Может,  просто
обыскивал квартал за кварталом. Или же, что тоже  вполне  вероятно,  выбор
всякий раз бывал случаен. Об облавах Элистэ узнала от Брева  и  Тьера,  но
как-то раз видела процедуру собственными глазами.
     Перед ее мысленным взором возникла картина.
     Ледяные зимние сумерки. Перед лавкой торговца шелками,  расположенной
на улице Клико наискось от "Приюта  лебедушек",  останавливается  закрытая
карета с ромбом на дверцах. Элистэ, закутанная во все теплое, как  всегда,
стоит у оконца.  Она  немного  отступает,  прижимается  лицом  к  стене  и
щурится, чтобы лучше видеть. Из кареты вываливаются народогвардейцы,  и  в
темном  морозном  воздухе  пар  их  дыхания  напоминает   тусклое   пламя,
изрыгаемое драконом. Маленький отряд разделяется, двое или  трое  бегут  к
задней двери, остальные штурмуют парадное и врываются  в  лавку.  Какое-то
время все тихо, если не считать нескольких горожан, привлеченных прибытием
кареты  и  высыпавших  на  улицу  посмотреть,  чем  все  кончится.  И  вот
появляются  народогвардейцы.  Они  волокут  мужчину  и  женщину,   которая
царапается, отбивается, пытаясь вырваться, - но тщетно. Их  затаскивают  в
карету, дверца с треском  захлопывается  -  и  экипаж  отъезжает.  Занавес
опускается, улица тут же пустеет. Наутро лавочка забита  и  опечатана,  на
двери красуется размашистый ромб - конфисковано в пользу Конгресса.
     На торговца шелками беда обрушилась без предупреждения. Точно так  же
она могла обрушиться и на кондитера. И страхи Элистэ,  на  время  утихшие,
разгорелись с новой силой. Опасность того, что их обнаружат, возрастала  с
каждым днем их вынужденной задержки в Шеррине. Мерей. Вся надежда была  на
него. Что с ним? Погиб, в тюрьме,  успел  бежать?  Где  он?  Она  безмерно
устала от ожидания, скуки пополам со страхом, беспомощной пассивности и до
сих  пор  не  изжитого  удивления   перед   чудовищной   несправедливостью
происходящего.
     Она пыталась найти забвение в устоявшемся распорядке дня:  спать  как
можно дольше, иной раз за полдень; затем - умывание, туалет и на завтрак -
вчерашняя выпечка;  несколько  часов  занятий  каким-нибудь  тихим  делом,
изредка разговоры вполголоса; если ходить, то по возможности меньше, да  и
то на цыпочках. Писание, рисование, игра в карты, вышивание - и ежедневное
наблюдение из оконца: столько  томительных  часов,  столько  повозок,  что
тащатся  на  площадь  Равенства,  столько   обреченных   лиц,   мучительно
напоминающих кого-то...
     Трудно было сказать, разделяют ли  соседки  Элистэ  по  заточению  ее
страхи и горечь. По молчаливому уговору они не касались этой  темы.  Кэрт,
за которой, в отличие от ее Возвышенных спутниц,  никто  не  охотился,  но
которая ставила себя под удар уже тем,  что  состоит  при  них,  неизменно
сохраняла  добродушие.  Капризница  Аврелия  так  увлеклась  односторонней
перепиской с Байелем во Клариво,  что  и  думать  забыла  о  жалобах.  Она
строчила письмо за  письмом,  в  день  не  менее  двух,  а  то  и  больше,
исполненных, на  ее  взгляд,  самых  утонченных  чувств.  Аврелия  обожала
отпускать намеки и дерзкие замечания: "Он поразится! Он подумает, какая  я
смелая!" или "Я краснею - возможно, слишком много себе  позволяю".  Когда,
однако, ее просили уточнить, что именно она написала, Аврелия напускала на
себя благородную сдержанность: "Я  обязана  хранить  молчание,  иначе  это
будет нечестно по отношению к Байелю". Через несколько дней ее соседки уже
не ловились на эту удочку, но их безразличие не  сказалось  на  количестве
писем, которые множились  с  невероятной  быстротой  и  куда-то  исчезали.
Аврелия отказывалась  говорить,  куда  именно:  вероятно,  нашла  для  них
тайник. Элистэ злили многозначительные ухмылки и ужимки Аврелии, и  вскоре
она прекратила расспросы.
     Когда наступали ранние зимние сумерки и последние покупатели покидали
"Приют лебедушек", вся компания спускалась вниз на кухню, где  их  ожидали
тепло очага, еда, беседа, вино, сердечное  общение.  Лучшее  время  суток,
увы, слишком недолгое, ибо семейство Кенубль  вскоре  отправлялось  спать.
