появлении  кого-нибудь
из мятежников разговоры  тут  же  прекращались.  Информация,  которой  они
располагали, была достаточно скудной, и в течение ближайших  часов  ничего
нового не предвиделось. Всюду говорили  о  том,  что  королю,  измученному
после долгих ночных трудов, наконец позволили некоторое время отдохнуть  в
собственных апартаментах. Позже совещание должно  возобновиться,  но  пока
Дунулас спал. Спали и многие простолюдины - развалившись в  креслах  и  на
кушетках или растянувшись на полу у стен. Они, разумеется,  понимали,  где
находятся, но, видимо, им было все равно и они облегчались где попало -  в
камины, в напольные фарфоровые вазы, просто по углам. Запах  стоял  такой,
что находиться в галерее можно было только благодаря  постоянному  притоку
осеннего воздуха, вливающегося через разбитые окна. Элистэ содрогнулась от
отвращения. Меранотте приложила к лицу надушенный платок, а Неан и  Гизин,
не скрываясь, заткнули носы.
     О, какие отвратительные эти  простолюдины!  Свиньи,  грязные  свиньи,
обожающие  грязь,  в  которой  сами  барахтались.  Они  не   могут   здесь
находиться. Величие Бевиэра священно, но этим тварям неведомы ни  красота,
ни традиции, ни художественные достижения, ни сама цивилизация.
     Кипя негодованием, Элистэ подошла  к  окну,  чтобы  глотнуть  свежего
воздуха. Двор и дворцовый парк внизу были черны от толп, все еще молчаливо
ожидавших развития событии, как они ждали  всю  ночь,  словно  замызганное
стадо свиней, идущих на бойню. Справа и слева, сверху и снизу, куда бы  ни
падал ее взгляд, она видела этих людей. Они были повсюду.
     Элистэ больше не  могла  выносить  их  зловония,  неумеренно  громких
голосов. Ей  надо  выбраться  отсюда.  Резко  отвернувшись  от  окна,  она
поспешила уйти из галереи, не  обращая  внимания  на  любопытные  взгляды.
Назад, в свою фрейлинскую - разумеется, она уже не могла служить настоящим
убежищем, но ничего лучшего ей сейчас не найти. Там, к  счастью,  не  было
посторонних, и она не так остро ощущала эту тяжесть в голове и на  сердце.
Элистэ обнаружила, что изнемогает от усталости. Кэрт уложила ее в постель,
и девушка тут же уснула.
     Было уже около полудня, когда яркие солнечные лучи,  падающие  сквозь
незанавешенные окна, разбудили ее. Элистэ с неохотой открыла глаза. В  ней
жило отчетливое неприятное чувство, что в этом ярком мире что-то  неладно.
Но она не сразу вспомнила, что именно. Вид рослой тощей женщины,  рывшейся
в корзине, стоявшей в нескольких футах от  ее  кровати,  живо  напомнил  о
событиях вчерашнего дня и ночи. Гнев  с  новой  силой  вспыхнул  в  сердце
Элистэ, и она ни на секунду не задумалась о последствиях. Отбросив одеяло,
девушка соскочила с постели и спокойно приказала: "Не трогай это!" Лицо ее
было белым как полотно, губы сжаты, глаза сверкали.
     Женщина медленно повернулась и оглядела  ее.  Затем,  пожав  плечами,
бросила на пол охапку шелковых чулок и выплыла вон из комнаты.
     Элистэ стояла, тяжело дыша. В ней  еще  бушевала  ярость,  совершенно
несоразмерная масштабам этого происшествия.  Все  казалось  ей  уродливым,
перепутанным, все смешалось в безобразную кучу - и  вынести  это  не  было
сил;  по  сути,  происходящее  стало  для  нее  окончательно  нестерпимым.
Нынешнему скверному фарсу должен наступить конец. Ведь этим бандитам  дали
то, чего они требовали? Значит, пора им убираться отсюда.
     Но они и не думали уходить. Весь день мятежники слонялись по  дворцу,
заполняя коридоры, залы, вестибюли. Шли  часы,  и  новость  о  невероятных
событиях быстро распространялась по всему Шеррину и  за  его  пределы,  по
рекам, дорогам и тропинкам провинций со скоростью  разгорающегося  пожара.
Пока  король  Дунулас  сидел,  затворившись  с  крикливой   оравой   своих
подданных, а Возвышенные изнемогали под  бременем  немыслимых  ограничений
своих привилегий, весть о случившемся продолжала  разлетаться  по  стране.
