отясь
о  том, чтобы для каждого была приготовлена комната. Я  тоже
получил номер на третьем этаже.
      Возвратился Оллсоп. Он выглядел усталым  и  злым.  Его
некогда  такой чистый мундир был покрыт пылью, а  над  левым
глазом  светился огромный кровоподтек. Кажется, он  возложил
ответственность за свои неприятности на Гревса и меня  и  во
время  своего  второго визита в отель  не  удостоил  нас  ни
словом. Он оставил троих из своей армии в двенадцать  солдат
для   нашей  охраны.  Прочие  оставались  в  городе,   чтобы
"обеспечивать правопорядок" (судя по шуму, доносившемуся  из
города,  упомянутым правопорядком там  и  не  пахло)  и  для
охраны  резиденции  представителя  правительства.  Бригадный
генерал  Несбит,  естественно, решил  оставаться  со  своими
слугами.
      Вскоре  после  этого Оллсоп отправился назад.  Он  был
один. Направляя лошадь вниз с холма, он держался в седле так
же  прямо,  как обычно. Вскоре лейтенант исчез в  темноте  и
неразберихе, кипевшей в долине. Больше мы его не видели.
      До  полуночи  все  дамы и господа из  духовенства  уже
разошлись  по  кроватям, а Гревс, Ольмейер и я  заняли  наши
обычные  места у стойки бара. Маленький бенгалец  все  ходил
взад-вперед перед окном.
      Даже Гревс выглядел немного нервным и уронил замечание
насчет  того, что "мы не все сделали, что могли". Вскоре  он
тоже  отправился  спать.  Бенгалец последовал  его  примеру.
Ольмейер разложил на прилавке большую конторскую книгу и  на
некоторое время с большим наслаждением погрузился  в  счета,
затем  громко  захлопнул книгу, пожелал мне доброй  ночи,  и
вскоре массивное тулово голландца тоже потащилось к спальне.
      Теперь  я, если не считать гуркхов, стоявших на  вахте
снаружи  отеля,  был  единственным,  кто  еще  не  спал.   Я
чувствовал  себя  очень усталым, но не  особенно  сонным.  Я
решил  выйти  наружу и поглядеть, не увижу ли что-нибудь  из
тех бесчинств, что творятся нынче в городе.
      В  холле  были  слышны  голоса,  переговаривавшиеся  у
входной  двери.  Я  выглянул, однако масляная  лампа  горела
недостаточно   ярко,  чтобы  можно  было   что-либо   толком
разглядеть.  Я  раскрыл  дверь.  Один  из  гуркхов   схватил
человека - в тусклом лунном свете я не понимал, кто это был.
Гуркх направил на него штык, и человек повернулся. И тогда в
слабом  свете  лампы  я увидел его лицо. Протиснувшись  мимо
солдата, я бросился наружу.
     - Демпси! Вы?
      Он  обернулся ко мне. Плечи его согнулись, пиджак  был
порван. Лицо было смертельно бледным, веки почти сомкнуты.
     - Привет, Бастэйбл, - голос точно выцвел. Это был голос
кретина. - Я думал, это мой отель.
      -  И  ваш тоже, - я подошел к нему и схватил его вялую
руку. - Идемте!
     Когда я потащил Демпси в отель, гуркх не сделал ничего,
чтобы  остановить  нас. Демпси дрожал и спотыкался.  Из  его
горла  вырывалось сдавленное рыдание без слез. Правой  рукой
он  крепко  прижимал что-то к себе. Не было смысла  задавать
ему вопросы, и я приложил немало усилий, чтобы протащить его
по лестнице наверх и доставить до номера в отеле.
      Дверь не была заперта. Я почти на руках внес Демпси  в
комнату  и усадил на кровать. Потом зажег маленькую масляную
лампу.
       Свет  залил  удивительно  чистое  помещение.  Кровать
застелена,  и  вокруг никаких отбросов. Более того,  комната
выглядела  совершенно  нежилой. Я  уложил  Демпси,  и  он  с
тяжелым  вздохом  растянулся на постели. Теперь  он  уже  не
трясся  мелкой  дрожью,  а  изредка  крупно  вздрагивал.  Он
моргнул и поглядел на меня снизу вверх, когда я пощупал  его
пульс.
     - А, большое спасибо, Бастэйбл, - сказал он. - Думаю, я
должен поговорить с вами.
      -  Вам очень плохо, - сказал я. - Лучше поспите,  если
можете.
