ла в них ничего: ей пришло в голову,  что  аналогия,
выбранная ею только для того,  чтобы  подчеркнуть  очевидный  факт,  могла
обидеть Дрефа, могла даже причинить ему боль. Немедленно раскаявшись,  она
попыталась исправить свою оплошность: - Но ты не должен  думать,  что  мои
слова относятся и к тебе, Дреф.  Ты  совсем  другой,  необычный,  все  это
знают. Ты такой  умный,  такой  способный,  тебя  и  сравнивать  нельзя  с
остальными из твоего сословия. Многие подозревают, что ты  происходишь  от
Возвышенных. Не родись ты случайно среди серфов, ты мог бы быть  одним  из
нас.
     Ну вот, это должно его успокоить. Высшая оценка,  и  каждое  слово  -
правда.
     Похвалы, однако, не смягчили Дрефа. Да, он улыбался, но она знала эту
улыбку, не предвещавшую ничего хорошего.
     - Я не заслуживаю такой чести. Едва ли моя кровь так благородна,  как
вы предполагаете. - Он говорил медленно, растягивая гласные и  проглатывая
букву "р" - намеренно подчеркивая свой крестьянский выговор, чтобы позлить
ее. - Я такой, каков есть, не больше, и посему столь же достоин презрения,
притеснения и угнетения, как любой из моего сословия.
     - Бедный Дреф. Знаешь, в чем  твое  несчастье?  -  Она  не  дала  ему
ответить. На этот раз ему не удастся взять над ней верх. -  Ты  не  хочешь
признавать реальности жизни. Тебе все не нравится. Ты постоянно  нападаешь
на род человеческий, на общество, на весь мир. Наверняка  солнце,  луна  и
звезды тоже не отвечают  твоим  запросам.  Потому-то  ты  и  жалуешься  на
тиранию, жестокость, притеснения, угнетение и эксплуатацию. Что  ж,  может
быть, кое-кто из Возвышенных и злоупотребляет иногда своими  привилегиями.
Все-таки и мы несовершенны. Но как это изменить?  Возвышенные,  наделенные
самой природой особыми  качествами,  позволяющими  руководить  и  править,
просто выполняют обязанность, возложенную на них законами этого  мира.  Ты
бы хотел уничтожить правящий класс, тем самым низвергнув правительство? Ты
бы хотел освободить  простой  народ,  чтобы  тот  погряз  в  распутстве  и
невежестве, и таким образом разрушить цивилизацию? Неужели  такую  свободу
ты ценишь выше мира  и  безопасности,  выше  самой  жизни?  Правительство,
твердо  установленные  правила  должны  существовать,   чтобы   обеспечить
всеобщий порядок, иначе все мы будем ввергнуты  в  хаос.  Разве  ты  этого
хочешь?
     Закончив, Элистэ отвела глаза.  Она  была  уверена,  что  теперь  ему
нечего возразить.
     - Я просто восхищаюсь той  легкостью,  с  которой  вы,  как  попугай,
повторяете звучные фразы вашего отца. Увы, хорошая память сама по себе  не
заменяет разума. - Не  обращая  внимания  на  ее  оскорбленный  вид,  Дреф
продолжал: - Неужели  вам  никогда  не  приходило  в  голову,  что  мудрое
правление  и  власть  Возвышенных  -  не  обязательно  синонимы?  Или  что
сомнительное существование каких-то особых способностей вовсе не  означает
"по праву" правящий класс? Что разумное ограничение привилегий Возвышенных
отнюдь не предвещает начала анархии?
     Элистэ пожала плечами.
     - Мне жаль тебя огорчать, но история учит нас другому.
     - Вы никогда не были сильны в истории, крошка Элли, - заметил  он,  и
она удивленно посмотрела на него: Дреф уже очень давно  не  позволял  себе
это уменьшительное обращение. Должно быть, он взволнован больше,  чем  она
думала, раз оно сорвалось у него с языка. - Вы забыли, что Вонар не всегда
был абсолютной монархией. В прежние времена власть короля имела пределы, а
крестьяне  не  жили  в  таком  полном  подчинении.  Любой  из   них   имел
определенную степень личной  независимости,  которая  нам  и  не  снилась.
Фактически это продолжалось до эпидемии Карающего Кошмара -  то  есть  еще
двухсот лет не прошло; а потом по закону крестьян прикрепили  к  земле,  и
таким  образом  возникло  наше  нынешнее  счастливое  рабство.  Нет  нужды
говорить, что этим все не ограничилось. Сейчас,  в  эпоху,  которая  гордо
несет знамя своей просвещенности, любой Возвышенный по закону имеет  право
посадить раба в тюрьму, поколотить палкой, изувечить, может  даже  казнить
своих серфов, ему никто и слова не скажет.
