опастями  ушей  в
неопределенной тревоге.



                                    25

     Элистэ очнулась раньше времени. Она лежала, поджав ноги, во  мраке  и
тесноте; ее стопы, колени и темя упирались в деревянные стенки.  Маленький
замкнутый мирок раскачивался и подрагивал, скрипел и стонал. У нее  болели
голова и живот. Она сразу поняла, где находится; поняла и другое - если ее
начнет тошнить, хуже места для этого не придумаешь. Поэтому Элистэ  лежала
тихо и, борясь с дурнотой, несколько раз глубоко вздохнула. Тонкая струйка
свежего воздуха просочилась в дырочку дюймах в шести от ее лица,  и  стало
легче.
     Слабый  серый  свет,  что  пробивался  в  отверстие,   недвусмысленно
свидетельствовал: наступил день. Но ей хотелось знать больше. Извернувшись
каким-то немыслимым образом, она прижалась глазом  к  отверстию:  джутовые
мешки, дубовые бочонки, сосновые ящики - обычный груз, мало интересного, а
ничего другого не видно. Она не могла  угадать  ни  часа  суток,  ни  даже
светит ли солнце. Дреф  говорил,  что  она  проспит  восемь-десять  часов;
значит, сейчас никак не меньше десяти утра, а то и ближе к  полудню.  Если
возница тронулся в путь до рассвета, то Северные ворота они уже  миновали.
Стало быть, из Шеррина выехали. Невероятно, вот только бы знать наверняка.
     Элистэ приняла прежнее положение и затихла,  напрягая  слух.  Повозка
катилась спокойно; не подскакивала, как на столичных булыжниках, но  время
от времени ухала в  глубокую  проселочную  колею.  Да,  она  выбралась  из
Шеррина на свободу.
     На  свободу?  Со  всех  сторон  ее  сдавливали  сосновые  доски.  Она
потрогала нависающий в нескольких дюймах деревянный настил. Крышка ящика -
об этом Элистэ ни на секунду не забывала - была заколочена. Ее  упаковали,
как хозяйка - курицу, чтобы везти на рынок. Она поерзала - ей вдруг  стало
неудобно и немножечко страшно. Ломило шею, глаза застилал мрак. Сейчас  бы
снова заснуть, но сна не было ни в одном глазу - и уже не будет,  она  это
знала.
     Примерно с час Элистэ пролежала в своей  тесной  тюрьме,  страдая  от
неудобств и качаясь из стороны в сторону. В тщетных  потугах  расслабиться
она вертелась, пытаясь улечься то так, то эдак, чтобы распрямить  затекшие
члены, но границы отведенного ей пространства не позволяли принять удобную
позу. Ей подумалось, что Дреф, возможно, тоже проснулся и страдает  ничуть
не меньше. Даже больше - при его-то росте. Если, конечно, он не задохнулся
или  не  погиб  от  избытка  наркотика.  Нет,  Дреф  достаточно   умен   и
предусмотрителен,  такие  поддающиеся  расчету  последствия  он  наверняка
исключил. Правда, и Дреф может ошибиться раз в жизни...
     Но ее опасениям и мукам вскоре  пришел  конец.  Телега  остановилась,
дернувшись напоследок, и стало тихо.  Элистэ  прислушалась,  но  различила
лишь гогот гусей, да и то отдаленный. Прошли минуты.  Потом  совсем  рядом
послышались чьи-то голоса. Ящик  двинули,  дернули  и  приподняли,  громко
ухнув при этом. Она затаила дыхание. Ящик пополз вперед,  резко  завалился
набок. На  миг  Элистэ  очутилась  вниз  головой,  но  потом  ящик  принял
горизонтальное положение, и его понесли спотыкаясь. Затем пошли ступеньки,
свет в дырочках разом померк; стук каблуков  по  половицам.  Ее  внесли  в
помещение и резко  опустили  -  удар,  толчок,  неподвижность.  Нескольких
сказанных  вполголоса  фраз  Элистэ  не  поняла,  затем  послышался   звук
удаляющихся шагов. Ей безумно хотелось заглянуть в дырочку,  но  она  себя
пересилила: даже самое легкое движение могло привлечь внимание  тех,  кого
она не могла видеть. Тишина. Девушка решила, что они ушли, но  по-прежнему
не смела пошевелиться. Кто знает - стоят рядом или нет?