      -  Там,  внизу,  грабят, - сказал он. -  Убивают  друг
друга. Может, в воздухе что-то такое... - он закашлялся; его
затошнило.  Я  поднял его и попытался отобрать сверточки,  в
*.b.`k%  он  вцепился,  но  он  принял  мою  попытку  весьма
агрессивно и сопротивлялся с поразительной силой.
      -  Теперь  я сам могу о себе позаботиться, старина,  -
слезы стояли у него в глазах, когда он опустился на подушки.
- Я просто очень устал. Мне плохо, и я устал.
     - Демпси, вы себя убиваете. Позвольте, я...
     - Надеюсь, что вы правы, Бастэйбл. Но это слишком долго
тянется.   Хотел  бы  я  иметь  мужество  убить  себя,   как
порядочный человек.
     Я встал и сказал ему, что зайду позднее посмотреть, как
у него дела. Он закрыл глаза и притворился спящим.
      Я  ощутил то бессилие, которое знакомо людям, что сами
искали утешения в наркотиках. Теперь я слишком хорошо  знал,
что   чересчур   мало   могу  сделать  для   этого   бедного
истерзанного  парня.  Помочь себе может  только  он  сам.  А
Демпси, казалось, действительно терзала какая-то мука. Может
быть,  у  него было особое видение вещей; может  быть,  боль
гнездилась  в  его  душе. Или какая-то  часть  его  существа
находилась в раздоре с его моральными принципами?  Для  меня
было  все  очевиднее, что Демпси, несмотря на свой  облик  и
поведение, был человеком со строгими моральными принципами и
что именно поэтому сам был невысокого мнения о себе.
      Я  прошел по коридору к своей комнате и снял пиджак  и
брюки. Затем растянулся на кровати и стал слушать в темноте,
как  насекомые  жужжат у решетки окна. Лунный  свет  заливал
комнату. Вскоре я уснул.

                             ***

      Неожиданно я проснулся, охваченный ужасом.  Дверь  моя
заскрипела и медленно открылась. Я предположил, что,  покуда
я  спал, китайские поденщики напали на отель. Оглядевшись, я
схватился за оружие.
      Затем  с  облегчением  увидел, что  это  Демпси.  Едва
держась на ногах, он привалился к дверному косяку. Лицо  его
было  смертельно  бледным, как обычно, но  теперь  он  снова
набрался сил.
     - Простите, если я вам мешаю, Бастэйбл.
     - Вам нужна помощь? - я встал и натянул брюки.
     - Может быть. У нас осталось не так много времени, - он
улыбнулся. - Хотя это, вероятно, и не практическая помощь.
     Его глаза остекленели и затуманились, и я понял, что он
принял   какое-то  тонизирующее  средство,  чтобы   победить
передозировку опиума.
     Демпси тяжеловесно рухнул на мою кровать.
      - Со мной все в порядке, - он говорил так, точно хотел
убедить в этом самого себя. - Я только подумал, что  мог  бы
немного поболтать. Вы хотели бы немного поболтать?
     Я уселся в кресло рядом с кроватью.
     - Почему бы и нет? - спросил я с напускной веселостью.
     - Я вам уже говорил, что нет никакой причины относиться
ко  мне  по-доброму. Я пришел сделать своего рода признание.
Не знаю, почему именно вам, Бастэйбл. Может быть, потому что
вы одна из жертв. Сингапур и все остальное...
      -  Это позади, - сказал я. - И все это, разумеется, не
имеет  с  вами ничего общего. Война бесконечна. "Лучшее,  на
что  мы  можем надеяться, - это мгновения передышки  посреди
вечной битвы". Я цитирую Лобковитца.
     Его сумасшедшие глаза сверкнули иронией.
      - Вы тоже читали его. Вот уж не думал, что вы красный,
Бастэйбл.
     - Я вовсе не красный. И Лобковитц еще меньше, чем я.
     - Как посмотреть.
      - Кроме того, я говорю так, исходя из большого личного
опыта.
     - Военного?
      -  Я  был  солдатом.  Но в конце  концов  я  пришел  к
заключению,   что  человечество,  оказавшись  в   стабильном
состоянии,  само  находит для себя источники  напряженности.
Эта  напряженность делает нас теми, кто  мы  есть,  и  часто
приводит  к войнам. Чем больше наши достижения, тем  ужаснее
наше оружие.
      -  О,  с последней мыслью я полностью согласен,  -  он
вздохнул. - Но вы не думаете, что для человечества  возможно
принять  эту  напряженность и создать определенную  гармонию
между противоположными полюсами? Так возникает музыка.