Несколько лишних минуток, проведенных на кухне, как  правило,  посвящались
легкой физической разминке. Здесь можно было потанцевать под мелодию,  что
тихо напевала Кэрт; три девушки скользили, кружились и приседали,  и  тени
их плясали на стенах и ставнях.  Цераленн  не  принимала  участия  в  этой
забаве, она мерила кухню решительными шагами, и бледное ее  лицо  казалось
розовым в красноватом свете угасающего камина. И вот наступало время  идти
обратно.  Для  Элистэ  это  было  всегда  мучительно.  Каждый   вечер   ей
становилось все труднее заставить себя подняться по лестницам,  взойти  на
ненавистный чердак. В их убежище было так тихо,  так  тесно  -  они  жили,
словно мышки за плинтусом.
     Но в тот день, когда народогвардейцы почтили "Приют лебедушек"  своим
присутствием, она изменила мнение  о  мышиных  норках  в  лучшую  сторону.
Гвардейцы явились днем,  и  все  покупатели  как  по  мановению  волшебной
палочки исчезли из кондитерской. Обыск провели спустя рукава - на улов тут
явно никто не  рассчитывал.  Будь  у  них  хоть  сколько-нибудь  серьезная
информация, они бы потрудились  на  совесть.  А  тут  отнеслись  к  своему
заданию равнодушно, чуть ли не вяло, уделив  основное  внимание  воздушным
пирожным мастера Кенубля, каковые пожирали целыми дюжинами.  Впрочем,  они
удосужились заглянуть во все комнаты, шкафы, конторки, сундуки и выдвижные
ящики; спустились в погреб и немного поискали на чердаке,  даже,  согласно
инструкции, открыли стоящий в углу старый шкаф.  Фальшивая  задняя  стенка
была на месте, и народогвардейцы ничего не  заметили.  Они  не  догадались
проверить, нет ли в тесно заставленном шкафу потайной дверцы; но беглянки,
укрывшиеся за ней, не могли этого знать.  Элистэ  казалось,  что  незваные
гости намереваются разнести чердак  на  куски.  Опустившись  на  колени  и
прижав ухо к стене, она  слышала  каждый  их  шаг,  каждый  скрип  и  стон
половиц,  каждое  ворчание  и  брошенное  вполголоса  ругательство.  Рядом
стояли, прислушиваясь, Кэрт и Аврелия. Девушки вцепились  друг  в  дружку,
затаив дыхание. Цераленн сидела за столиком, читала "Севооборот по  методу
Глека" и всем своим видом давала понять, что не обращает внимания на суету
за стеной.
     Глухой стук, звук удара, проклятье, беспорядочный шум у дверей шкафа,
поверхностный осмотр внутри. Казалось, это  продолжается  целую  вечность,
словно мгновение, вобрав в себя весь их ужас, остановилось во времени.
     Когда голоса раздались совсем  рядом,  Аврелия  от  страха  вцепилась
острыми ногтями в запястье Элистэ. Но вот шаги  начали  удаляться,  голоса
сделались тише. Элистэ высвободилась, прокралась  к  оконцу  и  выглянула.
Через несколько  минут  народогвардейцы  вышли  из  "Приюта  лебедушек"  с
пустыми руками и отправились дальше  в  поисках  более  удачливого  места.
Элистэ привалилась к стене и минут десять простояла, словно окаменев.
     Мышиная норка, несомненно, имела свои достоинства. Во  всем  Шеррине,
пожалуй, не сыскать было второго убежища, столь же бесподобно  укрытого  и
отвечающего  своему  назначению.  Но  и  самое  лучшее  убежище  оказалось
небезопасно,  как  то  со  всей  очевидностью  выяснилось  на   протяжении
ближайших нескольких суток, когда Принц во Пух вспугнул  целых  трех  гнид
Нану - двух в кондитерской и  одну  на  кухне.  Мороз  отнюдь  не  являлся
помехой этим тварям, более того, число их, судя по всему, возрастало. Трех
обнаруженных песиком  лазутчиц  раздавили  на  месте,  но  можно  было  не
сомневаться, что в скором времени появятся новые. И долго ли ждать,  когда
одна из них ускользнет от бдительного Пуха? А это рано или  поздно  должно
было  непременно  случиться,  и  уж  второй  обыск  в  "Приюте  лебедушек"
народогвардейцы проведут куда с большей дотошностью.
