у, - настоящую  угрозу,  а  с
ней неуверенность и бешеное возмущение, но  чувства  его  были  скрыты  за
напряженной неподвижностью лица и тела. Хорл  выдержал  немигающий  взгляд
сына с явным самообладанием, и Уисс первым отвел глаза.
     - Пока полной ясности нет. Если сам Нирьен не предатель, то наверняка
окружен предателями, - наконец произнес он. Эта  уступка  была  болезненна
почти физически - так  сильно  ненавидел  Уисс  Шорви  Нирьена.  Ненависть
глубокая,  восхитительная,  упоительная,   дарящая   почти   наркотическое
блаженство. У него было много причин ненавидеть Нирьена -  за  его  славу,
успех  и  влияние  в  Конгрессе,  за  его  открытую   оппозицию   политике
экспроприационистов, за приторно-слащавую сентиментальность  его  идеалов,
за лицемерную приверженность терпимости, умеренности и щедрости, и  прежде
всего за популярность,  давшуюся  ему  без  всяких  усилий,  за  уважение,
привязанность и почитание, с которыми относились к нему сторонники, и  при
этом без всяких чар. Да, ненавидеть Нирьена было  легко,  но  в  настоящее
время политические соображения требовали скрывать личную  враждебность,  и
Уисс заставил себя прибавить:
     - Может быть, на него просто оказывают влияние.  Я  склонен  признать
эту возможность. В конце концов, надо быть справедливым.
     - Знаю, знаю. - Хорл с готовностью кивнул.  -  И  я  уверен,  что  ты
будешь справедлив. - Он открыто возражал сыну, но не хотел  пострадать  за
это. К тому же Уисс намеревался быть честным, он же  так  и  сказал.  Хорл
почувствовал такое  облегчение,  что  все  остальное  улетучилось  из  его
сознания, и,  возможно,  поэтому,  а  также  вследствие  обычной  мягкости
натуры, он не уловил очевидного - сын зависит от него,  а  он  располагает
собственной реальной властью.
     - Стало быть, я по-прежнему надеюсь  на  твою  преданность,  отец?  В
случае, если ты одобришь мои решения? - Старания  Уисса  смягчить  гнев  в
голосе были не слишком успешны.
     - Сделаю что смогу. - Краткий миг облегчения улетучился, и Хорл вновь
погрузился в уныние. Он внезапно почувствовал, что страшно устал. Холодный
взгляд  прозрачных  глаз  сына  становился  нестерпимым,  и  ему  хотелось
сбежать.
     - Хорошо. Это может оказаться полезным.  Ты  видишь,  со  мной  можно
договориться. Я хотел бы доверять тебе, отец, поэтому не  скрываю,  что  я
весьма разочарован тобой в связи с этими Оцепенелостями. Ты говоришь,  что
их оживление требует умений адепта, который обучался чародейным искусствам
с раннего детства, а где такого найти? Где это чудо мудрости?
     В голосе Уисса вдруг послышались такие бархатные обертоны,  что  Хорл
Вал„р насторожился.  Еще  больше  встревожило  его  выражение  лица  сына,
которое было слишком памятным с давних пор: челюсти сжаты, застывшая маска
напряженной  улыбки,  за  которой  прячутся  накопившиеся   гнев,   обида,
ненависть.  Именно  с  таким  лицом  Уисс  являлся  жаловаться  на   своих
сверстников  в  школе  еще  в  провинции  Ворв,  и  этот  вид  был  дурным
предзнаменованием. Будучи совсем мальчиком, Уисс  находил  способы  излить
свои тяжелые чувства. Те, на кого он обижался, потом обнаруживали,  что  у
них либо  пропало  что-то  из  имущества,  либо  им  предъявлялось  ложное
обвинение, либо еще что-нибудь в этом роде. Уисс мог отсрочить  возмездие,
но никогда не забывал о нем, и о неизбежности мщения говорил этот...  этот
его взгляд. И теперь, десятилетия спустя, взгляд был тот же, а Хорл, как и
прежде, не умел противостоять ему и чувствовал себя  беспомощным,  старым,
лишенным сил.
     - Я хочу домой, - сказал он вслух.
     Уисс наклонил голову, сделав вид, что, по его мнению, отец говорит  о
своем шерринском местожительстве. Повернувшись к  кузену,  он  был  слегка
удивлен, обнаружив, что Бирс, обычно столь внимательный, отрешенно думал о
чем-то, будто не слыша ничего.
