ть  поежилась  под  его
внимательным взглядом. Элистэ не нравилось, что он на нее так смотрит.
     - Где мы? - спросила она, чтобы отвлечь его.
     - В Крысином квартале, в тупике Слепого Кармана.
     - Крысиный квартал! Да это прекрасно, Дреф!  Вам,  верно,  улыбнулась
удача? Что вы делали все это время?
     - Ел, спал, работал.
     - Где работали?
     - Где придется, где деньги платили.
     - Мне это понятно. Скажите,  из  Дерриваля  вы  сразу  отправились  в
Шеррин?
     - Более или менее. В моей жизни за это время много чего случилось,  а
в вашей, думаю, и того больше. У вас найдется что  рассказать,  начиная  с
того, каким образом вы вчера оказались на Кипарисах.
     - Ну... мне... я пришла передать письмо какому-то Беку.
     - Кто дал вам письмо?
     - Ну... одна женщина. По-моему, Дреф, вчера вы сказали, что вы и есть
Бек?
     - Как звать эту женщину?
     - Какая разница? Но раз  уж  мы  заговорили  об  именах,  почему  вас
прозвали Беком? Имя какое-то усеченное, словно кличка...
     - Шерринцев позабавил мой  северный  выговор.  Сперва  меня  прозвали
Фабеком, потом сократили до Бека. Но так меня называть нельзя. Здесь  меня
знают под именем Ренуа, запомните и обращайтесь ко мне только как к Ренуа.
     - Весьма любопытно. А почему вы...
     - Ее зовут Жунисса?
     - Кого?
     - Женщину, пославшую вас с письмом? Ее зовут Жунисса?
     - Возможно. Она ваша приятельница?
     - Где вы с ней познакомились?
     - Да, но я ведь так и не вручила письмо. Это нужно исправить.
     - Не волнуйтесь, письмо уже у меня. Я еще вчера достал его у  вас  из
кармана.
     - А, понятно. Надеюсь, известия хорошие?
     - Где вы познакомились с Жуниссой, Элистэ?
     -  Представьте,  меня  что-то  потянуло  в  сон.  Может,   сидр   так
подействовал?
     - Нет. По моим сведениям, Жунисса сейчас в тюрьме.
     - Странные, однако, у вас знакомства.
     - Неужели? Жунисса сидит в "Сундуке", верно?
     - Что вы все о ней да о ней? Разве она так уж вам дорога?
     - Жунисса, безусловно, стоит очень многого. Не сомневаюсь, что и  вы,
познакомившись с ней, пришли к  такому  же  выводу.  А  встретились  вы  в
"Сундуке", верно?
     - Не нужно об этом  расспрашивать!  -  воскликнула  Элистэ,  отбросив
бесполезные уловки. - Не могу я говорить об этом, не заставляйте! Да будет
вам известно, моя бабушка погибла. Горничная Кэрт тоже - я сама видела  их
казнь. И, вероятно, кузина Аврелия, и другие мои друзья, их всех убили,  а
в чем их вина?! Я пока живу, но мне... Нет, не хочу говорить  об  этом,  и
думать не хочу тоже, иначе просто сойду с ума...
     Чашка в ее руке мелко задрожала.
     - Ну, ну, Элли, бедная моя девочка, все,  я  не  стану  допытываться.
Тише, успокойтесь и допейте сидр. Вот умница. Откиньтесь на подушку,  и  я
развлеку вас историями моих путешествий, слегка их приукрасив - чтоб  было
интереснее. Хотите послушать?
     Она  кивнула.  Рассказы  Дрефа   прежде   неизменно   доставляли   ей
удовольствие. Сидеть в  мягкой  постели  в  теплой  комнате,  наслаждаться
дивной едой и слушать Дрефа - о лучшем она не могла и мечтать!
     Он начал с того, как они распрощались и он  бежал  из  Дерриваля.  На
деньги, что ему вручила Элистэ,  он  добрался,  дилижансом  до  Шеррина  и
первое время подрабатывал тем,  что  писал  за  богатых  студентов-лентяев
письменные работы. Затем - весьма прибыльные  операции  на  черном  рынке;
работа помощником издателя ныне закрытого "Овода Крысиного квартала" -  он
едва спасся, когда народогвардейцы громили редакцию "Овода"; небезуспешные
опыты и приключения на поприще журналистики, благодаря которым он, судя по
всему, свел знакомство со многими колоритнейшими шерринцами.  Дреф  всегда
был блестящим рассказчиком, и в истории, которую он  ей  поведал,  имелось
все: любопытные случаи, юмор, превратности судьбы, занимательные личности.
