али, что в нас попал снаряд, но  корабль
продолжал  двигаться  в  воздухе и ни  на  дюйм  не  потерял
высоты. Если уж говорить точно, мы даже немного выиграли.
      Мы  недоумевали, что произошло, когда  капитан  Леонов
выскочил из своей каюты и поглядел наверх. Казалось, он один
понимал, что случилось.
     - Об этом я не подумал, - сказал он. - Они лучше, чем я
подозревал.
     - Что же случилось, сэр? - спросил я.
      -  Старая тактика, мистер Бастэйбл. Все это время  они
следовали  за  нами,  маневрируя  только  для  того,   чтобы
оставаться рядом с нами. И точно так же дрейфовали, как мы.
     - Но что же произошло, сэр?
     - Захват, мистер Бастэйбл. Они сидят на нас. Их гондола
на нашей камере. Как огромный проклятый паразит.
     - Мы в ловушке? Он скорчил гримасу.
     - Я думаю, это скорее нечто вроде изнасилования, мистер
Бастэйбл.
     Он потряс головой, провел пальцами по губам.
      - Это моя вина. Это был единственный вариант, которого
я  не  предусмотрел. Если они заберутся в наши инспекционные
люки...  - он отдал несколько приказов по-русски. Из  нашего
крошечного  арсенала  были извлечены ружья  и  пистолеты,  и
каждый сжимал теперь в руке оружие.
     - Все к люкам! - крикнул Пильняк. - Отразим абордаж!
      Я никогда еще не слышал, чтобы это слово употребляли в
реальной жизни.
      Теперь над нами взвыли моторы вражеского корабля - нас
потащили вперед.
      -  Все  машины  полный назад! - приказал  капитан.  Он
повернулся к нам. - Это может разорвать нас и их. Но  боюсь,
другого выбора у нас нет.
      Корабль  задрожал,  как будто страдал  от  чудовищного
приступа желудочных колик.
      Мы  побежали по качающимся трапам к люкам, внимательно
прислушиваясь  к  звукам, доносившимся из камеры.  Их  могли
производить  только  люди, которые медленно  спускались  нам
навстречу.  Стрелять  внутри  инспекционных  ходов  означало
потерять  сжатый  газ  и задохнуться в  его  облаках.  Менее
половины наших монтеров были вооружены противогазами, потому
что  "Вассарион Белинский" никогда не предполагал,  что  ему
придется быть взятым на абордаж.
      -  Придется  стрелять,  если они  появятся,  -  сказал
Пильняк. - Может быть, это наш единственный шанс.
     Я сжимал револьвер, пять или четыре вооруженных ружьями
механиков  стояли  в  узком проходе  прямо  позади  меня,  а
корабль трясся и вздыхал в усилии вырваться из захвата.
      -  Они идут на тот же риск, что и мы, их корабль может
разрушиться точно так же, как наш, - сказал я.
      Пильняк  снова  улыбнулся мне -  как  умеют  улыбаться
только русские.
      -  Вот  именно,  -  сказал  он.  Крышки  люков  начали
подниматься. Мы приготовили оружие.

                           Глава 5

                 Социализм? Анархизм? "изм"?

      В  хмуром  лунном  свете, пробивавшемся  сверху  через
открытые   люки,   невозможно   было   разглядеть    фигуру,
спустившуюся вниз первой. Пильняк по-русски приказал сложить
оружие,  поскольку мы немедленно откроем огонь. Но затем  мы
заметили  болтающийся на палке кусок простыни.  Белый  флаг.
Они хотели вести с нами переговоры.
      Пильняк  растерялся. Он сказал захватчикам, чтобы  они
стояли на месте, пока он не получит новых указаний. Один  из
механиков помчался по коридору назад, к рулевой палубе.
      Люди  в люках откровенно веселились и отпустили  пару-
другую  шуточек,  которых я не понял,  а  Пильняк,  как  мне
показалось,  нарочно пропустил мимо ушей. Для  меня,  однако
же,  не  было сомнений в том, что ни один из захватчиков  не
хочет  сражаться. Слишком немногие уцелели бы  после  такого
боя.
      Полагаю,  капитану Леонову это тоже было ясно,  потому
что  он  вернулся вместе с механиком. Пильняк объяснил  ему,
что происходит. Он повернулся к человеку с белым флагом:
      -  Вы  знаете,  что ситуация для нас  обоих  сложилась
неразрешимая. Кто ваш предводитель?
       Коренастый   невысокий  человек  подался   вперед   и
иронически отсалютовал капитану Леонову.