     Бирс  и  правда  ничего  не  слышал.  Погруженный  в  размышления  об
Оцепенелостях, он утратил нить разговора. Скоро он вникнет  в  суть  дела,
поскольку Уиссу нужна его самая  глубокая  преданность,  но  пока  он  был
поглощен машинами. Это, несомненно, самые  красивые  создания,  когда-либо
виденные им. С их точностью, надежностью,  совершенством  не  могли  бы  и
помыслить сравняться испорченные  детища  неумелой  природы.  Бирс  всегда
любил мощь и симметрию машин, их надежность и предсказуемость. Он  доверял
машинам и понимал их. В отличие от созданий из плоти и крови, чьи  реакции
случайны и порой доходят до полного безумия, машины постоянны  и  вызывают
доверие, однако у них нет понятий, мыслей, чувств,  нет  индивидуальности.
Бирс оказался не настолько глуп, чтобы не замечать таких вещей, - в  конце
концов, именно острохарактерная индивидуальность его кузена Уисса вызывала
в нем преклонение. Машины же, несмотря на всю их  прелесть,  лишены  того,
что в самом деле было всего важнее, - то есть все машины,  кроме  этих.  В
Оцепенелостях же  механическая  правильность  сочеталась  с  ощущением  их
собственной  индивидуальности.  Оставалось  только  разбудить  эти  спящие
личности, чтобы обрести идеал - смесь несоединимых прежде элементов. Мысль
об их пробуждении волновала Бирса. Он чувствовал горячий  прилив  крови  к
щекам, покалывание в позвоночнике; эти ощущения были  восхитительны.  Если
одна  мысль  об  этом  доставляла  ему  такую  радость,  какова  же  будет
реальность?  На  мгновение  он  отдался  фантазии.  Бирс  представил  себе
Оцепенелости не застывшими, а полностью  пробудившимися,  знающими  о  его
преданности и разделяющими ее, даже с лихвой.  Тут  он  понял,  чего  ему,
собственно, хочется - любви Чувствительниц, более  сильной  и  постоянной,
чем любая другая любовь. Возможно,  одна  из  машин  окажется  такой,  что
каждое биение ее пульса, каждое движение будет посвящено ему одному: такая
особая Чувствительница, которая обожествит его. Теперь у него было  о  чем
мечтать, и  мечта  эта  великолепна.  Разумеется,  он  никогда  не  сможет
выразить свои чаяния вслух. Недоброжелатели сочтут его эксцентричным. Да и
кузен Уисс не одобрил бы этого, а старый нытик дядя Хорл потеряет  к  нему
уважение и чувство страха, которые Бирсу очень льстили. Было  так  забавно
играть на его страхе и делать вид, что ничего не замечаешь, заставлять его
съеживаться или нервно вздрагивать, как он это обычно делал,  не  понимая,
что за ним наблюдают. Это была превосходная забава,  лишиться  которой  не
хотелось бы. Нет, ему нельзя словами выражать свои желания,  да  он  и  не
мастак  говорить,  но  все  же  как-то  надо  излить  свои  чувства   этой
обольстительной машине по имени Кокотта.
     От прикосновения к плечу Бирс очнулся от грез и  увидел  перед  собой
кузена Уисса. Тот повелительно согнул палец,  потом  повернулся  и  пошел.
Хорл и Бирс послушно двинулись следом. Вместе они прошли Арсенал, миновали
стражей, затворивших и заперших за ними двери, и  вышли  к  ожидавшему  их
наемному экипажу. Домой на улицу Нерисант  они  возвращались  в  молчании.
Хорл тяжело  осел  на  сиденье  экипажа,  Бирс  покручивал  свои  зубчатые
колесики, а Уисс, очевидно, погруженный в размышления, невидящим  взглядом
смотрел в окно. Иногда он устремлял тяжело поблескивающие глаза на отца, и
тот в очередной раз напряженно и слабо улыбался, не размыкая губ.
     Когда родственники доехали до  снятого  ими  дома,  они  разошлись  в
разные стороны. Хорл погрузился в дрему, Бирс спустился в подвал  поискать
какой-нибудь занятный механический хлам, а Уисс сразу направился к себе  и
заперся. В уединении своей каморки, по-монашески  аскетичной,  он  написал
несколько писем - быстро, без сомнений и колебаний и без  единой  помарки.
Губы его были сжаты, а характерную улыбку на лице отец узнал бы без труда.