     Вскоре раздались шаги - вновь тащили явно что-то тяжелое.  Ухнули,  с
грохотом опустив груз на пол. Опять  голоса,  удаляющиеся  шаги,  хлопанье
затворенной двери, и вновь тишина. На сей раз  Элистэ  отчетливо  ощутила,
что рядом кто-то стоит. Она замерла, затаила дыхание, уставившись во  мрак
невидящими глазами.  Прошло  еще  какое-то  время.  Вероятно,  неизвестный
союзник дожидался, пока телега с возницей исчезнет из виду. Наконец, когда
ей  оставалось  либо  переменить  положение,  либо  сойти  с  ума,   снова
послышались шаги: очевидно, до  окна  и  обратно.  Затем  стук  в  крышку,
буханье молотка, визг выдираемых из дерева гвоздей.  Совсем  рядом  кто-то
вскрывал другой ящик, в котором, вероятно, лежал Дреф. У Элистэ  пересохло
во рту, но она не шевелилась, только прислушивалась.
     Последовали глухие удары, шлепки, затем она услышала два приглушенных
голоса - один из них принадлежал Дрефу. Элистэ не поняла  слов,  но  сразу
узнала его выговор и интонацию. Значит, он не задохнулся в своей  сосновой
тюрьме. С ним все в порядке, он рядом! Она  облегченно  вздохнула,  но  не
решилась подать голос  или  позвать  его:  сначала  требовалось  убедиться
воочию, что это ничем не грозит.
     Теперь мужчины принялись за ее ящик. Поддев крышку, они  оторвали  ее
вместе с гвоздями, повыбрасывали книги, и  Элистэ  заморгала,  ослепленная
обрушившимся на нее светом. Она смутно различила два склонившихся силуэта.
Прежде чем зрение вернулось к ней, ее подхватили под  руки,  поставили  на
ноги и извлекли из ящике. Девушка покачнулась -  ноги  плохо  слушались  и
подгибались,  кровообращение  восстанавливалось  медленно,  икры  и  бедра
покалывало. Но она быстро пришла в себя и увидела Дрефа - бледноватого, со
слегка отекшими веками, но в остальном такого же, как  всегда,  и  другого
мужчину - худого,  узкоплечего,  неопределенного  возраста,  с  пастозного
оттенка лицом, который появляется после  многолетнего  сидения  в  четырех
стенах, и в пенсне с металлической оправой,  висевшем  на  тонком  нервном
носу.  Она  украдкой  оглядела  заурядную  комнату,   уставленную   узкими
деревянными скамьями. Как странно!  Из  окна  открывался  вид  на  поля  и
проселок с разъезженными колеями. Одно ясно - Шеррином здесь и не пахнет.
     Удалось! Они таки провели Буметту - с помощью разветвленной и умеющей
действовать организации нирьенистов. Теперь, стоя посреди комнаты,  Элистэ
могла убедиться в этом на собственном опыте.
     - Полегчало? - спросил Дреф.
     Она кивнула.
     - А вам?
     - Все в порядке.
     - Где мы?
     - Позвольте, я объясню, мастер Бек, - вмешался незнакомец. Элистэ  не
сумела скрыть удивления, услыхав это прозвище Дрефа и уловив  уважение,  с
которым оно было произнесено. - Сестра, вы находитесь  в  классе  народной
школы Дицерна, что в Средней Совани. Здесь вам ничего не грозит. Я Туверт,
генеральный инспектор народного образования в графстве Дицерн,  вонарец  и
нирьенист. - Он неловко поклонился. - Добро пожаловать под мой кров.
     - Благодарю вас,  -  ответствовала  Элистэ  и,  слегка  растерявшись,
сделала книксен. Нужно ли ей  представляться  в  свою  очередь?  Назваться
собственным именем или чужим? Каковы требования этикета, принятые в  среде
беглецов, изгоев и заговорщиков? Хуже того,  этот  человек,  судя  по  его
поведению, еще не знал об аресте Шорви Нирьена. Сказать или нет?
     Дреф пришел ей на помощь.
     - Приморский дилижанс по-прежнему останавливается в Дицерне?
     - В два часа, - сообщил Туверт.
     - Мы отбудем на нем, время не терпит.
     - Деньги?
     - Имеются.
     - Бек, вы просто чудо.
     - Накормите нас?
     - Прошу за мной.
     Они проследовали за Тувертом в  его  кабинет,  находившийся  рядом  с
классной, где их ждала простая, но обильная закуска.  Элистэ  уплетала  за
обе щеки и  помалкивала,  тогда  как  Дреф  и  Туверт,  в  соответствии  с
принятыми, судя по всему, у нирьенистов  правилами,  изъяснялись  скупыми,
чуть ли не зашифрованными фразами и намеками.  За  едой  Дреф  сообщил  их
хозяину об аресте Шорви Нирьена. И без того бледное лицо  Туверта  приняло
сероватый оттенок, и Элистэ от души его  пожалела.  Как,  однако,  дорожат
нирьенисты своим  вождем!  А  сам  Нирьен,  в  сотый  раз  задавалась  она
вопросом, - что он за человек, если внушает  такую  любовь?  Должно  быть,
личность действительно неординарная.
