бежали  в  ночь  и  оставили
только одного человека охранять нас. Мы слышали крики, затем
выстрелы; чудовищный вопль поднялся, стих и снова поднялся.
      - Кули! - Ольмейер прижался к окну. Мы все последовали
за  ним.  Часовой не пытался остановить нас. Он стоял  возле
двери и тоже удивленно смотрел наружу.
      В  красном  отблеске  огня  были  видны  лишь  силуэты
малайцев  и китайцев, которые пытались штурмовать  воздушный
корабль,  защищаемый рядами вымуштрованных японских  солдат.
Кули  были  плохо вооружены, хотя некоторые  имели  ружья  и
/(ab.+%bk.  По  большей  части у них  были  только  паранги,
длинные  копья и молотки. Паника, ярость и ненависть звучали
в  выстрелах. Ни одна пуля не пролетела мимо цели. Поденщики
падали  и  падали, пока тела мертвых и раненых не  заградили
путь тем, кто был еще жив.
      Нападение  имело какую-то, пусть довольно примитивную,
но   все   же  организованность,  потому  что  теперь   кули
отступали.  Мятежниками руководила  тощая  фигура  в  рваном
европейском костюме, вооруженная пистолетом.
      Я узнал его, когда он с остальными кули уже исчезал  в
темноте. Как Демпси удалось выйти из отеля? Он был в ужасном
состоянии, когда я видел его в последний раз. Для  меня  это
все  оставалось загадкой. Но это был он. Это он метался  как
безумный  в  попытках  помочь  своим  кули  в  их  отчаянном
нападении.
      Теперь  они  устремились на  штурм  двумя  потоками  и
попытались проникнуть сквозь обстрел. На этот раз были убиты
два или три солдата. Японцы организованно отступали назад  и
остановились перед кораблем.
     Гревс прошептал мне:
      - Вот шанс выбраться отсюда. Свалить часового и быстро
в буш. Как вы? Я поразмыслил.
      - Между японцами и кули? У нас нет шансов, - сказал я.
- Кроме того, у нас нет продуктов.
     - Вы просто лишены мужества, Бастэйбл.
      - Вероятно. Но зато у меня в избытке опыта, - возразил
я  ему.  -  Может  быть,  дело  дойдет  до  простого  обмена
военнопленными.  Мы  все  можем  через  неделю  оказаться  в
Англии.
     - А если нет?
      -  По  моему  мнению, сейчас нам  лучше  оставаться  с
японцами. Если уж бежать, то где-нибудь поближе к российской
территории.
     Гревс был не согласен:
     - Вы не импульсивный парень, а? Бастэйбл!
     - Вероятно, нет.
     Я слишком много пережил разрушений и войн в трех мирах,
чтобы предаваться подобным романтическим планам, возникающим
вдруг,  в  горячке.  Я  предпочитал  выжидать.  Гревс  может
думать,  что хочет. Я только заметил, что без моего согласия
он не стал предпринимать попыток вырваться из отеля.
      Стрельба  продолжалась, но уже не такая  ожесточенная.
Внизу  в  городе  пожары  пылали  все  ярче.  Отблески  огня
отражались  на  белой  гондоле японского  корабля,  медленно
покачивающегося на мачте.
     Демпси, должно быть, проглотил все свои стимуляторы. То
и  дело  видел  я  его, то с пистолетом, то с  парангом.  Он
мелькал между деревьями и кустами, растущими на аэропарке. Я
не  мог  себе  представить, каковы были  в  действительности
темные, быть может, - сентиментальные причины связать себя с
кули.  Возможно, он надеялся с их помощью разбить японцев  и
спасти  европейцев,  но в этом я сомневался.  Даже  в  своих
лохмотьях  Демпси  сильно отличался от  тех  людей,  которых
сейчас  возглавлял.  Он был воспитан флотом,  и  сейчас  его
(-ab(-*bk предводителя вырвались на свободу.
     Японцы тоже вычленили его, и их огонь сконцентрировался
на  нем. Он искал их пуль. Мне показалось, что он хочет быть
убитым. Он говорил о самоубийстве и, вероятно, в его  глазах
то  был  отличный способ умереть. Тем не менее он  выказывал
мужество,  и  я  мог только дивиться тому, как  он  вел  бой
против японцев.
