остался  стоять  неподвижно,  слегка
наклонив голову и опустив глаза, с выражением овечьей покорности. Рядом  с
ним в напряженной  позе  застыла  Лаллазай  с  мертвенно-бледным  лицом  и
сжатыми губами. Лица Возвышенных, рассыпанных по комнате, выражали тревогу
и бессильный гнев.
     Элистэ видела, что их глаза горят возмущением, оно нарастало и  в  ее
душе. Дольше терпеть это оскорбление - вторжение во дворец  распоясавшихся
негодяев, гнусное унижение достоинства королевских особ - было невыносимо.
Эти орущие, кривляющиеся опасные разбойники, с их неслыханным нахальством,
дерзким бесчинством, хамством - они же еще  собираются  диктовать  условия
королю! Нет, это абсурд. Дунулас же сносил все без упреков.  Он  покорился
им, смирился. Разве настоящий король  не  должен  сопротивляться  насилию?
Употребить свой авторитет? Другими словами, разве не должен он  обнаружить
хотя бы некоторое присутствие  духа?  Элистэ  тайком  огляделась,  пытаясь
понять, разделяет ли кто-нибудь ее чувства.
     Крики тем временем достигли немыслимого крещендо: уже  никто  не  мог
выразить никакой связной мысли. Не в  силах  больше  выносить  этот  гвалт
Элистэ прижала ладони к ушам. И тут какой-то никому  не  известный  тип  с
широкими плечами, мощной бычьей шеей и,  видимо,  соответствующей  глоткой
взобрался на стул и  стал  размахивать  руками.  Заинтересовавшись,  толпа
немного успокоилась, и сам себя выдвинувший оратор начал говорить:
     - Мы не можем обсуждать это здесь. Сейчас ничего  решить  невозможно.
Нам требуется другое место.
     Послышались крики одобрения, отдельные хлопки.
     - Главное сейчас - время.  Нам  необходимо  хладнокровие.  Мы  должны
найти место, чтобы там отдышаться.
     Последовало  горячее  согласие  и  шквал  вопросов,  на  которые,  ко
всеобщему удивлению, ответил сам король.
     - Банкетный зал, - мягко сказал Дунулас.
     Его предложение было встречено потрясенным молчанием, и он продолжил:
     - Там просторно и много воздуха. Там стоят сотни стульев. В зале  нам
будет удобнее, и все смогут высказаться по очереди.
     Эта перспектива - такая разумная, соблазнительная и легко  достижимая
-  пришлась  собравшимся  по  сердцу,  и  на  короля   стали   поглядывать
приветливей. Послышалось бормотание, в котором звучало неожиданно  горячее
одобрение. Безоговорочная покладистость короля, похоже, завоевала доверие,
даже  поддержку;  но  все  же  еще   оставались   сомнения   и   природная
осторожность.
     - А что помешает гурбанским подхалимам и торгашам окружить это  место
и переловить нас, как мышей, пока мы там  будем  болтовней  заниматься?  -
осведомился кто-то.
     - А  откуда  мы  знаем,  что  эти  Возвышенные  павлины  не  стряпают
какой-нибудь заговор?
     - Нам никто не помешает, - заверил их Дунулас. - Клянусь вам.
     Его очевидная искренность  тронула  многих  слушателей.  Однако  даже
скептики не особенно возражали: до самых тупых доходила простая  истина  -
ни солдаты, ни Возвышенные не предпримут нападения, пока король и королева
остаются заложниками.
     - Отпустите моих друзей и слуг, - обратился к собравшимся  король.  -
Пусть сейчас здесь им будет гарантирована безопасность, и  они  не  станут
оказывать вам сопротивление. Даю вам слово от их имени.
     Эта просьба была, в сущности, излишней. Возвышенные и так пребывали в
меньшинстве, все их вооружение состояло из вложенных в ножны шпаг, так что
они не были способны ни к сопротивлению, ни к бегству. И даже если  бы  им
удалось сбежать из дворца, они  попали  бы  в  руки  горожан,  теснившихся
толпами на прилегающем пространстве. Возвышенных бояться не приходилось  -
во всяком случае пока, - так почему бы не разрешить павлинам  побегать  по
их  позолоченной  клетке?  Просьбу  короля  удовлетворили.  Лицо  Дунуласа
выразило  благодарность,  а  в  сердцах   Возвышенных   забушевало   пламя
бессильного гнева и унижения.