      -  Мой  опыт учит меня иному. Разумеется, мои надежды,
вопреки моему опыту, развиваются в этом направлении.  Однако
мало смысла в подобной дискуссии, поскольку мир находится  в
ужасающем    состоянии.   Этот   отвратительный   Армагеддон
закончится,  вероятно, только тогда,  когда  с  неба  упадет
последний военный корабль.
      - Так вы действительно считаете это Армагеддоном? Я не
мог  сказать  ему  того, что знал: что  я  уже  пережил  три
альтернативные  версии  нашего  мира  и  в  каждом  из   них
становился  свидетелем чудовищного уничтожения  цивилизации;
что лично я несу ответственность по меньшей мере за одну  из
этих войн. Я только пожал плечами:
     - Вероятно, нет. Может быть, когда-нибудь наступит мир.
Русские  и японцы вечно вцепляются друг другу в волосы.  Вот
чего  я  не  могу понять: как это Великобритании не  удалось
остановить  все  это  и почему япошки с такой  лютой  злобой
обернулись против нас?
     - Я это знаю, - сказал он. Я коснулся его руки:
      -  Вы  знаете? Или в вас опять говорит опиум?  Я  тоже
принимал опиум, Демпси. И тогда выглядел не лучше вашего. Вы
можете в это поверить?
     - Я так и думал. Но почему?
     - Я был соучастником преступления, - сказал я. - Одного
чудовищного преступления. А потом... - я споткнулся  посреди
фразы. - Потом я утратил равновесие.
     - Но обрели его снова?
      - Я до сих пор его не обрел, но решил, что сделаю все,
что смогу. Я стал неплохим воздухоплавателем.
      Я люблю воздушные корабли. Ничто не может сравниться с
ощущением, какое испытываешь у штурвала.
      -  Знаю,  -  сказал он. - Конечно, я это  знаю.  Но  я
никогда больше не смогу взлететь.
      -  Что-нибудь  случилось? Несчастье?  Жалобный  смешок
вырвался из его горла.
      -  Можно  назвать это и так, - он пошарил  в  кармане,
вытащил что-то и положил рядом с собой на кровати. Шприц.  -
Эта  штука,  в  противоположность  опиуму,  рождает  желание
говорить, - из другого кармана он извлек пригоршню  ампул  и
аккуратно положил их рядом со шприцем.
     Я встал:
      -  Я  же  не  могу допустить... В его  глазах  застыло
отчаяние.
      - Вы не можете? - слова прозвучали многозначительно  и
заставили меня замолчать. Пожав плечами, я снова уселся.
      Он накрыл ладонью шприц и ампулы и мрачно посмотрел на
меня:
      -  У вас нет выбора. У меня нет выбора. Времена, когда
мы   свободно  принимали  решения,  прошли,  Бастэйбл.   Что
касается  меня, то я убью себя тем или иным способом.  И  вы
это должны принять как должное. И было бы лучше, если бы  вы
предоставили мне самому решать, как это сделать.
      -  Я  знаю  то  состояние души, в  котором  вы  сейчас
находитесь,  дорогой мой. Когда-то я сам был в  подобной  же
ситуации. И уверен, что имел все основания для этого. Но  вы
видите, что я жив. Я преодолел жажду самоубийства.
      -  Ну,  а  я  нет, - но он еще колебался.  -  Я  хотел
поговорить с вами, Бастэйбл.
     - Так говорите.
     - Не могу без этой штуки.
     Я снова пожал плечами. Но я знал, что такое - тащить на
своих плечах невыразимо тяжелый груз вины.
      - Тогда примите немного, - предложил я. - Только самую
малость. И говорите. Но не пытайтесь убить себя. По  крайней
мере до того, как поведаете мне свою тайну.
     Он содрогнулся:
     - "Поведаете"! Что за слово. Вы прямо как пастор.
     - Только товарищ по несчастью.
     - Да вы всезнайка, Бастэйбл.
     - Это я сам себе частенько говорю.
       -  Но  вы  порядочный  человек.  И  не  судите  людей
скоропалительно. Только себя самого. Я прав?
     - Я часто испытываю страх.
      -  Вы никак не связаны с социализмом? По крайней мере,
если вы и социалист, то не моего пошиба.
     - А какого вы пошиба?
      -  Ну, Кропоткин называет это анархизмом. Общественное
мнение придало этому слову совершенно искаженное значение.
      - Следовательно, вы "бомбист"? Террорист? Мечете бомбы
в своих политических противников?