     Образ песочных часов, отсчитывающих оставшееся  им  время,  постоянно
преследовал  Элистэ.  Чувство   острой   необходимости   срочно   что-либо
предпринять и ощущение собственного бессилия не оставляли ее.  Но  от  нее
ровным счетом ничего не зависело. Время шло, и  тревога  ее  росла,  унося
аппетит и сон. А после того, как по улице Клико проследовал кортеж  аж  из
семи повозок, до отказа набитых осужденными, она вообще  перестала  спать.
Казалось бы, с таким количеством жертв не справиться  даже  Кокотте  с  ее
отменным пищеварением, но на другой день все повторилось. Кокотта, видимо,
пребывала в добром здравии, чего нельзя было сказать об Элистэ: ее терзали
тревога, бессонница, и дело наверняка дошло бы до нервного срыва, если  бы
не поступило известие, что убежище во Мерея наконец обнаружено.



                                    19

     Все это время он скрывался неподалеку - жил в задней комнате пансиона
в конце улицы Черного Братца, откуда до  "Приюта  лебедушек"  было  меньше
мили. Жил, можно сказать, у всех  на  виду;  однако  друзья  и  сторонники
окружили его убежище такой непроницаемой тайной, что нищая  братия  сумела
пронюхать о нем лишь через месяц с лишним. И все  же  они  его  выследили.
Ясным морозным  зимним  утром  завершение  поисков  увенчалось  появлением
нищего с запиской от кавалера  во  Мерея,  которую  попрошайка  готов  был
вручить по выплате обещанного вознаграждения.
     Стук в стенку шкафа вывел Элистэ из состояния дремоты. Она вздрогнула
и села в постели. Спавшая рядом  Аврелия,  напротив,  натянула  на  голову
одеяло и скорчилась, как испуганный заяц. Кэрт проснулась и встала с пола.
Но Цераленн, которая поднялась ни свет ни заря и была  полностью  одета  -
или она еще не ложилась? - поспешила к дверце, отперла  засов,  раздвинула
стенку шкафа и впустила взволнованного Брева Кенубля. Ликование,  с  каким
мальчик выпалил свою новость, не оставило у Цераленн и тени сомнения.  Она
не дрогнув тут же отсчитала и вручила ему сто рекко банкнотами;  при  виде
такой кучи денег глаза у парнишки стали  круглыми.  Он  исчез,  не  успела
Элистэ и рта раскрыть.
     - А где доказательства? - запоздало возразила она. -  Мадам,  как  вы
могли отдать деньги, не убедившись, что нас не обманывают?
     - Я не желаю из-за них пререкаться, -  отрезала  Цераленн,  неизменно
относившаяся к деньгам расчетливо и в то же время пренебрежительно.
     Элистэ хотела пожать  плечами,  но  удержалась,  встала  и  с  грехом
пополам  оделась,  ибо  Кэрт  прислуживала  Аврелии.  Не  успели   девушки
облачиться в платья, как Брев принес записку.
     - Несомненно, почерк Мерея. - Цераленн  распечатала  маленький  белый
конверт и  принялась  не  спеша  читать,  а  девушки,  сбившись  в  кучку,
заглядывали ей через плечо.
     - Обрати внимание, внучка, - твои страхи оказались пустыми. Как  я  и
предполагала, с кавалером все в порядке. Он предлагает встретиться нынче в
полночь у Южной Арки за  Набережным  рынком,  откуда  он  проведет  нас  к
подземному ходу. Выбравшись из Шеррина, мы доедем  дилижансом  до  Аренна,
откуда отплывем в Стрелл. По всей видимости, конец нашим бедам близок.
     Неужели?! Элистэ не могла в это поверить.  Ей  хотелось  перечитывать
записку снова и снова, подержать в руках, чтобы убедиться -  это  не  сон.
Кэрт тоже не очень-то верила, зачарованно уставясь в послание, которого по
безграмотности не могла прочитать. Одна лишь Аврелия воспринимала все  как
должное. Она отошла в сторонку, прошептала что-то на ухо  юному  Бреву,  и
тот, кивнув в знак согласия, вскоре удалился,  но  Элистэ  этого  даже  не
заметила. Бегство! Она упивалась мыслью о близкой свободе, и только  через
четверть  часа  опьянение  уступило  место  трезвым  расчетам.  Им   нужно
приготовиться в путь, собрать вещи, попрощаться  с  теми,  кто  оказал  им
столь щедрое гостеприимство, и...
     И, собственно, все. Впереди зиял пустой и томительно  долгий  день  -
длинная вереница часов между ранним утром и полночью. Казалось, им никогда
не будет конца, и этим радостный день не отличался от всех предыдущих.