     Известие подкосило наставника Туверта, но тем не  менее  он  сохранял
присутствие  духа;   возможно,   его   поддерживал   оптимизм   столичного
единомышленника. Дреф выказал твердую уверенность, что  остается  пусть  и
слабая, однако надежда на отсрочку исполнения смертного приговора, а то  и
на вызволение Шорви Нирьена. Школьный инспектор с ним согласился  или,  по
крайней мере, сделал вид, что соглашается.
     Они  просидели  до  без  четверти  два,  а  затем,   попрощавшись   с
гостеприимным хозяином, вышли на дорогу, и, несколько удалившись от школы,
стали ждать дилижанс, который следовал до северного побережья через Фабек.
Элистэ все еще не могла поверить в реальность происходящего.  Она  боялась
очнуться, разлепить уставшие веки и  увидеть,  что  скорчилась  у  тлеющей
мусорной кучи на улице Винкулийского моста. "Странно, - подумала она, - но
почему-то несколько жутких месяцев запомнились мне  Куда  отчетливее,  чем
долгие годы благополучия". Они запечатлелись в ее памяти  вечным  клеймом,
вроде  того,  какое  навеки  выжигают  на  теле  серфа  или   преступника.
Воспоминания о тех днях в трущобах,  считала  она,  не  изгладятся  из  ее
памяти - так же как Дрефу сын-Цино не избавиться от клейма рабства.
     Дилижанс прибыл по расписанию. Дреф поднял руку, карета остановилась,
он заплатил за проезд, и они сели,  затолкав  под  сиденья  свой  скромный
багаж. У них оказалось всего двое попутчиков - уставшие  горожане  средних
лет, с которыми, судя по их виду, если и можно было поговорить, так только
о погоде. Возница щелкнул кнутом, и дилижанс тронулся.
     Путешествие было долгим и утомительным. Дороги иной  раз  оказывались
просто-напросто непроезжими. Тягучие часы унылой скуки  время  от  времени
чередовались с минутами крайнего напряжения. Приморский  дилижанс  слишком
часто забирал в сторону от Большой Королевской дороги, по которой два года
назад карета во Дерривалей проследовала в Шеррин,  никуда  не  сворачивая.
Дилижанс не спеша  катил  по  тракту  Равенства  (так  теперь  именовалась
дорога) через городки и деревеньки Совани, одолел холм  Ниэй  и  въехал  в
провинцию Фабек, оставив позади лесистые нагорья и города Беронд, Фловин и
Граммант. В каждом городе, на многих придорожных почтовых  станциях  и  на
границе  между  Сованью  и  Фабеком  приходилось   предъявлять   документы
обалдевшим  от  скуки  провинциальным  чиновникам,  сборщикам  пошлины,  а
нередко  и  офицерам  Вонарской  гвардии.  При  первой   проверке   Элистэ
показалось - сейчас она умрет от страха или, по меньшей мере, выдаст себя,
что приведет к тому же, то  есть  к  их  гибели.  Дилижанс  остановился  у
заставы на въезде в Пенод. Начальник  заставы  подошел,  открыл  дверцу  и
потребовал  паспорта  и  подорожные.  Пока   офицер   лениво   проглядывал
документы, один из подчиненных забрался на крышу кареты проверить багаж. У
Элистэ замерло сердце, по телу пробежала дрожь. Чтобы как-то  скрыть  свое
волнение от гвардейца, она зажала  дрожащие  пальцы  меж  колен,  опустила
голову, изобразив, как ей показалось, достаточно убедительно застенчивость
воспитанной в строгих правилах  молодой  горожанки.  Она  не  смотрела  по
сторонам и поэтому не столько увидела,  сколько  почувствовала,  что  Дреф
просунул в открытую дверцу свои и ее документы, и ощутила  на  себе  более
чем  внимательный  взгляд  лейтенанта,  начальника  заставы.  Неужели   он
обнаружил подделку? Иначе с чего вдруг такой интерес к ее особе?
     - Муаж Сузоль, портновский  подмастерье,  проживает  в  Грамманте,  -
вслух прочитал лейтенант. - Ивиэн Сузоль, жена поименованного. Значит, это
и есть молодая женушка?
     - Она самая, - подтвердил Дреф.