     Пуля, выпущенная из окна второго этажа дома номер 10 в  Утином  ряду,
прошла на волосок, обдав Шорви  Нирьена  ветерком  у  самого  виска.  Звук
выстрела прозвучал в темнеющем воздухе громко и отчетливо.  Скорее  всего,
мишень была обязана жизнью  именно  этому  тусклому  вечернему  освещению.
Услышав выстрел, Нирьен сквозь сумерки попытался разглядеть его  источник.
Какое-то время он стоял и  смотрел,  но  тут  практично  мыслящий  молодой
спутник Нирьена  Бек  схватил  его  за  руку  и  почти  насильно  протащил
оставшиеся несколько ярдов к лестнице и втолкнул через  двери  в  знакомое
убежище дома номер 11. Оказавшись внутри, они заперли дверь  на  засов,  и
каждый вытащил пистолет. Прошло несколько секунд, но нового  нападения  не
последовало.
     - Что случилось? - спросил мастер Ойн, привлеченный шумом в передней.
Рядом с ним стояла его сестра Ойна, седая и  воздушная,  а  позади  них  -
братья Фрезель и Риклерк, два постоянных телохранителя Нирьена.
     - Еще одно нападение, - сказал Бек. - Сколько их уже было, Шорви?
     - Я не считал, - холодно отозвался Нирьен.
     - Четыре за месяц, - пропел Ойн.
     - Ну, ведь ни одно из них не удалось.
     - Думаю, по чистой случайности. Глядите в оба, друг мой. Если  вы  не
побережетесь, вас уложат в гроб.
     - Я так и делаю, насколько могу.  -  Беззаботное  выражение  лица  не
совсем удалось Нирьену.
     - А вот и нет. Вы выставляете себя на всеобщее  обозрение,  как  кот,
идущий по дорожке, - сурово пропищала мадам Ойна. -  Сами  нарываетесь  на
опасность, сами ее навлекаете, это просто дурно  с  вашей  стороны  -  так
кокетничать со смертью. Если бы ваши политические взгляды  не  были  столь
безупречны, я бы призадумалась относительно вашего морального облика.
     - Будьте спокойны, мадам, я делаю это ненамеренно.
     - Хочется верить, и поэтому я приписываю вашу расхлябанность  простой
наивности, - согласилась Ойна.  -  Вы  как  ребенок,  Шорви  -  блестящий,
талантливый, но безалаберный и легкомысленный. О вашей безопасности должны
заботиться более трезвые головы. Не так ли, Ойн?
     - Именно так, Ойна Шорви думает о более высоких материях. Его  нельзя
беспокоить тривиальными заботами о самосохранении.  Такими  вещами  должны
заниматься люди вроде нас.
     - Тогда вразумите это безалаберное и легкомысленное дитя, - предложил
Нирьен. - Как надежнее защитить себя? Что вы мне посоветуете?  Я  не  могу
денно и нощно ходить с охраной и прятаться.
     - Я в этом не уверен, - сказал Ойн.
     - Может быть, как раз и надо спрятаться, - подхватила Ойна.  -  Взять
отпуск в Конституционном Конгрессе и тайком уехать из Шеррина вообще...
     - И порадовать наших друзей-экспроприационистов, - заметил Нирьен,  -
сэкономить им расходы на еще одну пулю... Мое исчезновение устранит  самое
большое препятствие на пути в'Ал„ра и его шакалов, предоставит  им  полную
возможность сорвать выработку новой конституции. Они прольют море крови  и
установят свою власть, столь же абсолютную, как во времена любого монарха,
получившего корону по наследству.
     - И все это случится, если вас не будет, и поэтому вы должны принести
себя в жертву? - осведомился Ойн.
     - Стало быть, все депутаты Конгресса - идиоты и  слепо  последуют  за
в'Ал„ром? - спросила Ойна. - Идиоты все, кроме Шорви Нирьена?
     - Большинство из них не идиоты, но сильно запуганы,  -  нисколько  не
рассердившись, ответил Нирьен. - Власть и  влияние  Уисса  в'Ал„ра  растут
день ото дня. Фанатизм его последователей находит  выход  в  насилии.  Это
понятно любому,  кто  слышал  его  речи,  ибо  побуждения  этого  человека
исполнены  злобы,  а  его  способность  управлять  аудиторией   близка   к
чародейному дару. Среди членов Конгресса есть люди, у  которых  экстремизм
в'Ал„ра вызывает отвращение, но  раскол  часто  бывает  опасен.  Необходим
объединяющий голос, который справился бы с оппозицией...
     - И это голос Шорви Нирьена,  -  тихо  вставил  Бек.  -  Единственный
голос, к которому прислушиваются. Много раз я бывал на собраниях Конгресса
и слышал, как Шорви побеждает в споре Уисса в'Ал„ра  и  его  ставленников.
