не то визг.  Буметта  навострила  уши,
щелкнула челюстями и замигала своими  красными  глазищами.  У  Элистэ  все
оборвалось внутри: эта тварь ее обнаружила! Значит, молва не лжет, так оно
и есть - Чувствительница  все  ведает  и  распознала  в  ней  Возвышенную,
прочитав ее мысли. Обману конец, а, впрочем она этого и ждала, недаром  ей
что-то подсказывало... Элистэ застыла на месте.
     Но до нее никому не было дела.
     Народогвардейцы все как один рванулись к группе ошеломленных граждан,
перед которыми опустился шлагбаум. Последовал по-профессиональному быстрый
досмотр, Буметта утвердительно рявкнула, и  из  толпы  крестьян  выволокли
человека - пожилого, сгорбленного, в мешковатом сером балахоне. Он был как
все, даже ступал тяжело и разлаписто. Одним словом, фермер  как  фермер  -
пока с него не сорвали шапку, грязноватый парик, накладную  бороду  и  под
всем этим не обнаружилось моложавое, гладко выбритое лицо.
     Элистэ находилась сравнительно далеко, но сразу узнала маркиза в'Оссе
во Треста, троюродного брата покойного короля. Она видела его  при  дворе,
даже танцевала с ним раз или два. Привратники-стражи,  конечно,  не  могли
знать, кто он таков, но на Возвышенных глаз у них был  наметанный,  и  они
радостно  заорали,  причем  их   ликование   мигом   передалось   зевакам,
сшивавшимся у ворот в расчете именно на такое событие.
     Элистэ видела, как уволокли несчастного маркиза.
     Глаза  Буметты  потухли,  словно  угли  подернулись   пеплом,   толпа
успокоилась, и движение возобновилось. Элистэ стояла как  вкопанная,  пока
до нее не дошло, что она привлекает внимание. Она встряхнулась и  пошла  в
обратную сторону, прочь от Северных ворот, прочь от Буметты.
     Путь до  "Приюта  Прилька"  показался  ей  бесконечным.  Подавленная,
умирающая с голоду, она  никогда  еще  не  чувствовала  такой  смертельной
усталости. Элистэ часто останавливалась передохнуть - прислонялась к стене
или присаживалась на ступеньки парадных, как обычная нищенка. До  "Приюта"
она добралась  уже  в  темноте,  постаралась  проскользнуть  незамеченной,
однако Прильк был туг как тут  и  приветствовал  ее  поклоном  и  радушной
улыбкой, от которой так и несло гнусным притворством.
     - Посетителям четвертого этажа, -  промурлыкал  он,  -  нынче  подают
тушеную баранину.
     Отвернувшись,  она  пошла  к  лестнице  и  умудрилась   ее   одолеть,
остановившись только раз перевести дыхание. В ночлежке  воняло  хуже,  чем
всегда, - курильщица трубки решила скоротать тут еще одну ночь. Но  Элистэ
было уже все равно. Забравшись под парусину, она провалилась в  забытье  и
проспала до рассвета.
     Пробудилась она тем не менее такой же усталой и в состоянии отупения,
которого до тех  пор  не  ведала.  Тело  ломило,  а  внутренности  снедала
какая-то непонятная боль. Она не сразу  сообразила,  что  это  от  голода.
Огромным усилием воли Элистэ заставила себя подняться с  мерзкого  ложа  и
побрела вниз по лестнице так же безучастно, как и ее соседки по  ночлежке.
Редкие хлопья мокрого снега лениво опускались на землю  с  низкого  серого
неба. Элистэ знобило, она поплотнее укуталась в плащ и потащилась по улице
Винкулийского моста.
     В тот день она не ушла далеко. Ей не хватило сил выбраться за пределы
Восьмого округа. Она бродила в районе Райской площади, обращалась в убогие
таверны и жилые дома, где,  понятно,  в  ее  услугах  никто  не  нуждался.
