т опасность?
     Элистэ   разглядывала   свое   изображение.    Невероятное,    просто
удивительное сходство.  "Награда  о  сто  рекко..."  Ей  с  трудом  в  это
верилось. Она молча кивнула.
     - Не вздумайте выходить на улицу. Отныне вам предстоит  скрываться  в
этих стенах.
     Скрываться. Здравая мысль. Она словно очнулась.
     - А как же дядюшка Кинц? Он только что ушел.  Откуда  ему  знать  про
плакат? Нужно его догнать, предупредить...
     - Спокойнее. Во-первых, ваш дядя не слепой, и раз  уж  он  вышел,  то
наверняка увидит плакат - их расклеили по всему городу.
     - Но он такой рассеянный, он просто не обратит внимания...
     - Во-вторых, у нас нет причин бояться за мастера Кинца -  способности
надежно ограждают его от обычных опасностей. Волнуюсь я главным образом за
вас. Не следовало вам возвращаться в Шеррин.
     - Тогда у нас не было выбора.
     - Теперь есть. Я вам устрою побег. Мы переправим вас в Стрелл.
     - Ничего подобного. Я не поеду, и на сей  раз  вам  придется  с  этим
смириться. Прошу  -  оставьте  при  себе  ваши  бесконечные  доводы  и  не
называйте меня неразумным ребенком. Сперва выслушайте, что я хочу сказать.
Поймите, именно сейчас я не  хочу  бросать  дядюшку  -  бросать  одинокого
беглеца  в  незнакомом  городе,  который,  вероятно,  кажется  ему   чужим
враждебным миром. Со мной ему  спокойнее,  а  вам  ведь  нужно,  чтобы  он
чувствовал себя спокойным и довольным, верно? В  противном  случае  он  не
сможет  помочь  вашему  Нирьену.  Кстати  о  Нирьене.  Разве  вы  сами  не
просиживаете с единомышленниками дни и  ночи,  обсуждая  планы  вызволения
наставника? Знаю, отвечать вы не станете, тогда я задам другой  вопрос:  у
вас есть лишнее время на организацию  моего  побега?  Времени  потребуется
немало, а у вас хлопот выше головы. Не лучше  ли  подождать,  пока  судьба
мастера Нирьена решится в ту или иную сторону?
     -  Напрасно  боитесь,  что  я  назову  вас  неразумным  ребенком.  Вы
меняетесь прямо на глазах.
     - Нет, всего лишь  взываю  к  здравому  смыслу.  Я  останусь  в  этой
квартире и затаюсь как мышка. Соседи видели меня редко, да и  то  мельком,
теперь же не будут видеть совсем. Я сменю прическу, чтобы не так  походить
на портрет. Во всяком случае, сходство не столь уж полное - разве  у  меня
такой острый подбородок? Я буду вести себя так, как нужно, но  из  Шеррина
не уеду. Это мое последнее слово.
     - Будь в моих силах заставить вас уехать, не сомневайтесь, я  бы  это
сделал. Оставаться в столице для вас - чистое безумие,  неужели  не  ясно?
Как вам объяснить...
     - Ох,  Дреф,  не  стоит  драматизировать.  Здесь  я  в  сравнительной
безопасности; тем более что ждать недолго - как только  дядюшка  управится
со своим делом. Так будет лучше для всех.
     - Для всех, но не для вас. Ваше безрассудное упрямство...
     - Лучше позаботьтесь о Шорви Нирьене, он нуждается в этом больше, чем
я. Как идет суд?
     -  Как  и  следовало  ожидать.  Шорви  и  остальные  слишком   хорошо
защищаются, их красноречие весьма досаждает  Государственному  обвинителю,
судьям и присяжным Народного Трибунала. Я думаю,  этому  положат  конец  -
обвиняемым скоро заткнут рты.
     - Вы хотите сказать,  что  Нирьена  с  друзьями  убьют  до  окончания
процесса?
     - И лишат Кокотту ее законного лакомства? Вряд  ли.  Куда  вероятнее,
что  под  каким-нибудь  надуманным  предлогом  Шорви  просто  лишат  права
защищаться, и это решит исход дела.
     - Что вы тогда предпримете, Дреф?  Я  ведь  знаю,  вы  что-нибудь  да
сделаете.
     - Я? Если уж сам Кинц во Дерриваль признался,  что  бессилен  одолеть
молчание "Гробницы", то на что надеяться мне?
