триг,  как
говорил Киплинг. Даже в том случае, если мне удастся улизнуть с корабля, нет
никакой уверенности в том, что в Кандагаре я найду  тех,  кто  захочет  меня
выслушать. И что тогда? Заставить Корженевского вернуться  в  Иерусалим?  Но
там тоже свои сложности.
   Нет, мне нужно подождать, пока мы вылетим из  кандагарского  аэропарка  и
возьмем курс на третий пункт нашего  маршрута  -  Лахор  <Лахор  -  город  в
Пакистане, возник в начале нашей эры. В первой половине  XIX  в.  -  столица
государства сикхов. Административный центр провинции Пенджаб.> в  Британской
Индии.
   Следовательно, до Кандагара мне необходимо вести себя как  ни  в  чем  не
бывало. Нехотя положил я револьвер Барри на место в  шкаф,  сделал  глубокий
вздох, попытался расслабиться и согнать с лица напряженное выражение.  После
чего направился в рубку.

***

   Никогда я не пойму, как мне  удалось  ввести  в  заблуждение  моих  новых
"друзей". В последующие дни я выполнял мои обычные обязанности и работал так
же усердно, как и всегда.  Только  в  разговорах  с  Корженевским,  Барри  и
другими у меня возникали трудности.  Я  просто  не  мог  пересилить  себя  и
вынудить на непринужденные беседы с ними. Они думали, что я все еще  мучаюсь
последствиями теплового удара и вели себя с чрезвычайной деликатностью. Если
бы я не разоблачил их истинное лицо, то счел бы их заботу  искренней.  Может
быть, она даже и была таковой, если исходить из того, что они беспокоились о
благополучии одного из своих - как они считали - товарищей.
   Вот и Кандагар - город, опоясанный кольцом стен.  Сплошь  голые  каменные
строения, ничуть не изменившиеся с моих времен.
   Потом мы  снова  отчалили.  Напряжение  мое  росло.  Я  вновь  вооружился
револьвером Барри. Со всевозможным тщанием я  изучил  карту  и  ждал  теперь
минуты, когда мы перелетим границу и окажемся в Индии (которая,  разумеется,
совершенно находилась под британским владычеством). За один день  мы  должны
добраться до Лахора. Я снова разыграл недомогание и остался в  каюте,  чтобы
подготовиться к заключительному этапу моего плана.
   Я был убежден в том, что никто из офицеров или команды не имеет при  себе
оружия. От этого обстоятельства и зависело теперь исполнение моего замысла.
   Шли часы. Около полудня мы должны были стать на  якорь  в  Лахоре.  Около
одиннадцати часов я покинул каюту и вошел в рубку.
   Капитан Корженевский стоял спиной к двери и пристально вглядывался сквозь
клочья облаков в коричневую, иссушенную солнцем равнину, простиравшуюся  под
нами. Барри стоял у компьютера и выискивал  оптимальный  воздушный  коридор,
чтобы нам ловчее вырулить  к  лахорскому  аэропарку.  Радист  склонился  над
своими приборами. Рулевые изучали показания на шкалах. Никто не видел  меня,
когда я тихо вошел, вытащил из-за пояса револьвер и спрятал за спиной.
   - В Лахоре все нормально? - спросил я. Барри поднял глаза, наморщил лоб:
   - Привет, Бастэйбл. Вам лучше?
   - Мне великолепно, - сказал я и  сам  услышал  в  своем  голосе  довольно
странные нотки.
   Барри еще больше помрачнел.
   - Это замечательно, - сказал он. - Если хотите еще немного отдохнуть,  то
у вас есть три четверти часа до посадки.."
   - Я чувствую себя хорошо. Я только хотел убедиться в том, что мы  идем  к
Лахору.
   Корженевский с улыбкой повернулся ко мне:
   - А почему же нам не идти к Лахору? Вы что-то увидели на кофейной гуще?
   - Не на кофейной гуще... Боюсь, вы не правильно расценили  мои  действия,
капитан.
   - В самом деле? - он поднял бровь, продолжая пыхтеть своей трубкой.
   Его хладнокровие приводило меня в неистовство. Я поднял револьвер и взвел
курок.
   - Да, - произнес он, не меняя тона или выражения лица. - Возможно,  вы  и
правы. Так это нечто большее, нежели просто солнечный удар?
   - Солнце тут ни при чем, капитан. Я доверял  вам.  Всем  вам.  Может  так
статься, что в этом вовсе нет вашей вины. В конце концов, вы думали, что я -
один из вас, "по меньшей мере эмоционально", как выразился ваш друг  Демпси.