Правда, Элистэ, возможно, отчасти и сама была  виновата,  потому  что  все
время останавливалась, чтобы прийти в себя.  Сколько  времени  отняли  эти
передышки,  Элистэ  сказать  не  могла.  Как-то  раз  она  даже   заснула,
примостившись на уличной скамейке, а пробудившись  минут  через  двадцать,
увидела, что ее припорошило снежком. Нет, она должна взять себя в руки.  И
уж совсем непозволительно сшиваться у  харчевен  и  вдыхать  запах  рыбной
похлебки, от  этого  становилось  только  хуже.  Она  поплелась  дальше  в
отчаянии, но не сломленная.
     - На четвертом этаже нынче подают пирожки с телятиной  и  ливером,  -
весело сообщил Прильк, когда девушка вернулась в "Приют".
     Элистэ молча направилась к лестнице.
     - Минуточку!
     Она неохотно остановилась.
     - Вы не поверите, красавица,  но  я  переживаю  за  вас,  -  произнес
Прильк, вытянув  губы  уточкой,  что,  вероятно,  должно  было  изображать
участие. - Вид у вас не ахти. Совсем  нездоровый,  дальше  некуда.  Уж  не
чахотка ли?
     - Со мной все в порядке.
     - Вот как?  Оглянуться  не  успеете,  как  заболеете.  Красавица,  вы
опускаетесь, да что там - на глазах катитесь под откос.  Усталый,  больной
вид. Где ваша молодость? И запашок от вас  уже  не  тот.  Лобковой  вошкой
обзавелись? Не волнуйтесь, обзаведетесь, ждать недолго.
     - Недолго? Чего?
     - А того, что вы примете мое предложение.  Я  ведь  прикидываю,  сами
должны понять. Живые скелеты меня не интересуют. Через несколько дней  вам
не на что будет рассчитывать. Через неделю вы либо помрете,  либо,  задрав
юбки в каком-нибудь переулке, будете давать всем желающим -  пять  бикенов
за раз. А у меня на четвертом этаже куда уютней. Стоит подумать.
     Она подумала - и сама поразилась тому, что готова  уступить.  Горячие
блюда. Огонь в камине. Ванна. Постель с настоящим матрацем. Но  главное  -
еда. Еда! Еда! Получить все это  так  просто.  И  главное  -  сейчас,  сию
минуту.
     Прильк не сводил с нее глаз, расплывшись в довольной ухмылке.
     Она  прикусила  язык,  чтобы  не  вымолвить  роковое   "да".   "Проще
простого", - сказал он. Верно, выбора у нее не было. Что говорила  Аврелия
о том, чтобы принести Присягу на верность? А ведь как она тогда  презирала
за это Аврелию! Есть такое, на что можно  пойти,  только  распрощавшись  с
собственной  личностью,  самой  ее  сутью.  Ну,  а   потом   жизнь   будет
продолжаться своим чередом, тело - благоденствовать, но  в  этом  теле  не
останется прежней души. Как если бы она  приняла  ту  Присягу.  Сейчас  ее
искушали чем-то похожим.
     Ужаснувшись, что едва не поддалась собственной слабости, Элистэ молча
повернулась и зашаркала к лестнице.
     - Но вы подумайте! - бросил Прильк ей вдогонку.
     "Подумайте!" У нее кружилась голова; добираясь до пятого  этажа,  она
раза три передохнула на площадках. А дальше грязь  и  вонь  уже  не  имели
значения, Элистэ дотащилась до нар и рухнула как убитая.


     Рассвет с трудом пробивался сквозь грязные окна.  Нет  сил.  Но  надо
заставить себя встать, умудриться одолеть спуск по лестнице, только бы  не
грохнуться в обморок. А внизу снова поджидает Прильк.
     - На четвертом сегодня дают потроха по-фабекски, а к  ним  -  луковый
суп с протертым сыром.