     - Ложная скромность вам не к лицу; ваши надежды не имеют границ,  как
и ваша смелость. Я знаю, вы  с  друзьями  обязательно  попытаетесь  помочь
Нирьену, и бессмысленно вас от этого  отговаривать.  Вы  твердили  о  моем
безрассудном упрямстве. Ха! Я уповаю лишь на то, что  вы  не  дадите  себя
убить. Своей смертью вы отнюдь не послужите Шорви Нирьену, а  без  вас  на
свете станет скучнее.
     - Вот уж не чаял, что моя персона вызовет столь глубокое  сочувствие!
Что ж, я постараюсь, не обрекать вас на скуку.
     - Постараетесь? И только-то? Вы, если захотите, способны на большее.
     - Возвышенная дева,  я  начинаю  подозревать,  что  вас  волнует  моя
судьба.
     - Разумеется, волнует, - вырвалось у нее против воли.  Как  некстати!
Глупо. Обидно. Но слова сказаны, и она запнувшись продолжила: - Вы слишком
умный и занимательный собеседник,  чтобы  умереть  молодым.  Я  не  выношу
расточительства.
     Так небрежно, так бесстрастно могла бы сказать только сама  Цераленн.
Элистэ покосилась на Дрефа - интересно, заметил ли он ее невольный ляпсус?
Ей показалось, что он на миг помрачнел - от разочарования? Впрочем, скорее
всего именно показалось.
     - Вот как? Совсем не в стиле Возвышенных, но годы и  жизненный  опыт,
несомненно, избавят вас от этого недостатка.
     Как всегда, он побил ее своей невозмутимостью. У нее должно  было  бы
полегчать на душе, однако не полегчало.
     - А пока что, - продолжал Дреф, - не стоит  из-за  меня  волноваться.
Куда большего внимания сейчас заслуживает совсем другое.
     - Например?
     - Ваш дядя. Если не ошибаюсь, в  самое  ближайшее  время  он  намерен
освободить Евларка Вал„ра.


     В столичном Арсенале царил вечный  полумрак.  Дни  и  ночи  незаметно
сливались, переходили друг в друга, и в ровном однообразии жизни  их  было
не различить. Евларк Вал„р потерял счет дням заключения - время  для  него
застыло на месте. Он уже не вспоминал  о  Ворве,  родной  провинции  с  ее
заболоченными лугами, высоким небосводом, мирной и вольной жизнью. Все это
кануло в  прошлое,  вероятно,  навсегда.  Теперь  он  существовал  в  мире
каменных стен и дверных засовов, железных оков, жестокосердных  тюремщиков
и огненных видений Заза, к которой был прикован цепью. Постылое постоянное
общение с Чувствительницей привело к возникновению между ними  особых  уз,
которые были ему в высшей степени тягостны. Он проник в сознание Заза -  и
так основательно, что расстался  с  душевным  покоем.  Стремление  убивать
снедало Заза денно и нощно, и Евларк все время ощущал гнет ее кровожадного
вожделения. Он был изнурен и подавлен,  пребывал  в  отчаянии,  однако  не
решался протестовать. Огромные кулаки кузена Бирса напрочь выбили из  него
саму мысль о бунте. Раз Уисс решил, что ему, Евларку, надлежит  оставаться
здесь, значит так тому и быть до тех пор, пока Защитник не передумает.
     Сломленный и раздавленный, Евларк искренне полагал, что все остальные
чувствуют себя точно так же.  Вот  почему  он  удивился  не  меньше  своих
тюремщиков, когда Арсенал загорелся в самом прямом смысле слова. Правда, в
отличие от стражей, Евларк сразу распознал чародейную природу огня.
     Он спал, так что  время,  надо  полагать,  было  ночное.  Ему  снился
пламень, зеленый огненный выдох дракона в  самую  гущу  толпы,  -  обычные
видения  помешанной  на  насилии  Заза.  Пробудили  его   истошные   вопли
народогвардейцев. Евларк разлепил веки и ужаснулся. Ему показалось, что он
все еще барахтается в огненных грезах Заза. Со всех сторон взлетали  языки
пламени и рассыпались искрами,  дым  валил  удушливыми  клубами,  метались
обезумевшие народогвардейцы. Евларк жалобно вскрикнул, но тут выработанное
суровыми упражнениями мастерство пришло ему  на  помощь,  и  он  распознал
действие чар, разом увидел наваждение во всей его силе -  работу  поистине
великого мастера, соединившего обман зрения с безупречным воздействием  на
слух, обоняние и осязание. Евларк слышал треск пламени, вдыхал едкий  дым,
ощущал его  привкус  на  языке  и  горечь  в  горле,  чувствовал  на  коже
обжигающее дыхание огня. Отменный спектакль, но кто же его поставил?