     "Недолго осталось терпеть. Мы выбираемся на волю".
     На Элистэ разом накатило возбуждение. Она  ощутила  внезапный  прилив
жизненной силы, только не знала, к чему ее приложить. Сборы  заняли  всего
несколько минут. Правда, оставалась последняя важная проблема -  Принц  во
Пух, но песика  предстояло  упрятать  в  саквояж  перед  самым  уходом.  В
остальном от них ничего  больше  не  требовалось.  А  времени  было  всего
половина девятого утра; обычно она просыпалась через несколько  часов,  но
теперь о сне нечего и думать. В Элистэ ключом била энергия, которой, знала
она, хватит до ночи.
     Самый долгий день. Самый долгий из всех, разбухший от скуки, - пустая
болтовня, нудная игра в "Погибель", вышивание без  души.  Всего  один  раз
Элистэ забыла о времени, когда  в  четвертом  часу  какая-то  безжалостная
сила, которую она не  могла  одолеть,  подняла  ее  и  погнала  к  оконцу,
выходящему на улицу Клико. Наитие не обмануло ее: внизу как раз  провозили
осужденных; сегодня повозок было тоже семь.  Как  всегда,  она  не  смогла
отвернуться и простояла там, пока кортеж не скрылся из виду.
     "В самый, самый последний раз".
     И вновь потянулись постылые часы. Тени внизу едва заметно удлинились,
снег на крышах слегка порозовел, а небо чуть-чуть посерело. И вот  уже  не
осталось сомнений: солнце наконец  и  вправду  садится,  улицу  потихоньку
окутывают сумерки, а "Приют лебедушек" заканчивает на сегодня торговлю. До
полуночи все еще далеко, но теперь они хоть немного развеются, как обычно,
спустившись на кухню.
     Последняя трапеза с семьей кондитера. Баранина, тушенная  с  травами,
хлеб, красное вино.  Мастер  Кенубль  и  его  жена  вели  себя  оживленней
обычного,  видимо,  чтобы  скрыть  смущение.  Мальчики  шумели,   задавали
вопросы, были возбуждены приобщением к тайне и  опечалены  расставанием  с
Принцем во Пухом. Элистэ вдруг поняла, что полюбила Кенублей: она будет по
ним скучать и тревожиться о них.
     После ужина ребят, отправили  спать.  Они  попрощались  с  гостями  и
обменялись сдержанными рукопожатиями, ибо парнишки Кенубль ни в  жизнь  бы
не  стерпели  поцелуев.  Однако  на  глазах   у   юного   Тьера   блеснула
слезинка-другая, когда он прощался с Принцем во Пухом:
     - Не забывайте кормить малыша!
     А Брев еще раз посоветовал:
     - Запомни, Листе. Коли схватят - коленом в пах, кулаком по сопатке!
     Мальчики ушли, мадам Кенубль удалилась следом.
     Мастер  Кенубль  вызвался  составить  гостям  компанию  до   половины
двенадцатого, когда они предполагали отбыть.  Он  снесет  вниз  их  багаж,
проверит, не бродит ли рядом патруль, а потом наймет и подгонит фиакр. Эти
любезности, утверждал мастер Кенубль, он оказывает им  исключительно  ради
собственного удовольствия, причем говорил он это  с  такой  убежденностью,
что Элистэ нисколько не усомнилась в его искренности.  Во  времена  своего
пребывания в Бевиэре она ни за что не поверила бы в подобный  альтруизм  и
подняла бы его на смех, как тогда было модно. "Самоотверженность  -  всего
лишь высшая и совершенная степень непомерного самолюбия", -  процитировала
бы она во Ренаша. Погиб, погиб... Теперь она не имела права так думать.
     Медленно, бесконечно медленно тянется время. Ночь раскручивается, как
усталая часовая пружина. Догорает огонь в очаге; все в мире замирает. Вещи
принесены с чердака, уснувшая собачка упрятана в саквояж.  Мастер  Кенубль
исчезает на пять минут,  возвращается,  ведет  их  через  кухню  и  темный
торговый зал к дверям, за которыми ждет фиакр.  Патруля  не  видно,  улица
пустынна. Нищие тоже попрятались - будь погода теплее, они  бы  жались  по
соседним  парадным.  В  дверях  -  последние   слова   прощания,   быстрые
рукопожатия, и сразу на улицу, где морозный воздух  мигом  обжигает  лицо.