     - Ну и подавись, - тупо ответила Элистэ.
     Чего она никак не ожидала, так это того, что  сальная  ухмылка  разом
исчезла с его гнусной рожи. Прильк вцепился ей  в  руку,  причем  довольно
больно, и выпалил:
     - Ну, слушай, я сыт тобой по горло.
     Она удивленно подняла глаза.
     - Что, не слышала? - он легонько потряс ее. -  Хватит  с  меня  твоих
штучек. Поговорим начистоту. Сегодня пойдешь прямиком на четвертый, а если
нет, так и не заявляйся.
     - То есть как? - спросила Элистэ, потому что и вправду не понимала, о
чем он.
     - А так, что ты отночевала последнюю ночь. Ясно?
     - Неправда,  вы  не  имеете  права!  -  встрепенулась  она  от  такой
беспардонной лжи. - У меня осталась еще одна ночь, я за нее заплатила!
     - Разве? Я что-то не помню.
     - Не врите! Я заплатила!
     - Но я, как ни странно, не помню. Поэтому - все. А захочешь спорить -
обращайся к жандармам. Хочешь пойти к жандармам, красавица?  Уж  они-то  о
тебе позаботятся.
     - Какая же ты дрянь, Прильк, да еще и обманщик! -  Элистэ  трясло  от
возмущения.
     - Однако норова, как я вижу,  у  тебя  еще  много.  Жаль,  мозгов  не
хватает. Ну ладно, ступай закуси своей гордостью, а там поглядим, придется
ли такая еда по вкусу вашей милости. А теперь выметайся! - и  он  вытолкал
ее вон, не дожидаясь, пока она выйдет сама.
     Дверь с треском захлопнулась.  Элистэ  уставилась  на  нее,  не  веря
собственным глазам, затем повернулась и  пошла  прочь,  качаясь  на  ходу,
словно больная или старуха.
     Серое небо. Улицы в дымке, тумане или утренних сумерках  -  а  может,
это ей начинает отказывать зрение. Она предложила свои  услуги  владельцам
нескольких заведений в Восьмом округе - распивочной, двух или трех дешевых
пансионов и комиссионной лавки. То есть  ей  показалось,  что  она  к  ним
обращалась. Но, может, это происходило вчера? Память почему-то была  не  в
ладах со временем, и все  смешалось  в  кучу.  Одно,  впрочем,  оставалось
неизменным - ей всюду отказывали. Вчера, сегодня, завтра - что  там  писал
об этом Шорви Нирьен? - все едино: непрерывная цепочка неудач,  огорчений,
унижений по мелочам. И нет ни работы, ни денег,  ни  пищи,  ни  крова  над
головой.
     Часы, мили. Улицы, люди - все как в тумане. Холод и голод, дурнота  и
забвение. Она вдруг поняла,  что  находится  у  Винкулийского  моста,  где
скопились прибывающие со всех сторон повозки  и  телеги,  дожидаясь  своей
очереди переехать на ту сторону,  к  Набережному  рынку.  И  совсем  рядом
застряла повозка какого-то фермера,  потому  что  лошадь  никак  не  могла
выбиться из обледенелой колеи, а в повозке - морковь, лук, картофель.
     Еда. Горы  еды.  Элистэ  не  успела  подумать  -  сработал  инстинкт:
метнулась к повозке, задрала  верхнюю  юбку,  смахнула  в  покоя  овощи  и
Просилась прочь, обеими руками придерживая добычу. Ей  даже  не  пришло  в
голову, заметил ли кто эту мелкую кражу.
     Заметили-таки!  Вслед  ей  понеслись  ругательства  и  крики.  Неужто
кинутся  догонять  из-за  горсти  моркови  с  картошкой?  Элистэ  на  бегу
оглянулась. Толпа оживилась, кто-то тряс кулаком, кто-то запустил ей вслед
булыжником.  Она  рванулась  из  последних  сил,   овощи   посыпались   из
трясущегося подола. Крики понемногу затихли,  но  она  продолжала  бежать,
роняя по пути наворованное. Когда Элистэ выскочила на Воздушную улицу,  от
всей добычи только и осталось,  что  пригоршня  моркови  да  две  или  три
картофелины. Но для нее даже это было целым сокровищем.
