то  потери
наши,  вероятно,  были еще большими, нежели  у  побежденных.
Осталась едва ли дюжина воздушных кораблей; что до подводных
лодок, то способных маневрировать нашлось бы не более  пяти,
а   от  остального  флота  уцелело  не  более  половины.  Из
оставшихся пятидесяти все имели повреждения; частью они были
разрушены  и  находились в плачевном состоянии. "Дингисвайо"
был,   быть  может,  в  лучшем  состоянии,  чем  большинство
родственных ему судов, хотя помпы его продолжали работать на
полную   мощность.  Единственные,  кто  почти   не   получил
повреждений,  были  те, кто под защитой  темноты  буксировал
огромную  плавучую  тушу таинственного монстра  подальше  от
опасности.  Над нами дрейфовал "Чака": генерал Гуд  смотрел,
как  мы  болтаемся  на волнах беспокойного  моря.  Удушливый
туман,  больше похожий на дождь, сыпался с неба и еще больше
ухудшал  и  без  того мрачное настроение,  охватившее  всех.
Гордые  черно-красные львиные стяги, под  которыми  мы  шли,
каким-то  образом здесь, в зимнем свете северной  Атлантики,
выглядели   куда  менее  великолепно,  чем   под   лучистыми
африканскими небесами. В толстых свитерах и тяжелых  пальто,
с   натянутыми  на  лица  шапками  стояли  мы  на  палубе  -
замерзшие,  измученные  и усталые, в самом  пессимистическом
настроении. "Чака" передал по рации благодарность,  но  даже
это  не  смогло поднять нашего настроения. Многие  африканцы
впервые узнали, что такое настоящие холода - те холода,  что
пробирают  до мозга, костей, морозят кровь в жилах,  холода,
которые не прогнать даже щедрыми порциями горячего грога.
      Я  стоял  на мостике и беседовал с капитаном Омбуто  о
новых  климатических условиях. Капитан  как  раз  с  большим
неудовольствием переваривал известие о том, что  температура
кажется  мне  для  этого времени года еще довольно  высокой,
когда  пришло  сообщение  с "Чаки", касавшееся  меня  лично.
Капитан  прочел  радиограмму, поднял брови  и  протянул  мне
листок.  Капитан  Омбуто, исключительно порядочный  человек,
никогда  не проявлял по отношению ко мне неприязни, как  это
частенько  позволяли  себе  его  офицеры.  Он  говорил   по-
английски  с сильным французским акцентом (перед  войной  он
несколько лет служил в арабском военном флоте).
        -   Высокопоставленные   персоны,   кажется,   очень
беспокоятся о вас, Бастэйбл.
      Радиограмма была подписана только названием  флагмана.
Она  гласила: "Срочно необходимы данные о погибших и раненых
офицерах. Что Бастэйбл? Отвечайте незамедлительное. Она была
написана  на  английском языке, хотя  среди  ашанти  "лингва
франка" был именно французский.
      Прежде  чем  передавать сведения на  флагман,  капитан
Омбуто  подождал,  пока  ему составят  обстоятельный  список
погибших  и  раненых.  В конце своего  ответа  он  прибавил:
"Бастэйбл  невредимо.  Вскоре  после  этого  пришло   второе
сообщение:
      "Пожалуйста,  передайте всем мое  сочувствие  команде,
потерявшей  столько  товарищей.  Вы  доблестно  сражались  и
хорошо  сделали свое дело. Отправьте Бастэйбла  на  флагман.
Шлюпка уже выслана".
      Текст был подписан просто: "Гуд". Омбуто прочитал  это
послание  мне вслух, пожал плечами, стянул шапку  и  поскреб
свой лохматый затылок.
      -  До  сих пор мисс Перссон была единственной из вашей
расы,  кто  получил  доступ на флагман.  Вы  идете  в  гору,
Бастэйбл,  -  он  поднял  вверх большой  палец.  -  В  самом
буквальном смысле.
      Вскоре  после  этого  воздушная шлюпка  опустилась  на
палубу  "Дингисвайо". Я забрался в нее и  ответил  на  салют
замерзшего  офицера Львиной Гвардии, который ею  командовал.
Бедняга  выглядел  продрогшим насквозь,  и  я  подумал,  что
лучшим  стимулом,  какой только может найти  Гуд,  если  ему
потребуется провести своих солдат по Америке в южные  штаты,
стало бы обещание теплой погоды.