     - Большинству серфов живется  не  так  уж  плохо.  А  ленивые  всегда
недовольны, вот и все.
     Элистэ  стало  одновременно  скучно  и  неловко.  Почему  бы  ему  не
ограничиться своим обычным ерничеством? Так он был бы куда приятнее.
     - А вот и результаты дурного влияния на незрелый ум.
     - Ты невыносим. Нет, хуже - ты становишься просто скучным.
     -  Тогда  я  быстренько  закругляюсь.  Итак,  совершенно  ясно,   что
Возвышенному целиком подвластна  жизнь  его  рабочей  скотины,  начиная  с
рождения, когда младенца метят клеймом, удостоверяющим, что  раб  является
собственностью. Хозяину подвластно  все:  детство,  когда  ребенок  учится
раболепию, в то время как доступ к образованию ему, как правило,  заказан;
юность, когда тебе выбирают ремесло по  прихоти  господина;  зрелые  годы,
когда для того, чтобы жениться, построить дом, выкопать  колодец,  завести
свой огород, требуется позволение; старость, которая наступает рано  из-за
нужды, лишений и безысходности; наконец, господину подвластна сама смерть,
когда непостижимая  Последняя  Привилегия  дарует  ему  право  как  угодно
распоряжаться останками серфа - даже бросить их на съедение собакам,  если
заблагорассудится.
     - Это отвратительно, просто возмутительно! Никому бы и в голову такое
не пришло, и ты сам это понимаешь!
     - Неужели?  -  сухо  возразил  Дреф.  -  Вряд  ли  феодальная  власть
исчерпывается подобными пустяками. На протяжении всей своей  жалкой  и  по
большей части несчастной жизни серф - а вместе  с  ним  и  так  называемый
свободный крестьянин - работает не разгибая  спины  и  видит,  что  лучшие
плоды его трудов собирает хозяин. Орудием этого грабежа  являются  налоги,
разнообразие  которых  производит  неизгладимое  впечатление.   Налог   на
колодец, налог на печь, мельничный налог, налог на урожай, налог за проход
по хозяйским владениям, налог на зерно, налог полевой, винный,  фруктовый.
К старости серф дряхлеет - пожалуйста, налог на потерю трудоспособности. Я
мог бы перечислять и дальше, но нет  нужды  называть  их  все.  Достаточно
сказать, что в жизни крестьянина нет ни одного мгновения,  не  затронутого
или не испорченного жадностью притеснителя. Силы и молодость  раба  -  это
товар,  принадлежащий  господину.  Труд  с  рассвета  до   заката   служит
процветанию владельца, в то время как собственные дети серфа  страдают  от
голода и холода. Он не имеет права голоса при  создании  законов,  которые
связывают его по рукам и ногам, а ведь законы эти регулируют всю его жизнь
с рождения до смерти. В глазах закона серф  значит  едва  ли  больше,  чем
рабочий скот. И горе тому, кто захочет изменить свою судьбу  и  убежит  из
поместья  хозяина.  Изгнанник  вне  закона,  преследуемый  и  презираемый,
одинокий, глядящий в лицо голодной смерти, этот несчастный в конце  концов
приползает обратно в  свою  конуру.  Если  же  по  какой-либо  невероятной
причине  он  не  вернулся  -  ничего:  клеймо  на  теле  выдаст  его,  оно
гарантирует скорое возвращение.
     Ухмыльнувшись, Дреф взглянул на свою правую руку - на тыльной стороне
ладони  была  вытатуирована  буква  "Д",  обозначающая,  что  данный  серф
принадлежит Дерривалю.
     Краска залила щеки Элистэ. На мгновение от замешательства и  ощущения
какой-то непонятной униженности  она  лишилась  дара  речи.  Она  чуть  не
вцепилась в заклейменную руку,  и  этот  глупый  порыв  только  усилил  ее
смущение. Элистэ почему-то чувствовала себя  виноватой,  и  это  было  так
неприятно, что она нашла утешение в ярости. Как он смеет упрекать ее,  как
он смеет? Его жалобы и в самом деле граничат с  обвинениями.  Недопустимо,
чтобы серф разговаривал с  ней  так.  Это  оскорбительно,  с  этим  нельзя
мириться!  Вздернув  подбородок,  она  с  демонстративной  скукой  холодно
спросила:
     - Я полагаю, этой  продолжительной  и  утомительной  беседе  настанет
конец?
