ше не делать, третий, - капитан вынул свою трубку  и  зажег
ее. - Для компании  будет  не  слишком  хорошо,  если  он  вздумает  на  нас
жаловаться, а? Кроме того, мы несем особую ответственность -  вежливость  по
отношению к империалистической Америке и все такое прочее.
   Третий офицер повернулся ко мне:
   - Вероятно, вам он тоже  уже  рассказывал  о  том,  что  у  него  большие
политические связи в высших правительственных кругах Америки и что они вас в
порошок сотрут.
   Я невольно рассмеялся:
   - Нет, до меня он с этим еще не добрался.
   Затем град забарабанил еще сильнее и ветер взвыл так яростно, словно  для
него было оскорблением видеть, что мы все еще остаемся  в  воздухе.  Корабль
нырнул на пугающую глубину, затем снова выровнялся. Он дрожал  от  кормы  до
носа. Снаружи было темно хоть глаз выколи.  Молнии  вспыхивали  вокруг  нас.
Намереваясь успокоить пассажиров,  я  пошел  к  двери,  поскольку  в  рубке,
собственно, делать мне было нечего.
   В этот момент дверь рванули и ввалился Рейган - олицетворение обнаженного
ужаса - со свитой бледных скаутов.
   Приближаясь к капитану Хардингу, Рейган дико размахивал своей тростью:
   - Я несу ответственность за этих мальчиков, капитан. Их родители доверили
мне их жизни! Я требую, чтобы нам немедленно были выданы спасательные шлюпки
и парашюты!
   - Пожалуйста, вернитесь в свою каюту, сэр! - твердо  отвечал  Хардинг.  -
Корабль абсолютно надежен.
   Однако было бы лучше, если  бы  пассажиры  сейчас  по  нему  не  бродили.
Особенно это  касается  рубки.  Если  вы  нервничаете,  корабельный  врач  с
удовольствием снабдит вас успокоительным.
   Вместо ответа Рейган проревел  бессвязную  чушь.  Капитан  Хардинг  сунул
трубку в рот и повернулся к нему спиной:
   - Прошу вас, оставьте мою рубку, сэр! Я подошел к нему:
   - Полагаю, теперь вам лучше... Но Рейган положил свою  мясистую  руку  на
плечо капитана Хардинга.
   - Послушайте, капитан! Я  имею  право...  Капитан  повернулся  к  нему  и
произнес ледяным тоном:
   - Может быть, кто-нибудь из господ офицеров все-таки будет столь  любезен
и проводит этого пассажира в его каюту?
   Третий помощник и я схватили Рейгана и оттащили его  назад.  Он  был  так
ошарашен, что оказал весьма слабое сопротивление. Он трясся всем  телом.  Мы
выволокли его из рубки в  коридор,  где  я  подозвал  двух  матросов,  чтобы
передать "Ронии" им, поскольку  пришел  в  такую  ярость  от  угроз  Рейгана
капитану Хардингу, что не был больше уверен в своей выдержке. Мне  казалось,
что я не смогу обходиться с этим человеком спокойно.
   Когда я вернулся в рубку, Хардинг курил свою трубочку, как  будто  ничего
не случилось.
   - Проклятая истеричная баба, - проворчал он про себя. - Надеюсь,  скороды
выйдем из полосы шторма.

Глава 3

Стыд и срам!