     Был сформирован эскорт для  сопровождения  короля  в  банкетный  зал.
Дунуласу позволили иметь при себе нескольких титулованных советников.
     - Не забудьте про женушку, - пропел кто-то, вызвав всеобщий гогот.
     Глаза Лаллазай расширились от неслыханного оскорбления. Не  промолвив
ни слова, она оперлась на предложенную ей руку мужа. Толпа, заколыхавшись,
расступилась, образовав проход, и процессия тронулась с места.
     Не менее двух часов после отбытия короля Элистэ и прочие  Возвышенные
оставались в королевских апартаментах. Несмотря на слово короля, все входы
охранялись, и передвижения были ограничены. Толпа заметно поредела.  Стало
легче  дышать,  можно  было  говорить  и  быть  услышанным,  даже  немного
пройтись. По  всей  вероятности,  большинство  простолюдинов  собрались  у
банкетного зала, где проходили  непонятные  переговоры.  Однако  здесь  их
осталось  достаточно,  чтобы   отравить   Возвышенным   жизнь   плебейской
наглостью, мелочной тиранией, потешно спесивым видом. Самые  несносные  из
них почти сразу же основали самозваную группу "Патриотов-Защитников",  чья
задача заключалась в "защите благосостояния Объединенных Граждан Шеррина",
а через минуту - уже "Объединенных Граждан Всего Вонара", которые пока что
не подозревали о существовании своих "защитников".
     Элистэ разглядывала мятежников с презрением  и  страхом.  Разумеется,
они  были  комичны,  с  их  задором,  претензиями,  неуклюжим  подражанием
вышестоящим. Но, несмотря на всю их шутовскую нелепицу, они в  самом  деле
внушали страх. Большинство были вооружены. Многие участвовали  в  расправе
над гвардейцами и слугами и, вероятно, не дрогнули бы, доведись  им  снова
принять  участие  в  убийстве.  Теперь  они,  раздувшись  от  тщеславия  и
самодовольства, расхаживали с важным, как у индюков, видом, охорашиваясь и
размахивая мушкетами, отнятыми у побежденных телохранителей короля. Им уже
нравилось диктовать, распоряжаться и  прежде  всего  унижать  Возвышенных,
оказавшихся, пусть на краткое время, в их полной власти. Ввиду этого  были
немедленно  установлены  правила  поведения,  регулировавшие  передвижения
Возвышенных, разговоры между ними и  даже  развлечения.  Например,  им  не
разрешили собираться в группы более  чем  из  четырех  человек,  если  при
разговоре не присутствует один из  патриотов-защитников.  Обмен  записками
попросту запретили, поскольку большинство  патриотов  не  умели  читать  и
потому не были способны разоблачить заговор. Запугивание дошло до  крайних
пределов: горничную Меранотте в'Эстэ застали за вышиванием герба в'Эстэ на
носовом платке; рыдающую девушку обвинили в измене своему классу, затащили
в угол и, окружив со всех сторон, стали порицать и читать нотации.
     Для Элистэ и ее подруг все это было глубоко оскорбительным,  пугающим
и вместе с тем нелепым и утомительным.  Скука,  возмущение,  мелкие  уколы
самолюбия досаждали им, однако  их  гораздо  больше  угнетала  глубокая  и
искренняя тревога за королевскую семью и всю страну.  Дунуласа  бросили  в
клетку со львами даже без усмиряющего их рык хлыста.  Кто  поручится,  что
звери не набросятся на него?
     Вечер,  казалось,  тянулся  бесконечно.  Наконец  пришло   сообщение,
позволяющее Возвышенным разойтись по своим делам при условии, что  они  не
будут пытаться покинуть дворец, раздобыть оружие или "устраивать секретные
собрания с целью заговоров против  народа".  Многообещающие  переговоры  с
Дунуласом,  вероятно,  продлятся  всю  ночь.  Тем   временем   Возвышенным
позволили ходить по галереям, есть, спать и обмениваться теми  сведениями,
которые окажутся в их распоряжении.  Этим  декретом  освобождались  из-под
надзора все группы Возвышенных, согнанные вместе в разных  углах  Бевиэра.