     - Пусть буду я, - заявил он.
     - Вы их предводитель?
     - У нас нет предводителей.
     - Следовательно, вы будете говорить от их имени.
     - Полагаю.
     - Я капитан Леонов, командир этого корабля.
.  -  Я  Нестор Махно, борец за дело великой анархии. Я  был
поражен.  Прежде,  чем я успел взять себя  в  руки,  у  меня
вырвалось:
     - Махно!
      Тот самый человек, с которым я сидел в японском плену!
Никогда бы не подумал, что мне доведется вновь увидеть  его.
Я  не  имел ни малейшего представления о том, что  он  имеет
какое-то отношение к воздушным кораблям.
     Он узнал меня и улыбнулся:
      -  Добрый  вечер,  мистер Бастэйбл. Похоже,  вы  снова
угодили в плен.
      -  Да  и  вы  не без того, - заметил я. Он  улыбнулся.
Ироническая,  почти ласковая улыбка. Он был  одет  в  богато
разукрашенную старую казачью шинель с множеством  зеленых  и
золотых  нашивок, крестьянскую рубаху с поясом,  шаровары  и
"ka.*(% сапоги. Астраханская шляпа набекрень кокетничала  на
его  голове.  Он  выглядел точно как картинка романтического
казака  из  книжки, и у меня сложилось впечатление,  что  он
сознательно  культивирует этот образ. На боку у него  висела
настоящая  казачья  сабля,  а  рукой  он  играл  с  рукоятью
автоматического  пистолета,  заткнутого  за  шитый  серебром
пояс.
      -  Предполагаю,  вы служите бунтовщику  Джугашвили,  -
сказал  наш  капитан.  - Вы пытаетесь  сейчас  вести  мирные
переговоры?
     - Я отказываюсь говорить о мире, - заявил Махно. - Дело
безнадежное. Говорят о мире и в то же время каждый  пытается
застрелить другого или упрятать его в тюрьму. Кроме того,  я
не служу никому, кроме тех людей, кто меня избрал. Но в этой
войне  мы  решили  встать  на  сторону  Джугашвили.  Мы   не
поддерживаем  его идеологию, но защищаем Дух Восстания,  Дух
Истинного   Казачества.  Мы  -  анархисты.  Мы  отказываемся
признавать правительства или деспотов - любого пошиба.
      -  Неужели  вы станете отрицать, что Стальной  Царь  -
настоящий деспот? - спросил я.
     Махно ответил па мой вопрос коротким кивком.
     - Абсолютный. Наш девиз: "Ни раб, ни господин!" Вот так-
то, мистер Бастэйбл.
     - Только хаос, - насмешливо бросил Пильняк.
     - Анархия означает "никакого правительства", а вовсе не
"неразбериха", - отреагировал Махно на замечание Пильняка. -
И  она  не имеет ничего общего с так называемым "социализмом
образца  Джугашвили". Мы поддерживаем не его, как я вам  уже
сказал. Мы поддерживаем Дух Восстания.
     Капитану Леонову вся эта информация показалась в высшей
степени невнятной.
     - Как же нам тогда вести переговоры? Чего вы хотите?
     Махно сказал:
     - Вы наши пленники. Мы не хотим кровопролития. Мы лучше
захватили бы ваш корабль. Капитан Леонов помрачнел:
     - Я не отдам вам судно.
      -  Выбор  у  вас невелик, - сказал Махно и выглянул  в
иллюминатор.
      Мы  все  последовали  за ним.  На  подвижных  стальных
тросах,  свисавших  с  черного  корабля,  вооруженные   люди
подбирались к нашим машинным отделениям.
      - Через несколько минут ваши машины будут остановлены,
капитан.
      Он  еще говорил, когда наши моторы замолчали. Один  за
другим  стихали  они.  Снаружи  сквозь  вой  ледяного  ветра
доносились ликующие вопли.
     Капитан сунул руки в карманы.
       -   Что   теперь?   -  спросил  он   с   убийственным
хладнокровием.
      -  Вы  же  видите,  что полностью находитесь  в  нашей
власти.
     - Я вижу, что вы пират с большим опытом.
      - Не зарывайтесь, капитан! Это не пиратство. Мы с вами
вели бой. И этот бой выиграл я.
      -  Вы бандит и захватили корабль, который представляет
правительство  Союза  Славянских  Республик.  Что   является
пиратством    чистой    воды.    Пиратством,    мятежом    и
предательством.  Мы  действительно  находимся  в   состоянии
войны,  капитан  Махно.  Предполагаю,  если  у  вас  еще  не
окончательно отшибло память, вы сможете припомнить, кто  наш
враг. Это Япония.