Но это не  так.  Я  заблуждался,  считая  вас  порядочным  человеком,  а  вы
поддались иллюзии, полагая меня таким  же  подонком,  как  вы  сами.  Ирония
судьбы, не находите?
   - Еще какая, -  поведение  Корженевского  оставалось  прежним.  Но  Барри
выглядел растерянным и смотрел то на меня, то на капитана, как  будто  мы  с
ним оба только что лишились рассудка.
   - Вы превосходно понимаете, о чем я говорю, - сказал Я Корженевскому.
   - Должен признаться, не вполне, Бастэйбл. Если  вы  хотите  услышать  мое
откровенное мнение, то я считаю, что у вас нечто вроде припадка. Надеюсь, вы
не собираетесь кого-нибудь ранить?
   - Я в высшей степени в здравом рассудке, - заявил я. - Я  узнал,  что  вы
такое - вы и ваши люди, капитан. Я обязан доставить этот корабль в Лахор, на
военный аэропарк, чтобы передать всех вас в руки властей.
   - Что-то связанное с контрабандой?
   - Нет, капитан. С государственной изменой. Вы сами заявляли мне, что вы -
британский  подданный.  Вы  укрываете   разыскиваемых   преступников.   Ваши
пассажиры - Дутчке и девушка. Видите, я знаю, кто они такие. И я  знаю,  кто
вы такой - прихвостень анархистов,  и  это  только  в  лучшем  случае.  А  в
худшем.., ну да ладно.
   - Я вижу, что не правильно оценивал  вас,  мой  мальчик,  -  Корженевский
вынул трубку изо рта. - Я не хотел, чтобы  вы  узнали  о  пассажирах  правду
только потому, что не хотел, чтобы вы несли ответственность вместе со мной в
том случае, если бы нас схватили. Я действительно симпатизирую таким  людям,
как граф Дутчке и мисс Пересом - она подруга графа. Они, как я очень  хорошо
знаю, радикалы. Но неужели вы на  полном  серьезе  верите,  что  они  как-то
связаны со взрывом?
   - Газеты верят в это. И полиция тоже.
   - Потому что стригут всех под одну гребенку, - возразил  Корженевский.  -
Так же, как и вы.
   - Можете больше не  утруждать  себя  разговорами,  капитан,  -  моя  рука
задрожала, и на мгновение я почувствовал, как решимость моя поколебалась.  -
Я знаю, вы лицемер.
   Корженевский пожал плечами:
   - Чушь. Но я согласен с вами,  здесь  довольно  много  иронии.  Я  считал
вас.., по меньшей мере, человеком нейтральным.
   - Кем бы я ни был, капитан, я - патриот, - заявил я.
   - Полагаю, я тоже, - улыбнулся он. - Я твердо верю  в  британские  идеалы
справедливости.  Однако  я  с  удовольствием  бы  увидел,  как  эти   идеалы
распространяются чуть-чуть подальше за пределы маленького островка. Я  хотел
бы видеть, как они станут реальностью во всем  мире.  Многим  из  того,  что
представляет Британия, я восхищаюсь.  Но  мне  вовсе  не  по  душе  то,  что
происходит с ее колониями, потому что на личном опыте я хорошо знаю,  каково
жить под чужеземным владычеством.
   - Захват  русскими  Польши  вообще  невозможно  сравнивать  с  британским
правительством в Индии, - возразил я.
   - Не вижу такой уж большой разницы, Бастэйбл, -  он  вздохнул.  -  Но  вы
вправе делать то, что считаете нужным. У вас в руке  револьвер.  А  человек,
имеющий при себе оружие, всегда прав, не так ли?
   Я совершенно не желал позволить  ему  запутать  меня  в  аргументах.  Как
большинство славян, он оказался превосходным казуистом.
   Теперь вмешался Барри, и его ирландский акцент стал ощутимее обычного:
   -  Захват  -  управление  -   или,   пользуясь   американским   термином,
"предоставление консультантов" -  все  это  одно  и  то  же,  Бастэйбл,  мой
мальчик. И все это окрашено одной и той же дурной привычкой - жаждой наживы.
Хотел бы я видеть хотя бы одну колонию, которая живет лучше той страны,  что
ее захватила. Польша, Ирландия, Сиам...
   - Как большинство фанатиков, - холодно прервал я его посреди фразы, -  вы
имеете одну совершенно детскую особенность. Вы хотите получить все  сразу  и
немедленно. Для всяких улучшений требуется время.