     Она выбилась из сил и остановилась. Оглядевшись, Элистэ  заметила  на
левшой стороне открытое парадное - напротив заколоченного дома  со  знаком
красного ромба.  Она  нырнула  в  парадное,  рухнула  на  плиты,  переводя
дыхание,  и  тут  же  впилась  зубами  в  сырую,   мороженую,   подгнившую
картофелину. И та, при всем  ее  мерзостном  вкусе  и  запахе,  показалась
умирающей от голода девушке  изысканным  яством.  Но  после  первых  минут
неземного наслаждения, не в силах сдержаться, Элистэ  громко  разрыдалась.
Забыв о еде, она скорчилась в чужом парадном, сотрясаясь от непроизвольных
рыданий, от которых мир расплывался в глазах.



                                    21

     Вероятно, там, в парадном, она и уснула, потому  что,  открыв  глаза,
поняла  -  прошло  много  времени.  Длинные  предвечерние  тени  легли  на
мостовую. Надвигается ночь - и куда же ей теперь податься? "Приют Прилька"
для нее закрыт. Куда идти, что есть, как жить дальше? Она  гнала  от  себя
эти вопросы, потому что не знала ответов. Ей хотелось забыться. Почему она
пробудилась, а не умерла во сне?! Почему?
     Вероятно, что-то заставило ее очнуться, потому что платье дрогнуло  у
нее  на  коленях.  Она  посмотрела:  в  подоле  лежала  монетка.  Человек,
бросивший ее, ушел, и теперь не узнать, кто ей подал. Элистэ взяла в  руку
монетку и  принялась  удивленно  разглядывать.  Два  бикена.  Целая  булка
черствого хлеба! Спасение на сегодня, а завтра - будь что будет.
     - Отдай! - резануло слух злобное карканье.
     Элистэ подняла глаза. Перед ней стояла какая-то  женщина,  сложив  на
груди руки и недобро сузив глаза.  Грязные  седые  космы,  спина  колесом,
зубов - раз-два и обчелся; однако же вид у попрошайки при  всем  этом  был
крепкий и бодрый.
     - Слышала? Отдай! Это мое, - потребовала  она  и,  заметив  удивление
Элистэ, добавила: - Воздушная улица промеж  проулка  и  старого  дома  Иру
принадлежит мне, Плесси.  Чужакам  сюда  ход  заказан.  Мой  квартал,  моя
добыча, а у тебя и мои деньги Не хочешь, чтоб рожу на сторону свернула,  -
давай сюда.
     Квартал? Добыча? Бред какой-то, но  одно  было  ясно:  загораживающая
проход незнакомка хотела отнять у нее драгоценную монетку  -  спасение  от
голодной смерти. "Нет, ни за что не  отдам".  У  Элистэ  непонятно  откуда
вдруг взялись силы. Она поднялась, зажав монетку в кулаке, и сказала:
     - Отвяжись, дай пройти.
     - Отдай, грязная оборванка, а не то я  тебе  все  зубы  повыбиваю,  -
напирала Карга Плесси. Не получив ответа, она вцепилась в запястье девушки
и попробовала вывернуть руку.
     Боль пронзила Элистэ, и  копившиеся  весь  день  страхи  и  ненависть
вырвались на волю. Не отдавая себе  отчета,  она  испустила  пронзительный
истошный визг, левой рукой захватила прядь седых волос противницы,  злобно
рванула и изо всех сил приложила ее лицом о кирпичную стену, разбив нос  и
губы. Карга Плесси взвыла и рухнула на  колени,  отплевываясь  кровью.  Но
Элистэ и не подумала ее отпустить, таская за волосы до тех пор, пока вопли
нищенки не сменились судорожной  икотой  и  во  все  стороны  не  полетела
кровавая пена. Наклонившись к самому уху Карги, она прошипела:
     - Отвяжись, или я тебя убью. Поняла? Убью!
