ельнице. Поднапрягшись и  поднатужившись,  толпа  общими  усилиями
продвинула ее по доскам настила к самому краю.  На  какой-то  миг  Кокотта
зависла над  площадью,  истерично  замигала  огнями,  сменив  механическое
гудение на пронзительный визг, словно предчувствуя свой конец, - и рухнула
вниз, ударившись о булыжники так, что содрогнулась вся площадь. Один из ее
высоких рогов разбился вдребезги, разлетелись осколками стеклянные рожки и
украшения. Беспомощная, она лежала на боку и жалобно вопила,  как  раненое
животное.
     Толпа тут же набросилась на нее с кровожадными воплями,  заглушившими
ее зудящие причитания. Ее били камнями, корежили самодельными ломиками. Ей
отломили второй рог, сорвали проволочки, щупальца-антенны и  острые  зубцы
несравненной короны; разбили уцелевшие после падения  стеклянные  рожки  и
ответвления - и ее огни погасли. Из нутра Кокотты выдрали  зубастые  шипы,
вывернули и изломали бортики и трубчатые приводы.  Кокотту  лишили  всего,
что делало ее Чувствительницей, -  и  остался  лишь  свинцовый  ободранный
шкаф. Теперь  никто  бы  не  догадался,  что  некогда  этот  ящик  обладал
сознанием.
     Элистэ   наблюдала   за   происходящим   как   зачарованная.    Когда
Чувствительницу  скинули  с  помоста,  она  ее  уже  не   видела,   однако
остервенелая суета вокруг поверженной Кокотты  -  ходящая  ходуном  толпа,
вопли, крики и все прочее - неприятно  напомнила  ей  чей-то  рассказ  про
тропических  рыбок,  которые  за  минуту  обгладывают  жертву  до  костей.
Увиденное ошеломило Элистэ до последней степени.
     На  плечо  ей  опустилась  чья-то  рука.  Она  вздрогнула   и   резко
обернулась: неужели народогвардеец? Но  это  оказался  пожилой  мужчина  с
седоватыми усами и волосами, в  низко  надвинутой  на  глаза  треуголке  и
старомодной просторной пелерине, совсем неуместной в такой  теплый  вечер.
Лишь внимательно  приглядевшись,  Элистэ  узнала  под  этим  гримом  Дрефа
сын-Цино,  а  потом  сообразила,  зачем   ему   пелерина:   под   свободно
ниспадавшими складками она различила  длинный  ствол  изобретенной  им  же
винтовки, заряжающейся, как когда-то он ей объяснил, "с  казенной  части".
Она поняла, что он был среди тех, кто стрелял из толпы. Ее это не удивило.
     - Ступайте за мной, - сказал Дреф.
     Элистэ  молча  повиновалась.  Дреф  всегда  знал,  куда  нужно  идти.
Решительно расталкивая локтями толпу, он через несколько минут привел ее к
укрытой  в  тени  деревьев  каменной  скамье  у  западного  края   площади
Равенства. Там собрались остальные члены "банды Нирьена"  -  освобожденные
от пут и более или менее прикрывшие наготу.  Сам  Нирьен  выглядел  вполне
пристойно - рубашка, штаны до колен, чулки и даже туфли. Если бы не  белое
пятно его рубашки, густые вечерние сумерки надежно скрыли бы  всю  пятерку
от случайного взгляда.
     Нирьен встал, заметив Элистэ и Дрефа.
     - А, так вы ее отыскали, - произнес он. - Впрочем, зоркий  глаз  Бека
ни разу не подводил.
     - Все готово, - сказал ему Дреф. - Через час все вы будете в надежном
убежище.
     - Не все, - возразил Нирьен.
     Накладные седые брови Дрефа поползли вверх. За долгие годы знакомства
Элистэ редко приходилось видеть его таким удивленным,  а  то  и  вовсе  не
приходилось.
     - Ойн и Ойна, Фрезель и Риклерк  могут  скрыться,  если  пожелают,  -
спокойно продолжил Нирьен. - И будут правы. Но я не пойду.
     - Почему?
     - Я должен обратиться к ним. - Нирьен обвел  жестом  толпу,  которая,
судя по всему, начала успокаиваться. Кокотта - орудие  и  само  воплощение
террора - была уничтожена.  Ее  слуги  -  палач  с  подручными  -  мертвы.
Народогвардейцы и жандармы убиты,  а  освобожденные  пленники  скрылись  в
неизвестном направлении. Шерринцы еще клокотали от  ненависти,  однако  не
видели для нее достойной и подходящей мишени. Минуты  через  две-три  они,
скорее всего, начнут расходиться. - Сейчас, по-моему, самое время.
