ленного  света.  Эта
вспышка через несколько ярдов, отделяющих всадников от собравшихся, начала
увеличиваться и расширяться, дойдя до размеров конуса, способного  накрыть
вредоносными лучами с полдесятка горожан.
     Шестеро человек упали  посреди  внезапной  тишины  -  глаза  их  были
открыты, но ничего не видели, уши остались целы, но  потеряли  слух,  ноги
без признаков увечья словно окаменели, -  все,  как  и  было  предсказано.
Раздались вопли ужаса и гнева, толпа сотряслась, беспорядочно задвигалась,
словно  охваченная  припадком  безумия.  Пока  люди  дергались,   визжали,
натыкались друг на друга, толкались и  пытались  разорвать  друг  друга  в
клочья, Усмиритель выстрелил снова: упали еще четверо.
     Горожане, стоявшие сзади, пустились наутек, ища  спасения  в  боковых
улицах, но передние оказались в ловушке. Подавленные ужасом, они смотрели,
как Усмиритель вновь неспешно прицеливается. Стоявшие  поперек  траектории
разрушительного света вскрикивали  и  закрывали  глаза  руками,  некоторые
бросались ничком на землю. Прежде чем последовал еще один  спуск  затвора,
на площади Дунулуса грянул выстрел.
     Никто точно не знал, кто стрелял, и никогда уже не узнает, потому что
на  эту  честь  потом   будут   притязать   многие.   Какой-то   предельно
хладнокровный или же впавший в истерику и отчаяние  шерринец  выстрелил  в
Усмирителя.  Но  кто  бы  то  ни  был,  он  промазал.  Усмиритель  остался
целехонек, зато лошадь под  ним  упала  замертво.  Он  свалился  с  седла,
ударившись с размаху о мостовую, и орудие выпало из  его  рук.  Усмиритель
сразу же вскочил на ноги, и тут-то впервые стало заметно, что он не  такая
уж величавая персона. Верхом  он  казался  гигантом  в  просторном  черном
капюшоне и островерхом шлеме. Когда же он спешился, то неожиданно оказался
невзрачным коротышкой - в сущности, почти карликом.
     Усмиритель потянулся было за своим оружием,  но  какой-то  безымянный
горожанин уже подхватил его.  Приспешники  Усмирителя  начали  стрелять  в
вора,  но  пули  их  просвистели  напрасно:  тот,  к   счастью,   сохранив
соображение, передал захваченную добычу в гущу людей.  Вскинулись  десятки
рук, и волшебный механизм исчез из виду.
     Всадники замерли, побледнев под масками. Усмиритель  -  до  нелепости
маленький,  похожий  на  игрушку,  выхватил  пистолет.  Горожане  ринулись
вперед, и его выстрел уже не произвел  никакого  действия.  Через  секунду
толпа набросилась на него. Если он и кричал, то  этого  никто  не  слышал.
Усмиритель упал на землю,  увлекаемый  водоворотом  ярости  и  насилия.  В
считанные мгновения с него  сорвали  капюшон,  маску  и  доспехи,  обнажив
щуплое тело и молодое удивленное лицо. Взлетели дубинки, замелькали обутые
ноги; Усмиритель некоторое время корчился и  дергался,  его  разбитый  рот
раскрылся, показывая зубы, испещренные  по  моде  изумрудными  пятнышками.
Агония  быстро  кончилась,  и   Усмиритель   испустил   последний   вздох.
Беспамятство разгладило черты его лица, известного всему двору -  то  было
лицо Векина в'Иссеруа, Королевского Усмирителя Шеррина.
     Горожане не узнали его, да если бы и узнали,  это  уже  не  имело  бы
никакого значения, поскольку все соображения меркли в свете  единственного
необычайного факта: они  восстали  против  древних  Чар  Возвышенных  -  и
победили. Победили с помощью грубой физической силы. Такого еще никогда не
бывало, и никогда простой народ до  конца  не  верил,  что  это  возможно.
Разумеется, многие это  подозревали.  Скептики  на  протяжении  нескольких
поколений шепотом высказывали свои сомнения в этих якобы дарованных  свыше
силах. Совсем  недавно  Уисс  в'Ал„р  публично  оспаривал  могущество  Чар
Возвышенных, а влияние в'Ал„ра было огромно. Однако одно дело раздувать  в
народе цинизм -  чего  было  явно  недостаточно,  чтобы  рассеять  древние
страхи, и совсем другое - вещественное доказательство. Глубоко укорененный
на протяжении  столетий  ужас  все  еще  витал  над  людьми,  и  суеверная
убежденность в  превосходстве  Возвышенных  держалась  стойко  -  до  этой
минуты. Вид поверженного на булыжной мостовой Королевского Усмирителя толп
по крайней мере  расшатал  представления  о  неуязвимости  Возвышенных,  и
каждый  присутствовавший  на  площади  это  отметил.  Сделанное   открытие
объединило  их  как  никогда;  все,  бешено  ликуя,   радовались   победе.