     - Конец только один: правление короля и его Возвышенных  -  вовсе  не
закон природы и не историческая неизбежность. Все вполне можно изменить, а
значит, придет день, когда за боль и  кровь  угнетенного  простого  народа
придется заплатить с лихвой.
     - Что ты под этим подразумеваешь?
     - Достаточно самому слабому, но решительно настроенному рабу восстать
против своих хозяев -  и  тотчас  желание  восстановить  справедливость  и
желание отомстить сольются. Вот о чем следовало бы подумать всем вам.
     С  минуту  она  смотрела  на   него   пораженная,   потом   притворно
рассмеялась.
     - О, как ты серьезен - мне и страшно и смешно.  Тебе  это  совсем  не
идет.  Теперь  я  понимаю,  почему  мой  отец  запретил   писания   твоего
самозваного мудреца -  Шорви  Нирьена.  И  правильно  поступил,  ибо  этот
подстрекатель черни превратил тебя в отчаянно скучного педанта.
     - Это может  сделать  и  образование.  А  хотите,  я  скажу,  в  кого
превратило образование вас?
     - Хватит! - С нее слетела напускная холодность. -  Ты  слишком  много
себе позволяешь, и я не желаю больше тебя слушать! Все это глупо и скучно,
и если бы ты разговаривал подобным образом с  кем-нибудь  другим  из  моей
семьи, тебя приказали бы высечь!
     - Вот оно, ваше всемогущее средство.  Несомненно,  мы  увидим,  какое
благотворное воздействие оно окажет на Зона сын-Сюбо.
     - Опять... Меня это не интересует! Пусть хоть истечет кровью и умрет,
мне все равно! Ой, нет, я не то хотела сказать, беру свои слова назад!
     Элистэ замолчала, чтобы успокоиться. Дреф наблюдал за ней без всякого
выражения. Казалось, сегодня ему  почему-то  нравится  ее  дразнить  -  он
пребывал в каком-то странном настроении, но она не  собирается  доставлять
ему удовольствие и  не  позволит  вывести  из  себя.  Когда  Элистэ  снова
заговорила, голос ее звучал нарочито небрежно:
     - Я поговорю с отцом о твоем друге, раз обещала. Итак, ты получил то,
за чем пришел, а теперь можешь идти. Ты меня сегодня совсем не забавляешь,
и я не вижу смысла продолжать этот тоскливый разговор.
     Надменно взмахнув юбками, Элистэ резко повернулась и быстро  вошла  в
дом.
     Дреф стоял и смотрел ей вслед до тех нор, пока не уловил краем  глаза
какое-то движение возле большой поленницы, сложенной у двери. Скорчившаяся
за ней фигура выпрямилась и шагнула вперед, выбираясь из своего убежища.
     - Не смотри так  удивленно,  -  посоветовала  Стелли.  -  Мне  всегда
хотелось подслушать, о чем вы болтаете с этой сопливой принцессой.
     - Заткнись, Стелли, ты только испортишь все дело.
     - Нечего меня  затыкать,  ты  сам  ничем  не  лучше.  Я  хочу  знать,
собираешься ли ты помочь Зену?
     - Ты же подслушивала. Элистэ обещала вступиться за Зена  перед  своим
отцом.
     - И ты поверил? Эта жеманная маленькая  сучка  ради  нас  пальцем  не
шевельнет, можешь не  сомневаться.  Я  хочу,  чтобы  ты  сам  поговорил  с
маркизом. Ты умеешь говорить убедительно, к тому же обещал мне.
     - Да, обещал, но предложение Элистэ мне кажется лучше. От  нее  будет
больше пользы, чем от меня. Доверимся ей, она сделает все что сможет.
     - Все что сможет! Да это ровным счетом ничего!  Ведь  ее  не  волнует
никто, кроме себя. Если ты считаешь ее своим другом, то ты - осел, хоть  и
семи пядей во лбу. Я ей не верю, и  перестану  верить  тебе,  если  ты  не
исполнишь того, что  обещал.  Зен  твой  друг,  разве  не  так?  -  Стелли
скрестила руки на груди.
     - Для Зена лучше, если я не стану вмешиваться.
     - "Не стану вмешиваться!" Так ты даже не попытаешься ему помочь?  Что
ж за грязная свинья?! -  Глаза  Стелли  сверкали,  как  раскаленные  угли.
Трясясь от бешенства, она надвигалась на неподвижно стоявшего брата. -  Ты
перед ним в долгу. Из-за тебя  он  попал  в  эту  передрягу!  Ты  во  всем
виноват!
     - Я?