     - О чем с ними говорить, Шорви?
     - Пусть никто не скажет, - возразил Нирьен, -  будто  я  не  способен
усвоить преподанный Уиссом Вал„ром урок. - С этими словами он повернулся и
решительным шагом направился к эшафоту;  его  сторонники,  не  раздумывая,
присоединились к нему. Вероятно, никто из них не  допускал  даже  мысли  о
бегстве в надежное убежище. Дреф не стал их и спрашивать.
     Элистэ стояла, вцепившись в руку Дрефа.  Стоило  ему  произнести  это
слово - "убежище", как ее охватило  безумное  желание  очутиться  там  как
можно скорее. Но другие не собирались спешить, и когда до нее  это  дошло,
она справилась с приступом малодушия, вспышка панического ужаса  миновала,
и Элистэ начала прислушиваться к тому,  что  творится  вокруг.  Знаменитый
Шорви Нирьен, которому по  логике  вещей  надлежало  уже  распроститься  с
жизнью, намеревался выступить перед толпой, одержимой одним стремлением  -
убивать. Поскольку Дреф был рядом,  а  непосредственная  угроза  миновала,
происходящее стало занимать Элистэ.
     Нирьен поднялся на опустевший помост. С минуту  постоял  -  невысокий
обыкновенный человек, приковавший, однако, все взоры. По краям эшафота все
еще горело несколько фонарей и факелов. Их свет  выхватывал  из  полумрака
белую рубашку с чулками, белые руки и лицо, так  что  фигуру  было  хорошо
видно даже с самой отдаленной точки площади Равенства. Нирьена узнали все,
и  многие  восприняли  его  как  символ  благодатного  разума,  осенившего
сумасшедший дом, если не светопреставление.  Все  замерли,  приготовившись
слушать; площадь Равенства погрузилась в молчание.
     Шорви Нирьен подождал, пока  людское  море  покрылось  бледной  пеной
обращенных к нему лиц, затем резким жестом вскинул руки, как некогда  Уисс
Вал„р, правда, преследуя совсем иную цель, и тут же их уронил.
     - Если не ошибаюсь, - обратился он к шерринцам, - вы хотите перемен?
     Еще бы они  не  хотели!  То  была  предельно  простая  и  в  точности
отвечающая моменту фраза, которой судьба определила стать лозунгом.
     Нирьен говорил. Речь его была ясной и предельно сжатой. Тем не  менее
Элистэ, которая  слушала  затаив  дыхание,  впоследствии  вспоминались  не
столько слова, сколько общий  их  смысл:  надежда  -  нормальная  жизнь  -
обещание стабильности, отрезвления и выздоровления.
     Однако Нирьен отнюдь не стремился успокоить или  умиротворить  толпу,
напротив. Есть только один способ, напомнил он  слушателям,  покончить  со
страданиями народа. Отцы нынешнего террора должны предстать перед судом. В
конце концов все они, несомненно, преступники - погрязшие  в  беззакониях,
мздоимстве, развращенности и тирании; ответственные за  Весеннюю  Бойню  в
Конгрессе и зверствах в "Логове"; повинные в массовых расправах, пытках  и
казнях; но прежде всего исказившие Революцию и все  ее  идеалы,  предавшие
своих  соотечественников.  Главные  преступники  -  это   члены   Комитета
Народного Благоденствия,  государственный  обвинитель  и  судьи  Народного
Трибунала, высшие чины и старшие  офицеры  Народного  Авангарда.  А  самый
страшный преступник и кровавый палач  -  председатель  Комитета  Народного
Благоденствия, он же самозваный Защитник Республики.
     Нирьен не вопил, не заискивал, не принимал поз. Он  стоял  совершенно
спокойно  и,  воздерживаясь  от  жестов,  с  бесстрастным  видом   излагал
обвинение пункт за пунктом, как и подобало опытному адвокату. Казалось, он
даже не повышал голоса, однако его слова разносились по всей площади.
     Толпа взревела, оборвав его речь, и принялась скандировать имя  Уисса
Вал„ра еще до того,  как  Нирьен  его  произнес.  Оратор  поднял  руку,  и
горожане тут же вняли безмолвному призыву.  Стало  слышно  легкое  дыхание
вечернего ветерка.
     - Так положим ли мы конец  террору?  Соотечественники,  это  в  наших
силах, как в наших силах было покончить с властью монарха. Пойдем ли мы  к
тому, кто именует себя Защитником, и выскажем ему свое недовольство?
     Единодушный вопль согласия, шквал брани в адрес Уисса Вал„ра.
     - Значит, идем к "Гробнице". Вперед! К "Гробнице"!