   Нельзя сделать мир совершенным за одну ночь. Многие  люди  живут  сегодня
несопоставимо лучше, чем в годы моей.., чем в начале этого столетия.
   - В определенном отношении, -  заметил  Корженевский.  -  Но  остались  и
старые несовершенства. И они будут существовать  так  долго,  пока  люди  не
заставят власть имущих осознать, что все зло - от них.
   - И вы хотите доказать это, взрывая бомбы, убивая ни в  чем  не  повинных
мужчин и женщин, агитируя невежественных туземцев принимать участие в  ваших
восстаниях, в которых им, хочешь  не  хочешь,  достается  самая  кровавая  и
неблагодарная часть работы? Не такими я представляю  себе  людей,  способных
побороть зло, - Если смотреть на вещи так, то я тоже, - сказал Корженевский.
   - Дутчке никогда в жизни не бросил ни одной бомбы! - воскликнул Барри.
   - Но благословлял на терроризм тех, кто делал это.  Не  вижу  разницы,  -
парировал я.
   У себя "за спиной я услышал тихий шорох  и  попытался  отодвинуться  так,
чтобы видеть  всех  сразу.  Но  тут  же  почувствовал,  как  что-то  твердое
притиснулось к моим ребрам. Вперед протянулась рука, легла на цилиндр  моего
револьвера. Тихий, немного хрипловатый голос произнес:
   - Вы совершенно правы, герр Бастэйбл. Мы именно те, кто мы  есть.  Исходя
из своих ощущений, мы наносим удары  то  тут,  то  там.  Боюсь,  сегодня  не
слишком хороший день для вас.
   Прежде чем я  что-либо  успел  сообразить,  револьвер  у  меня  отобрали.
Повернувшись, я увидел циничную улыбку  на  лице  архианархиста  собственной
персоной. Позади него стояла красивая  девушка  в  длинном  черном  дорожном
пальто. Короткие темные волосы обрамляли ее серьезное строгое  лицо,  и  она
разглядывала меня с любопытством в серых глазах, которые  тут  же  напомнили
мне глаза Корженевского.
   - Моя дочь Уна Перссон, - заговорил за моим плечом капитан. -  Графа  фон
Дутчке вы уже знаете.
   Вот так я потерпел еще одно фиаско в мире будущего.
   Постепенно я пришел к  убеждению,  что  обречен  на  то,  чтобы  все  мои
предприятия рассыпались прахом. Был ли единственной причиной тому тот  факт,
что я жил не в  свой  исторический  период?  Или  же,  попади  я  в  сходные
обстоятельства в своей эпохе, я точно так же оказывался бы побежденным?
   Эти вопросы скребли и терзали меня, пока я пленником сидел в своей каюте,
а корабль подлетал к Лахору, совершал посадку и снова взлетал, на  этот  раз
держа курс на Калькутту. После Калькутты настанет черед Сайгона, где  должны
будут сесть наши "палубные пассажиры"; затем Бруней, где сойдут Дутчке и его
красавица подруга (без сомнения, чтобы встретиться с террористами, желающими
положить конец британскому владычеству в тех землях). После Брунея мы должны
лететь в Кантон <Кантон (Гуанчжоу)  -  город,  экономический  центр  и  порт
Южного Китая. Административный центр провинции  Гуандун.  Возник  около  III
века до н.э. В 20-е годы XX в. - центр национально-революционных сил.>,  где
паломники (скорее всего, это террористы - приятели Корженевского) высадятся;
затем наш курс лежал назад, через Манилу и Дарвин. Я гадал, сколько из  этих
гаваней увижу, прежде чем анархисты решат, что со мной делать.  Может  быть,
они уже совсем скоро придут к единому мнению. Не так уж трудно  будет  потом
доказать, что я каким-то образом вывалился за борт.
   Барри приносил мне поесть. Револьвер снова находился в его владении. Этот
человек обладал  настолько  извращенными  взглядами,  что  казался  искренне
опечаленным тем обстоятельством, что  я  оказался  "предателем".  Во  всяком
случае, он выказывал мне участие вместо  гнева.  Мне  все  еще  тяжело  было
видеть в Бар-; ри и Корженевском негодяев, и как-то раз я спросил Барри,  не
используют ли анархисты У ну Перссон, дочь капитана, в  качестве  заложницы,
чтобы сделать того послушным. Над этим  Барри  посмеялся  и  только  покачал
головой.