                             ***

      Прошло  двадцать  минут  - и  шлюпка  пролетела  через
огромный  кормовой шлюз "Чаки" и закрепилась  в  специальном
ангаре  на  нижней палубе. Электрический лифт поднял  нас  в
помещение  гигантского  корабля, и вскоре  я  уже  стоял  на
мягком  пурпурно-красном ковре контрольной рубки.  Помещение
имело  большие окна по всем стенам, однако они  выходили  не
наружу,  а  на сам корабль, и сквозь них можно  было  видеть
главную   боевую   палубу,  где  большие  орудийные   стволы
высовывались  в люки; на бомбовые шахты, теперь  по  большей
части пустые; на усталых офицеров и солдат, стоящих на своих
постах.  Генерал  Гуд, если судить по  его  виду,  спал  еще
меньше   моего,  однако  Уна  Перссон  выглядела  необычайно
свежей. Она приветствовала меня первой:
       -   Доброе   утро,  мистер  Бастэйбл.   Примите   мои
поздравления!  Вы вышли из этой битвы живым! Генерал  Гуд  с
гордостью сказал:
      -  Это  было, вероятно, самое ожесточенное  и  крупное
морское  сражение  в  мировой истории. И  мы  выиграли  его,
мистер Бастэйбл! Что вы теперь о нас думаете? Для вас мы все
еще   варвары,   которые  нападают  только   на   слабых   и
беззащитных, на раненых и беспомощных?
      -  Ваши  люди  и  ваши  корабли  сражались  с  большим
мужеством  и опытностью, заслуживающими всяческого уважения,
-  признал я. - И в этом случае, должен добавить, у вас есть
все  основания гордиться собой - ибо австрало-японский  флот
напал   на  нас,  не  дав  себе  даже  труда  приступить   к
переговорам.
      -  На  нас? - Гуд мгновенно уцепился за это  слово.  -
Следовательно, вы отождествляете себя с нашим делом.
      - Я отождествляю себя с моим кораблем, - пояснил я,  -
пусть  даже для меня на борту нашлось чертовски мало работы.
Mо я полагаю, что был все же наблюдателем, а не участником.
      -  Как  вам  угодно, мистер Бастэйбл, - сдался  Гуд  и
провел  рукой по своим седеющим волосам. - Я только что  дал
вам   возможность  сделать  выбор.  Мы  как  раз  собирались
обедать. Не хотите ли составить нам компанию?
     Я сдержанно поклонился.
     - Благодарю вас, - ответил я, - с удовольствием.
     - Тогда идемте!
      Он просунул руку под мой локоть и вывел меня из рубки,
направляя  к своей квартире, которая соединялась с  мостиком
коротким  трапом. Здесь уже был приготовлен обед - роскошный
выбор  холодных  закусок, перед которыми я не  мог  устоять.
Превосходный  белый  рейнвейн был  подан  к  столу,  и  я  с
удовольствием выпил стаканчик.
     - Условия жизни на борту воздушных кораблей кажутся мне
куда  лучше,  чем  на морских, - заметил я.  -  Там,  внизу,
ледяной  холод, и почти невозможно согреться,  разве  что  в
кочегарке.  Старые  "броненосцы", которые  ходили  на  угле,
были,   по  меньшей  мере,  теплыми  в  любых  климатических
условиях!
      -  Ну  что  ж, завтра мы высаживаемся, -  заявил  Гуд,
приступая к трапезе. - Но если на борту "Чаки" вы чувствуете
себя лучше, то я буду только рад видеть вас своим гостем.
      Я  хотел уже было отклонить его приглашение, когда Уна
Перссон,   сидевшая  рядом  со  мной  в  длинном  коричневом
бархатном платье простого покроя, накрыла мою руку своей.
      -  Пожалуйста,  останьтесь, мистер  Бастэйбл.  Так  вы
сможете куда лучше наблюдать завоевание Нью-Йорка.
      - Неужели Нью-Йорк непременно должен быть захвачен?  Я
слышал, там уже почти никто не живет.
     - Несколько тысяч, - пояснил Гуд. - И примерно треть из
них примкнет к нам, как только мы появимся, не сомневаюсь.
     - Откуда вам знать это? - спросил я.
     - Мои агенты очень неплохо поработали, мистер Бастэйбл.
Вы  забыли,  что  я поддерживаю связь со всеми  Соединенными
Штатами - в конце концов, это же моя родина...