     Толпа подхватила его слова, донесла до края  площади,  выплеснула  на
улицы. Шорви Нирьен спустился с помоста. В окружении четверых сторонников,
осужденных на смерть вместе  с  ним,  молодого  человека  с  искусственной
сединой в волосах, который его спас, и белокурой босоногой  девушки,  тоже
обреченной на свидание с Кокоттой, он быстрым шагом двинулся  к  проспекту
Аркад. Толпа повалила следом, в эту минуту покорная его слову. Лишь  малая
горстка осмотрительных горожан Откололась от основной массы и растворилась
в вечерних сумерках. Но их место быстро заняли другие, по  мере  того  как
толпа, все больше разрастаясь, ползла по улицам - этим кишкам  Шеррина,  -
словно непереваренный кус. Тот же путь, что незадолго перед тем  проделала
повозка с жертвами, -  только  в  обратном  направлении.  Проспект  Аркад,
переулки, улица Клико. К толпе присоединялись  все  новые  и  новые  люди,
многие с фонарями и оружием в руках. По Винкулийскому мосту  -  в  Восьмой
округ.
     К "Гробнице"!


     Когда в дверь постучали, Уисс  Вал„р  поднял  лежащую  на  скрещенных
руках голову  и  по  привычке  бросил  взгляд  на  часы.  Вечер.  Для  его
соотечественников  обычно  -  пора  удовольствий.  Патриоты   поутонченней
непринужденно болтают за бокалом  вина,  попроще  -  ужинают  и  готовятся
отойти ко сну. Но ему, Уиссу, отказано в этих радостях,  как  всегда  было
отказано в благах жизни. Последнее время он не мог  пить  -  после  глотка
вина у него чудовищно раскалывалась голова. Он почти не ел  -  желудок  не
принимал ничего, кроме самых  воздушных  запеканок;  он  всегда  был  худ,
теперь же от него остались только кости да зеленовато-желтая кожа. Понятие
беззаботной беседы было ему чуждо: о чем и с кем ему болтать и шутить, где
его друзья, где семья? Семья. А ложе?  Одинокое  и  бессонное.  Бессонное.
Бессонное.
     Вечер. Для других - лучшее время суток. Правка, есть одно утешение, и
немалое: к этому часу Шорви Нирьен должен исчезнуть навсегда.
     Может, после этого ему полегчает.
     Стук повторился, и Уисс повернул голову.
     - Войдите.
     Испуганный запыхавшийся гонец ворвался в комнату.
     - Шорви Нирьен ведет к "Гробнице" огромную  толпу.  Они  будут  здесь
через полчаса.
     Должно быть, он ослышался. Велел повторить. Гонец повторил. Нет,  все
правильно.
     "...Нирьен ведет... огромную толпу... здесь через полчаса".
     - А на площади Равенства?
     - Восстание. Бирс Вал„р мертв. Кокотта уничтожена.
     Уисс сжал костлявые пальцы. К горлу подступила  тошнота.  Кошмар.  Не
может  быть.  Он  в   каком-то   бреду.   Пробудились   черные   призраки.
Пробудились... "Лица мертвых в круговороте, влекомые  неутихающим  ветром,
маски смерти в безбрежном мраке,  ослепительно  белые,  бесчисленные,  как
звезды, - от них не спрятаться, сам Народный Авангард  бессилен  перед  их
призрачным сонмом.  Верность?  Наваждение.  Но  Нирьену  они  были  верны.
Защитить Защитника некому  Впрочем,  быть  может..."  Он  одолел  тошноту,
сглотнул и пришел в себя.
     - Отца ко мне, живо!
     - Слушаюсь, Защитник.
     Прошли то ли минуты, то ли тысячелетия, и Хорл  появился.  Хорл,  еще
более седой, изможденный и печальный,  чем  обычно,  сутулый,  с  отвисшей
губой и  укором  в  водянистых  глазах.  Уисс  подавил  привычную  вспышку
раздражения и заставил себя говорить спокойно.
     - Отец, мне нужна твоя помощь.
     Хорл посмотрел на него взглядом больной овцы и спросил:
     - Это правда?
     - Времени почти не осталось, ты должен действовать быстро. Слышишь?
     - Ответь, это правда?
     - Хватит! - Хрупкое терпение Уисса лопнуло. - Что за чушь ты несешь?
     - До меня дошло, что Евларк, Улуар и Флозина бежали из Шеррина.
     - Кто тебе сказал? От кого ты об этом услышал?
     - Никто. Все говорят. Камни в стенах моей темницы, и те заговорили.