     - Да-да, ты и  сам  прекрасно  это  знаешь!  -  Она  подошла  к  нему
вплотную, сверля взглядом. - Во-первых, кто научил Зена читать? Ты! А  кто
позволил тебе учить его? Никто! Во-вторых, ты забил ему  голову  дурацкими
идеями о политике, законах, о вещах, которые ему вовсе не обязательно было
знать. А кто давал ему читать эту писанину, с которой никто из нас не стал
бы связываться? Все это сделал ты! Убедил его, будто все, что ты  говоришь
или делаешь, - правильно. Ты годами возился  с  этими  памфлетами  -  ага,
думал, я не знаю? - и тебя ни разу не поймали. А бедный Зен попробовал - и
тут же попался. И сейчас он в беде из-за тебя, а ты  даже  не  намерен  за
него заступиться! Хорош друг! Меня от тебя просто тошнит!
     При  всем  споем  красноречии  Дреф  на  мгновение  онемел.  Молчание
подтверждало его вину, истинную или мнимую.
     - Что, язык проглотил? Странно, а с сопливой  принцессой  болтал  без
остановки. Может, ты теперь разговариваешь только с Возвышенными? Ты  ведь
такой ученый, такой особенный, как она выразилась, и  руки  у  тебя  такие
чистые!
     - Это для Зена единственный шанс, - вымолвил наконец Дреф.
     - Забавно, ну и насмешил ты меня! - Стелли и не думала смеяться. - Ты
догадываешься, как  к  твоему  поведению  отнесутся  порядочные  люди?  Но
позволь, я скажу тебе  еще  кое-что.  Если  с  Зеном  случится  что-нибудь
плохое, ты об этом пожалеешь. Я никогда тебя не прощу.
     Не  дожидаясь  ответа,  Стелли  круто  повернулась,  на  манер  своей
ненавистной госпожи, и оставила Дрефа наедине с невеселыми мыслями.



                                    2

     Элистэ  сделала  все  что  могла.  Оставив  Дрефа,   она   немедленно
отправилась разыскивать отца и обнаружила его  в  кабинете  -  излюбленном
месте маркиза во Дерриваля, где он предпочитал  заниматься  своим  любимым
делом - собиранием и изучением медицинских курьезов. Он часто  сидел  там,
окруженный   дорогой   его   сердцу   коллекцией,   в   которую    входили
деформированные человеческие  кости  и  черепа,  двухголовые  и  трехрукие
зародыши,  мумифицированные  карлики   и   горбуны,   засушенные   головы,
аномальные человеческие органы, глаза и мозги,  хранящиеся  в  специальном
химическом растворе. Маркиз  часами  просиживал  за  столом  и  составлял,
тщательно подбирая слова, описание последнего  чудесного  приобретения.  В
такие минуты он бывал почти счастлив. Но только не  сегодня.  Едва  бросив
взгляд на лицо отца, Элистэ поняла, что ее попытка совершенно  безнадежна.
Будучи сильно не в духе, маркиз начинал  выпивать  куда  раньше  обычного.
Несмотря на полдень, щеки его уже подозрительно покраснели, глаза налились
кровью, а веки отяжелели. Неразговорчивый,  красивый  мужчина  в  расцвете
лет, очень похожий лицом на свою дочь, с такими же тонкими чертами и белой
кожей, - маркиз обыкновенно бывал весьма элегантен. Сейчас  же  парик  его
растрепался, галстук сбился на сторону,  на  манжетах  смялись  и  обвисли
вчерашние кружева.  Нахмуренные  брови  и  плотно  сжатые  губы  без  слов
говорили, как раздражен маркиз. Элистэ смотрела на него без надежды  и  уж
тем более безо всякой  любви.  Согласно  обычаям  эпохи,  она  выросла  на
попечении слуг и домашних учителей и на протяжении  своей  недолгой  жизни
мало общалась с родителями. Она  видела  их,  когда  семья  собиралась  за
трапезой, и в дни пиров, всегда окруженными родичами и слугами.  Со  своим
мрачным неразговорчивым  отцом  Элистэ  чувствовала  себя  скованно  и,  к
счастью, редко виделась с ним. Когда же это происходило, она  едва  знала,
как к нему подойти. С большой неохотой ввязывалась она  в  эту  историю  с
Зеном сын-Сюбо.
     - Недисциплинированный. Непокорный. Смутьян, - отрезал маркиз.
     - Совсем нет, отец, - мягко возразила  Элистэ.  -  Просто  безмозглый
мальчишка.
     - Не такой уж безмозглый.  А  когда  мы  выбьем  из  его  головы  псе
бунтарские мысли, будет совсем хорошим.