     - Война между двумя авторитарными системами, а не война
между  народами, - упрямо возразил Махно. -  Что  же  вы  за
социалист, в таком случае, капитан?
     Леонов уставился на него мрачно.
       -  Я  вообще  не  социалист.  Я  лояльный  российский
подданный.
      -  Ну,  а  я  -  не лояльный российский  подданный.  Я
анархист   и,   поскольку  вас,  кажется,   интересует   мое
происхождение,  -  украинец.  Мы  против  всех  и  всяческих
правительств  и  особенно - против  петербургского.  Во  имя
народа, капитан Леонов, мы требуем от вас передать нам  этот
корабль.
      Леонов  попал в затруднительную ситуацию. Он не  хотел
бессмысленно жертвовать жизнью своего экипажа, но и с чистой
совестью сложить с себя командование тоже не мог.
     - Могу предположить, что вы демократ? - заметил Махно.
     - Разумеется!
      -  Тогда  предоставьте решать своим  людям,  -  просто
предложил анархист. - Чего они хотят: жить или умереть?
      -  Ладно,  -  отозвался Леонов. - Я спрошу  их,  -  он
повернулся к нам:
     - Господа!
      -  Мы  будем сражаться, - заявил Пильняк. -  Если  они
победят, то пусть соскребают нашу кровь с палубы. Ни один из
нас не возразил. Махно, казалось, не ожидал ничего иного.
      -  Я  даю вам возможность обдумать ситуацию, -  сказал
анархист  и  забрался наверх в люк. - Вы  больше  не  можете
летать. Мы доставим вас на нашу главную квартиру. Если  кто-
нибудь из вас решит примкнуть к нашему делу, мы примем его с
радостью, как брата.
      Капитан  Леонов  не  отдал нам  приказа  стрелять.  Мы
смотрели,  как  анархисты уходят, закрывая  за  собой  люки.
Только  теперь мне стало ясно, что мы попались  на  обходной
маневр.  Во  время  переговоров мы не следили  за  тем,  что
происходит  снаружи  корабля.  Я  думаю,  Леонов  тоже   это
заметил.  Когда мы возвращались в рулевую рубку, было  очень
хорошо  видно,  что,  в этот момент капитан  был  далеко  не
лучшего мнения о себе. Как воздушный тактик он не имел  себе
равных.  Но  в дипломатии он действовал куда менее  успешно.
Похоже,  Махно выиграл эту шахматную партию, не  потеряв  ни
одной жизни ни с одной стороны (потом я узнал, что это  было
в его обыкновении).
      Мы  беспомощно смотрели, как навстречу нам  проплывают
звезды и облака, в то время как корабль анархистов тащил нас
на свою базу.
     В рулевой рубке капитан Леонов сделал попытку связаться
с Харьковом, попытался получить инструкции и обрисовать наше
/.+.&%-(%. Наконец радист отодвинул рацию.
      -  Они вырвали антенну, ваше высокоблагородие.  Мы  не
можем  ни передавать, ни принимать сообщения. Леонов кивнул.
Он поглядел на Пильняка и меня:
     - Итак, господа, ваши предложения?
      -  Мы полностью во власти Махно, - сказал я. - Если мы
не  ворвемся  на его корабль через те же люки,  нам  его  не
остановить.
      Леонов  наклонил  голову, как бы размышляя.  Когда  он
снова взглянул на нас, он уже полностью взял себя в руки.
      -  Я  думаю, мы могли бы немного вздремнуть, - заметил
он.  - Я сожалею, что не мог предусмотреть эту специфическую
проблему,  господа,  и  что у нас  нет  приказов  на  случай
подобной ситуации. Думаю, лучше мне заявить здесь и  сейчас,
что я складываю с себя полномочия.
      Его  речь  показалась мне весьма  своеобразной,  почти
экзотической.  Но  вместе с тем я стал куда  лучше  понимать
русскую  душу, чем еще несколько месяцев назад. Несмотря  ни
на что, я поражался выдержке Леонова. Это был человек чести,
который  считал, что не выполнил своего долга.  Он  дал  нам
полную  свободу действовать так, как каждый из  нас  считает
приемлемым лично для себя.