Послышался возбужденный вопль,  и  толпа  ринулась  к  ограде  королевской
резиденции.
     Оставшиеся  без  предводителя  всадники  рассыпались  кто   куда,   а
ошалевшая  толпа  рванулась  вперед,  заполнив  всю  площадь.  Королевские
гвардейцы дали залп, однако наступающие почти не дрогнули. Секунды  спустя
солдаты были настигнуты и смяты силой, о которой они и не подозревали.
     Потребовалось лишь мгновение, чтобы сбить  замок  и  цепь  с  больших
чугунных ворот. Ворота широко распахнулись, и бурлящий поток людей  хлынул
на королевскую  территорию.  Приливная  волна  затопила  белую  подъездную
дорогу и поднялась к самому Бевиэру,  золоченая  парадная  дверь  которого
была заперта и без всякой пользы закрыта на задвижку.
     Дверь взломали за несколько секунд Придворная охрана некоторое  время
сопротивлялась, но с большинством  этих  несчастных  быстро  расправились.
Уцелевшие  привратники  сбежали,  и  толпа,  стремительная,  как   ураган,
ворвалась внутрь дворца.



                                    11

     Элистэ как никогда тщательно занялась своей  внешностью.  Она  надела
платье новейшего фасона от мадам Нимэ - из прозрачного шелка, легкого  как
пух; оттенки его цвета почти неуловимо  менялись  -  от  алого  у  низкого
квадратного выреза до густого, вибрирующего розового на  подоле.  Открытую
шею  украшал  серебряный  медальон  герцога,  распространяя   благоухание.
Непослушно торчащие завитки медового цвета  были  прихвачены  гребнями  из
серебра и розового кварца. Элистэ наложила грим столь искусно, что румяна,
маскирующие  ее   бледность,   вызванную   бессонницей,   казались   почти
естественным  цветом  лица  даже  при   солнечном   свете.   Необходимость
подвергнуться  рассматриванию  средь  бела  дня  была  для  нее  несколько
неожиданной. Его  высочество  Феронт  назначил  необычно  ранний  час  для
свидания, и только это давало основания  предположить  в  нем  нетерпение,
поскольку ни по каким  другим  внешним  признакам  оно  не  было  заметно.
Известие о ее согласии он принял с обычной  невозмутимостью  -  во  всяком
случае, так рассказала  Карт,  посланная  к  нему  с  запиской,  и  Элистэ
пребывала в волнении. Она была так погружена в свои мысли, что не обратила
внимания  на  разговоры  в  галереях,  почти  не  слышала  и  рассказов  о
беспорядках в Восьмом округе. Всегда  были  какие-нибудь  беспорядки  -  в
Восьмом округе или еще где-нибудь, но,  несмотря  на  все  разговоры,  они
обычно ничем не кончались. Теперь говорили, что горожане взялись за оружие
и   это,   возможно,   означало,   что   опять    какой-нибудь    безумный
экспроприационист  выпалил  в  жандарма.  Элистэ  устала  от   всех   этих
удручающих тем - в любом случае, у нее был  более  серьезный  предмет  для
раздумий.
     Наконец  момент,  к  которому  Элистэ  относилась  с  противоречивыми
чувствами настал,  и  она  отправилась  в  апартаменты  герцога.  Огромные
зеркала, тянущиеся по стенам  коридора,  отражали  ее  хрупкую  фигурку  и
побледневшее лицо, всю ее, юную, колеблющуюся и встревоженную, несмотря на
элегантность и  лоск.  А  эта  чересчур  ее  заметная  неуверенность,  как
наверняка сказала бы Цераленн, вовсе не подходила к случаю. Элистэ  словно
и впрямь  слышала  точные,  изысканно  модулированные  интонации  бабушки:
"Уверенность в себе, голубушка. Уверенность в себе - самое главное. Сделай
уверенный вид и увидишь, как охотно мир примет тебя в соответствии с твоей
собственной оценкой".
     Элистэ задержалась перед одним из зеркал. Она постаралась собраться с
духом, вздернула подбородок, изобразив на лице столь  полное  безразличие,
что  даже  Цераленн  не  смогла  бы  придраться,   и,   только   полностью
удовлетворившись   своим   обманчиво-уверенным   отражением   в   зеркале,
возобновила путь.
     Слуга впустил девушку в покои герцога, и она обвела глазами  гостиную
- просторную комнату с высокими потолками, без признаков женского влияния,
убранную гораздо скромнее, чем того требовала  пышная  мода.  По-видимому,
герцогиня сюда заглядывает редко. При мысли о многострадальной супруге его
высочества Элистэ почувствовала болезненный укол совести, и в ее  сознании
всплыл  непрошеный  вопрос:  "Почему  я  согласилась  прийти?"  Ее  пальцы
машинально потянулись к медальону, и, вдохнув  его  мускусный  запах,  она
почему-то успокоилась. Да и герцогине, вынужденной принимать все как есть,
до этого нет никакого дела.