      Его  глаза  блестели.  На губах  застыла  странноватая
улыбка.  И на мгновение меня пронзило непреодолимое  чувство
близости  с  ним.  Необъяснимого  родства,  товарищества   -
назовите как угодно. Он был точно другим олицетворением меня
самого - Бастэйбла тех ужасных дней, когда я еще не научился
жить дальше с грузом вины, печали и безнадежности.
      Демпси  побежал к воздушному кораблю,  все  оставшиеся
кули  последовали за ним. Молодой англичанин  повалил  двоих
солдат,  прежде  чем те успели что-либо сделать.  Он  ударил
парангом,  уклонился от штыка и пули. Затем  убил  еще  двух
японцев и едва не ворвался в гондолу, когда, задрав обе руки
кверху, точно кровожадный бог войны, рухнул на землю.
      Я  видел  его лежащим у трапа с раскинутыми  руками  и
ногами. Он вздрогнул еще раз или два. Я не знал, попала ли в
него пуля или закончилось действие стимулирующих препаратов.
Капитан с обнаженным мечом подбежал к телу у трапа, повернул
его и велел двум своим людям тащить его в корабль.
     Я слышал, как у солдата вырвалось имя:
     - Демпси!
     Откуда, во имя всего святого, им знать его? После того,
как   Демпси   пал,  кули  тотчас  же  рассеялись.   Капитан
возвратился  в  отель  и приказал остальным  подниматься  на
корабль. Я спросил его:
     - Что с тем белым? Его застрелили?
     Но капитан не пожелал отвечать. Гревс сказал:
      -  Видите  ли, капитан, вы могли бы, по меньшей  мере,
сказать нам, жив Демпси или мертв.
     Японец втяну л" в грудь воздух и неприятно посмотрел на
Гревса.
     - Как штатский, вы имеете определенные права. И капитан
Демпси  имеет определенные права. Но, тем не менее, я  вовсе
не  обязан отвечать на вопросы одних военнопленных о  судьбе
других военнопленных.
      -  Бесчеловечный черт. Это вопрос не права, а  простой
порядочности!
      Японский  капитан  взмахнул мечом и  отдал  приказ  на
родном языке. Солдаты принялись выводить нас.
     Когда мы шли, я услышал, как он говорит:
      - Не будь мы цивилизованным народом, ни один из вас не
был  бы  жив.  А  капитана Демпси мои люди разорвали  бы  на
куски.
      Японский  капитан казался погруженным  в  свои  мысли.
Может  быть,  ему не нравилось это задание.  Так  бывает  со
многими солдатами, когда война начинается по-настоящему.
      Я  спрашивал себя, какое преступление совершил Демпси?
За  что они так сильно его ненавидят? Я был почему-то  почти
уверен  в том, что он жизнью заплатит за содеянное. Я  очень
a.&  +%+,  что  он  не  нашел времени  рассказать  мне  свою
историю.
      Часом позже мы находились уже в воздухе. Роув Айленд и
его   население  остались  далеко  внизу.  Сквозь  маленький
иллюминатор  я  видел, как пламя ширится над поселком.  Даже
листва горела. Маленькие фигурки носились по пылающему  аду.
Можно  было  даже  слышать выстрелы - это  японские  солдаты
обороняли вновь захваченную территорию.
      Наша "квартира" была тесной, но вполне сносной. Демпси
среди нас не было. Большинство предполагало, что он погиб.
     Когда мы достигли нормальной высоты, забрезжил рассвет.
Большинство из нас молчали и дремали под ровный гул моторов.
Я  думал, все мы ломали себе голову над вопросом: что с нами
будет,  когда мы наконец окажемся в лагере для военнопленных
в  Рисири?  Если война затянется (а это я знал  из  прошлого
опыта), могут пройти годы, прежде чем мы выйдем на свободу.
      Я  предположил, что могу даже умереть  от  старческого
бессилия,  прежде  чем этот конфликт исчерпает  себя,  и  не
испытал при этом особо неприятных эмоций. Напротив. Я ощутил
почти  облегчение  при мысли о том, что  моя  судьба  теперь
совершенно выскользнула из моих рук.

                        КНИГА ВТОРАЯ

                   "НИ РАБ, НИ ГОСПОДИН!"