     Народогвардейцам, однако, было  не  до  художественных  изысков.  Они
видели самый настоящий пожар. Что  двигало  поджигателем,  кто  он  и  чем
завершится этот ужас - уж не гибелью ли  незаменимой  Заза?  -  над  этими
вопросами у них не было времени задуматься. Как  и  над  диким  бешенством
Защитника, который наверняка разжалует, а то и арестует офицеров  караула.
В мыслях у народогвардейцев было только одно  -  спасаться,  и  как  можно
скорее, ибо в подвалах Арсенала хранилось достаточно пороха, чтобы поднять
на воздух весь округ, если огонь доберется до бочек. Задыхаясь  и  кашляя,
ослепленные народогвардейцы ринулись к  деревянным  дверям,  которые  тоже
начали заниматься огнем.
     Но элементарная человечность, не  говоря  уже  о  прямых  должностных
обязанностях, требовала спасти пленника. Не мог же несчастный  просто  так
сгореть  заживо,  тем  более  что  он  приходился  родным  братом   самому
Защитнику? Поэтому начальник караула  и  капрал  бросились  к  Евларку.  У
начальника имелись два ключа: один - от ножных оков, которыми пленник  был
прикован к Чувствительнице, другой - от ошейника, прикрепленного  цепью  к
вделанной в стену скобе.
     Евларк с любопытством следил  за  собственным  освобождением.  В  его
глазах наваждение было одновременно и жизнеподобным, и призрачным. Оковы с
ошейником щелкнули и упали, народогвардейцы  же  видели  совсем  другое  -
замки заело. Начальник караула,  ругаясь  на  чем  свет  стоит,  перебирал
ключи, пробовал то один, то другой, совал в скважины, дергал,  поворачивал
- все без толку: замки  не  открывались.  Капрал  выстрелом  из  пистолета
перебил цепь в том  месте,  где  она  крепилась  к  скобе,  однако  в  его
восприятии цепь осталась  невредимой.  А  призрачное  пламя  тем  временем
разгоралось; языки его взлетали по стенам, плясали на потолочных балках  и
уже лизали серебристые бока Заза.  От  чудовищного  жара  трещали  волосы,
одежда начала тлеть, кожа пошла волдырями. Народогвардейцы не выдержали. В
последний раз с жалостью глянув на  обреченного,  они  молча  рванулись  к
выходу.
     Евларк проводил их взглядом, и не подумав встать. Они бежали, кидаясь
из стороны в сторону, подскакивая  и  как-то  нелепо  горбатясь.  Все  это
напомнило Евларку ужимки клоунов, потешавших народ на сельских ярмарках  в
Ворве. За спиной у него беспокойно завозилась и загремела  Заза,  испустив
из обоих рыл по тоненькой струйке вполне настоящего ядовитого дыма.
     - Она, похоже, слегка  взволнована,  -  раздался  мягкий  неуверенный
голос, несомненно принадлежавший Возвышенному. - Неужели ее могло испугать
наваждение?
     Евларк обернулся и увидел пожилого кавалера - тот как бы выступил  из
завесы огня. Незнакомец был невысок, худ, сед, очень хрупок и к тому же  в
очках. В распахнутых его глазах сияла детская безмятежность. Но именно  от
него - тут не могло быть никакого сомнения - исходила  великая  чародейная
сила.
     - Наваждения на нес не действуют - она их попросту не воспринимает, -
объяснил Евларк. - Но ее взбудоражило необычное поведение людей.
     -  Что  за  удивительное  создание,  просто  поразительно.  С   каким
удовольствием я бы с ней пообщался! Но, увы, сейчас не время и  не  место.
Быть может, как-нибудь вечерком, в другой раз. Теперь  же  нас  ждут  дела
поважнее. Вы готовы, мастер Вал„р?
     - Готов? К чему?
     - Уйти отсюда.
     - В самом деле? Я могу уйти?
     - Разумеется, мой бедный друг. Отныне вы свободны.
     - Уиссу это не понравится.
     - Ничего, как-нибудь переживет.
     - Но каково придется моим родным - брату, сестре и отцу?
     - Ваш брат Улуар уже покинул Шеррин.  И  вы,  если  решитесь,  можете
сегодня же ночью отправиться в Ворв.
     - На родину...
     - Вслед за этим я намерен вызволить вашу сестру и отца.
     - Да? - Евларк совсем растерялся.
     - Мне  неприятно,  что  моих  коллег  по  тайному  знанию  заставляют
профанировать высокий дар. Поймите, мне оскорбительно  это  видеть.  Этому
нужно положить конец.