   Когда мы наконец достигли Таити и пробились сквозь облака в надежде стать
на якорь, нашим глазам открылась картина острова,  над  которым  только  что
отбушевал тайфун. Корабль  трясло  и  раскачивало,  и  мы  не  могли  ничего
сделать, кроме как удерживать его в воздухе.
   Целые пальмовые  рощи  были  повалены  на  землю  ветром.  Многие  здания
получили тяжелые повреждения. В аэропарке  остались  только  три  причальные
мачты, и у них уже стояли два корабля. Потребовался весь имеющийся в наличии
дополнительный кабель, чтобы надежно укрепить их.
   Полностью уяснив себе положение, капитан приказал  штурману  описать  над
аэропарком круг и оставил рубку.
   - Сейчас вернусь, - сказал он.
   Третий помощник подмигнул мне.
   - Ничуть не удивлюсь, если он решил порадовать себя  глоточком  рома.  Не
осудишь, после такого шторма, да еще с этим Рейганом на борту.
   Большой  корабль  продолжал  кружить  сквозь  яростно  завывающий  ветер,
который не выказывал ни малейшего намерения  улечься.  И  сколько  бы  я  ни
смотрел на аэропарк, ветер все носился и носился над его мачтами.
   Минуло четверть часа, а капитан в рубке все не показывался.
   - На него это совсем не похоже - отсутствовать так долго, - сказал я.
   Прошло еще пять минут. Затем третий помощник позвал  матроса,  чтобы  тот
заглянул в каюту капитана и посмотрел, все ли у него в порядке.
   Вскоре после этого матрос примчался обратно, на его  лице  было  написано
полнейшее отчаяние.
   - Капитан, сэр, там, наверху.  В  кладовой,  где  парашюты.  Ранен,  сэр.
Доктор уже идет.
   - В кладовой? Но что ему там  понадобилось?  Поскольку  больше  никто  из
офицеров не мог оставить свое место в рубке, за  матросом  в  узкий  коридор
последовал я. Мы поднялись по короткому трапу наверх, к  офицерским  каютам,
прошли мимо каюты капитана и оказались у второй короткой лестницы, ведущей к
проходу между шкафами, где хранилось  спасательное  снаряжение.  Здесь  было
довольно темно,  однако  я  сразу  увидел  капитана,  лежащего  у  последней
ступеньки с искаженным от боли лицом. Я опустился возле него на колени.
   - Упал с проклятой лестницы, - каждое слово давалось капитану с трудом. -
Думаю, сломал ногу, - корабль вздрогнул под очередным ударом ветра.  -  Этот
чертов Рейган.., обнаружил его, когда он пытался вскрыть шкаф с  парашютами.
Залез наверх, чтобы прогнать. Он меня столкнул.., а!
   - Где он сейчас, сэр?
   - Сбежал. Со страху, должно быть. Пришел врач, осмотрел ногу.
   - Боюсь, это перелом.  В  таком  случае,  вам  придется  сойти  на  сушу,
капитан, и как следует подлечиться.
   Я видел, какие глаза были у капитана, когда он услышал приговор  доктора.
В них застыл неприкрытый ужас. Если теперь  ему  придется  надолго  остаться
внизу, то он больше не сможет вернуться на службу. Он уже перешагнул границы
пенсионного  возраста.  Вождь  следопытов  Рейган  успешно  завершил  летную
карьеру Хардинга - и тем самым положил предел самой его  жизни.  Если  бы  в
этот миг Рейган оказался рядом, думаю, я убил бы его!
   Наконец шторм улегся. Мы маневрировали еще полчаса, прежде чем спустились
к аэропарку. Небо полностью очистилось, сияло солнце.  Таити  был  таким  же
дивно прекрасным, как всегда. Если не считать повреждений, причиненных бурей
нескольким  зданиям,  и  вырванных  с  корнем  деревьев,  ничто  больше   не
напоминало о том, что недавно здесь бушевал тайфун.
   Позднее я увидел, как санитары подняли носилки с капитаном  и  понесли  к
мачте. Я смотрел, как лифт увозит его на  землю,  где  уже  ждал  больничный
экипаж.
   На душе у меня было ужасно. Я был твердо уверен в том, что никогда больше
не увижу капитана. Господь милосердный, как ненавидел  я  этого  Рейгана  за
все, что он натворил! Никогда в жизни я никого  не  ненавидел  так  яростно.
Хардинг был одним из немногих в мире будущего, к кому я испытывал  настоящую
привязанность. Может быть, потому, что Хардинг был уже  старым  человеком  и
больше принадлежал к моему миру, чем к своему собственному. И вот  он  исчез
из моей жизни, исчез навсегда. Я чувствовал себя ужасно одиноким,  доложу  я
вам. Я дал себе слово особенно внимательно  следить  отныне  за  "капитаном"
Рейганом.