   - Нет, мой мальчик, она - дочь своего отца, вот и все.
   Но она, несомненно, была тем связующим звеном,  которое  соединяло  планы
бегства Дутчке из Великобритании со "Скитальцем".
   То, что моральные ценности капитана были с изъяном, доказывал  мне  также
тот факт, что он позволял своей дочери делить каюту с мужчиной, который явно
не являлся ее супругом. (Где вообще мог находиться мистер Перссон, спрашивал
я себя. Наверняка еще один анархист, которого уже схватили.) У меня не  было
серьезных шансов остаться в живых.  Но  оставалась  одна  надежда.  Джонсон,
радист. Он наверняка не был в курсе  насчет  графа  Дутчке.  А  если  радист
служит на борту "Скитальца" не по политическим убеждениям, следовательно, он
может и не быть таким отъявленным социалистом, как  остальные.  Возможно,  я
сумею каким-то образом подкупить Джонсона. Или предложу ему  свою  помощь  в
том случае, если она ему понадобится, после того как он поможет мне. Но  как
же мне с ним связаться? И если мне это удастся, то  не  попадет  ли  он  под
подозрение? Вдруг его больше не допустят к рации, чтобы он не смог  передать
в британский аэропарк соответствующее сообщение?
   Я уставился в крошечный иллюминатор  моей  каюты.  Когда  мы  садились  в
Лахоре, Дутчке держал меня под  прицелом,  чтобы  я  не  мог  закричать  или
выбросить из окна записку. Миля за милей видел я вокруг  только  пробегающие
облака. И не  слышал  ничего,  кроме  постоянного  гудения  тяжелых  моторов
"Скитальца", которые, казалось, неустанно несут меня к моему финалу.
   В Калькутте Дутчке снова вошел  в  мою  каюту  и  направил  мне  в  грудь
пистолет. Я глянул наружу, увидел солнечный свет  и  вдали  город  -  город,
который я знал и любил в мое время и который теперь был мне чужим. Как могут
эти анархисты утверждать, будто британское владычество - это плохо, если оно
столько дало Индии, сделало ее такой современной?  Этот  вопрос  я  и  задал
Дутчке. В ответ он рассмеялся:
   - Вам известно, сколько стоит в Англии пара сапог?
   - Примерно десять шиллингов, - ответил я.
   - А здесь?
   - Еще меньше, вероятно.
   - В Калькутте около тридцати шиллингов - если вы индиец. И примерно  пять
для  европейца.  Вы  знаете,   европейцы   держат   под   контролем   легкую
промышленность.  И  в  то  время,  как  белые  могут  приобрести   обувь   у
предпринимателя, индийцу нужно  обращаться  в  магазин.  Розничные  торговцы
устанавливают цену в тридцать  шиллингов.  Столько  зарабатывает  индиец  за
целый месяц. Продукты в Дели дороже,  чем  в  Манчестере,  однако  индийский
рабочий получает только четверть того, что выплачивают английскому рабочему.
Почему так происходит, вы знаете?
   - Нет.
   Все эти рассуждения показались мне простым нагромождением лжи.
   - Потому что цены и зарплаты в Англии искусственно поддерживают на  одном
уровне за счет  колоний.  Торговая  конвенция  выгодна  Великобритании.  Она
устанавливает  закупочные  цены,  распоряжается  продуктами.  Поэтому   цена
остается стабильной, независимо от колебаний, происходящих на рынке.  Индиец
голодает, чтобы британец мог пировать. И это  относится  ко  всем  колониям,
владениям и протекторатам, как их ни назови.
   - Но  есть  ведь  больницы,  программы  общественного  вспомоществования,
благотворительность, пособия по безработице, - возразил я. - Индийцы все  же
не умирают с голоду.
   - Это так. Им помогают не умереть. Было бы  глупо  дать  вымереть  вполне
пригодной рабочей силе, потому что  никогда  заранее  не  знаешь,  что  тебе
потребуется в следующий момент. Рабы - это богатство, разве не так?
   Я старался не реагировать на подобную пропаганду. С одной стороны,  я  не
был убежден в том, что экономические теории Дутчке верны;  с  другой  я  был
уверен, что он смотрит на все сквозь искажающее стекло своего мировоззрения.
   - Я только знаю, что средний индиец живет сегодня  лучше,  чем  в  начале
века, - сказал я. - И лучше многих англичан того же времени.