     Дверь открылась, и вошел Феронт. Сердце Элистэ чуть не выпрыгнуло  из
груди, по телу побежали мурашки. Все ее чувства были в таком  смятении,  а
замешательство столь сильным, что напрашивалось только одно  объяснение  -
это любовь. Нет сомнения,  это  ее  симптомы.  Пересохшие  губы,  дрожащие
холодеющие руки, слабость в коленях - ее подруги по комнате описывали  все
это множество раз. Она всегда смеялась над ними, но теперь оказалось,  что
была неправа, потому  что  любовь  пришла  и  к  ней,  как  ей  обещали  и
предрекали. Его высочество может быть самонадеянным, циничным, может  даже
раздражать, но все это не  имеет  значения  -  она  его  любит.  Не  имеет
значения и это ноющее чувство беспокойства, непреодолимое ощущение чего-то
нереального, преследующее ее последние дни. Даже теперь  где-то  в  темных
глубинах сознания шевелились сомнения. Элистэ решила не  обращать  на  них
внимания. Труднее было отторгнуть чувство, что когда-то она уже переживала
нечто подобное, только вот никак не могла  вспомнить,  где  и  когда.  Но,
уговаривала себя Элистэ, все это неважно. Значение сейчас имело только то,
что давящая тяжесть отпустила ее, словно,  ответив  на  зов  герцога,  она
перестала сопротивляться тянущему ее поводку и ошейнику.  Облегчение  было
почти физическим, что уже несомненно означало любовь в самом  неподдельном
виде. И Элистэ охватил прилив возбуждения: разделяет ли его высочество  ее
чувства к нему?
     Лицо Феронта было замкнутым и непроницаемым, как всегда. В его одежде
не чувствовалось никакой  продуманности  -  простой  повседневный  костюм,
сапоги для верховой езды, напудренные волосы, а небрежность его манер была
под  стать  наряду.  Задержавшись  на  пороге,  он  обратился  с  краткими
распоряжениями к лакеям в задней комнате, потом неторопливо  повернулся  и
задумчиво оглядел свою гостью с головы до ног, прежде чем заметил:
     - Я вижу, вы пунктуальны. Это хорошо. Мне это нравится.
     Элистэ вспыхнула. Ей пришелся не по душе этот ленивый осмотр,  словно
она была молодой кобылой, а он раздумывал,  купить  ее  или  нет.  Девушку
возмутило и его дерзкое предположение, будто ее целью  было  угодить  ему.
Резкий ответ чуть не  сорвался  с  ее  губ,  но  она  спохватилась,  вдруг
осознав, что ей хочется именно  этого  -  угодить  ему,  и  хочется  очень
сильно. Она, без сомнения, влюблена, однако  дать  ему  почувствовать  это
было бы ошибкой. Герцог ни за что не должен  узнать,  что  его  образ  уже
много дней живет в ее сознании. Он не должен узнать,  как  она  бессонными
ночами лежала в постели, вдыхая аромат его медальона.  А  главное,  он  не
должен догадываться, что от одного его вида у нее все путается  в  голове.
Нет, она должна сохранять независимость. Но как это  сделать,  когда  даже
язык ее сковало это ужасное волнение?  Элистэ  продолжала  молчать,  скрыв
растерянность безукоризненным реверансом.
     - Вы неплохо смотритесь, - заключил Феронт. - По крайней мере, у  вас
хватает ума не наряжаться всем на посмешище в эти проклятые  гофрированные
оборки, напоминающие ошибку  кондитера.  -  По-видимому,  он  снизошел  до
любезности.
     - Ваше высочество предупреждали меня,  чтобы  я  не  рассчитывала  на
комплименты, - прошептала Элистэ, улыбаясь.
     - Впрочем, эта прическа мне не по  вкусу.  Слишком  много  локонов  и
проборов. Вам надо будет изменить ее.
     - Меня она вполне устраивает. - Улыбка  Элистэ  осталась  неизменной.
Она обнаружила, что  внезапный  прилив  раздражения  несказанно  помог  ей
восстановить  чувство  собственного  достоинства.  Однако,   несмотря   на
раздражение, она ощущала, как во рту у нее все пересохло.
     - А, вы независимы. По сути, это отчасти бунтарство. Что ж,  я  готов
познакомиться с этим новшеством - при условии, что  вы  не  доведете  свою
независимость до абсурда.
     - А если доведу?
     - Тогда мы вряд ли счастливо проведем с вами время, Возвышенная дева.
И оно, вероятно, будет недолгим.