     - Беспомощный парадокс, а ходульный пафос и того  беспомощней  -  как
раз в твоем духе. Сейчас нет времени ни на то, ни на другое. Все это ложь.
Евларк, Улуар и Флозина находятся у меня под контролем.
     - Посмотри мне в глаза и  повтори!  -  приказал  Хорл  резким  тоном,
отбросившим Уисса в прошлое лет на тридцать.
     Зрачки огромных глаз Уисса расширились.
     - Мне кажется, ты плохо соображаешь, - процедил он.  -  Ты  выжил  из
ума. А может, просто не высыпаешься.
     - Значит, правда. Ты мне ответил.
     - Слушай. Ты выполнишь для меня одно задание. Мне донесли, что  толпа
горожан, которых предатели подбили на мятеж,  направляется  к  "Гробнице".
Через несколько минут они будут здесь.
     - Что за предатели? Их нынче так много. Нирьенисты?
     - Теперь неважно.
     - Это было неизбежно - ты сам виноват. Я одному  удивляюсь  -  почему
так долго терпели?
     - Не тебе меня укорять.
     - Ты, верно, призовешь Авангард?
     - На сей раз Авангарду не справиться в одиночку.
     - Вероятно. Личная гвардия не смогла защитить Дунуласа, а несчастного
короля ненавидели куда меньше, чем ненавидят тебя.
     - Придержи язык! Меня ненавидят только предатели и враги  Республики.
Народ, простой народ, по-прежнему меня любит. И вспомнит это,  когда  я  к
нему обращусь.
     - Ты не побоишься выйти к шерринцам?
     - Слишком давно, непростительно  давно  не  говорил  я  с  народом  и
позволил ослабеть связующим нас узам. Сегодня я укреплю их.
     - Тебя разорвут в клочья.
     - Спокойнее! Ты глуп. Всякий  раз,  как  я  обращался  к  народу,  он
выказывал  мне  свою  любовь  и  становился  моим  рабом.   Это   остается
неизменным. Когда я заговорю, они вспомнят.  Власть  моего  красноречия  и
сама по себе почти чародейна, а с твоей помощью  будет  вовсе  неотразима.
Вот почему я вызвал тебя, отец. Ты мне поможешь,  как  в  старые  дни.  Ты
поможешь мне вновь подчинить толпу - подчинить полностью и окончательно.
     - Старые дни миновали. Наступает время,  когда  даже  чары  бессильны
скрыть правду.
     - Пустые слова! Ханжеские прописи! Давай, отвечай -  что  у  тебя  на
уме? Ты мне отказываешь, отец? Отказываешь?
     - Да, Уисс. - Хорл не  дрогнув  встретил  бешеный  взгляд  обведенных
белками зрачков. - Решительно отказываю.
     - Не надо меня провоцировать. - Голос Уисса упал до зловещего шепота.
- Не пытайся. Ты очень скоро пожалеешь  об  этом.  За  твое  неповиновение
будут расплачиваться Евларк, Улуар и Флозина.
     - Ты не можешь причинить им вред, раз они далеко.
     - Говорю тебе, все они у меня! Здесь, в "Гробнице", и  из  их  комнат
совсем недолго спуститься в подвалы. Помни об этом. Но если их судьба  так
же мало волнует тебя, как всегда волновала моя, подумай о другом - сам  ты
еще не бывал в подвалах.
     - Бесполезно мне угрожать. Я больше не боюсь, - заявил  Хорл,  однако
посеревшее лицо и выступивший на лбу пот выдали его с головой.
     - Лжешь, ты всегда боишься! И не без причины.  Ради  своей  защиты  я
пойду на все. Прикажу перебить всех заключенных в "Гробнице", а  заодно  в
"Сундуке" и "Остроге". Прикажу сотнями загонять врагов народа в деревянные
амбары, забивать двери и сжигать заживо. Закованных в  кандалы  предателей
будут грузить с берегов Вира на большие плоты, а плоты пускать по  течению
и топить. Я расстреляю  толпу  из  пушек  "Гробницы".  И  вся  кровь,  что
прольется, отец, прольется из-за тебя. Ты не оставляешь  мне  выбора,  так
что это станет делом твоих рук, не моих!
     Хорл  посмотрел  в  лицо  сына,  в   котором   не   осталось   ничего
человеческого, сгорбился и опустил взгляд.
     - Я исполню то, что ты хочешь, - произнес он.
     - Тогда идем.