     - И вам такое под силу?
     - Судите сами. - Незнакомец обвел рукой пылающий подвал.
     - Община Божениль?
     - О, тут есть о чем вспомнить!
     - Воистину. Но кто вы?
     - Все объясню по дороге. Неподалеку нас ждет экипаж. Идемте же,  друг
мой. Прошу сюда.


     На этот раз охотников идти к Уиссу с дурной вестью не  нашлось.  Даже
любимчик Защитника депутат Пульп не посмел доложить ему о  втором  побеге.
Два часа мудрые  головы  в  Комитете  Народного  Благоденствия  мучительно
искали выход. Не придумав ничего путного, они в конце концов  остановились
на письме. Одинокий гонец перед  самым  рассветом  отнес  сложенное  вдвое
послание, подсунул в освещенную  щель  под  дверью  кабинета  Защитника  и
спасся бегством, не став дожидаться, пока листок исчезнет, словно втянутый
ураганом.
     Никто не видел, как отреагировал на послание Уисс Вал„р.  Если  он  и
бесновался, то за  закрытыми  дверями.  Двое  или  трое  членов  Комитета,
явившиеся спозаранку, утверждали, что безмолвие рассветного  часа  нарушал
грохот, словно Защитник швырял стулья  о  стены  своего  кабинета,  однако
никто не мог подтвердить их слова. Потом призвали стекольщиков вставить  в
окна кабинета новые  стекла;  отчего  разбились  старые,  так  и  осталось
невыясненным.
     Защитник заперся в своем святилище, откуда не поступало ни устных, ни
письменных указаний.  Члены  Комитета  ходили  мимо  дверей  на  цыпочках,
замирая от ужаса. Впрочем,  Комитет  Народного  Благоденствия  вполне  мог
функционировать и в отсутствие своего главы;  он  распорядился  ужесточить
бдительность, усилить охрану двух оставшихся пленников и произвести  новые
аресты. Самого Уисса было не видно и не слышно - зловещий признак.
     Только по прошествии полутора суток из-под двери вылетела  в  коридор
записка, на которую тут  же  набросились  изнывавшие  от  неопределенности
патриоты и из которой они уяснили, что  Защитник  хочет  видеть  отца.  За
Хорлом послали, и он вскоре пришел.
     Хорл выглядел подавленным и нервничал,  как  всегда,  а  может  быть,
больше, чем обычно. Внимательные наблюдатели заметили, что старик простоял
перед кабинетом сына добрых  две  минуты,  прежде  чем  набрался  мужества
постучать.
     Прозвучало резкое "Да", и Хорл вошел.
     Разговор был короткий и,  видимо,  бурный.  Из-за  дверей  доносились
яростные вопли  Уисса  и  неразборчивое  глухое  бормотание  Хорла.  Через
несколько минут старик появился, испуганный и бледный, и поспешил восвояси
со всей быстротой, на которую был способен.
     В помещениях Комитета вновь воцарилась напряженная тишина. Через  три
часа из убежища Уисса вылетела новая записка. Защитник  потребовал,  чтобы
Комитет Народного Благоденствия собрался на заседание. Всем пятнадцати его
членам было велено прибыть незамедлительно.
     Так как шел двенадцатый час ночи, свыше двух третей состава  Комитета
отсутствовало. За ними послали курьеров в  разные  столичные  округа,  что
потребовало немало времени. В конце концов всех благополучно  разыскали  и
вытащили из постелей, но заседание смогло начаться лишь в час ночи.
     Пятнадцать зевающих, сонных и слегка испуганных мужчин  расселись  за
длинным столом в зале заседаний на верхнем  этаже  Дворца  Правосудия.  За
незашторенными окнами по ту сторону маленького дворика возвышалась  темной
твердыней  "Гробница",  чьи  камеры,  стараниями  Комитета,   никогда   не
пустовали. Говорили, что  вид  "Гробницы"  вызывает  чисто  патриотическое
удовлетворение, и теперь у членов Комитета было время от души  насладиться
им, ибо следующие два часа они просидели за  столом  в  мертвом  молчании.
Самые смелые уже начали поглядывать на часы.  Когда  куранты  пробили  три
удара, вошел Уисс Вал„р и занял место во главе стола.
     Выглядел  он  ужасно:  изможденный,  измученный,  желтая  кожа   лица
приобрела совсем уже зеленый  оттенок.  Защитник,  казалось,  пребывал  на
грани нервного срыва или истерики, однако каменное его лицо  не  дрогнуло,
когда он с нарочитым спокойствием бросил:
     - Вас, конечно, интересует, зачем я вас вызвал?