                           Глава 1

                      Лагерь на Рисири

      Лагерь  для  гражданских лиц был хорошо организован  и
чист.  Пища  была довольно простой, но ее было  вдосталь,  и
обращение  с  нами  грубым не назовешь.  Имелись  постоянный
наблюдатель  от Красного Креста и представитель швейцарского
правительства,    приглашенные    японцами    в     качестве
беспристрастных  свидетелей. В лагере  содержались  граждане
почти  всех  стран,  участвующих в войне,  а  тех,  кто  был
подданным  нейтральных государств (Голландия  не  относилась
более  к  их  числу), отправляли на родину так  быстро,  как
только удавалось, едва только устанавливали их происхождение
и  личность. Достопримечательностью лагеря было значительное
число  негодующих  поляков, богемцев и литовцев.  Официально
они  считались  гражданами России,  однако  во  всеуслышание
упорно отрицали это, именуя себя подданными Польши, Литвы  и
Богемии.  Но  поскольку поляки и чехи  все  же  сражались  в
российской армии, их заверения не имели ни малейшего веса.
      Это  причудливое  смешение языков просто  завораживало
меня,  и  свое заключение я пытался использовать  для  того,
чтобы как можно больше узнать о том мире, куда попал. В этом
будущем  не  существовало О'Бина, в  то  время  как  имелось
множество  изобретений, знакомых мне еще  из  того  варианта
грядущего,  где  я  встречался  с  генералом  О.   Т.   Шоу.
Создавалось   такое  впечатление,  что  воздушные   корабли,
подводные  лодки, электрические чудо-приборы, беспроволочный
b%+%#` d и тому подобное возникали в каждом времени, то  как
плод  творчества  гениального  одиночки,  то  как  результат
упорной работы большого числа ученых.
      В  этом альтернативном будущем Британская империя была
еще  грандиознее,  чем  в моем собственном.  Она  охватывала
значительную    часть    Южно-   и   Центральноамериканского
континента,  а также части территории, прежде известной  как
южные штаты США. Во время американской гражданской войны они
были     вновь    перезахвачены    англичанами,    поскольку
Великобритания оказывала значительную помощь конфедератам. С
победой  Конфедерации,  как я узнал,  этот  контакт  удалось
сохранить.  Южные  штаты были на сотню  лет  освобождены  от
господства  США. Это означало, что Конфедерация существовала
еще тридцать лет. Мне было любопытно, сохранялось ли там по-
прежнему  рабство. К своему изумлению я узнал,  что  там  не
только  давно уже нет никакого рабства - развитие в  Америке
сильной  прослойки  черного среднего  класса  приносит  всем
ощутимую  экономическую  выгоду'.  Теперь  там  царит   даже
большее равенство рас, чем это было в мое время! Север и  Юг
обрели  настоящую  независимость  друг  от  друга,  и   это,
казалось,   привносит  в  их  взаимоотношения  куда   больше
гармонии.   Хотя   Америка   не   обладала   такой    мощной
промышленностью  и  не  была  настолько  сильным  в  военном
отношении  государством,  она  извлекала  выгоду  из   мира,
последовавшего  за  периодом гражданской войны,  предоставив
обеим   сторонам   отдыхать   и  заниматься   взаимовыгодной
торговлей.
       Франция,  напротив,  не  была  больше  могущественной
державой. Она так и не оправилась от франко-прусской  войны.
Германия   завладела   большей  частью  бывшей   французской
империи,  и  сами  французы  не чувствовали  больше  никакой
ответственности  за  свои  бывшие  колонии.  Германия  стала
крупным  союзником Великобритании, хотя и без  обязательства
поддерживать ее в теперешнем конфликте. Она вошла  в  альянс
со   скандинавскими  странами.  Это  был  в  высшей  степени
могущественный   торговый  союз,  приносивший   всем   своим
участникам значительные преимущества.
      Австро-Венгрия продолжала разваливаться, романтическое
декадентское государство, которое по уши погрязло в  долгах.
Оно   давно   бы  скончалось,  если  бы  его  постоянно   не
подкармливали более богатые нации.
      Единственной  новой  великой державой  было  Османское
царство,  значительно  растолстевшее за  счет  территорий  в
Африке   и  на  Среднем  Востоке,  где  был  создан  сильный
исламский   союз.  Греция,  как  я  узнал,  можно   сказать,
полностью  прекратила  свое  существование.  Большинство  ее
жителей  обратилось в магометан и стало во  всех  отношениях
чистыми турками.