***

   Тонга вынырнул и пропал, и внезапно оказалось, что мы взяли уже  курс  на
Сидней. Мы летели со  скоростью  сто  двадцать  миль  при  встречном  ветре,
который по сравнению с только что преодоленным тайфуном казался не серьезнее
нежного дуновения.
   С нашей встречи па Таити Рейган и его следопыты  еще  не  покидали  своих
кают, чтобы перекусить за своими дурацкими ширмами.
   По крайней мере, кажется, собственная глупость сделала "Ронни" робким. Он
знал, что в истории с парашютами хватил через  край.  Когда  мы  как-то  раз
столкнулись в коридоре, он опустил взгляд и не произнес ни слова, покуда  мы
не разминулись.
   Но потом произошел тот самый  случай,  который  и  привел  к  последующим
катастрофам.
   В последний вечер перед  нашим  прибытием  в  Сидней  вопли  из  столовой
третьего класса долетели до рубки. Опять какие-то неприятности.
   Я нехотя покинул рубку и направился к кают-компании. В углу возле двери в
камбуз царило настоящее столпотворение. Стюарды в белых кителях,  матросы  в
синих робах, мужчины в костюмах, девушки в коротких платьях - все  теснились
там, наскакивая на человека в хорошо всем  известных  шортах  цвета  хаки  и
зеленой  рубашке  юного  мустангера.  На  краю  свалки  суетилось  несколько
перепуганных следопытов. Потом я увидел лицо  Рейгана.  Он  обхватил  обеими
руками свой флагшток и нещадно бил  им  всякого,  кто  хотел  его  схватить.
Взгляд его застыл, лицо залила пурпурная краска.  Он  выкрикивал  бессвязные
угрозы, и я понимал только одно отвратительное слово:
   - Ниггер! Ниггер! Ниггер!
   В стороне индийские государственные служащие переговаривались  с  молодым
офицером, который и окликнул меня.
   - Что все это значит, Муир? - осведомился я. Муир покачал головой.
   - Насколько я уяснил, этот господин, - он указал на служащего, - спросил,
не может ли он одолжить солонку со стола капитана  Рейгана.  На  что  мистер
Рейган ударил его палкой, после чего набросился на друзей этого господина...
   Только теперь я увидел, что на лбу индийца осталось красное пятно -  след
от удара.
   Я взял себя в руки, насколько мне это удалось, и крикнул:
   - Так, господа, довольно!  Выпустите  его!  Не  могли  бы  вы  разойтись?
Пожалуйста, разойдитесь!
   Пассажиры и члены экипажа с  благодарностью  отступили  от  Рейгана.  Тот
остался стоять, задыхаясь, с сумасшедшим взором. Он был вне  себя.  Внезапно
он подскочил к ближайшему столу и закрылся своим флагштоком,  приняв  боевую
позицию.
   Я пытался  заговорить  с  ним  разумно,  отлично  сознавая:  мой  долг  -
сохранить доброе имя нашей авиакомпании и сберечь мою репутацию. Нельзя дать
мистеру Рейгану  ни  малейшей  возможности  пожаловаться  на  кого-либо  или
использовать свои политические связи нам во вред. Трудно  было  не  забывать
обо всем этом, особенно если учесть, как сильно ненавидел я  этого  типа.  Я
прилагал все усилия, чтобы выразить ему сочувствие и успокоить его.
   - Все уже позади, капитан Рейган. Если вы извинитесь перед  джентльменом,
которого ударили...
   - Я должен извиняться? Перед этими отбросами? Рыча, Рейган  опустил  свой
флагшток на меня. Я схватил палку и выволок висящего на ней  капитана  из-за
стола. Если мне придется ударить этого безумца, чтобы утихомирить его, никто
не сможет потом меня попрекнуть. Но оказалось, что сумасшествие заразно.
   Рейган поднял ко мне искаженное злобой лицо и заревел:
   - Руки прочь от моей  трости,  вы,  богом  проклятая  британская  тряпка,
подтирающая ниггерские задницы! И это было уже чересчур.
   Я действительно не могу вспомнить, как нанес первый удар. Я только  знал,
что бил его снова и снова и что под конец меня силой оттащили от него. Помню
его жуткое разбитое, залитое кровью лицо. Еще я знаю, что  кричал  что-то  о
том, как он разбил жизнь капитану. Помню трость - я держал ее в руках и  все
колотил его, покуда несколько матросов не оторвали меня от  моей  жертвы.  И
внезапно  наступила  полная  тишина,  пугающая  тишина,  и   Рейган   лежал,
измочаленный, окровавленный, неподвижный, на полу - наверное, он был мертв.
   Плохо соображая, я обернулся и увидел  полные  ужаса  лица  -  следопыты,
пассажиры, матросы. Второй помощник, взявший  теперь  на  себя  командование
кораблем, торопливо подошел к  месту  происшествия  и  осмотрел  Рейгана.  Я
спросил:
   - Он мертв?
   - Должен был быть, - отозвался кто-то. - Но он еще жив.
   Второй помощник подошел ко мне; сострадание было написано на его лице.
   - Бастэйбл, бедняга, - сказал  он.  -  Вам  не  следовало  этого  делать,
старина. Боюсь, теперь у вас будут серьезные неприятности.