      Не  менее сильное впечатление произвел на меня  диалог
между  Махно  и Леоновым. Хотя они и были противниками,  оба
обладали одним и тем же чувством долга, который побуждал  их
действовать. И поскольку Леонов утратил в собственных глазах
компетентность,  он  не считал больше  возможным  определять
курс для остальных. У меня было впечатление, что и Махно  и,
вероятно, множество других казачьих атаманов обладают  точно
таким   же   чувством  долга.  В  противоположность   многим
политическим   или  военным  вождям,  они  не  предпринимают
никаких попыток оправдать свои ошибки и не хватаются мертвой
хваткой  за  свои  посты. Для них власть  означает  огромную
ответственность и дается только на время.  Я  понял,  как  я
думаю,  одну  или  две основополагающие  вещи  из  важнейших
вопросов  русской  политики. Нечто, не  поддающееся  точному
описанию    обычными   словами.   Эти   вопросы    оказались
одновременно  проще  и  сложнее, чем я предполагал.  Пильняк
отдал честь:
      -  Благодарю, ваше высокоблагородие. Мне не оставалось
ничего  другого,  как последовать примеру  Пильняка.  Леонов
ответил  нам  салютом и затем медленно  возвратился  в  свою
каюту.
     Неожиданно одна мысль пришла мне на ум:
      -  Боже  милосердный,  Пильняк,  а  он  не  собирается
застрелиться?
     Пильняк поглядел вслед удаляющемуся капитану:
      - Не думаю, мистер Бастэйбл. Это было бы трусостью. Он
снова возьмет на себя командование, если мы его попросим  об
этом.  А  пока он отпускает нас, чтобы мы могли сделать  то,
что   позволило  бы  нам  сохранить  наши  жизни,  оставаясь
отдельными личностями, а не экипажем. В известной степени мы
простодушный   народ,  мистер  Бастэйбл.  Как   индейцы.   В
определенном   смысле.  Когда  наши  военные  вожди   терпят
/.`  &%-(%,  они тотчас же отступают, покуда  мы  не  начнем
вынуждать   их   возвратиться   к   делам.   Это    воистину
демократический социализм.
      -  Я не политик, - сказал я ему. - Я вообще ничего  не
понимаю  в различии между одним "измом" и другим. Я  простой
солдат, о чем часто говорил.
      Вместе с Пильняком я вернулся в нашу маленькую  каюту,
где  в  ряд  стояли две койки. Мы заснули беспокойным  сном,
сняв лишь брюки и пиджаки. Когда рассвело, мы снова были  на
ногах  и  пили  кофе  в  офицерской кают-компании.  Капитана
Леонова не было.
     Через несколько минут он подошел к нашему столу.
      -  Вас, вероятно, заинтересует, - сказал он, - что  мы
приближаемся к бандитскому лагерю.
      Мы  все  бросились из кают-компании  к  иллюминаторам.
Корабль почти волочился по земле. Швартовы свисали с камеры.
Затем мы увидели толпу всадников - казаки галопом неслись  к
швартовам.  С  каждой  стороны по  шесть  хватали  они  один
швартов за другим.
      Ликуя,  тащили  казаки  наш корабль  к  своей  главной
квартире,  в  то  время  как  черный  боевой  крейсер  Махно
выпустил газ из камер и покачался в нескольких метрах, чтобы
затем  полететь рядом с нами. Мы видели, как анархисты машут
нам из гондолы. Я поймал себя на желании махнуть им в ответ.
Достижения Махно были невероятны. Он был очень умный человек
и совершенно явно не был пустым бахвалом. Я мог не разделять
его  политических  взглядов и все  же  быть  очень  высокого
мнения о его уме.
      Медленно и бесславно был стащен наш корабль  на  землю
ликующими  казаками.  Это были не  те  люди,  что  атаковали
Екатеринослав, не имелось ни малейших сомнений  в  том,  что
они  знали, какую роль мы сыграли во время казачьего штурма.
Теперь я мог рассмотреть их получше. Большей частью это были
низкорослые  люди  с  густыми бородами, облаченные  в  самое
разнообразное, причудливое, часто рваное одеяние. Все были с
головы   до  ног  обвешаны  ружьями  и  патронными  лентами,
кинжалами и саблями, все были великолепными наездниками. Вся
эта  публика была объявлена вне закона, но их ни в коей мере
нельзя было считать всего лишь бандитами.
      Вскоре  наше  брюхо  заскрежетало  по  земле.  Корабль
привязали  к  деревянной  мачте,  которая  торчала  на  краю
маленького,  захваченного  бунтовщиками  поселка  -  вернее,
жалкой деревеньки, состоявшей из одной улицы.