                             ***

      Если у меня когда-либо и были сомнения в том, что  Гуд
способен  взять Нью-Йорк, то как только мы вошли  в  гавань,
некогда  одну  из самых больших и богатых в  мире,  все  мои
сомнения  рассеялись. Нью-Йорк пережил  еще  более  страшные
бомбардировки,  чем  Лондон.  Город  был  когда-то  знаменит
своими высотными строениями, переливающимися тысячью пестрых
красок;  теперь  от  них  осталось  только  два  или  три  -
полуразрушенные, поврежденные взрывами, эти башни грозили  в
любой  момент  превратиться в груду обломков,  погребая  под
собой  последние  следы  того, что  в  былые  времена  здесь
находились  широкие улицы, тенистые аллеи  и  многочисленные
парки.  Холодный ветер свистел в руинах, когда мы  стали  на
якорь  и наш воздушный флот занял позиции, чтобы отслеживать
малейшие признаки сопротивления. "Чака" облетал Нью-Йорк раз
за  разом и при этом снижался порой до пятидесяти футов.  Не
.ab  "  +.al больше сомнений в том, что развалины  обитаемы.
Костры   горели   в  подвалах,  оставшихся  под   рухнувшими
бетонными  стенами. Кучки людей, мужчин и женщин,  одетых  в
лохмотья,  мчались  искать укрытия, как только  тень  нашего
большого  корабля  скользила по ним;  другие  же  оставались
стоять и глазеть.
      У  меня  складывалось впечатление, что в иных  районах
города  царил  своего  рода порядок. Я видел  грязные  белые
мундиры,  солдат в странных шапках - своеобразных капюшонах,
закрывавших также их лица. Однако ни одного выстрела не было
сделано  небольшими  отрядами, которые быстро  скрывались  в
тени, стоило нам приблизиться.
       Летящие  хлопья  снега,  грязного  и  уже  наполовину
прокопченного, делали эту картину еще более безотрадной.
      - Я почти не вижу смысла в том, чтобы утруждать себя и
завоевывать  этот  город, - сказал я генералу  Гуду.  Вместо
ответа он нахмурился.
      -  Речь идет о том, чтобы нанести удар по боевому духу
возможных  защитников - здесь и в других  частях  страны,  -
почти  фанатичное напряжение проступило на его черном  лице.
Он,  не  отрываясь, смотрел на руины. Время  от  времени  он
начинал   говорить   со   странной   смесью   сожаления    и
удовлетворения:  вот здесь была первая его квартира  в  Нью-
Йорке,  которую  он снимал, когда работал на каникулах;  вот
эта  куча проржавевших балок и рассыпавшихся камней  некогда
была   знаменитым   музеем  или  административным   зданием.
Безрадостно  было  слушать  его.  Испытывая  отвращение,   я
отвернулся  от иллюминатора и увидел, что за нашими  спинами
стоит  Уна Перссон. На ее лице появилось выражение удивления
и  грусти, как будто она тоже, по-своему, сожалела,  что  ей
довелось  слышать  издевательски-радостные замечания  Цицеро
Гуда.
      -  Через,  три часа стемнеет, - сказала она.  -  Может
быть,  лучше подождать до завтрашнего утра и тогда совершить
посадку?
     Гуд обернулся к ней, почти разозленный.
      -  Нет! Садимся немедленно. Пусть узнают тяжесть  моей
руки!  -  он  схватился  за рупор  и  лающим  голосом  отдал
распоряжения.    -    Приготовиться   к   посадке!    Всякое
сопротивление  подавлять  беспощадно!  Сегодняшняя  ночь   -
праздник  для  ашанти.  Все, что  найдете,  -  ваша  добыча!
Приведите  мне  предводителей  восстания,  как  только   они
объявятся. Завтра мы летим дальше, на Вашингтон!
     Полный сострадания, я вновь взглянул на развалины.
      -  Разве вы не можете пощадить их? - спросил я его.  -
Неужели они страдали недостаточно?
      -  Не  для  меня, мистер Бастэйбл, - его голос  звучал
жестко. - Не по моей вине!
      Всякие разговоры на эту тему он решительно прекратил и
движением руки отослал меня и мисс Перссон.
     - Если не можете разделить моего наслаждения, так, ради
всего  святого,  не  мешайте! Уходите, уходите  прочь,  оба!
Сейчас я не желаю видеть ни одного белого!
      Мисс  Перссон  была откровенно оскорблена,  однако  не
".'`  '(+   ни  слова.  Мы вместе оставили  рубку  и  вдвоем
отправились  на  другую  палубу, откуда  хорошо  можно  было
видеть приземление.