Был также отпущен его высочество герцог Феронтский, единственный  из  всех
придворных оказавший нападающим энергичное сопротивление. Собрав вместе  и
вооружив крошечную армию из дворян и слуг, Феронт занял Лебединый зал и  в
течение нескольких часов успешно отбивал все атаки. В коридоре перед залом
во множестве лежали тела мертвых  и  раненых  простолюдинов.  Как  это  ни
странно, сопротивление  Феронта  не  вызвало  злобы.  Скорее,  он  снискал
уважение  и  даже  восхищение  среди  нападавших.  Когда  было   объявлено
перемирие и его высочество с надлежащими предосторожностями  выпустили  из
Лебединого  зала,  народ  приветствовал  его  почти  дружелюбно.  За   ним
непрестанно следили, повсюду сопровождали и не пускали  в  банкетный  зал,
вероятно, из опасения, что его сила  и  твердость  придадут  мужества  его
старшему брату и повлияют на ход весьма деликатных переговоров. Но все это
время с Феронтом обходились вполне учтиво, не  подвергали  тем  унижениям,
какие претерпевали практически все захваченные в плен Возвышенные.
     Элистэ вместе с подругами и горничными вернулась в  комнаты  фрейлин.
Но их надежда обрести там покой быстро сменилась  разочарованием.  Комнаты
были дочиста разграблены. Мебель опрокинута, окна разбиты, кувшины и чашки
для умывания превращены в черепки, повсюду валялись  пустые  шкатулки  для
драгоценностей. Платья и  нижние  юбки  без  всякой  надобности  оказались
разодраны  и  испачканы.  В  комнате  маркизы  во  Кивесс  был   опустошен
знаменитый шкафчик с лекарствами,  тонизирующими  средствами,  эликсирами,
притираниями и желудочными таблетками. Овчарка  сидела  в  одиночестве  за
закрытой дверью, утратив дар речи от потрясения.  В  Лиловой  комнате  пол
стал белым от  изорванных  до  размеров  конфетти  любовных  записочек  из
обширной коллекции Меранотте  в'Эстэ,  стены  были  испещрены  пятнами  от
румян, всюду стоял  наводящий  дрожь  запах  духов  из  десятков  разбитых
флаконов. Все четыре фрейлины понесли значительный ущерб. Их драгоценности
исчезли - вплоть до последней пряжки с туфель, не имеющей и вовсе  никакой
ценности. Не осталось ни одной шляпки, из которой  не  были  бы  выдернуты
перья. Перчатки, шали, веера, ленты  по  большей  части  отсутствовали,  а
повреждения,   нанесенные   полотняному   белью,   свидетельствовали    об
изобретательной непристойности.
     Непонятным образом гардероб  Элистэ  в  большей  степени  уцелел.  Ее
платья были разбросаны по комнате, по  некоторым  из  них  ходили  ногами,
некоторые оказались разорваны, но не хватало разве  что  одного-двух.  Как
видно, обманчивая простота высокого  искусства  мадам  Нимэ  не  привлекла
варваров, чьи вкусы были на стороне замысловатых рюшей,  излюбленных  Неан
во Зерло в'Инник. Неан практически  лишилась  всех  своих  платьев,  кроме
того, что на ней. Теперь она сгорбившись сидела на краешке кровати и  тихо
плакала.  Рядом  с  ней  Гизин  во  Шомель  оплакивала  потерю   фамильных
драгоценностей.  Горе  оказалось  заразительным  -  рыдали  и  все  четыре
горничные. Однако Элистэ осталась невосприимчивой  к  слезам.  Ее  ужас  и
отчаяние искали выход в гневе. Она  осмотрела  свои  вещи,  захватанные  и
испоганенные грязными ручищами, и это зрелище вызвало в  ней  тошноту.  Ей
казалось, что и она сама осквернена. Те предметы одежды, которые еще можно
было спасти, надо хорошенько отмыть и отчистить, прежде  чем  помыслить  о
том, чтобы надеть их, но даже и тогда она ощущала бы на себе эти невидимые
пятна.
     Ее  негодование  подогревалось  периодическими  появлениями  плебеев,
которые  чванливо  бродили  по  покоям  фрейлин  с  комично  важным  видом
завоевателей. Они глазели на плачущих девушек,  злорадствовали,  хихикали,
поучали их  или  оправдывались,  но  прежде  всего  они  приходили,  чтобы
наглядно  продемонстрировать  кто  здесь  хозяин.  Впервые  в  жизни   они
властвовали, и власть, как вино, ударила им в головы. Женщины  неторопливо
разгуливали по комнатам, рылись в вещах Возвышенных, присваивая себе  все,
что им нравилось, и бросали их владелицам молчаливый  вызов,  вкладывая  в
каждый грубый жест накопившуюся за многие поколения ненависть. Но  гораздо
хуже вели  себя  мужчины,  приходившие  попросту  разглядывать  знаменитых
фрейлин  Чести.  Их  комментарии  были   омерзительны,   фамильярность   -
нестерпимой, а грубая животная радость таила непрестанную угрозу  насилия.