***

   Разумеется, как только мы  приземлились  в  Сиднее,  меня  отстранили  от
службы и доставили на главную квартиру местного отделения Воздушной  Полиции
Особого Назначения. Все отнеслись ко мне с пониманием, особенно после  того,
как выслушали всю историю целиком от других офицеров "Лох Этив".  Но  Рейган
уже успел передать вечерним газетам собственную  версию.  Худшее  произошло.
"ЗВЕРСКОЕ ОБРАЩЕНИЕ ОФИЦЕРА ПОЛИЦИИ С АМЕРИКАНСКИМ  ТУРИСТОМ"  -  под  таким
заголовком вышел "Сидней гералд", а большинство сообщений были  сенсационной
стряпней самого скверного пошиба,  и  все  они  стояли  на  первых  полосах.
Разумеется, назывались имена:  судно  и  авиакомпания.  Упоминалась  недавно
созданная  Его   Императорского   Величества   Воздушная   Полиция   Особого
Назначения. ("Разве этого мы ожидаем от людей, которых призываем, чтобы  они
защищали нас?" - вопрошала одна из  газет.)  Брали  интервью  у  пассажиров,
цитировали первое, неофициальное заявление сиднейского бюро авиакомпании.  Я
в прессе, естественно, не сказал ни  слова  -  и  некоторые  газеты  тут  же
истолковали мое молчание как признание. Я набросился на Рейгана без  всякого
повода и пытался его убить!
   Затем я получил телеграмму от моего лондонского  начальства:  "Немедленно
возвращайтесь".
   Я пал духом. Подавленное настроение охватило меня и не выпускало  больше.
Упрямое, холодное. Все обратное  путешествие  в  Лондон  на  борту  военного
корабля "Беспощадный" меня терзали мрачные мысли. Что касается армии, то тут
моему поведению не будет оправданий. Я знал,  что  предстану  перед  военным
судом и, вероятно, буду уволен. Такую перспективу приятной не назовешь.
   По прибытии в Лондон меня немедленно доставили на главную квартиру  ВПОНа
возле небольшого военного аэропарка. В казарме я был взят под  стражу  -  до
тех пор, пока не придет решение моей участи из военного министерства.
   Насколько можно было судить, Рейгана убедили отказаться от прежних  своих
показаний и признать, что он серьезно провоцировал меня; несмотря на это, я,
конечно же, был недопустимо несдержан, и в любом случае мне предстоял суд.
   Через несколько дней после того, как я  узнал  о  решении  Рейгана,  меня
пригласили в штаб  командования.  Генерал-майор  Фри  был  очень  порядочный
человек, военный старой школы. Он понимал, что  произошло,  однако  довольно
свободно высказал мне свою позицию.
   - Видите ли, Бастэйбл, я знаю, через что вы прошли. Сперва потеря памяти,
теперь этот... Ну, эта  ваша  вспышка,  если  угодно.  Наплыв  необузданного
гнева, не так ли? Мне такое знакомо. Но вы понимаете, я не могу быть  уверен
в том, что подобного не повторится. Я имею в виду, старая  травма  головного
мозга и все такое.., немножко все вперемешку, не так ли?
   Я болезненно улыбнулся ему, насколько теперь припоминаю.
   - Вы хотите сказать, сэр, что я сумасшедший?
   - Нет, нет, нет, конечно же нет. Скажем так: нервный. В общем, коротко  и
ясно, Бастэйбл: я хочу, чтобы вы подали в отставку.
   Он неловко откашлялся и, не глядя на  меня,  предложил  мне  сигарету.  Я
отказался. Потом встал и отдал честь.
   - Я совершенно понимаю вас, сэр, и ценю ваше доверие. С вашей стороны это
было чрезвычайно предупредительно. Разумеется, я подам рапорт. Завтра  утром
вас устроит?
   - Превосходно. Не спешите. Мне очень жаль терять вас.  Будьте  счастливы,
Бастэйбл. Я полагаю, вы не должны беспокоиться о том,  что  Макафи  что-либо
предпримет против вас. Капитан Хардинг высказался перед владельцами компании
в вашу пользу.. Остальные офицеры, разумеется, тоже.
   - Благодарю вас за то, что сказали мне это.
   - Не стоит благодарности.  Прощайте,  Бастэйбл!  -  он  встал,  энергично
встряхнул мою руку. - Ах, вот еще.
   С вами хочет поговорить ваш брат. Мне  об  этом  доложили.  Он  хотел  бы
встретиться с вами сегодня вечером в Королевском клубе аэронавтов.
   - Мой брат, сэр?
   - Разве вам не известно, что у вас есть брат? У меня был брат. Даже  три.
Но я оставил их в 1902 году.
   Я вышел из приемной генерала с таким ощущением, будто  полностью  потерял
рассудок. Вернулся на свою квартиру,  упаковал  немногочисленные  пожитки  в
сумку, переоделся в штатское, сел в электрокэб и отправился на Пикадилли,  к
Королевскому клубу аэронавтов.
   Для чего кому-то потребовалось выдавать себя за  моего  брата?  Возможно,
этому  существует  очень  простое  объяснение.  Конечно   же,   это   просто
недоразумение. Однако я не был полностью уверен.