      Мы  смотрели вниз, на казаков, которые скалили зубы  и
отчаянно   жестикулировали.  Они  были  настолько  счастливы
захватом      корабля,     принадлежавшего      центральному
правительству, что, казалось, не испытывали  злобы  лично  к
нам. Я сказал об этом Пильняку.
      -  Я  того  же  мнения, - ответил он.  -  Они  нас  не
ненавидят.  Но это последнее, что удержит казака от  желания
зарубить вас, если ему это придет в голову.
     Я понял, что мы находимся куда в большей опасности, чем
я  первоначально  предполагал. Казаки не признавали  никаких
конвенций  о  статусе военнопленных,  и  доживем  ли  мы  до
a+%$cni%#. рассвета - вопрос весьма спорный.
      Капитан  Леонов  оставался в  своей  каюте.  Когда  мы
выглянули  к тем, кто взял нас в плен, напряжение в  гондоле
заметно  возросло. Мы слышали, как снаружи  люди  скребут  о
камеру,  смеются  и  обмениваются остротами  с  казаками  на
земле.
      Наконец  Пильняк  взглянул сперва на  меня,  затем  на
других офицеров и сказал:
     - Спустимся, как вы считаете?
     Все согласились.
      Пильняк  отдал приказ спустить трап, и  когда  боковая
стена гондолы поднялась, мы рядами один за другим спустились
к казакам на землю.
      Мы  ждали  чего  угодно, только  не  ликующего  вопля,
который грянул нам навстречу. Казаки первыми признают в  вас
мужество,  стоит  лишь  проявить  его,  а  мы  это  сделали.
Возможно, Пильняк знал об этом.
     Только капитан Леонов отказывался покидать корабль.
      Пильняк и я находились в первом ряду. Когда мы сошли с
трапа, он подошел к ближайшему казаку и отдал честь.
     - Добровольческого воздушного флота лейтенант Пильняк.
      Казак сказал что-то на своем диалекте, до которого мои
познания в русском языке еще не доросли. Он сдвинул шапку на
затылок,  отвечая  на  приветствие. Затем  повернул  лошадь,
чтобы  проложить  для пас дорогу в толпе,  и  махнул  нам  в
сторону деревни.
      Мы  решили не слишком переживать по поводу  того,  что
стукнет в голову казакам, и колонной по двое направились  на
главную   квартиру  бунтовщиков.  Пильняк  улыбался,   когда
говорил, и я отвечал на его улыбку.
      -  Выше голову, старина. Это, кажется, то самое, когда
бритты поднимают флаги?
      -  Толком  не  знаю, - ответил я. - Это  было  слишком
давно.
      Казаки,  одни  конные, другие пешие,  густо  толпились
вокруг  нас.  Они  были довольно грязны и многие  откровенно
пьяны.  Никогда  в  жизни  мне не доводилось  обонять  такое
количество  перегара. Некоторые из них, как мне  показалось,
недавно   приняли   водочные   ванны.   Они   осыпали    нас
оскорблениями.  Мы  были возле первого дома  деревни,  когда
толпа стала такой плотной, что мы не могли двигаться дальше.
      В  этот  миг в хвосте колонны один из наших  механиков
ударил  казака,  и  оба  сцепились в  драке.  Наш  тщательно
соблюдаемый строй начал разваливаться.
      Вероятно, нас разорвали бы на куски, если бы справа от
нас  пулеметная  тачанка,  влекомая  лошадью,  не  разделила
толпу.  Один человек управлялся с маленькой тележкой, другой
стрелял   в  воздух  из  револьвера  и  приказывал   казакам
расступиться. С револьвером был Нестор Махно.
      -  Назад,  злыдни! - кричал он своим людям.  -  Мы  не
испытываем  ненависти  к  тем,  кто  заблуждался  и   служил
государству. Мы ненавидим лишь само государство.
     Он улыбнулся мне со своей тележки:
     - Привет, капитан Бастэйбл. Решили влиться в наши ряды?
     Я не стал возражать.
      -  Мы  идем к вашему лагерю, - сказал я. - Мы признаем
себя вашими пленниками.
     - Где торчит ваш командир?
     - В своей каюте.
      -  Дуется на меня, небось, - Махно закричал казакам на
диалекте,  ряды  вооруженных, буйных и  пьяных  людей  снова
стали  разделяться, и для нас опять открылся проход. Тачанка
Махно  приблизилась  к большому зданию  школы,  над  которым
развевался  флаг  мятежа: желтый крест на красном  фоне.  Он
сделал  знак мне и Пильняку присоединяться к нему  и  сказал
остальным наши