Наверное,  они  попросту  развлекались,  но  опасность  казалась  ужасающе
близкой и реальной. Элистэ, насколько ей это  удавалось,  хранила  ледяное
презрение.  Не  произнося  ни  слова,  она  игнорировала  и  насмешки,   и
ухаживания. Другие фрейлины Чести старались держаться  так  же.  Меранотте
погрузилась в чтение книги, а Гизин и Неан стали строить карточные домики.
Девушки  в  Розовой   и   Белой   комнатах   казались   существами   почти
неодушевленными, и все это в целом возымело  действие.  Пришельцам  вскоре
надоели эти безжизненные "куклы", и они разбрелись кто куда.
     Заснуть было невозможно, не стоило даже пробовать.  Всю  долгую  ночь
фрейлины Чести бодрствовали и незадолго до рассвета получили поразительное
известие: его величество Дунулас согласился на  выработку  конституции,  в
которой  четко  будут  определены  права,  возможности,  обязательства   и
ответственность в отношениях между монархом  и  народом  -  для  всеобщего
сведения и на все времена.
     Элистэ видела в этом вопиющую несообразность. Король есть  король,  и
мысль об ограничении его власти казалась ей абсурдной. Действительно,  она
как-то однажды проглядела писания  Шорви  Нирьена,  где  так  красноречиво
отстаивалась концепция конституционной монархии, и они  произвели  на  нее
впечатление, даже тронули. Но ее столь же  трогали  и  стихотворные  драмы
прошлого  века,  в  которых  драматурги,  вдохновленные  духом  древности,
раскрывали конфликт между любовью и честью. Это  годилось  для  блестящего
театрального  действа  и  восхитительного  развлечения,  но   имело   мало
отношения к реальной жизни. А в реальной жизни любому  королю  требовалась
абсолютная власть. Ограничения могли лишь помешать успешному правлению  и,
возможно, привести к катастрофе в кризисные периоды. Как можно не понимать
этого, даже будучи невежественным бандитам?
     Горожане,  однако,  не  понимали  и  требовали   множества   уступок,
угрожавших началом полного распада. Это было невероятно  глупо,  и  Элистэ
надеялась лишь на то, что согласие короля  предполагает  некую  скрытую  и
хитроумную  стратегию  сопротивления.  Сама  она,  разумеется,  ничего  не
смыслила в стратегических тонкостях и  просто  мечтала:  пусть  как-нибудь
выйдет так, что король перехитрит своих недотеп  подданных  и  восстановит
мир и спокойствие, стабильность и здравомыслие. Иначе восторжествует хаос.
     Если все это было уловкой со стороны короля,  то  уловкой  более  чем
убедительной.  За   несколько   часов   король   санкционировал   собрание
Конституционного Конгресса,  составленного  из  депутатов,  представляющих
провинции Вонара. В течение  ближайших  месяцев  задачей  Конгресса  будет
разработка и принятие документа,  закладывающего  основы  и  определяющего
структуру  реформированного  и,  как  предполагается,   улучшенного   типа
управления  страной  -  такого  управления,  при  котором  власть   короля
перестанет являться абсолютной и король будет нести ответственность  перед
каким-то  парламентом  или  даже  старомодной  сотней,  где  народу  тоже,
возможно, дадут право голоса. В  конституцию  войдет  статья  о  правах  и
свободах,  отныне  гарантируемых  каждому  от  рождения.   По   завершении
предприятия король  должен  удостоверить  выработанную  конституцию  своей
подписью и  печатью,  таким  образом  обозначив  свое  согласие  со  всеми
поставленными там условиями. После этого Конгресс будет распущен и заменен
какой-либо постоянно действующей формой  юридически  правомочного  органа,
предложенного новым проектом конституции.
     А пока король должен был пойти  на  ряд  немедленных  уступок,  среди
которых, в  частности,  числилось:  открытый  доступ  народа  к  некоторым
зернохранилищам Возвышенных и гласное распределение их содержимого, отмена
всей совокупности налогов и поборов, отмена ограничений на охоту и  рыбную
ловлю, гарантия того, что никто из горожан, участвовавших в осаде Бевиэра,
не будет преследоваться, и, наконец, самое поразительное,  -  освобождение
всех серфов. Отныне ни один из жителей Вонара не будет юридически привязан
к земле сеньора.