       Японская   империя  владычествовала  над  просторными
областями Китая, и ее постоянные покусывания границ  Русской
Империи  стали основной причиной современной войны. Узнал  я
также  и  о  том,  почему японцы атаковали  британские  цели
намного ожесточеннее, чем остальные. Они считали, что именно
британцы  начали эту войну бомбежкой Хиросимы. Невольно  мне
/.$c, +.al о моем участии (и моей вине) в подобном нападении
в те дни, когда я летал на борту флагмана генерала Шоу.
      Если  бы  я знал только один мир, то был бы убежден  в
том, что история все время повторяется. Но я не сомневался в
том, что природа человека образует корень истории и везде  я
буду открывать лишь поверхностное сходство, которое выражает
эту  природу. Человеческий идеализм, человеческое нетерпение
и человеческое отчаяние - вот что снова и снова вызывает эти
ужасные  войны. Людские грехи и добродетели. Их умножение  и
соединение в отдельных личностях создают то, что мы называем
"историей".  И  я  не  видел возможности каким-либо  образом
разорвать всеобщий бесконечный круг надежды и отчаяния.  Все
мы  были жертвами нашей фантазии. Это я постиг еще в  первое
свое  путешествие  по  "мультивселенной",  как  называла  ее
миссис Перссон. Как раз то самое, что делает нас человечными
и  что  проявляет лучшие наши качества, заставляет в  то  же
время  совершать и худшее, превращает подчас в диких зверей.
Это  единственное убеждение, к которому я  успел  прийти.  Я
даже  не  вполне уверен в том, что верю в это. Но я  все  же
примирился  с  человеческой  природой  (пусть  даже   не   с
человеческой  глупостью),  и это  позволяло  переносить  мне
собственные невзгоды.
      Ольмейер  вскоре оказался в своей стихии. Он  каким-то
образом  устроил  так, что ему поручили руководить  лагерной
столовой.  Он  вел  хозяйство с  размахом  шеф-повара  отеля
"Риц".
      Гревс  примкнул  к группе английских  и  австралийских
торговых моряков, которых взяли во время штурма Шанхая.  Они
коротали  дни,  обсуждая соревнования по регби  и  вспоминая
дом.  Они  щебетали,  как мальчишки на  школьной  переменке.
Вероятно, так им удавалось не слишком много думать  о  своем
истинном  положении,  но  я  был  в  состоянии  выносить  их
болтовню  не  более получаса. Слишком хорошо я знал,  что  с
известным восторгом присоединился бы к ним, будь все это  до
моего  первого  посещения  Теку Бенга.  Но  я  изменился,  и
перемены  были необратимы. Никогда больше мне не  стать  тем
наивным   молодым   армейским  офицером,  который   когда-то
возглавил  гималайскую экспедицию в поисках  бандитов  Шаран
Канта.  Я  чувствовал  себя чем-то  средним  между  Рип  ван
Винклем  и Летучим Голландцем с привкусом Вечного Жида.  Мне
казалось,  будто  я  прожил  уже столько  же,  сколько  само
человечество.
      Вскоре  после прибытия в лагерь я наткнулся на пеструю
кучу    гражданских   воздухоплавателей,   выбравшихся    из
разнообразнейшего дерьма всевозможных передряг. Одних  сбили
по  ошибке, других спасли японские патрули после  того,  как
они потерпели крушение. Они попросту заблудились во всеобщем
хаосе  и  случайно попали в руки японцев. Я узнал,  что  все
торговые  суда летали в сопровождении конвоя и  под  защитой
военных кораблей.
     Спустя неделю меня отловил Гарри Бирчиштон. Это был тип
с  узким  угловатым лицом, плоским лбом, плоскими скулами  и
красноватыми кругами под глазами, какие часто встречаются  у
неуравновешенных людей. Он прилип ко мне, когда я выходил из
Nльмейерова  сарая.  Я  представлял в  его  глазах,  как  он
выразился,  интеллектуала, как и он сам:  "Человек,  который
получил  воспитания немного больше, чем  весь  этот  сброд".
Поскольку  среди  военнопленных в одной только  нашей  части
лагеря находились духовные лица, академики, журналисты, то я
нашел  его  замечание не особенно деликатным.  На  нем  была
рубашка  цвета  хаки,  галстук в полоску,  серые  фланелевые
брюки  и  независимо от погодных условий неизменный твидовый
пиджак  с  кожаными заплатками на локтях. Это был  настоящий
мастер  вытягивать из вас нервы и наматывать их на  палочку.