     - Новобрачные? - ухмыльнулся лейтенант.
     Дреф подтвердил и это.
     - Ха, я сразу понял. Не знаю, как у кого, а у меня нюх на  это  дело.
Что ж,  собрат,  женушка  у  тебя  премилая,  но  какая-то  бледноватая  и
застывшая, что ли. Тебе бы ее раскочегарить как следует,  а  то,  глядишь,
она тебя на другого сменяет. А, сестрица? Верно я говорю?
     Так  вот  в  чем  дело.  Подонок  ничего   не   подозревает,   просто
забавляется. Элистэ перевела дух, однако тут же снова насторожилась.
     Дреф стал превозносить добродетели, мадам Сузоль -  тихая,  разумная,
работящая  и  послушная  жена,  родом  из  очень  почтенной  семьи,   дочь
состоятельного перчаточника, - но лейтенант перебил его:
     - Работящая? Почтительная? И только?  Печально.  Печально.  У  нашего
новобрачного в жилах не кровь, а холодненькая водица. Не  мудрено,  что  у
бедной женушки замороженный вид. Нет,  собрат,  тут  ты  не  тянешь.  Коли
хочешь ее удержать, так докажи, что любишь. Может, новобрачному  показать,
как это делается? А, сестрица? Ты не против?
     Элистэ упорно не поднимала глаз. Ей  уже  не  требовалось  изображать
замешательство и стыд - она и в самом деле их чувствовала.
     Мадам Сузоль не на что жаловаться, настаивал Дреф. По отношению к ней
он неукоснительно исполняет  все  положенные  обязанности,  включая  чисто
супружеские, так что лейтенант может об этом  не  беспокоиться.  Он,  Муаж
Сузоль, не только сознательный гражданин, но и муж.
     - Бедная крошка! Что ж, собрат, наставление тебе вовсе  не  повредило
бы, но поцелуй женушку в доказательство своей любви, и тогда  я,  пожалуй,
отпущу вас с миром.
     Не веря собственным ушам, Элистэ покосилась на офицера.
     Мастер Сузоль поспешил заявить, что интимные  демонстрации  подобного
рода безвкусны, неуместны и неприличны.
     - Вот что, приятель, этот дилижанс не тронется с места,  пока  ты  не
сделаешь, как сказано. Или ты поцелуешь ее  как  положено,  или  я  покажу
тебе, как это делается. - Лейтенант от всей души забавлялся,  но  явно  не
шутил. - Показать ему, сестричка?
     Элистэ  покачала  головой,  по-прежнему  не   поднимая   глаз.   Дреф
сообразительный,  уж  он-то  придумает,  как  обойти   этого   напористого
весельчака-извращенца. Дреф, конечно, понимает, что обязан найти выход,  -
ему ли не знать о пропасти, разделяющей бывшего серфа и дочь  маркиза!  Об
этом ему никогда не забыть, при всей его дерзости. Она немного успокоилась
и стала ждать, что же он ответит.
     Дреф,  однако,  ничего  не  сказал.  Элистэ  почувствовала,  как   он
повернулся к ней, подняла глаза и окаменела от ужаса, когда он обнял ее за
плечи и притянул к себе. О Чары, да как он решился, как посмел -  ведь  он
же серф! Она  ощутила  слабый  аромат  душистого  кофе,  каким  их  угощал
наставник Туверт, - и вот он  уже  впился  поцелуем  в  ее  губы,  да  так
свободно, словно имел на это полное  право,  словно  это  было  в  порядке
вещей. Если он не гулял с молоденькими крестьянками в Дерривале, то отнюдь
не из робости - уж в этом-то она сейчас убедилась. Его поведение настолько
ошеломило девушку, что она даже не оказала  сопротивления.  Поцелуй  Дрефа
словно отнял у нее последние силы, и она безропотно подчинилась. Откуда-то
издалека до нее  донеслись  одобрительные  возгласы  наблюдавших  за  ними
гвардейцев.
     Дреф разомкнул объятия, и Элистэ  внезапно  обдало  холодом.  Она  не
могла опомниться - такого она от него никак не ожидала.
     - Не переживай, женушка! - утешил Дреф. Во взгляде  его  черных  глаз
она прочитала предупреждение, но вместе  с  тем  уловила  тень  совершенно
неуместной  проказливости  и  чего-то  еще,  а  чего  -   этого   она   от
растерянности не сообразила. Говорил он непривычно раздельно и четко: - Мы
же все тут добрые патриоты.
     - Что  ж,  собрат,  ты,  похоже,  не  совсем  безнадежен,  -  признал
лейтенант. - Я удовлетворен, желаю тебе хорошей  дороги.  -  Он  отступил,
пропуская дилижанс. - Да здравствует Защитник!