     К негодованию большинства  Возвышенных,  Дунулас  согласился  на  все
поставленные условия - даже на последнее. Это было выше всякого  понимания
- король, видимо, подчинился беспрекословно. Разумеется, на  него  оказали
значительное давление, и  все  же  его  готовность  подчиняться,  пожалуй,
определенно предполагала добровольность. Естественно, эти бандиты начинали
думать, что монарх сочувствует их затеям. Теперь,  как  передавала  молва,
его  чествовали  в  банкетном  зале,  подвывая,  пуская  вздохи  и  слюни.
Расчувствовавшись, мятежники провозгласили его "Другом народа", жали руку,
трясли за плечо  и  даже  хлопали  по  спине.  И  король  сносил  все  эти
оскорбления, а королева стояла рядом, скрывая унижение и душевную боль  за
слабой застывшей улыбкой. Это зрелище было столь отвратительно,  что  даже
самые оптимистичные из Возвышенных утешали себя  надеждой  на  королевское
коварство, в  то  время  как  наиболее  здравомыслящие  в  душе  презирали
слабоволие короля.
     Элистэ восприняла  эти  новости  со  смешанными  чувствами.  С  одной
стороны, она  была  напугана,  встревожена  и  пыталась  представить  себе
перемены, которые теперь вторгнутся в ее мир. Но в то  же  время  какая-то
часть сознания  отказывалась  поверить  в  реальность  происходящего.  Она
попыталась убедить себя, что все уляжется само собой, и отчасти  преуспела
в этом. Элистэ надеялась, что на  самом  деле  мало  что  изменится,  если
изменится вообще, и жизнь потечет по-прежнему. Когда же она задумалась  об
освобождении серфов (недальновидно затевать такую акцию,  ведь  что  будут
делать со своей новой свободой эти неполноценные,  во  всем  зависящие  от
покровительства и руководства Возвышенных?), то невольно  вспомнила  Дрефа
сын-Цино. Где бы он сейчас ни находился, в Вонаре или за его пределами, он
услышит о происшедшем и будет знать,  что  свободен,  несмотря  на  клеймо
Дерривалей на его теле.  Она  попыталась  представить  себе  его  реакцию,
восстановить в памяти  облик  Дрефа.  Но  тщетно.  Вспоминались  лишь  его
высокая,  худощавая,  подвижная  фигура  в  кафтане   и   сабо   северного
крестьянина, черные глаза, сверкавшие  живым  умом,  белозубая  улыбка  на
тонком загорелом лице - то есть тот Дреф, каким она  всегда  знала  его  в
отцовском поместье. Но теперь он, быть может, совсем иной. Как беглый серф
Дреф, вероятно, изменил внешность с той изобретательностью и  мастерством,
которыми всегда славился, и его, наверно, теперь трудно  узнать.  Странно,
что эта мысль беспокоила ее, хотя вряд ли им  доведется  еще  встретиться,
если только Дреф не решит вернуться  в  Дерриваль.  В  конце  концов,  там
остались его отец и сестра,  и  теперь  он  мог  не  опасаться  наказания,
хватило бы только выдержки стерпеть  враждебность  маркиза  во  Дерриваля.
Элистэ, сама  того  не  сознавая,  покачала  головой.  Дреф,  несмотря  на
нынешнюю безнаказанность, вряд ли предпримет такую попытку. Маркиз  с  его
безжалостной мстительностью никогда не позабудет серфа, который свалил его
с ног при всей челяди, пустил ему кровь  из  Возвышенного  носа,  а  потом
оставил в дураках, избежав наказания. Да,  отец  никогда  не  простит  ему
этого. Несмотря на всякое там освобождение, жизнь  Дрефа  в  Дерривале  не
стоила ни единого су. Нет, больше она его не увидит.
     Четыре девушки из Лиловой комнаты спустились  в  усыпанную  осколками
Галерею Королев, где Возвышенные, против своей воли, находились  вместе  с
вездесущими праздношатающимися плебеями. Там был Стацци во Крев  вместе  с
во Ренашем, во Фурно и многие другие кавалеры,  некогда  жизнерадостные  и
учтивые, а теперь напряженные и встревоженные. При