       Сперва  сошла  пехота,  которую  доставили  на   сушу
воздушными  шлюпками.  Она в полном порядке  выстроилась  на
развалинах  набережной.  Затем  корабли  спустили   огромные
сходни,  и  из  носовых отсеков покатили с грохотом  большие
бронированные  "сухопутные броненосцы". Казалось  совершенно
невозможным  делом  даже  столь  большому  флоту,  как  наш,
транспортировать  через океан так много тяжелых  машин.  Они
смели  со своего пути все препятствия, выстроились клином  и
двинулись    в   глубь   территории;   их   верхние    башни
разворачивались,  грозя Нью-Йорку длинными стволами  орудий;
нижние  башни  медленно вращались, экипаж проверял,  все  ли
работает нормально. Хотя во время атлантической битвы ашанти
потеряли  половину своих сил, они все еще располагали  очень
большой армией, и сомнительно было, чтобы Соединенные Штаты,
разоренные ужасной гражданской войной, были еще в  состоянии
противопоставить им что-нибудь, хотя бы отдаленно равное  по
силе.  США  полностью зависели теперь от поддержки Австрало-
Японской  Федерации  (а  все  мы  были  убеждены,   что   та
предпримет еще одну попытку остановить генерала Гуда).
       Вот   когда  мне,  наконец,  довелось  увидеть,   что
скрывалось  в гигантском брюхе баржи, которую мы  тащили  за
собой  всю  дорогу из Африки. И лицо Уны Перссон напряглось,
когда чудовище выкатилось в доки.
      -  Это  результат моих расследований в Англии,  мистер
Бастэйбл,  -  проговорила  она взволнованно.  -  Изобретение
О'Бина, которое сочли чересчур страшным, чтобы даже в  самый
разгар войны пустить в производство. Смотрите!
       Уже   смеркалось.  Где-то  в  недрах  плавучего  дока
отвинтили болты, и одна боковая стенка баржи упала  в  море,
другая - на пристань, вперед. Одна за другой демонтировались
части баржи, покуда содержимое ее не освободилось. Это  была
огромная  стальная  машина,  рядом  с  которой  только   что
выгруженные "броненосцы" выглядели сущими карликами. Она вся
топорщилась   орудиями,  характеристики  которых   оставляли
далеко  позади  все  то, что мы имели  на  "Дингисвайо".  На
верхней палубе этой металлической пирамиды были вмонтированы
четыре  длинноствольные  пушки, на  второй  палубе  под  ней
разместились  шесть таких пушек, на третьей - двенадцать,  а
на  четвертой - восемнадцать. На пятой палубе была размещена
целая  батарея  более  маленьких орудий,  примерно  в  треть
величины  остальных, предназначенных для обстрела в  ближнем
бою.  На шестой ступени имелось примерно пятьдесят таких  же
орудий,  в  то  время  как седьмая и  восьмая  ступени  были
вооружены сотней современнейших автоматов, из которых каждый
мог  дать  сто  пятьдесят выстрелов в  минуту.  Кроме  того,
повсюду в броне были предусмотрены бойницы для снайперов. На
каждой  ступени имелись зарешеченные наблюдательные люки,  и
каждая  огневая  палуба могла поворачиваться  независимо  от
остальных.  Все  орудия внутри башни  имели  независимый  от
остальных и очень широкий сектор обстрела. Все в целом  было
водружено  на  стальные колеса, из которых  самые  маленькие
!k+(  по  меньшей  мере  вчетверо  больше  человека,  и   на
множество  станин,  каждая  с  десятью  колесами,  так   что
огромная  машина  при необходимости могла двигаться  вперед,
назад,  в стороны. При такой величине колес и таком огромном
весе она могла сравнять с лицом земли любую преграду.
      Это и было тайное оружие генерала Гуда. Создание такой
махины,  должно быть, поглотило половину богатств  Африки  и
Европы,  вместе  взятых. Никогда прежде  не  было  на  земле
такого  огромного  подвижного предмета  (да  и  неподвижного
подобных  размеров тоже!). Владея Левиафаном, Черный  Аттила
непобедим,  в этом я был убежден. Ничего удивительного,  что
он  был  готов  пожертвовать остатками своей завоевательской
армии, чтобы только спасти этого монстра.