История оказалась довольно длинной, но  невероятно  увлекательной.  Элистэ
слушала затаив дыхание. Неповторимые модуляции столь хорошо  знакомого  ей
голоса будили тысячи воспоминаний. Живая мимика, усмешка губ, изгиб бровей
- все осталось, как  было.  Почему  же,  задавалась  вопросом  Элистэ,  он
показался ей другим человеком? Полтора года свободной жизни не прошли  для
него  бесследно.  В  его  жестах   и   манере   держать   себя   появились
непринужденность и раскованное достоинство, но в остальном это был все тот
же Дреф.
     Слушая  его  рассказ,  она,  однако,  подметила,  что   он   избегает
останавливаться  на  событиях  последнего  времени  и  на  прямые  вопросы
отвечает весьма неопределенно - были какие-то встречи, планы,  рискованные
затеи. Она и вправду не понимала, что он имеет в  виду,  а  когда  просила
объяснить, он переводил  разговор  на  какой-нибудь  случай,  смешной  или
занятный, так что она забывала о своем вопросе. По  этой  части  Дреф  был
большой мастер. За все годы общения с ним  Элистэ  ни  разу  не  удавалось
вытянуть из него то, о чем он хотел умолчать. Она не сомневалась,  что  он
занимался самыми различными делами, в том числе и сомнительными. В Шеррине
Дреф явно добился больших успехов. В прошлом году, по его  словам,  продал
чертеж какого-то затейливого  ружья  ("кремневая  винтовка,  заряжается  с
казенной части", - объяснил он) и с тех пор зажил безбедно. А  изобретение
деревянных  щепочек  с  круглыми  головками,  которые   чудесным   образом
вспыхивают, если чиркнуть по шероховатой поверхности, со временем  обещало
принести ему немалое состояние. Ну, а чем он занят сейчас? Да разным -  то
одним, то другим. И больше ей ничего не удалось от него  добиться.  Элистэ
решила, что лучше пока просто внимать рассказам Дрефа,  наслаждаясь  самим
звуком его голоса.
     Она бы с удовольствием слушала его до ночи,  но  требовалось  кое-что
уладить. Допив сидр, она заговорила:
     - Дреф, я все думаю, как мне теперь...
     - Насчет врача, вы хотите сказать? Вчера на кладбище  я  было  решил,
что вы на пороге смерти, если уже не переступили его и бродите  бесплотным
духом.
     - Вы же клялись, что не верите в духов?
     -  Но  вчера  готов  был  поверить;  непредубежденность   -   главное
достоинство разума. Сегодня мне, однако, сдается, что ваши  недуги  вполне
поддаются лечению отдыхом и хорошей едой.
     - О, я уже поправилась. Врач и в самом деле не требуется. Но вы, судя
по всему, преуспели и к тому же всегда отличались изобретательностью,  вот
я и подумала - может, вы посоветуете, где мне найти работу?
     - Работу? Для вас, Элистэ?
     Он что, смеется над ней? Она украдкой поглядела в его  сторону:  нет,
не смеется. Напротив, вид у Дрефа был скорее печальный.
     - Понимаете, у меня нет выхода, - объяснила  она,  стараясь  говорить
как можно спокойней. - Ни родных, ни друзей не осталось.  Из  города  мне,
конечно, не выбраться. А  за  жилье  и  еду,  даже  самые  дешевые,  нужно
платить. Я должна хоть как-то зарабатывать.
     - Где вы ютились все это время?
     - Где придется. Порой в "Радушии и тепле у Воника".
     - В этом клоповнике?
     - Даже в клоповник пускают за деньги. Я  как  могла  пыталась  честно
заработать на жизнь, но мне повсюду отказывали.  Я  не  представляю,  куда
податься. Вы можете что-нибудь посоветовать?
     - Разумеется. Начнем с того, что сейчас вы работать не в состояние. У
вас неважно со здоровьем, не осталось сил, вы пока не  сможете  заработать
ни рекко.
     - Здоровье -  здоровьем,  но  уж  подмести  пол  и  вытереть  пыль  я
как-нибудь...
     - Вы сможете гнуть спину шесть раз  в  неделю  по  двенадцать  часов?
Боюсь, нет. А от вас потребуется именно это,  если  повезет  найти  место,
что, принимая во внимание ваше состояние, мне  кажется  маловероятным.  Не
надо дуться, я говорю то, что есть. При подобном раскладе вам сперва нужно
полностью выздороветь, тут и говорить не  о  чем.  Вам  необходимы  чистый
воздух, хорошая еда, отдых, покой. В "Радушии и тепле у Воника"  вы  этого
не найдете. Поэтому лучше всего остаться здесь.