Когда стемнело, некоторые горожане  разошлись  по  безопасным  местам,  но
другие вооружились, и толпа перед дворцом ощутимо разрослась, заполнив всю
дворцовую территорию и упершись  арьергардом  в  площадь  Дунуласа.  Слухи
носились  по  толпе,  как  стаи  темных  птиц.  Противоречивые,  никем  не
подтверждаемые, то торжествующие, то зловещие, эти слухи описывали круги и
подхватывались людьми. Шерринцы  -  сомневающиеся  и  надеющиеся  -  ждали
объяснений.
     Они дождались их, когда уже  смеркалось  и  Дунулас  в  сопровождении
супруги вышел на балкон банкетного зала, чтобы обратиться  к  собравшимся.
Лицо его было бледным и изможденным, вокруг  глаз  залегли  темные  круги,
казалось, он до смерти  устал.  Но  его  манеры,  как  всегда,  оставались
мягкими и уравновешенными. Король огласил результаты долгого совещания.  В
толпе воцарилась абсолютная тишина, казалось, горожане  перестали  дышать.
Высокий приглушенный голос короля был отчетливо слышен тысячам  людей.  Он
перечислил различные реформы, на которые дал  согласие,  закончив  кратким
описанием предполагаемой  конституции,  ратификация  которой  в  ближайшее
время предоставит всем новые свободы. По мере того как он говорил, сумерки
сгущались, переходя от бледно-лилового к угольно-черному оттенку.  Засияли
фонари  и  канделябры  Бевиэра.  Теплый  свет   золотил   поднятые   вверх
восхищенные лица.
     Король закончил свое обращение к народу  и  стоял,  глядя  сверху  на
людей с надеждой и ожиданием  ребенка,  рассчитывающего  на  похвалу.  Еще
секунда напряженного молчания  -  и  толпа  разразилась  бешеными  криками
радости и аплодисментами. Тревога короля улеглась. Его усталое лицо  снова
разгладилось, и он взглянул на  королеву,  стоявшую  рядом,  словно  желая
подсказать  ей  что-то.  Лаллазай  склонила  голову,  принимая   одобрение
горожан.  Она  даже  изобразила  слабое  подобие  улыбки,  но  ее  нервные
маленькие руки, погруженные  в  складки  юбки,  были  напряжены,  костяшки
пальцев побелели.
     Может быть, радости Лаллазай и не хватало  убедительности,  но  толпа
этого не заметила. Восторженные выкрики  и  аплодисменты  продолжались,  а
король и королева, устав улыбаться и кланяться, покинули балкон.  Начались
счастливые рыдания, пляски, прыжки и пение. Изъявление чувств продолжалось
около часа. Наступала ночь.  Люди,  находившиеся  здесь  уже  много  часов
подряд,  устали  и  проголодались.  Теперь,  когда  их   требования   были
удовлетворены,  они,  довольные  победой,  хотели  домой.  Бурное  веселье
улеглось, но воцарившаяся атмосфера веселого  братства  находила  выход  в
пении, смехе, шутках и  возне.  Постепенно  горожане  начали  расходиться.
Толпа редела медленно. Наконец, к десяти часам  вечера  территория  дворца
практически опустела. Однако ушли не все. Некоторые стойкие  фанатики  еще
бродили там и сям, тесно  сбиваясь  в  группы,  разбросанные  по  лужайке.
Несколько сотен людей еще ожидали неизвестно  чего  на  площади  Дунуласа.
Довольно много осталось  их  и  в  самом  дворце,  якобы  для  продолжения
переговоров.
     Реальное положение вещей было таково, что король  явно  утратил  свои
позиции, и это обстоятельство предотвращало опасность нападения со стороны
Возвышенных  или  военного  вторжения.  Соображения  самозащиты  требовали
присутствия патриотов в Бевиэре, поскольку обеспечить  добытые  свободы  и
привилегии  могла   лишь   власть   над   королевской   персоной.   Только
невысказанная угроза королю способна была удержать армию  от  выступления.
Неприятно, разумеется, что  приходится  быть  непочтительными  и  запирать
короля и королеву в их  апартаментах.  Страна  и  внешний  мир  не  должны
узнать, что их величества - узники, жертвы собственных мятежных подданных.