     Никто не ответил, да Уисс, видимо, и не ждал ответа, потому что сразу
продолжил:
     - Я  давно  понял,  что  предательство  угнездилось  в  самом  сердце
Республики - в Комитете Народного Благоденствия. Среди нас есть изменники,
продавшиеся врагам Свободы. Пришло время сорвать с них маску.
     Члены Комитета вздрогнули, разом сбросив с себя сонливость.
     - Они хитры, решительны, неутомимы и дерзки. Им все  удается  вопреки
усилиям тех, кто заявляет о том,  что  служит  мне,  кто  клянется  мне  в
верности. - Уисс пригвоздил Пульпа обвиняющим взглядом, но тот и бровью не
повел. - Они все  отравили  своим  ядом,  они  развратили  Конституционный
Конгресс и просочились в Комитет  Народного  Благоденствия.  В  эту  самую
минуту  они  здесь,  в  этой  комнате.  Они  улыбаются,  они   лгут,   они
притворяются патриотами и тешат себя надеждой, что провели нас, безмозглых
кретинов. Они считают себя неуязвимыми, но они ошибаются  -  в  Республике
Вонар каждому врагу народа грозит разоблачение. Мы их  всех  уничтожим.  И
приступим к этому прямо сейчас.
     Пятнадцать членов Комитета окончательно проснулись,  насторожились  и
перепугались. Комитет так долго служил орудием террора, что они свыклись с
мыслью о том, что неприкасаемы и неуязвимы. Предположение, что в их  среду
затесались предатели, было для них неожиданным и страшным. А существует ли
измена на самом деле или она всего лишь плод всевозрастающей  мнительности
Защитника - это не имело особого значения для тех, кого он прочил в  козлы
отпущения: обвиненные были заведомо обречены. Но кто  именно?  И  сколько?
Все украдкой присматривались друг к другу - вдруг виновные как-то  выдадут
себя.
     -  Комитет  Народного  Благоденствия  всегда  олицетворял  незыблемые
моральные устои Вонара.  Его  члены  неизменно  выступали  патриотами  вне
подозрений. Я считал, что  меня  окружают  мужи  доблестные  и  преданные,
верные экспроприационисты, готовые отдать  жизнь  за  Отечество  и  своего
Защитника. Я убедился  в  обратным.  Найдется  ли  среди  вас  хоть  один,
способный понять всю мою боль? Уисса Вал„ра предали  те,  кому  он  больше
всех доверял. Это как удар ножом в сердце.
     К ужасу присутствующих, на глаза Защитника навернулись  слезы.  Голос
его сорвался, губы задрожали, он вынужден был замолчать и опустить голову.
Комитет оцепенел.
     - Но не ждите, что я принесу себя в жертву!  -  крикнул  Уисс,  резко
вздернув подбородок и обдав приспешников бешеным взглядом выпученных глаз,
так что кое-кто из членов  подпрыгнул  на  стуле.  -  Уисс  Вал„р  никогда
добровольно не подставит грудь под кинжал убийцы.  Сам  я  ни  к  чему  не
привязан, ничего не боюсь и охотно  бы  все  это  бросил.  Слава,  которой
домогаются остальные, для меня ничто, слышите - ничто!  Я  бы  с  радостью
бежал от нее в лачугу отшельника на вершине какой-нибудь дальней горы, где
до меня не доберутся зависть и злоба. Я бы пил из  чистых  горных  ручьев,
питался кореньями и лесными ягодами, подпевал птицам и жил бы одной жизнью
с природой. И тогда бы наконец обрел счастье.
     От удивления двое членов Комитета разинули рты.
     - Но я нужен Вонару,  -  продолжал  Уисс.  -  Долг  перед  Отечеством
повелевает мне беречь себя. Именно  поэтому  я  выследил  заговорщиков.  Я
наблюдал и слушал - о, никто ничего не заметил, вам не догадаться  о  моих
методах, - и наконец выяснил,  кто  меня  предает.  От  моей  бдительности
никому не скрыться, я  быстро  разоблачало  обманы.  У  меня  есть  список
изменников в Комитету и Конгрессе. Длинный список,  он  наверняка  поразит
неосведомленных.
     Комитет  Народного  Благоденствия  затаил  дыхание.  Сейчас  Защитник
огласит имена врагов.
     Уисс, однако, не стал с этим спешить,  а  продолжил  свою  речь.  Его
словно  прорвало.  Он   говорил   бессвязно,   местами   невнятно,   сыпал
преувеличениями и обвинениями, отклонялся от темы, прив