     - Здесь? Вы хотите сказать у вас?
     - Конечно. У меня две комнаты, зачем мне столько? Вы займете эту, а я
поставлю в кабинете походную койку. Тут вам будет сравнительно удобно.
     - Я не могу на это согласиться.
     - Вы можете предложить что-то другое?
     - Дреф, вы добры и великодушны сверх всякой меры, но это  невозможно.
Как только выяснится, что я здесь  живу,  хозяин  дома  вышвырнет  вас  на
улицу.
     - Вы не знаете нашего  хозяина.  В  этом  пансионе  проживает  дюжина
постояльцев - все, кроме меня, студенты университета. Добрая  их  половина
ухитряются держать при себе своих милашек. Хозяин  взимает  с  каждого  по
лишнему рекко в месяц и только лукаво подмигивает.
     - О, значит все подумают, будто я...
     - Какая вам разница, что подумают!
     - Возможно, никакой, но есть кое-что поважнее. Вам же известно, кто я
я какова кара за оказание помощи Возвышенным? Если народогвардейцы  найдут
меня здесь, вам не миновать свиданья с Прекрасной Дамой.
     Элистэ  воспользовалась  одним  из  распространенных  выражений   для
обозначения казни в Кокотте.
     - До сих пор мне удавалось избегать знакомства  с  ней,  и  я  твердо
намерен не встречаться с этой Дамой и впредь. Не волнуйтесь, у  меня  есть
кое-какие возможности.
     - Я знаю, но...
     - А знаете, что самое лучшее в этом пансионе? - как бы  между  прочим
заметил Дреф. - Тут есть ванная комната. Хозяин у нас с причудами - взял и
поставил медную ванну с насосом, а в придачу - котлы, полотенца,  мыло,  -
так что постояльцы и их гости  могут  пользоваться  всем  этим  за  вполне
разумную плату.
     - Горячая вода? Мыло?
     - Хоть сейчас.
     С таким искушением Элистэ не смогла совладать.


     Погрузившись в  ванну  -  огромную,  глубокую,  восхитительно  теплую
купель, в которой только и можно было смыть многомесячные слои грязи,  она
терла руки и ноги, пока сероватый налет не сошел катышками и  под  ним  не
заблестела новая кожа, трижды промыла волосы,  почистила  щеткой  ногти  и
поскребла тело пемзой. Элистэ  нежилась  в  ванне,  пока  вода  не  начала
остывать. Тогда  она  вылезла,  ощущая  удивительную  легкость,  тщательно
вытерлась и облачилась в чистую рубашку белого батиста и камвольные  штаны
до колен, которые дал ей Дреф взамен ее гнусных лохмотьев. Она утонула и в
том и в другом; рукава рубашки болтались в нескольких дюймах  от  кончиков
пальцев, а штаны держались лишь на  веревочке,  которую  она  затянула  на
талии. Элистэ закатала рукава и ужаснулась худобе запястий; оглядев  себя,
она поняла, что  страшно  исхудала  -  кожа  да  кости.  На  стене  висело
запотевшее зеркальце. Протерев его, девушка со страхом уставилась на  свое
лицо: серое, щеки запали, нос заострился, вокруг огромных испуганных  глаз
залегли черные тени. Настоящая уродина. Жуть. Не хотелось  даже  думать  о
том, что Дреф увидел ее такой безобразной. Она вздрогнула и отвернулась от
зеркала.
     Несколько дней Элистэ ощущала все ту  же  усталость  и  вялость.  Она
много спала - по девять-десять часов ночью, часто дремала и днем. А  когда
не спала, то сидела у  окна  в  глубоком  мягком  кресле,  подставив  лицо
слабому, но уже теплому солнцу, и  поглядывала  сверху  на  тупик  Слепого
Кармана, где зимний снег и лед таяли на глазах. С каждым днем грязно-белые
заплаты ужимались по краям. Сугробы оседали как по волшебству,  обнажались
булыжники  на  мостовой,  крыши  освобождались  от  снега,  под  карнизами
соседних домов выросли огромные сосульки. Время  от  времени  эти  тяжелые
ледяные дротики срывались и разбивались о мостовую с  грохотом  мушкетного
выстрела, отчего  Элистэ  всякий  раз  вздрагивала;  потом  она,  впрочем,
привыкла к этому звуку, как привыкла  к  мельтешению  и  гомону  студентов
университета, заявляющихся в таверну напротив в любое время  суток.  Глядя
на них и прислушиваясь к их громким беззаботным голосам, она  тешила  себя
мыслью, что хотя бы эта молодежь живет  себе  в  нормальном  и  безопасном
мире.
