобы  не
разболтали тайн...
     Регистратор заполнял и заполнял анкеты,  наконец  со  вздохом  поднял
голову:
     - Вроде бы все... Хочу предупредить все же: никакой научной работы  в
первые дни! Даже в первые недели... Это вам только кажется, что сейчас вы,
облегченно вздохнув, разлетитесь и с энтузиазмом вроетесь в  работу.  Увы,
за эти несколько лет вы уже сроднились... Да-да,  сроднились.  И  души,  и
тела  сроднились.  Развод  -  это   принятое   обозначение   из-за   своей
нейтральности, а на самом деле это - разрыв. А разрыв всегда болезнен.
     - Мы к этому готовы, - обронила женщина холодно.
     - Да-да, -  подтвердил  Кирилл  нетерпеливо  и,  отогнув  белоснежный
манжет, посмотрел на часы.
     Регистратор покачал головой, смолчал. Да, он простой клерк,  из  всех
наук знает только четыре действия арифметики, да и  то  таблицу  умножения
помнит нетвердо, зато через этот кабинет прошло столько и умных, и глупых!
- знает, сколь переоценивают и свои беды, и свою стойкость.
     - Давайте ваши бумаги.
     Они протянули брачные свидетельства. Он нехотя вынул печать, зачем-то
подул на нее, испытующе посмотрел на обоих. Оба жадными  глазами  смотрели
на печать. Он  вздохнул,  с  отвращением  приложил  темную  поверхность  к
бумагам.
     Кириллу показалось, что на мгновение в зале померк свет. От  радости,
сказал  себе  иронически.  Не  от  нервного  же   истощения...   Мелькнуло
напряженное лицо Фроси. Потом в поле его зрения появился стол, на  котором
лежали два брачных свидетельства, теперь -  с  большими  черными  буквами:
"РАСТОРГНУТЬ". Одно из них тут же исчезло в пальцах Фроси.
     Он превозмог слабость, взял свое свидетельство, неловко поклонился:
     - Благодарю. До свидания.
     - Не за что, - буркнул регистратор. - До свидания.


     Злость, раздражение, неслыханное чувство облегчения - все вместе были
теми горами, за которыми даже не обратили внимания на  испортивших  многих
квартирный вопрос.  Фрося  осталась  в  прежней  квартире,  полученной  от
завода, а он переехал в хрущевку на окраине, тот "трамвайчик" ему уступили
мать с отчимом.
     Регистратор оказался прав, первые два дня он даже не пытался заняться
работой. В черепе хаотично и  яростно  метались  горячие  как  раскаленные
стрелы образы этой проклятой женщины, как  она  его  доводила,  как  нагло
держалась даже на разводе. Как эта змея сейчас ликует, уже смеется над ним
в объятиях другого...
     И, хуже всего, нервное истощение дало наконец  знать:  он  чувствовал
ужасающую слабость, в глазах часто меркло, темнело,  вспыхивали  крохотные
звездочки, а когда  светлело,  он  со  страхом  видел,  что  все  двоится,
расплывается перед глазами. Наконец наступило некоторое улучшение, но зато
померкли краски. К ужасу он ощутил, что видит мир только в черно-белом,  а
все краски стали серыми. Да  и  острота  снова  начала  падать,  к  вечеру
второго дня он едва различал пальцы на вытянутой руке, но сосчитать уже не
мог. Стены крохотной однокомнатной квартиры терялись в размытом тумане.
     - Черт, - выругался со злостью, - до чего себя довел! Еще чуть, вовсе
бы рехнулся