Элистэ в  последний  раз  оглянулась  на  "Приют  лебедушек",  расписанный
обманными красными ромбами. Мастер Кенубль стоял  в  дверях  со  свечой  в
руке. Пламя выхватило  на  косяке  металлический  отблеск.  Еще  не  успев
сообразить,  что  означает  этот  золотистый  блик,  Элистэ   инстинктивно
насторожилась и резко вскинула руку.  Проследив  за  ее  взглядом,  мастер
Кенубль заметил прилепившуюся к косяку гниду Нану. Он  спокойно  стянул  с
ноги тяжелый башмак и прихлопнул "шпионку" точным ударом, словно всю жизнь
ничего другого и не делал.  Затем  бесстрашно  улыбнулся  и  с  торжеством
показал подошву с прилипшим разводом золотой фольги. Таким он и остался  в
памяти Элистэ. Она быстро повернулась и поспешила за  спутницами;  которые
уже садились в фиакр.
     Они еще успели  помахать  кондитеру  рукой  из  окошка;  затем  фиакр
скрипнул, подпрыгнул и тронулся с места.
     Дорога через Набережный рынок к Южной Арке  заняла  всего  пятнадцать
минут. На рынке не было ни единой живой души, витрины лавок  и  павильонов
скрывались за крепкими ставнями, а  нищий  люд,  обычно  ютящийся  тут  по
ночам, перебрался туда, где теплее. Но Элистэ,  уставшую  от  однообразия,
этот пустынный вид волновал своей непривычной  новизной;  всю  дорогу  она
просидела, приклеившись к окну экипажа.
     Фиакр дернулся и замедлил ход. Сквозь  мрак  проступил  прямоугольник
Южной Арки, высвеченный с обеих сторон светом уличных фонарей. Все  то  же
безлюдье, да оно и к лучшему. Если кавалер и находился где-то  поблизости,
он не спешил о себе заявлять: неизвестно еще, кто приехал в фиакре  и  что
за извозчик.
     Экипаж остановился. Женщины вышли, и фиакр укатил.  Осторожно  ступая
по неровному пласту снега, который в любую минуту мог податься у  них  под
ногами, они поспешили укрыться под аркой, дававшей хоть какую-то защиту от
ветра, и сбились в кучку, дрожащие, однако преисполненные надежды.
     Ждать пришлось три или четыре минуты. Из  темного  переулка  появился
закутанный в плащ мужчина  и  быстрым  шагом  направился  к  арке.  Элистэ
пригляделась.  Невероятно,  как  способен  измениться  человек  всего   за
несколько недель. Мерей оказался не столь высок, как она помнила, и осанка
его почему-то не отличалась внушительностью, как ранее. При  этом  шел  он
по-юношески бодро  и  весело,  что  не  вязалось  с  ее  представлением  о
преклонных годах кавалера. Просто невероятно. Аврелия стояла  рядом  и  от
нетерпения ломала руки, волнение  ее  возрастало  с  каждой  секундой.  Не
успела Элистэ толком разглядеть пряди светлых полос,  выбивающихся  из-под
шляпы у того, кто к ним приближался, как ее кузина бросилась к  незнакомцу
с радостным визгом:
     - Байель! Байель!
     - Возвышенная дева! - Байель во Клариво схватил ее за руки. - Дорогая
Аврелия! Как я счастлив снова вас видеть! А ваши письма - знали бы вы, что
они для меня значили!
     - А я все эти жуткие недели только и жила что вашими письмами!
     У Кэрт глаза полезли  на  лоб,  Элистэ  вопросительно  посмотрела  на
Аврелию, а Цераленн наградила ее таким же ледяным взглядом,  как  земля  у
них под ногами. Почувствовав, что все внимание приковано  к  ней,  Аврелия
украдкой виновато покосилась на спутниц. Она потянула  Байеля  за  руку  и
сказала нарочито весело:
     - Вот мои родственницы, они, конечно,  очень  рады  вас  видеть.  Нам
повезло, у нас теперь такой храбрый защитник! Правда, повезло,  мадам?  А,
кузина?
     Ее слова прозвучали без особой уверенности - даже Аврелии со всем  ее
притворством трудно было выдать  худенького  семнадцатилетнего  Байеля  во
Клариво за надежного защитника.
     Последовало холодное  возмущенное  молчание.  Улыбка  Аврелии  увяла.
Однако Байель повел себя достойно. Он поцеловал дамам ручки и обратился  к
Цераленн:
     - Графиня, я понимаю,  что  вы  могли  бы  выбрать  более  достойного
сопровождающего. Поэтому я объясняю ваше любезное приглашение  встретиться
здесь этой ночью скорее великодушием, нежели необходимостью.
     Приглашение? Элистэ, не веря своим ушам, сверл