     Ела она не переставая, словно терзавший ее много месяцев голод  искал
утоления в одном  безудержном  порыве  обжорства.  Дреф  изумлялся,  но  и
радовался ее невероятному аппетиту и всячески потворствовал ему, доставляя
из ближайшей харчевни  горы  еды,  чем  повергал  ее  в  смущение:  Элистэ
опасалась, что вводит его в  непомерные  расходы.  Однако  он  так  горячо
разубеждал ее, что она махнула рукой и перестала стесняться.
     К ней возвращались жизненные силы, она стала  проявлять  все  больший
интерес к тому, что творится вокруг. Ее  начало  занимать  происходящее  в
тупике Слепого Кармана, а молодая бурлящая жизнь пансиона и вовсе увлекла.
Соседей, студентов и гризеток, Элистэ уже знала  в  лицо,  хотя  и  не  по
именам. То была компанейская братия,  постоянно  сновавшая  друг  к  другу
перекусить, выпить и посплетничать. По вечерам они собирались то у одного,
то у другого, пили и пели; а ночами на цыпочках  шастали  по  лестницам  в
погоне за недозволенными усладами.  Новая  девушка  вызывала  у  студентов
законное любопытство, тем более что жила она у мастера Ренуа, которого - в
его двадцать пять лет - студенты прозвали Папашей; все  считали,  что  его
прошлое таит в себе  некую  недоступную  тайну.  Однако  Элистэ,  опасаясь
разоблачения, уклонялась  и  от  расспросов,  и  от  предложений  завязать
дружеские отношения; почти все время она проводила в квартирке Дрефа.
     Но в этих двух  комнатах  было  собрано  столько  всего,  что  ей  не
пришлось бы скучать, проведи она там  хоть  несколько  месяцев:  книги  по
мыслимым и немыслимым дисциплинам,  музыкальные  инструменты,  рисовальные
принадлежности, шахматы и всевозможные проекты в разной стадии завершения,
ибо  Дреф,  как  и  в  отрочестве,  был  неизменно  поглощен   разработкой
какого-нибудь  очередного  необычного  замысла.  Да  и  сейчас  невозможно
предугадать, какая эксцентричная идея им завладеет.  Это  могло  быть  что
угодно: от изобретения искусственного свечного воска до усовершенствования
алфавита; от проекта образцовой народной больницы до создания  летательной
машины причудливой  конструкции.  Дреф  охотно  делился  с  Элистэ  своими
замыслами,  и  в  его  изложении  даже  самая   скучная   тема   выглядела
увлекательно. Девушка обнаружила, что его объяснения  доставляют  ей  куда
больше удовольствия,  чем  она  могла  ожидать.  Когда  предмет  разговора
по-настоящему его увлекал, Дреф расслаблялся и на какое-то время забывал о
скованности.
     Скованность. Это она ощутила чуть ли не с  первого  дня.  Разумеется,
ничего хотя  бы  отдаленно  напоминающего  смущение  или  неловкость.  Как
всегда, Дреф  являл  собой  воплощенную  невозмутимость.  Держался  он  ни
холодно, ни отстраненно, но как-то уж слишком учтиво. Раньше он  любил  ее
поддразнить, задевая ее тщеславие,  уколоть  отроческую  гордыню.  Теперь,
однако, он щадил ее чувства, был неизменно внимателен и  заботлив.  Серфу,
не боявшемуся в свое время навлечь на себя гнев дочери сеньора, и в голову
не пришло отнестись свысока к бездомной нищенке. Для этого он был  слишком
отзывчив. Он жалел ее.  Она  все  потеряла  -  семью,  друзей,  состояние,
высокое положение, даже красоту, которой так гордилась,  и  Дреф  понимал,
что пережить это нелегко.
     И  все  же  ей  казалось,   что   за   его   деликатным,   на   грани
предупредительности,  обращением  кроется  нечто  большее,   чем   простая
жалость. Он так ловко уходил в разговоре от многих тем,  столько  вопросов
оставлял без ответа! Разумеется, относительно своих занятий  в  прошлом  и
настоящем он предпочитал держать ее  в  неведении.  Возможно,  студенты  в
конце концов не ошибались на его счет. Он возвел какую-то стену  недоверия
между собой и Элистэ. Поначалу это ее только  обижало;  позже,  ожив,  она
почувствовала себя уязвленной и  решила  так  или  иначе  вызвать  его  на
откровенность.