      Он  снова начал дрожать. Он попытался говорить, но  не
смог  вымолвить  ни  слова. По чистой  случайности  я  грубо
коснулся его больного места.
     Я подошел к нему:
      -  Мне  очень жаль, дружище. Я не имел в  виду  ничего
плохого.
     Он отшатнулся от меня.
     - Отойдите! - сказал он. - Ради всего святого, оставьте
вы меня в покое.
     Я чувствовал себя очень глупо.
      -  Демпси. Поверьте, я не серьезно сказал все  это.  Я
просто хотел пошутить.
      -  Уйдите  же! - это был почти крик, почти  мольба.  -
Выйдите же отсюда, Бастэйбл! Придет корабль. Отправляйтесь в
безопасное место, если сможете.
      -  Я  не позволю вам убить себя, - я схватил несколько
ампул. - Я хотел бы вас выслушать, Демпси.
      Он  заметался  па кровати, ударился головой  о  стену,
застонал. Потом потерял сознание.
     Я пощупал его пульс, дыхание и отправился за помощью. Я
припоминал, что в отеле находился один из врачей миссии.
      Когда  я спустился на первый этаж и направился в  бар,
где  хотел  найти Ольмейера, я слышал, как у окна заговорили
люди.  Голоса  звучали взволнованно, перебивая  друг  друга.
Неожиданно темнота озарилась ярким лучом света.
      Ольмейер  выглядел разочарованным. Когда я  подошел  к
нему, он бормотал:
     - Корабль. Приземляется.
     Скоро он лишится всех своих постояльцев.
     Я сказал ему, что он должен послать кого-нибудь наверх,
чтобы позаботились о Демпси, и побежал от отеля к аэропарку.
Я хотел пришвартовать корабль к мачте.
      К  моему  удивлению, на земле уже  находились  люди  в
мундирах. Должно быть, спрыгнули с корабля на парашютах.
      -  Слава  богу, вы пришли, - сказал я. Тот, кто  стоял
ближе  всех  ко  мне,  обернулся. Я  взглянул  в  ничего  не
выражающее лицо капитана имперской японской армии.
      -  Лучше  идите  в  дом!  -  сказал  он.  -  Передайте
остальным:  если кто-нибудь попытается покинуть  здание,  мы
сравняем отель с землей.

                          Глава 10

                     Гибель наших надежд

      Мы  так и не поняли, как японцам удалось нас отыскать.
Либо  они  перехватили наше сообщение, либо  преследовали  и
уничтожили  корабль,  который шел  к  нам  на  помощь.  Факт
оставался фактом: мы ничего не могли поделать.
      Вскоре  дом  Ольмейера кишел низкорослыми солдатами  в
грязно-белых мундирах, вся вежливость которых в обращении  с
пленниками  заключалась  в  том, что  они  примкнули  штыки.
Офицер  держался с суровым самообладанием, однако, когда  он
разглядывал нас, на его лице мелькнула обнаженная ненависть.
Мы  с  нашими  пожитками (у кого они были) стояли  в  центре
помещения. Женщины были отправлены на борт первыми.  Японцам
удалось использовать мачту, и они опустили корабль на землю.
     Это был большой современный корабль. Я был поражен, что
они отправили такую махину только ради того, чтобы захватить
несколько   штатских,  однако  предположил,   что   он   уже
патрулировал местность, когда капитан был оповещен  о  нашем
/`%!k" -(( здесь.
     Гревс стоял ближе к окну, чем я. Он повернулся ко мне:
      - Боже мой, они обстреливают город, - он указал вниз и
сказал офицеру:
     - Вы, проклятый варвар! Зачем вы это делаете!
     - Варвар? - японский капитан саркастически улыбнулся. -
Забавно,  что  именно  вы бросаете мне  подобное  обвинение,
англичанин, после того, что вы сделали с нами.
.  -  Мы вам ничего не делали! То, что произошло, - сплошное
недоразумение. Если вы обвиняете нас в чем-то, то  это  ваше
дело.
     Капитан пропустил его замечание мимо ушей.
      -  Не  мы  жжем  здания. Это делают  ваши  собственные
рабочие.  Мятеж своего рода. Полагаю, он близится  и  вскоре
захватит и вас. Причем всех.
      Это  было правдоподобно. Можно было предположить,  что
когда  корабль  попытается взлететь с  острова,  кули  могут
сделать попытку захватить корабль и подставить паруса ветрам
свободы.
     - Но вы не беспокойтесь, - продолжал японец, - мы будем
охранять вас, как самих себя.