     Уисс схватил отца  за  руку,  и  они  спустились  по  узкой  потайной
лесенке, связывающей покои Главного смотрителя с многочисленными тюремными
ярусами. Через минуту они оказались в огромной,  словно  пещера,  приемной
зале. Обычно тут было  не  протолкнуться  из-за  посетителей,  чиновников,
просителей, адвокатов. Теперь же в зале находился лишь отряд  застывших  в
напряженном  молчании   народогвардейцев.   Они,   несомненно,   знали   о
приближающейся толпе.
     Уисс с секунду помешкал - и  широким  шагом  вышел  на  свет,  высоко
подняв голову и распрямив плечи. Его огромные глаза  горели  подобно  двум
фонарям, дыхание прерывалось, как в тот вечер -  неполных  два  года  тому
назад, а казалось, что прошла целая вечность, - когда он  впервые  сбросил
маску "Соседа Джумаля", чтобы воззвать к собравшимся в  старом  складе  на
улице Водокачки. Как в тот вечер, его душили  неуверенность  и  страх.  Но
тогда отец помогал ему своими чарами.  Поможет  и  сейчас.  Тогдашнее  его
выступление закончилось триумфальным успехом.  Ныне  предстояло  повторить
этот результат.
     Он  остановился  перед  огромной   дубовой   дверью.   Его   окружили
народогвардейцы, подчеркнув своими могучими высокими  фигурами  плюгавость
Защитника. По ту сторону двери вооруженный отряд занял позицию на  широких
ступенях короткой гранитной лестницы, которая спускалась во  двор,  где  в
свое  время  недолго  простояла  Кокотта.  Обитые  лентами  железа  ворота
наружной ограды - они находились в дальнем  конце  двора  -  были  открыты
настежь. Запирать их не имело смысла: шерринская толпа давно уяснила,  что
ворота можно взломать.
     Уисс прислушался. Он уловил  шелест  и  шорох,  приглушенный  грохот,
словно  подступал  океан.  Толпа  приближалась.   Грохот   превратился   в
оглушительный рев водопада. Горожане вливались в освещенный фонарями  двор
- он это  знал,  хотя  еще  не  видел.  Уисс  ощутил  присутствие  единого
существа, огромного и невероятно могучего, - мифического  зверя,  которого
ему предстояло одолеть и подчинить. Он выждал -  и  разрозненные  крики  и
вопли постепенно сложились в призыв, рвущийся из тысячи глоток:
     Уисс! Уисс! Уисс!
     Шипение чудовищного змея, дракона, что ждет у двери. Тогда, на  улице
Водокачки, зверь призывал его так же, но на сей раз призыв звучал  громче,
неизмеримо громче.
     Уисссссссссссссссс.
     Это происходит на самом деле? Или всего лишь кошмарный сон? На  самом
деле.
     Он глубоко вздохнул и щелкнул пальцами. Заскрипел засов,  перекладина
скользнула в сторону, и большая дверь  отворилась.  Их  обдало  прохладным
весенним воздухом. Уисс двинулся на мигающий свет фонарей, отец  и  личная
охрана - следом. Не поворачивая головы, он вполголоса сказал Хорлу:
     - Сделай все, на что ты способен. В их глазах я должен стать  героем,
спасителем, божеством.
     - Да.
     Он скорее почувствовал, чем увидел, как отец отстал и  растворился  в
тени.
     Уисс вышел  на  крыльцо,  народогвардейцы  расступились,  и  Защитник
оказался перед толпой лицом к лицу. Его внезапное появление  застало  всех
врасплох. Рев стих, тысячи глаз впились в черную костлявую фигуру.
     Уисс остановился на верху лестницы в круге света от фонаря и  факела.
Он обвел толпу наметанным взглядом и мгновенно  выделил  Шорви  Нирьена  -
свободный от пут, тот вызывающе стоял в первом  ряду  всего  в  нескольких
футах. При виде противника Уисса охватил безудержный  гнев,  а  он  всегда
умел обращать гнев себе на пользу, черпая в нем новые силы.  Однако  нужно
действовать, ибо Нирьену нельзя позволить и рта раскрыть.
     Не  жди,  не  давай  им  выдвигать  обвинения.   Опереди,   перехвати
инициативу. По-прежнему острая интуиция подсказала ему нужные слова.
     - Собратья, вы пришли ко мне, ослепленные горем  и  гневом.  -  Голос
его, серьезный и чуть ли не скорбный, заполнил  обнесенный  стенами  двор.
Отнюдь не бархатный и не звучный, голос  этот  непонятным  образом  трогал
сердца.  -  Передо  мной  народ,  уставший   от   террора,   уставший   от
кровопролития и жестокости. Передо мной народ - измученный, запутавшийся и
уязвленный. Мне ли не понять и не разделить вашу боль? Я всего  лишь  один
из вас, ныне и вечно.
     Он обвел толп