     Да, Дреф скрытничал и жалел ее, но такого  великолепного  собеседника
она встречала впервые; низкорожденный, наделенный острым и ясным  умом,  -
явление настолько редкое, что Элистэ вновь задумалась, не течет ли  в  его
жилах кровь Возвышенных. Как-то вечером она намекнула на это, и он,  забыв
об учтивости, высмеял ее, да так беспощадно, с издевкой, что она съежилась
и залилась краской. Эпизод покоробил  ее,  однако  навел  на  размышления.
Возможно, Дреф кое в чем прав. События последних  месяцев  весьма  успешно
развеяли  старые  представления  о  присущем   Возвышенным   от   рождения
превосходстве. Тут уж спорить не приходилось. Чары Возвышенных исчезли без
следа под грубым напором  простонародья.  Лишившись  былого  преимущества,
утратив наследственные  права  на  власть  и  привилегии,  потомки  многих
поколений  сеньоров  превратились  в  обыкновенных  смертных,  вынужденных
бороться за место под солнцем наряду  с  горожанами,  крестьянами  и  даже
бывшими серфами. Мысль  малоутешительная,  явно  отдающая  нирьенизмом.  У
Дрефа, разумеется, имелся полный комплект сочинений  Шорви  Нирьена  -  он
всегда восхищался этим философом. В мире, который предрекали Дреф сын-Цино
и Шорви Нирьен,  Возвышенным  -  понятно,  тем,  кому  повезет  уцелеть  в
нынешней бойне,  -  предстояло  трудиться,  рассчитывая  исключительно  на
собственные способности. Видимо, справедливо - в  глубине  души  Элистэ  с
этим смирилась, - но ужасно, ужасно! В тот вечер они больше не беседовали.
     Дреф, вероятно, пожалел о своей вспышке, потому что  на  другой  день
сделал  ей  подарок:  большой  отрез  добротной  легкой  шерстяной   ткани
серо-голубого оттенка, который  ей  очень  шел,  несколько  ярдов  тонкого
белого полотна, иголки, булавки и нитки - все необходимое, чтобы она могла
сшить себе платье.  Шить  Элистэ  умела,  однако  не  имела  ни  малейшего
представления о крое. Она догадалась распороть свое старое рваное  платье,
сделав из него выкройку,  а  затем  несколько  дней  резала,  подкалывала,
примеряла  и  шила.  Все  оказалось  легче,  чем  она  ожидала,  и  работа
доставляла ей удовольствие.  Старое  платье  было  простым,  но  прекрасно
скроенным; позаимствовав силуэт, она соорудила себе  на  редкость  изящный
наряд с длинной широкой юбкой и белоснежным фишю [шейный  платок,  косынка
(фр.)]. Закончив работу, Элистэ надела новое платье и уселась  у  окна,  с
нетерпением ожидая Дрефа, который спустился в харчевню. Он появился  через
несколько минут и застыл в дверях,  когда  она  поднялась  ему  навстречу.
Справившись с удивлением, он улыбнулся своей белозубой улыбкой.
     - Ну вот, вы совсем такая, как раньше!
     - Нет, и кому об этом знать, как не мне? - возразила она не лукавя.
     - Вы всегда были упрямым ребенком, - сказал Дреф, положил  пакеты  и,
взяв ее за руку, подвел к висящему над умывальником зеркалу.
     Элистэ отвернулась. Поверив, что безвозвратно утратила свою  красоту,
она не хотела смотреть на свое отражение.
     - А теперь взгляните, - приказал он и, взяв ее за плечи,  повернул  к
зеркалу.
     Элистэ во второй раз с тех пор, как он привел ее в пансион, взглянула
на себя в зеркало, и возражения замерли у нее на устах.
     Чистые пушистые волосы, к  которым  вернулся  их  изначальный  блеск,
волнами ниспадали вдоль щек. Темные круги под глазами  исчезли.  Лицо  все
еще выглядело бледным, но губы обрели нормальный цвет, а щеки чуть заметно
порозовели. Элистэ не  смогла  сдержать  улыбки.  Поразительно,  насколько
лучше она сразу почувствовала себя.
     - Вот прежняя Элистэ, - сказал Дреф, -  и,  держу  пари,  ей  надоело
торчать взаперти в двух тесных комнатенках.
     - Да нет же, Дреф, мне тут очень удобно. Мирно, спокойно, тепло  и...
- Она чуть не сказала "счастливо", но вовремя спохватилась,  понимая,  что
это прозвучит чистой бессмыслицей.
     - Разве вам не хочется выйти на улицу?
     - Еще как! Но ведь нельзя.
     - Можно. Вам нечег