Нельзя, чтобы шерринцев сочли варварами, и все же короля надо стеречь, как
драгоценный клад. Позже, возможно, довольно скоро, когда конституция будет
составлена и Дунулас поставит под ней подпись и печать,  ему  можно  будет
доверять и  ослабить  бдительность.  Пока  же  король  и  королева  должны
принимать подобающие им почести в бевиэрском  заточении  под  непрестанным
наблюдением пронзительных глаз патриотов.
     При таких  обстоятельствах  официальный,  построенный  на  соблюдении
строгой  иерархии  королевский  двор  вряд  ли   мог   жить   по-прежнему.
Присутствие придворных оказалось излишним - по сути,  даже  нежелательным.
Зачем, в самом деле, предоставлять сотням Возвышенных  такую  превосходную
возможность собираться,  обмениваться  сведениями,  замышлять  заговоры  и
строить дьявольские козни? Зачем терпеть их безмолвное ледяное  презрение?
Зачем их кормить? Лучше, да и безопасней  послать  всех  этих  господ,  их
женщин и лакеев-подлипал собирать вещи. Выдворить  их  отсюда,  разделить,
ограничить их право путешествовать и  собираться  вместе  -  и  тем  самым
исключить для Возвышенных любую  возможность  организовать  сопротивление.
Таково было решение патриотов-захватчиков.
     На следующий день после королевского  обращения  начался  процесс  по
очищению дворца от нежелательных элементов. Дунуласу и Лаллазай  позволили
составить краткие списки незаменимых членов свиты. Кроме того,  поощрялось
и предполагалось присутствие при  дворе  некоторых  больших  вельмож,  чья
власть, богатство или популярность могли  представлять  угрозу  и  которые
оказывались тем самым под домашним арестом. Первым среди  них  был  назван
его высочество Феронт. Большинство прочих сочли излишними. К середине  дня
изумленные, взбешенные Возвышенные уже получили приказ  освободить  Бевиэр
без всяких  проволочек.  Во  дворце  началась  бешеная  суета.  В  течение
нескольких часов не иссякал поток  карет  с  гербами,  до  отказа  набитых
коробками и поспешно увязанными узлами, с  восседающими  в  них  людьми  в
рваных шелковых одеяниях. Кареты  катились  по  длинной,  усыпанной  белым
гравием подъездной аллее, мимо  групп  горожан,  осыпавших  их  владельцев
насмешками, через ворота за пределы королевской территории.
     Фрейлины  Чести  не  оказались  незаменимыми.  Ранним   вечером   все
двенадцать получили уведомление о выселении из дворца. Поскольку они  были
очень молодые, хорошенькие и безобидные, им дали на сборы целую ночь.  Все
последующие  часы  двенадцать  горничных  лихорадочно  сортировали   вещи,
складывали  и  паковали,  пока  их  хозяйки   отчаянно   искали   средства
передвижения. К утру все чудесным образом  устроилось.  Плачущие  фрейлины
простились с плачущей королевой  и  друг  с  другом,  поклялись  в  вечной
дружбе, обещали писать и приезжать, и каждая  отправилась  своей  дорогой,
почти искренне отрицая значительность разлуки.
     Некоторые возвращались в  свои  унылые  провинции,  и  все  их  очень
жалели.  Самые  удачливые  оставались  в  Шеррине.  Элистэ  относилась   к
последней категории.  Ей  удалось  одолжить  у  маркиза  во  Ль„  в'Ольяра
шикарный, желтый  с  черным,  экипаж,  который  величественно  покатил  по
многолюдным улицам к долу ее бабушки. Кэрт всхлипывала на протяжении всего
короткого  путешествия,  но  у  Элистэ  глаза  были  сухи.  Это  изгнание,
уговаривала она себя, всего лишь случайность. Без сомнения, безумие  скоро
кончится само собой и через несколько дней она снова будет во дворце.  Ну,
самое большее - через несколько недель...


     Шеррин кипел, как котел. Казалось, сердце каждого  жителя  загоралось
энтузиазмом при известии о  великом  вторжении  в  Бевиэр  и  беспримерной
победе народа. Повсюду горожане собирались в  группы,  чтобы  восхищаться,
радоваться и прежде всего разговаривать. Не было ни одного человека  -  от
самого богатого купца до последнего  золотушного  попрошайки  Лишая,  -  у
которого  не  имелось  бы  собственного  мнения.   Всевозможные   варианты
предполагаемых реформ тщательно и неторопливо  разбирались  на  рынках,  в
тавернах, в политических клубах, салонах, кондитерских,  кофейнях.  Каждая
теория, даже самая нелепая, каждое предположение, даже самое невыполнимое,
находили себе приверженцев. Однако некоторые вопросы практического порядка
требовали неотложного решения, и  наиболее  важный  из  них  -  учреждение
Конституционного Конгресса.