Он,  быть  может,  единственный  депутат,  у  которого   хватит   на   это
способностей  и  мужества.  Говоря  о  собственном  значении,   Шорви   не
хвастается, а констатирует очевидное. Экспры с ним на этот счет  согласны,
о чем свидетельствуют их частые покушения на его жизнь.
     Присутствующие смотрели на  Бека  с  разной  долей  тревоги,  но  без
скептицизма. Они - и это было их ошибкой - привыкли считать Шорви  Нирьена
чем-то   исключительным,   -   существом,   живущим   в   высших   сферах,
интеллектуально и морально превосходящим других, и в то же время человеком
не от мира сего, непрактичным и не приспособленным  для  взаимодействия  с
действительностью.  Эту   иллюзию   создавала   целостность   политических
убеждений и личности  Нирьена,  так  что  даже  ближайшие  его  друзья  не
замечали под всем этим прагматизма, умения дать  четкую  и  проницательную
оценку людям и обстоятельствам. Брат и сестра Бюлод в  умилении  полагали,
что Шорви чересчур утончен и витает в облаках, чтобы  знать,  когда,  надо
прятаться в доме от дождя, но  относительно  Бека  таких  иллюзий  они  не
питали; его хладнокровие  и  рассудительность  признавали  все.  Бек,  без
сомнения, знал что к чему, и когда он говорил, его внимательно слушали.
     - Ну что ж, будем считать, что он незаменим,  -  неохотно  согласился
Ойн. - И что же? Он должен подставлять себя под пули  экспров?  Ему  негде
укрыться? Где те надежные дома, в которых его ждали?
     - Его там по-прежнему ждут, - заверил Бек.
     - А пути бегства? Проходы по крышам, лестницы,  водопроводные  трубы,
спуски и подземные ходы?
     - Все в порядке. Я время от времени их  проверяю.  Если  понадобится,
Шорви сможет исчезнуть за несколько минут, - сказал Бек. -  Надежные  дома
есть по всему городу.
     - Но все они не так надежны и замечательны, как наш, - сказала Ойна.
     - Хорошо. Вероятно, вы знаете, что делать. -  Ойн  нахмурился.  -  Но
пока что-то ведь надо предпринять. Нельзя  же  находиться  в  бездействии,
подобно восковым фигурам, когда на Шорви нападают? Рано или поздно одна из
пуль достигнет цели.
     - А никто не собирается  опередить  их  и  убрать  Уисса  в'Ал„ра?  -
заговорил наконец Вест Риклерк. - Кто-нибудь наверняка сможет добраться до
него, и все наши проблемы будут решены.
     Это предположение было вполне трезвым и осуществимым, но Шорви Нирьен
остался к нему невосприимчив.
     - Хотите сделать из него  мученика?  -  осведомился  он.  -  Убить  и
обеспечить ему бессмертие? Я не склонен оказывать Уиссу такую услугу. Пока
оставим его в покое. Рано или поздно он сам сломает себе шею.
     - Но сколько времени это займет? - спросил Ойн Бюлод. - И  как  быть,
покуда этого не произошло?
     - А пока есть лестницы, подземные ходы Бека и пуленепробиваемый жилет
в придачу.


     Дни складывались в недели, недели - в месяцы. На улицах Шеррина  было
грязно,  душно  и  зловонно;  горожане  обливались  потом  и   впадали   в
раздражение. Пока  Уисс  в'Ал„р  выжидал  удобного  момента  для  великого
свершения, вновь наступило лето. Может быть, не было  необходимости  ждать
так долго, но он хотел, чтобы все  прошло  безукоризненно  и  без  нелепых
случайностей. Мысль о возможности  ошибки  была  для  него  нестерпима,  и
поэтому он планировал и рассчитывал, проверял и перепроверял, откладывал и
откладывал, пока каждая мелочь на была отточена и отполирована до  блеска.
Но когда день настал, все находилось в идеальном порядке. Коронная речь  с
тщательно   рассчитанными   угрозами,   обвинениями    и    разоблачениями
отрепетирована десятки раз и выучена наизусть до мельчайшей интонации. Она
должна была вызвать гнев, ненависть, страх, алчность,  патриотизм  -  Уисс
всегда инстинктивно угадывал, как  играть  на  этих  страстях.  Их  мощные
потоки, направленные в нужное русло,  поднимут  его  на  ту  вершину,  для
которой он и создан, надо только завоевать слушателей, а это он умеет. Его
прирожденный талант оратора при поддержке чародейного искусства отца почти
наверняка должен был принести победу. Но "почти" его не устраивало.