     В эту минуту она была готова исполнить угрозу.
     Карга Плесси взглянула в расширенные,  лихорадочно  блестящие  зрачки
соперницы и от ужаса выкатила глаза.
     - Ты что, совсем спятила? - прошептала она.
     - Верно. Так что лучше отвяжись. Отвяжись!
     Элистэ  отпустила  нищенку.  Неизвестно,  что  придало  ей  силы,  но
внезапный приступ неистовой  ярости  быстро  прошел,  оставив  после  себя
неимоверную слабость - дрожь в коленях, тошноту, головокружение и, что еще
хуже - отвращение и  чувство  стыда:  Как  все  это  чудовищно  мерзко!  В
какой-то миг она и вправду была готова убить несчастную попрошайку, да что
там готова - хотела убить. Что с ней творится? "Я победила.  Мне  положено
радоваться". Она тряхнула головой, отгоняя  от  себя  постыдные  мысли.  В
правой руке Элистэ по-прежнему сжимала монетку в два бикена.  Вечером  она
сможет поесть. Все остальное неважно.
     За спиной у нее исходила злобой побитая нищенка. Что она там кричит?
     - Лишай об этом узнает! - К Карге Плесси разом вернулись  смелость  и
голос. - Думаешь, поживилась на моем участке, и тебе это сойдет с рук? Как
бы не так! Братство до тебя доберется, увидишь, мокрого места от  тебя  не
оставит! Лишай своих в обиду не даст, он с тебя шкуру спустит!
     Опять какой-то бред. Но вопли постепенно  затихли.  Собрав  последние
силы, Элистэ оставила Воздушную улицу позади. За  два  бикена  она  купила
черствый батон хлеба и осторожно разделила на четвертушки. Скорчившись под
низким каменным забором  в  какой-то  безымянной  аллее,  она  съела  одну
порцию, отправляя хлеб в  рот  маленькими  кусочками,  долго  и  тщательно
пережевывая. Увы, от куска быстро не осталось и  крошки.  Элистэ  посидела
немного, но ее начал пробирать  холод.  Она  поднялась  и  пошла.  Скудная
трапеза немного помогла ей: усталость и упадок сил давали о себе знать, но
хоть голова перестала кружиться.  Так  она  набрела  на  кучку  бездомных,
сгрудившихся вокруг тлеющего  мусорного  костра,  -  привычное  зрелище  в
Восьмом округе. Люди подвинулись, давая ей место. Там  она  провела  ночь,
свернувшись калачиком на земле. Проснулась Элистэ разбитой и  окоченевшей,
с болью во всем теле, но живой вопреки зиме и морозу. В тот день  она  уже
не искала работу, а просто бродила, сотрясаясь от приступов  кашля.  Такую
грязную, оборванную и больную, ее не взяли бы даже  посудомойкой  в  самую
гнуснейшую из обжорок Восьмого округа. Нечего и пытаться - лучше потратить
остаток сил на суровую борьбу за выживание.
     Она умудрилась растянуть хлеб на три дня. Потом  стало  совсем  худо.
Элистэ попробовала копаться в грудах  отбросов  на  помойках  у  таверн  и
харчевен, но улов был ничтожен. Времена стояли  голодные,  и  если  что  и
выбрасывали из еды, так лишь совсем сгнившие овощи да покрывшиеся  зеленой
плесенью объедки. Но даже из-за этой мерзости между рыскавшими по помойкам
вспыхивали  постоянные  стычки.  Соперники  оказывались  куда  сильней   и
свирепей Элистэ. Раза два ей удавалось  урвать  по  пригоршне  заветренных
фруктовых обрезков, но и только.