     В нем должны быть представлены все провинции Вонара - с этим никто не
спорил. Но сколько нужно депутатов? Как их выбирать и кто будет  выбирать?
Надо ли представлять все провинции равным числом депутатов, и если да,  то
значит крошечный захолустный Во Гране получит столько же голосов,  сколько
и перенаселенная Совань. Или лучше это сделать пропорционально численности
населения?   Но   тогда,   единодушно   утверждали   пуристы,   необходимо
устанавливать жесткий и болезненный ценз,  а  на  это  потребуются  долгие
месяцы тяжких усилий. Должны  ли  бывшие  серфы,  пусть  и  отпущенные  на
свободу, пользоваться правами полноценных граждан и быть представленными в
Конгрессе?  Способны  ли  освобожденные  серфы  реализовать   право   быть
депутатами, или эта затея окажется на грани абсурда? И разве город Шеррин,
столица и сердце страны, население которого равняется населению  некоторых
малых провинций, не заслуживает собственных представителей?
     Все эти вопросы были столь разнообразны, что каждое новое рассуждение
рождало новые проблемы в геометрической прогрессии, которой, казалось, нет
предела. Обсуждения - веселые,  назидательные  и  язвительные  -  тянулись
днями и ночами. Но вот над всеми  этими  конфликтующими  мнениями  взмыли,
подобно сигнальной ракете, два голоса. Оба раздались из  Восьмого  округа,
но  их  географическая  близость  входила  в   противоречие   с   огромной
философской дистанцией, их разделявшей.
     Дом номер 11 в Утином ряду был местом оживленным и бойким.  Здесь,  в
жилище Бюлода, Шорви Нирьен закреплял на бумаге свое видение жизни. Мощным
потоком шли отсюда его статьи, брошюры, трактаты.  Здесь  он  совещался  с
нирьенистами, здесь произносил речи и завоевывал новых  приверженцев,  чья
жизнь отныне и впредь несла отпечаток его личности. А  теперь,  впервые  в
жизни, он мог выражать свои мысли публично, не  опасаясь  за  последствия.
Услужливый король  возвел  в  ранг  закона  многие  идеи,  которые  Нирьен
отстаивал годами, так что  прежние  обвинения  в  его  адрес  -  измена  и
подстрекательство  к  бунту  -  попросту   отпали.   Теперь   Нирьена   не
преследовали, он мог говорить что  хотел,  и  каждый  мог  слушать  его  и
свободно судить об услышанном. Поэтому гостиная в  доме  номер  11  всегда
бывала переполнена. Жаждущие знаний приходили, уходили, сменяя друг друга,
и нирьенистские убеждения распространялись отсюда  по  городу  и  по  всей
стране.
     Свободу теперь получил и Уисс в'Ал„р. По сути  дела,  его  "Сетования
Джумаля, соседа вашего" выходили без  перерыва  многие  месяцы,  и  сейчас
газета была известна и в провинциях, и  в  столице,  а  ее  издатель  стал
знаменит не только в стране, но и за ее пределами. По сути  дела,  речи  и
митинги  продолжались,  и  экспроприационисты   маршировали   по   улицам,
расписывая алыми ромбами весь город и вселяя трепет в жандармов. Уиссу  не
удалось заткнуть рот, и, к его вящему удовольствию, голос его  был  слышен
повсюду, но теперь обстоятельства  изменились.  Наконец-то  начали  трясти
короля, а с ним и всех кровососов  Возвышенных.  Государственный  контроль
ослаб,  и   обветшавшая   социальная   структура,   прогнившая   насквозь,
разваливалась на глазах.  Экспроприация  была  неминуема,  так  что  пусть
дрожат тираны. С другой стороны, истинным патриотам бояться нечего -  Уисс
в'Ал„р с ними, он вдохновит и поведет их.
     Пока  теоретики  занимались   интеллектуальными   битвами,   наиболее
практичные из горожан переходили к действию. Многие  уже  позаботились  об
оружии,  но   сокровищница   столичного   Арсенала   пока   оставалась   в
неприкосновенности,  и  эту  оплошность  надлежало  немедленно  исправить.