     - Но пороть... - Ноздри Элистэ раздулись от  возмущения.  -  Фу,  как
неприятно. Этот сын-Сюбо - жених моей горничной. Если его высекут, она  на
несколько дней надуется, и я вынуждена буду сносить ее скверный нрав;  так
что подумайте обо мне. Разве нет других способов воздействия?
     - Столь же действенных - нет. Нужно учитывать умственную и  моральную
ограниченность обвиняемого. Свист плетки будет ему предельно понятой.
     - Наверное. Но знаете, так  неприятно  думать  о  подобных  вещах.  Я
уверена, если его отпустить, от этого никому не будет хуже. Разве принесет
вред некоторая снисходительность, да и то проявленная лишь однажды?
     - Принесет, и огромный. Я вижу, ты так до  сих  пор  и  не  научилась
обращаться с низшими. В наш век  всеобщего  вырождения  серфы  нахальны  и
невыносимо упрямы. Было бы неразумно прощать их.
     - Ну тогда, может, час или два у позорного столба... без порки...
     - Этого недостаточно. Серф умышленно ослушался приказа своего сеньора
и должен понести наказание. Других способов сохранять дисциплину просто не
существует. Надеюсь, кровь этого сын-Сюбо окажется  поучительным  зрелищем
для тех, кто склонен к непослушанию.
     - Но проступок этого парня настолько незначителен, стоит ли  обращать
на него такое внимание? Подумайте, отец...
     Увы, Элистэ старалась напрасно;  ее  увещевания,  мольбы  и  льстивые
уверения лишь усиливали упорное сопротивление маркиза. Лицо его  с  каждой
минутой становилось все тверже, в серых, налитых  кровью  глазах  появился
стальной блеск, а челюсти,  слегка  отвисшие  под  воздействием  алкоголя,
снова сжались. Настаивать было бессмысленно, и вообще Элистэ  говорила  не
совсем искренне. Каждое произнесенное ею  слово  лишь  ухудшало  положение
несчастной жертвы, и скоро  девушка  вынуждена  была  сдаться.  Продолжать
упрашивать - означало увеличивать жестокость наказания Зена, которое и без
того достаточно сурово: двенадцать  ударов  плетьми,  а  потом  до  захода
солнца - сидение у позорного столба.
     Как бы там ни было, ее вмешательство не помогло. Более того, страстно
желая защитить свое достоинство, на которое осмелились покушаться,  маркиз
решил соединить вместе  наказание  Зена  и  церемонию  Восхваления,  сроки
которого давно прошли, - традиционного  ритуального  представления,  когда
серфы возгласами и жестами выражают великую радость по поводу  возвращения
сеньора после долгого отсутствия. Маркиз во Дерриваль  только  что  провел
скучный месяц в Шеррине, улаживая кое-какие дела  и  восстанавливая  связи
при дворе, где с ним обращались как с неотесанным  провинциалом.  Подобное
отношение больно  задело  самолюбие  маркиза,  и  теперь  ему  требовалось
утешение лестью - добровольной или принудительной.
     С молчаливой неприязнью  Элистэ  наблюдала  за  тем,  как  дворецкому
отдавались соответствующие распоряжения. Не успел слуга выйти из  комнаты,
как она дала волю чувствам.
     - Соединять Восхваление и порку - чистый абсурд! - воскликнула она. -
Даже хуже, чем абсурд, это полнейшая безвкусица.
     - Я не разделяю твоего  мнения,  -  безо  всякого  выражения  ответил
маркиз.
     - Но вы же не намереваетесь и  вправду  устроить  такое.  Это  гадко.
Позовите слугу обратно и скажите, что передумали. Или дайте,  я  сама  это
сделаю. - Элистэ протянула руку к шнуру колокольчика.
     - Оставь. Ты слишком дерзко высказываешь свое мнение. И запомни  -  я
не потерплю неуважения ни от серфов, ни от членов семьи.
     - Я не хотела обидеть вас, отец. Я только пыталась...
     - Твои возражения лишь укрепили  мое  решение  и  рассеяли  сомнения.
Пришло время напомнить тебе, кто здесь  хозяин.  Сочетание  Восхваления  и
процедуры наказания освежит твою память, и поэтому  ты  увидишь  и  то,  и
другое.
     - Я предпочла бы не видеть.
     - Твое желание не имеет значения.
     - Я занята, у меня другие планы.
     - Отмени их.
     - Нет!
     - Если понадобится, я прикажу двум лакеям привести тебя  силой.  Тебе
это покажется неу