Глава 4

Богемный братец

   Откинувшись на мягком сиденье электрокэба, я уставился в окно и попытался
собраться с мыслями. После того случая с Рейганом  я  был  точно  оглушен  и
только теперь, когда оставил  свою  квартиру,  начал  сознавать  последствия
своего поступка. Мне стало ясно, что я в общем и  целом  отделался  довольно
дешево. Однако все сходилось к тому, что мои усилия утвердиться  в  обществе
70-х годов только что потерпели окончательный крах. Только теперь я стал еще
худшим отщепенцем, чем в первое мое появление.
   Я обесчестил мой мундир, нарушил границы дозволенного.
   Но еще хуже было то, что блаженное сновидение постепенно превращалось для
меня в жуткий кошмар.
   Я вынул часы. Было всего лишь три часа пополудни, никто не назвал бы  это
время "вечерним". Я  понятия  не  имел,  какой  прием  ждет  меня  в  клубе.
Естественно, я был его членом, однако очень легко могло случиться  так,  что
там уже все готово для моего исключения  после  моей  позорной  отставки  из
ВПОНа. В этом я бы не мог никого упрекнуть. В  конце  концов,  я,  вероятно,
поставил в неловкое положение других членов клуба. Но мне хотелось  оттянуть
свое появление там, насколько это возможно. Я постучал по крыше кэба, сказал
водителю, чтобы он высадил меня  у  следующего  же  перехода  на  пешеходный
тротуар;  спустился,  заплатил,  сколько  положено,  после   чего   принялся
бесцельно бродить между стройных колонн, поддерживающих наземную  дорогу.  Я
глазел на выставленные в витринах экзотические товары; они поступали из всех
уголков империи и напоминали мне о тех далеких странах, которые я, возможно,
больше никогда не увижу. В поисках того, что способно было отвлечь  меня  от
горьких мыслей, я отправился в кинематограф и посмотрел  музыкальный  фильм.
Действие происходило в XVI веке. Американский актер по имени  Хэмфри  Богарт
представлял сэра Фрэнсиса Дрейка, а шведка (насколько я знал, жена  Богарта)
по имени Грета Гарбо - королеву Елизавету. Самое удивительное заключается  в
том, что это было самое ясное мое впечатление от того дня.
   Около семи я вернулся  к  клубу,  незамеченным  проскользнул  в  приятный
мягкий сумрак бара, украшенного десятками сувениров,  которые  напоминали  о
знаменитых воздушных кораблях. Несколько пареньков болтали за столиками,  но
меня, по счастью, никто не узнал. Я  заказал  виски  с  содовой  и  довольно
быстро опрокинул первый стаканчик. Вслед  за  первым  успел  пропустить  еще
парочку, прежде чем кто-то дотронулся до моей руки. Я тут же  развернулся  в
ожидании того, что меня попросят покинуть клуб.
   Однако я увидел перед собой молодого  человека  с  дружеской  улыбкой  на
лице, одетого, как я уже к тому  времени  знал,  по  моде  первого  семестра
Оксфорда. Его черные, довольно  длинные  волосы,  были  зачесаны  назад  без
пробора. Он носил пиджак с бархатными отворотами,  багряно-красный  шелковый
галстук и брюки, тесные в бедрах и очень просторные ниже колена. В 1902 году
такой туалет был бы довольно близок к облачению  так  называемых  "эстетов".
Все в целом сильно смахивало па богему, а я всегда недоверчиво  относился  к
людям в подобных "мундирах". Они совершенно не в  моем  вкусе.  Насколько  я
оставался  незамеченным,  настолько  молодой  человек  притягивал   к   себе
неодобрительные взоры решительно всех присутствующих. Он был  мне  в  высшей
степени неприятен.
   Казалось, "эстет" совершенно не замечает, какое впечатление производит  в
клубе. Взяв мою вялую руку, он сердечно пожал ее.
   - Вы - мой брат Освальд, не так ли?
   - Я Освальд Бастэйбл, - подтвердил я, - однако  не  думаю,  чтобы  именно
меня вы искали. У меня нет брата. Он подбоченился и улыбнулся.
   - Почем вам знать? Полагаю, вы страдаете потерей памяти?