Эдакий  Нервогрыз.  Чтобы  быть точным:  это  был  настоящий
Общелагерный Нервогрыз. Подобное сокровище имеется в  каждом
армейском   соединении,   в  каждой   корабельной   команде,
вероятно,  в каждой конторе или фабрике на свете. Бирчиштон,
однако,  должен  признать, значительно  превосходил  средний
уровень.
       Он  протащил  меня  по  лагерной  территории  в  угол
проволочного  заграждения.  К  одному  из  колышков,   между
которыми   была  натянута  колючая  проволока,   прислонился
угрюмый  низкорослый славянин в грязной крестьянской одежде.
Я прежде уже встречал его раз или два. Его звали Махно, и он
был  с  Украины.  По каким-то своим личным,  идеалистическим
причинам    он    отправился   в   Токио   во    имя    дела
интернационального братства. Я предполагал, что он  анархист
старой  кропоткинской  школы и, как большинство  анархистов,
предпочитает болтовню любому другому роду деятельности.  Это
был  довольно  симпатичный парень. После того,  как  ему  не
посчастливилось, он честно пытался обратить  весь  лагерь  в
свою веру. Бирчингтон представил нас друг другу.
      -  Вот  этот  парень не вполне хорошо изъясняется  по-
английски,  - сказал он. - Я через пень-колоду могу  связать
пару  слов  по-русски, но он все же не вполне меня понимает.
Мы говорили о деньгах.
     - Так вы хотите что-нибудь купить? - спросил я.
     - Нет, нет. Деньги. Международные финансы и все такое.
      -  Ага,  - я обменялся взглядами с украинцем,  который
саркастически поднял брови.
      -  Я социалист, - продолжал Бирчингтон. - И был им всю
жизнь.  Вы  могли  бы  спросить, что  мы  подразумеваем  под
понятием "социализм", и тем самым были бы правы, потому  что
различные   люди  придают  социализму  совершенно  различные
значения...
     В том же духе он разглагольствовал и дальше, пустившись
в  бесконечные,  почти  дословные  повторения  самого  себя.
Некоторые люди, кажется, никогда не смогут понять, до  какой
же  степени  подпали под эту дрянную привычку. Постепенно  я
приходил  к  убеждению,  что эти повторы  оказывают  на  них
эффект  успокаивающей колыбельной песни. Напротив, у других,
кто  пытается (или вынужден) им внимать, они вызывают  прямо
противоположную реакцию.
      Анархист Махно не давал себе даже труда слушать.  Было
очевидно,  что  он понимал почти все слова, но  инстинктивно
сторонился таких типов, как Бирчингтон.
     - А этот человек, - Бирчингтон ткнул нечистым пальцем в
ab.`.-c  Махно, - тоже претендует называться социалистом.  Я
еще  согласился бы с ним, если бы он признавал, что истинным
названием  для него было бы "анархо-социалист". То  есть  он
верит  в  братство  между людьми, в освобождение  всемирного
рабочего  класса и так далее. В конце концов, он  явился  из
так  называемой "социалистической" страны.  И  он  -  против
своего собственного правительства.
      -  Против русского правительства, - сказал Махно. -  Я
против   всякого   правительства.  Включая  так   называемую
Украинскую   Раду,   которая  является  только   марионеткой
центрального правительства в Петербурге.
      - Вот именно, - сказал Бирчингтон. - Стало быть, он  и
сам  социалист, и в то же время против социалистов.  Я  прав
или нет?
       -   Дума  Керенского  "социалистическая"  только   по
названию,   -  возразил  Махно  своим  гортанным  славянским
голосом. - Только по названию.
      -  Я держусь точно такого же мнения. Там нет настоящих
социалистов.  Там  только  тори  под  другим  наименованием,
верно?
     - Политики, - лаконично констатировал Махно.
      -  И  в этом вы заблуждаетесь, камрад. То, что они  не
являются настоящими социалистами, не означает, что настоящий
социалист не является хорошим политиком.
      Я  хотел  уже  удрать от этих дебатов,  но  Бирчингтон
крепко удержал меня за руку.
     - Останьтесь еще на минутку, старина. Я хотел бы, чтобы
в