      В  его спокойном и все же пронзительном голосе звучали
презрительные нотки. Я видел, что Гревс был взволнован  этой
словесной перепалкой.
      Гревс  еще  немного поругался, но не нашел  возражений
против логики этого человека. Кули были для нас сейчас  куда
опаснее, чем японцы, - по крайней мере, сейчас.
      С  того  места,  где мы находились, мы уже  улавливали
запах  дыма, и вспышки красного огня отражались в стеклах  и
зеркалах  отеля Ольмейера. Голландец забыл о своем  горе  по
поводу  утраты постояльцев и пригласил новых гостей  выпить.
Полагаю,  он  почти  надеялся на то, что Роув  Айленд  будет
оккупирован  и  ему позволят, как человеку  нейтральному,  и
дальше  содержать свой отель. Солдаты знаками приказали  ему
присоединиться к нам и встать посреди помещения.  Он  уселся
за  один  из  своих столов. Мне показалось, что  он  вот-вот
расплачется.
     - Я голландец, - сказал он офицеру. - Я содержу частный
отель. Я штатский. Вы не можете просто так выбросить меня из
дома, который я строил всю свою жизнь.
      -  Мы получили приказ взять всех европейцев, - ответил
японец.  -  А вы европеец, сэр, и вряд ли в этом  кто-нибудь
усомнится.  Мы  ничего не имеем против  голландцев.  Тем  не
менее  вы  должны понять, если вы реалист, что  ваша  страна
связана  с  Великобританией и что скоро она тоже втянется  в
войну. Это вопрос лишь нескольких дней.
     - Но сегодня-то мы в нее не втянуты!
      -  Насколько я знаю, нет. В первую очередь наша задача
заключается в том, чтобы эвакуировать европейское  население
острова.
      -  Что  с  нами  будет? - осведомился  Гревс  все  еще
агрессивным тоном.
     - Вы будете интернированы на все время войны.
     - Мы не шпионы!
      -  Те,  кого вы интернировали во время южноафриканской
войны,   тоже   не  были  шпионами,  насколько   вы   можете
припомнить.
      -  Это было совсем иное. Причины были в высшей степени
сложными...
      -  Наши  причины тоже сложны. Вы подданный иностранной
державы,   с   которой  мы  ведем  войну.  Потенциально   вы
представляете угрозу.
     - Бог ты мой! И вы еще утверждаете, что мы лицемеры!
     - Вы же не станете отрицать, сэр, что здесь чрезвычайно
удачное место для размещения военной базы.
     - Здесь находится поселок горнодобытчиков.
      -  Но  он  может  быть очень полезен  как  заправочная
станция.   Мы   оставим   здесь   солдат.   Гарнизон.    Это
оккупированная  территория.  Если  вы  выйдете  наружу,   то
увидите,  что  теперь над летным полем развевается  японский
флаг.
      -  Зачем  тогда вы захватили нас? У вас теперь  это  в
ходу?
       -   Да.   Вы   будете  интернированы  в  лагерь   для
военнопленных европейцев в Рисири.
     - Где он, к черту, находится этот Рисири?
      - Это маленький остров недалеко от побережья Хоккайдо,
-  пояснил  один  из  ирландских священников.  Хоккайдо  был
большой  остров севернее Хонсю, главного острова  Японии.  -
Довольно   приятная  местность,  насколько   я   припоминаю.
Несколько лет назад я занимался там миссионерской работой.
     Японский капитан улыбнулся:
      -  Вам  следовало  бы ограничить  свою  паству  одними
европейцами, святой отец. Но у вас будет достаточно  времени
для воспоминаний.
      Гревс замолчал. Он допил остатки джина так, словно  не
надеялся больше на выпивку в течение многих лет.
      После  того как вышли женщины, настала очередь пожилых
мужчин.  Японцы не были с нами жестоки. Тех, кто был слишком
слаб,   чтобы  идти  самостоятельно,  поддерживали  солдаты.
Японские военнослужащие даже забросили за плечи ружья, чтобы
нести  узлы  или чемоданы своих пленников. Не было  никакого
смысла оказывать сопротивление, и они знали это, как  и  мы.
Бортовое  оружие  могло в несколько секунд превратить  отель
Ольмейера  в гору мусора и золы, а нам нужно было  думать  о
других, кто еще оставался в отеле.
      Несколькими минутами позже японский капитан  вышел  на
поле  и  затем  вернулся, чтобы отдать своим людям  приказы.
Солдаты  сняли  ружья с плеч, по