Бытовало мнение, что нынешняя покладистость его величества -  чистой  воды
уловка, его великие посулы эфемерны, как утренний  туман,  и  рассеются  с
первыми лучами солнца, - и если это так, то король увидит, что весь  город
поднимется против него. Как только Возвышенные с позором покинули  Бевиэр,
решительно настроенная толпа простолюдинов обступила Арсенал.
     Большая дверь была накрепко заперта. Здание никем не охранялось,  так
как сторожа  давно  покинули  помещение  Арсенала.  Быстро  справившись  с
дверью, нападавшие ворвались внутрь и завладели  мушкетами  и  карабинами,
патронами к ним и  бочонками  с  порохом.  Не  столько  полезной,  сколько
любопытной показалась им обширная коллекция старинного оружия. Там нашлись
неуклюжие старые аркебузы, ружья с  фитильным  замком,  колесные  затворы,
здорово их насмешившие.  Еще  более  древними  и  громоздкими  были  пики,
булавы, топоры и доспехи. Кроме того, там хранились разнообразные  мечи  и
кинжалы, некоторые с замечательными украшениями,  представлявшие  огромную
ценность. Все эти сокровища были тут же расхватаны алчущими руками. Однако
самое большое чудо не стало легкой добычей.
     Его обнаружили в подвалах.  Там,  под  Арсеналом,  в  полумраке  ниш,
находились  три  великие  Оцепенелости  -   три   махины,   последние   из
чудодейственных  машин,  некогда  наделенных  чувствительностью  благодаря
Чарам их Возвышенных творцов. Теперь они стояли неподвижные, запыленные, в
них невозможно было уловить признаков жизни, но они  все  еще  производили
впечатление и даже устрашали своей величиной, сложностью и загадочностью.
     Первая  из  трех  машин  являла  собой  большой  серебристый   силуэт
двухголового змея. Судя по ее конструкции, машина когда-то была  подвижной
и маневренной. Ее крупное  и  изящное  тело,  покрытое  мелко  выделанными
чешуйками, имело восемнадцать длинных  тонких  ножек,  лишенных  суставов,
которые изгибались и складывались, как проволока.  Спереди  и  сзади  тело
сужалось, переходя в элегантную, продолговатую, состоявшую  из  нескольких
частей шею, каждая из которых заканчивалась конической головкой с рыльцем.
У этих серебряных хоботков на конце имелось неприметное круглое отверстие.
Табличка, повешенная на одну из шей, гласила: "Заза".
     Второе устройство удивительным образом напоминало  насекомого:  шесть
суставчатых ножек, маленькая головка с  усиками-антеннами  и  припавшее  к
земле овальное выпуклое тело, которое,  если  его  отполировать,  дало  бы
яркое свечение. Головку почти не было видно за двумя  выступающими  вперед
фасеточными  глазами  золотого  цвета.  Глаза  размером  поменьше,  словно
алмазы,  там  и  сям  украшали  тело.  Золотая  табличка,  тоже  аккуратно
окруженная глазами, содержала выгравированную надпись: "Нану".
     Третья машина, совсем не  похожая  на  две  первые,  массивная,  явно
неподвижная, была чем-то вроде возвышающегося свинцового шкафа и по  форме
напоминала гроб, увенчанный немыслимым переплетением  стержней,  проволок,
спиралей, стеклянных и металлических деталей в виде солнца с расходящимися
лучами, и из всего этого, как большие черные  рога,  торчала  пара  прямых
штырей, заостренных, как игла.  Кто-то,  набравшись  храбрости,  попытался
открыть этот шкаф, но оказалось,  что  это  не  так  просто.  На  железной
табличке внизу устройства было написано: "Кокотта".
     Эти  три  Оцепенелости,  хотя  и  казались  бесполезными,  привлекали
внимание. Каждый спустился  в  подвал  поглазеть  на  них,  подивиться  их
зловещей странности, насладиться сверхъестественным  трепетом  восторга  и
непреодолимого ужаса. Всех мучил  вопрос  о  назначении  и  действии  этих
механизмов. Гипотез выдвигалось множество, но ни одну из них  нельзя  было
проверить, и в конце концов  горожане  покинули  подвал  Арсенала,  так  и
оставшись в неведении.



                                    13

     "Скучно. Скучно. Невообразимо скучно". Пристроив локти на подоконник,
Элистэ выглянула из окна на проспект Парабо, где вдоль  фасада  городского
дома