     От редких налетов  на  фермерские  повозки,  что  тянулись  по  улице
Винкулийского моста в сторону Набережного рынка, и то было больше  пользы.
Броситься из толпы к телеге, притормозившей у  въезда  на  мост;  схватить
горсть картофелин, репы или кабачок - что попадет под руку; нырнуть в один
из проулков, которые она теперь знала как свои пять пальцев, не хуже,  чем
в свое время дворцовые анфилады Бевиэра; через  подворотни  и  арки,  чтоб
запутать преследователей; а затем схорониться в укромном уголке с сердцем,
все еще колотящимся от бега и страха, однако ликующим при виде вожделенной
добычи плодов земли. Такие налеты помогали Элистэ держаться на  плаву,  но
как же люто она их ненавидела!  Ненавидела  унижение,  невыразимый  позор,
осквернение всего для нее святого; ненавидела вполне  реальную  опасность.
Если поймают, ее, вероятно, ожидает участь обычной воровки - клеймо,  кнут
или тюрьма; но окружной судья, стремящийся  неукоснительно  придерживаться
буквы закона, вполне может приговорить и к смерти. "Злая ирония судьбы,  -
размышляла она, - избежать Кокотты, чтобы  угодить  в  петлю:  смех  да  и
только!" Нет, воровство не по ней. Впрочем, нравится  оно  ей  или  нет  -
вопрос имел для нее чисто теоретический  интерес,  ибо  вылазки  не  могли
продолжаться долго. Скудный рацион с  трудом  поддерживал  тлеющий  огонек
жизни, но не давал сил. С каждым днем Элистэ слабела, ей  становилось  все
трудней убегать от преследования.  Когда  на  бегство  не  останется  сил,
налетам на повозки придет конец.
     Просить подаяния было делом не столь опасным; так, по  крайней  мере,
ей казалось вначале. Элистэ обнаружила,  что  ее  большие  глаза  кое-чего
стоят; их жалостливый взгляд вкупе с надрывным кашлем  способен  приносить
бикены. К тому же у нее был такой жалкий  вид,  что  к  ней  крайне  редко
подкатывались  с  непристойными  предложениями.  Люди  не  хотели  к   ней
прикасаться: то ли их пугал ее чахоточный кашель,  то  ли  страшил  смятый
платочек в пятнах крови - она содрала с него кружева и измазала,  надрезав
палец,  чтобы  все  думали,  будто  у  нее   кровохарканье.   Так   Элистэ
"проблаженствовала" несколько дней, собирая милостыню, которой хватало  на
черствый хлеб, два-три яблока и даже  миску  горячей  похлебки.  Еще  один
столь же удачный день - и  она  сможет  позволить  себе  провести  ночь  в
заведении вроде "Приюта Прилька". В конце концов смерть от голода и холода
ей, кажется, не грозит. Что до другого, более страшного исхода  -  ареста,
"Гробницы", Кокотты, -  то  во  всем  Шеррине  не  найдется  жандарма  или
народогвардейца, способного распознать Возвышенную в ее  нынешнем  облике.
Она бы не посмела пойти на обман проницательной  Чувствительницы  Буметты,
охраняющей Северные ворота, но простых солдат  ничего  не  стоило  обвести
вокруг пальца.
     Она их и обвела.  Народогвардейцы  каждый  день  проходили  мимо,  не
удостаивая ее даже взглядом. Однако же  Элистэ  чувствовала,  что  за  ней
наблюдают, и от неприятного  этого  ощущения  некуда  было  деться.  Нищие
следили за каждым ее шагом, она это знала. Их взгляды она  чувствовала  на
себе и днем и ночью.
     После стычки с Каргой  Плесси  Элистэ  ни  разу  не  показывалась  на
Воздушной улице. Каргу она тоже не видела, даже издали,  однако  никак  не
могла з