   - Вы видели только города. А вы знаете, что индийцы  могут  появляться  в
городах только в том случае, если у них имеется  специальное  разрешение  от
государственных властей? Они обязаны носить при себе нечто вроде постоянного
пропуска, из которого следует, что такой-то  имеет  в  городе  работу.  Если
работы не имеется, человека высылают назад, в деревню. А там почти нет школ,
больниц и  прочих  "преимуществ"  британского  владычества.  Те,  что  есть,
отстоят друг от друга на очень большие расстояния. Та же система  существует
и в Африке, и на Дальнем Востоке. Она развивалась не один год и теперь стала
применяться даже в некоторых  европейских  колониях  -  в  занятой  русскими
Польше, в занятой немцами Богемии.
   - Эта система мне знакома, - ответил я. - Она вовсе не бесчеловечна.  Она
- просто средство контролировать наплыв рабочей силы. Она позволяет  следить
за тем, чтобы города снова не превратились в трущобы, как это было когда-то.
И каждому она приносит свою выгоду.
   - Это рабовладельческая система,  -  заявил  аристократ-анархист.  -  Она
несправедлива.  Она  приводит  к   росту   освободительного   движения.   Вы
поддерживаете тиранов, друг мой, если защищаете эту систему.
   Я улыбнулся и покачал головой.
   - Спросите индийца на улице, что он об этом думает. Я совершенно  уверен,
он скажет вам, как он доволен.
   -  Потому  что  не  знает  лучшего.  Вот  заговор  колониалистов  -  дать
угнетенному совсем немного информации. Достаточно, чтобы запутать его  мысли
и заставить глотать не жуя вашу пропаганду, но не более.  Довольно  странное
дело, расходы на образование остаются на прежнем уровне, в то время  как  на
другие мероприятия по "увеличению  благосостояния"  выдается  все  больше  и
больше ассигнований.  Так  и  ломают  хребет  тем,  над  кем  властвуют.  Вы
самодовольно вещаете о свободном предпринимателе, о человеке, прочно стоящем
на собственных ногах, который может добиться "улучшений"  своими  силами.  А
потом приходите в ужас, когда колонизированные народы  возмущаются  системой
"регулирования притока рабочей силы"!
   - Я мог бы напомнить вам о том, что мир по  сравнению  с  тем,  что  было
семьдесят лет назад,  обладает  стабильностью.  Тогда  о  подобном  даже  не
мечтали. Не ведется больше войн. Почти вся планета пережила столетний период
мира. Надеюсь, это - не преступление?
   - Преступление. Потому что ваша стабильность  куплена  за  счет  попрания
достоинства других. Вы уничтожили не тела, а  умы.  Вот,  по  моему  мнению,
самое худшее из преступлений.
   - Хватит об этом! - вскричал я в нетерпении. - Вы наскучили мне, граф фон
Дутчке. Довольствуйтесь тем, что  сорвали  мои  планы.  Я  не  желаю  больше
слушать! Я считаю  себя  порядочным  человеком  -  гуманным  человеком,  да,
либеральным человеком. Но личности вроде вас пробуждают  во  мне  желание..,
лучше не говорить.
   Я попытался взять себя в руки.
   - Глядите! - засмеялся Дутчке. - Я - голос вашей совести. Которую  вы  не
желаете слушать. И  вы  так  твердо  решились  не  слушать  ее,  что  готовы
уничтожить каждого, кто вынуждает вас преклонить к ней слух! Вы  -  типичный
представитель того "порядочного",  "гуманного"  и  "либерального"  общества,
которое поработило две трети населения Земли, - он помахал своим пистолетом.
-  Забавно,  власти  полагают,  что  вольнодумец  хочет  навязать  им   свои
собственные взгляды, в то время как он всего лишь взывает к лучшим  сторонам
натуры власть имущих. Но,  вероятно,  авторитарные  личности  умеют  мыслить
только в своих категориях.
   - Вам не запутать меня в аргументах. Предоставьте мне, по  крайней  мере,
право провести в покое мои последние часы!
   - Как вам угодно.
   Пока мы не отошли от причальной мачты, он почти ничего не говорил. Только
пробормотал что-то о "человеческом достоинстве, которое под конец обернулось
обычным высокомерием захватчиков". Но я не собирался больше прислушиваться к
его фантазиям. Он и сам был заносчив, если верил, что ему удастся соблазнить
английского офицера своими революционными бреднями.

***

   Во время следующего этапа нашего  путешествия  я  предпринимал  отчаянные
попытки вступить  в  конт