     Неопределенности Уисс  не  выносил  и  поэтому  тщательно  подготовил
почву. Его агенты уже несколько недель работали с депутатами  -  заручаясь
поддержкой, завязывая скоропалительные объединения, разжигая  рознь  между
соперничающими группами, подрывая  авторитет  и  моральный  вес  возможных
оппонентов;  они  подкупали,  льстили,  уговаривали,  предостерегали   или
угрожали - в зависимости от обстоятельств. Уисс управлял их  действиями  с
осторожным рвением и врожденным искусством; и вот теперь,  благодаря  этой
тайной  лихорадочной   деятельности,   его   оппозиция,   он   чувствовал,
относительно надежна. Члены партии  экспроприационистов,  разумеется,  все
как один были преданы ему. Можно положиться  и  на  членов  возглавляемого
Уиссом Комитета Народного Благоденствия, а также Комитета  по  регламенту,
председатель которого, педераст Шенев, боялся шантажа, что было  Уиссу  на
руку. Да  и  члены  Лиги  Красного  Ромба,  представлявшие  самые  крайние
элементы шерринской толпы, тоже рьяно поддерживали  Уисса.  Среди  пестрой
компании не  вполне  определившихся  депутатов  нашлись  слабые  души,  на
которые удалось воздействовать лестью и запугиванием, - с ними дело  пошло
быстро. В эти дни сумятицы и беспорядка только нирьенисты  и  их  союзники
единым фронтом сопротивлялись  распускавшейся,  как  бутон,  власти  Уисса
в'Ал„ра, и их сопротивление необходимо было подавить в колыбели, если не в
зародыше. Особых трудностей это не представляло, так как нирьенисты, с  их
нарциссическим благородством, не  потрудились  изучить  искусство  интриг.
Уисс же был мастером по этой части, но у него хватало ума не полагаться на
одни лишь слова. Если  интриги  провалятся,  у  него  в  резерве  остается
Народный Авангард.
     Решающий для Уисса день начался теплым и ясным рассветом,  под  стать
его надеждам. Рано поднявшись, он тщательно  оделся,  скрупулезно  счистив
каждую соринку со своего  ставшего  знаменитым  черного  костюма,  зачесал
назад прямые волосы с высокого желтоватого  лба  и  перевязал  на  затылке
крепким тройным узлом, словно опасаясь,  что  упадет  хоть  один  волосок.
Закончив туалет, он проглотил небольшой завтрак и удалился в свою комнату,
чтобы провести последний час перед выходом в спокойном раздумье -  таковы,
во всяком случае, были  его  намерения.  Но  вскоре  Уисс  обнаружил,  что
спокойствие ему не дается. Нервное напряжение - возбуждение, ужас, крайняя
неуверенность - стучало в висках и сжимало  все  внутренности.  Пульс  был
бешеный, желудок трепетал, как пойманная  рыба.  Он  попытался  напоследок
повторить речь, но фразы сливались и путались, отдаваясь в  ушах  безумным
эхом. Все было, как тогда, много месяцев назад, когда он впервые готовился
обратиться к народу в помещении склада на улице  Водокачки:  то  же  самое
лихорадочное возбуждение, тот же тошнотворный страх перед подмостками.  Но
речь  на  улице  Водокачки  стала  его  триумфом,  напомнил   себе   Уисс.
Доказательством служило разрушение жандармского блокгауза Восьмого округа.
С тех пор он выступал бессчетное число раз, и всегда поразительно  удачно,
судя по последующим разрушениям. Выступления,  несомненно,  сопровождались
таким успехом благодаря его  природным  талантам  и  отчасти  чарам  отца,
которые поддерживали, усиливали, помогали. Уисс не желал думать о том, что
было бы, если бы он был лишен этой помощи. Да и зачем ему думать об  этом,
ведь он всегда сможет рассчитывать на нее.
     Вот только... Нельзя было  не  заметить  недостаточное  рвение  Хорла
Вал„ра, его  колебания  -  нет,  более  того,  ощутимое  нежелание.  Уисс,
расхаживавший взад-вперед по лишенному ковров полу, вдруг замер.  Хорл  не
хотел ему помогать, и так: было всегда. Он ничего не  делал  для  сына  от
души, вечно нужно было давить  на  него.  Так  было,  и  так  продолжается
теперь. Узкое лицо Уисса вытянулось