      "Тайное  оружие"  действительно  являло  собой  символ
последней битвы на земле, Армагеддона. Выброшенный на  берег
Левиафан, чудовище, способное уничтожить все, что только  ни
повстречается  на  его пути, закованный в  сталь  гигантский
дракон,  с  ревом предающий смерти все, что только оказывает
ему  сопротивление. Его мерцающая серо-голубая броня  носила
на  четырех  сторонах каждой огневой палубы красный  круг  с
черным,  поднятым  на  задние лапы  львом  Ашанти,  символом
могучей,  мстительной Африки - Африки, которая  вспомнила  о
миллионах   черных  рабов,  которых  втискивали  в   вонючие
корабельные  трюмы, чтобы они воплощали на этой земле  мечты
белых,  -  Африки, дождавшейся своего часа, чтобы  натравить
кошмарную  тварь  на потомков тех, кто мучил,  оскорблял  ее
народы,  держал  их  в страхе, столетиями  эксплуатировал  и
убивал.
     И если такова справедливость, то она действительно была
ужасной!
      Когда  я смотрел, как Земной Левиафан топчет  сталь  и
бетон  с  той же легкостью, с какой мы мнем ногами траву,  я
думал не только о судьбе, ожидающей Америку, но и о том, что
станется  с  остальным миром, и в особенности с Бантустаном,
если Гуд осуществит здесь все свои планы.
      Создав  такое  чудовище, он, как мне  казалось,  будет
снова  и  снова  пускать его в дело. В конце  концов  Земной
Левиафан  сам превратится в "царя над всеми сынами гордости"
и  будет  покорять сильных мира сего, покуда  ничего  живого
больше  не  останется на свете. Разумеется,  подобный  исход
чрезвычайно  соответствовал бы логике этого  мира,  и  я  не
видел  вокруг решительно ничего - кроме разве что  идеальных
представлений,  воплощенных  Бантустаном,  -  что  могло  бы
противостоять этой логике. Затем я подумал о своем моральном
долге:   сделать  все  возможное,  чтобы  сорвать   страшный
захватнический план Гуда! Однако убийство одного человека не
казалось  мне  теперь  подходящим  решением.  Занятый   этой
дилеммой,  я повернулся к сцене спиной. Спустилась  ночь,  и
сильные  прожектора Земного Левиафана пронзили темноту,  как
ужасные глаза.
      Мисс  Перссон  сказала мне что-то, но я не  расслышал.
Совершенно    растерявшийся,   я,    шатаясь,    уходил    с
наблюдательной палубы в убеждении, что спустя короткое время
она и я останемся последними людьми нашей расы.

                           Глава 3

                          Дезертир

      Земному Левиафану потребовалось всего лишь пять часов,
чтобы, точно утюгом, пройтись по Нью-Йорку и превратить  его
в  гладкую  почву.  И  это в буквальном  смысле.  Чудовищная
машина  Гуда  непрерывно ездила по  руинам  взад  и  вперед,
разваливала  немногие еще стоявшие высотные  здания  и  вела
сокрушительный  кинжальный  огонь  по  позициям   тех,   кто
оказывал сопротивление. Цветное население Нью-Йорка, которое
уже   до  нашего  прибытия  боролось  с  белыми,  немедленно
собралось под черно-красными знаменами Гуда, и около полудня
немногие  из  оставшихся в живых защитников были  согнаны  в
одно место и допрошены. Офицерам Гуда требовалась информация
о других очагах сопротивления в стране.
      Гуд  пригласил меня присутствовать на одном  из  таких
допросов,  и  я  принял его приглашение в надежде  замолвить
слово за бедных парней, попавших в руки ашанти.
      Гуд  был облачен в великолепный мундир - тоже багряно-
красный  и  черный,  с  бесчисленным количеством  золотых  и
серебряных  шнуров и швов, украшенный теми же  перьями,  что
шлемы  Львиной  Гвардии. Гуд доверительно  сказал  мне,  что
подобное фанфаронство полностью противоречит его природе, но
вынужден  идти  на  это, поскольку враги,  как  и  союзники,
ожидают  именно такого стиля. Он не выпускал из руки  кривой
меч,  и  за  его  пояс  были  заткнуты  два  длинноствольных
пистолета.  Пленные допрашивались в остатках погреба  одного
из   домов   на   Вашингтон-Сквере.  Они   были   ранены   -
изголодавшиеся, грязные и полузамерзшие люди. Белые капюшоны
(здесь  было распространено суеверное убеждение,  что  такие
капюшоны  спасают  от заразы) были сорваны  с  их  голов,  и
неряшливо  сшитые  из  мешковины  одежды  были  разорваны  и
заляпаны кровью. Должен признаться, что я вовсе не испытывал
гордости за этих представителей моей расы