     - Во веки веков! - в один голос, как  положено,  ответили  возница  и
пассажиры, все, кроме Элистэ, которая не смогла заставить себя  произнести
ненавистную фразу. Однако ее молчание объяснили  девичьей  робостью  и  не
обратили на это внимания. Дверцы захлопнулись, возница щелкнул  кнутом,  и
Приморский дилижанс, миновав заставу, въехал в Пенод.
     После этого случая Элистэ больше не сомневалась в качестве  фальшивых
документов. Мастер поработал на славу, поддельные бумаги  не  вызывали  ни
малейших сомнений на заставах,  почтовых  станциях  и  прочих  контрольных
пунктах. Паспорт на  имя  Ивиэн  Сузоль  везде  обеспечивал  ей  свободный
проезд, и первоначальные страхи Элистэ постепенно исчезли,  уступив  место
другим проблемам, не столь серьезным,  однако  не  менее  неприятным.  Она
путешествовала в качестве жены Дрефа и  по  этой  причине  была  вынуждена
ежедневно делить с ним ночлег в одной  комнате,  которую  им  отводили  на
постоялых дворах. Попробуй она отказаться - и пойдут вопросы.  Но  почему,
почему, спрашивала  она  себя  время  от  времени,  она  вообще  над  этим
задумывается? В Шеррине они столько времени жили  в  одной  квартирке,  уж
пора бы привыкнуть! Правда, в пансионе в тупике Слепого Кармана у них было
две комнаты и спали они каждый в своей, но  разве  что-нибудь  существенно
изменилось? Рожденная Возвышенной,  она  всю  жизнь  провела  в  окружении
челяди. Ела, одевалась, раздевалась, спала и принимала ванну на  глазах  у
горничных, ничуть не стесняясь, полагая это  само  собой  разумеющимся.  И
нынешние  вынужденные  ночевки  в  одних  стенах  в  принципе  не   должны
отличаться от того, что было. Не должны, однако Элистэ не могла  отрицать,
что ее взгляд на вещи изменился после  памятного  случая  на  заставе  при
въезде в Пенод; более того, если быть честной, он стал меняться задолго до
этого. И виной тому Дреф - своим  поступком  он  все  поставил  с  ног  на
голову. Но разве он мог поступить по-другому? Элементарная  справедливость
заставляла ее признать, что на заставе он  действовал  наилучшим  образом,
учитывая обстоятельства. Кроме того, у него хватило такта не  упоминать  о
том малоприятном эпизоде, словно его и не было. Он начисто забыл о нем или
попросту выбросил  из  головы  как  нечто  несущественное  и  вынужденное.
Благородный жест с его стороны, но Элистэ это  почему-то  раздражало.  Мог
хотя бы признать, что... нет, что там ни говори, а Дреф вел и  ведет  себя
безупречно. И  не  его  вина,  если  она  почему-то  стесняется,  избегает
смотреть на него, когда они располагаются на ночь в одной комнате,  и  что
ей неприятно видеть его на полу укрывшимся вместо одеяла широким пальто. В
Дерривале он мирился с такими же, если не худшими бытовыми  условиями,  но
она об этом совсем не думала. Сейчас, однако,  это  ее  беспокоило.  Ну  и
времена пошли - ничего, не понять!
     Дни складывались в однообразную скучную цепочку. Приморский  дилижанс
катил и катил по Фабеку, направляясь  к  северному  его  побережью,  -  по
распахнутым до окоема лугам, на которых среди  перезимовавших  под  снегом
серых трав изумрудными островками вспыхивали кустики  ранней  черемши;  по
лесистым  нагорьям,  где  деревья,  с  по-весеннему  набухшими,   готовыми
взорваться коричневато-золотистыми почками, напустили  на  себя  обманчиво
осенний вид. Хорошая погода благоприятствовала путешествию, за  все  время
выдался только один дождливый день. Да и дорожных происшествий было не так
чтобы   много:   с   одним   пассажиром   случились    колики,    пришлось
останавливаться; потом меняли колесо; и еще раз  задержались  для  мелкого
ремонта кареты. Дилижанс всего два раза по-настоящему увязал в грязи. Хуже
всего пришлось, когда выехали из Беронда, где дорога по весне превратилась
в настоящее болото - как всегда в эту пору года. Там они провозились целый
день. Элистэ подобные задержки казались бесконечными. Она считала, что  их
преследует злой рок, тогда как на самом деле этот рейс дилижанса ничем  не
отличался от всех других.
     На восьмой