     - А вы уверены, что я вообще этого хочу?
     - Вы ведь здесь, разве не так?
     - Ваше высочество слишком многое предполагает.
     - Мне кажется, мы уже обсуждали этот вопрос. Вовсе не стоит повторять
одно и то же, особенно если учесть, что наше время ограничено.
     - Ограничено?
     - Именно так. Я пообещал быть четвертым  в  игре  в  "Калик"  сегодня
вечером у во Брайонара. Таким  образом  в  нашем  распоряжении,  -  герцог
взглянул на свои карманные часы, - около двух часов.
     - Около двух. Понятно. - Элистэ кивнула. - И вы уверены,  что  можете
уделить их мне?
     - Это не так уж мало, - ответил Феронт, - в случае, если ими  разумно
распорядиться. Итак, я предлагаю не тратить время на скучную  пикировку  и
приступить к более благодарному занятию. Вы, вероятно,  хотите  пообедать?
Стол накрыт в соседней комнате. Я рассчитываю на  то,  что  у  вас  тонкий
вкус, поскольку желал бы узнать ваше мнение  о  новом  сорте  шампанского,
которое приобрел. Если окажется, что на ваше суждение в таких делах  можно
положиться, я буду время от времени прибегать к вашей помощи.
     - Погодите, я не уверена, что хочу...
     - Идемте. Сюда. - Он взял ее за руку.
     Протесты девушки остались невысказанными, их словно выжгло тем огнем,
который разгорелся в ней при этом случайном прикосновении. Элистэ чуть  не
задохнулась от потрясения. Невозможно было осознать  этот  захвативший  ее
всю поток ощущений, слабость в ногах, неровное сердцебиение. Без сомнения,
это любовь. И все же...
     "Как я могу любить его? Он совершенно несносен".
     Но ее собственные чувства говорили иное.
     "Он старый, ужасно старый, ему, должно быть, тридцать семь - тридцать
восемь или даже больше. Пожилой  повеса,  к  тому  же  не  очень-то  хорош
собой".
     Но, по всем признакам, любовь слепа.
     "Здесь что-то не так. Что-то совсем не так". - Она наморщила лоб, изо
всех сил пытаясь понять, в чем тут дело.
     Несмотря на предчувствия, Элистэ не оказала  никакого  сопротивления,
когда он повел ее из гостиной в спальню, где у камина был накрыт маленький
столик на двоих. С некоторым облегчением она опустилась на стул,  надеясь,
что пока продолжается обед, ничего особенного не произойдет.
     Ощущение безопасности, похоже, оправдалось - трапеза, за  которой  им
прислуживала команда слуг, действовавших с  безукоризненностью  автоматов,
прошла без неожиданностей. Речи, с которыми обращался к ней  Феронт,  были
вполне вежливы, но несколько сбивчивы и слегка досаждали ей.  Поразмыслив,
Элистэ нашла причину - герцог выглядел слишком  спокойным  и  равнодушным.
Это  полнейшее  безразличие   предполагало   уверенность,   граничащую   с
оскорблением. Без сомнения, он уже десятки раз разыгрывал подобные сцены -
может быть, даже сотни, и исход для него  всегда  предрешен.  Пока  Элистэ
сидела  и  томилась,  мучимая  напряжением  и  волнением,  чувствуя,   как
перехватывает горло, он просто  блаженствовал,  попивая  вино  и  обсуждая
стратегию игры в "Калик".
     "Да он просто невыносим!"
     Подавленная, обиженная, она отвечала ему  односложно.  Но  Феронт  не
замечал  ее  сдержанности  -  или  не  обращал  внимания,  его  пустые   и
бесцеремонные речи текли нескончаемым потоком. Элистэ ела мало и неохотно,
размышляя, как бы вывести его из  этого  беззаботного  состояния.  Хорошим
уроком ему послужило бы, если бы она просто встала и ушла,  не  говоря  ни
слова.  Тут  бы  Феронт  наверняка  призадумался.  Тогда  бы  не  возникло
сомнений, кто из них вышел сегодня победителем. Но  она  не  шевельнулась,
чувствуя, что не сможет этого сделать, да, в сущности, и не хочет. Любовь,
что же еще... Но тогда  откуда  же  это  ощущение  чего-то  непонятного  и
опасного?
     Перед ней поставили  фруктовое  мороженое.  Элистэ  совсем  по-детски
размяла его ложкой в вазочке, потом подняла глаза и увидела,  что  Феронт,
не мигая, смотрит на нее. Он ничего не говорил,  и  Элистэ  почувствовала,
как кровь отхлынула от лица. Не в силах выдержать его  взгляд,  она  снова
занялась мороженым. Несколько мгновений длилось  молчание,  затем  Элистэ,
словно желая укрыться от  его  взгляда,  неожиданно  для  себя  заговорила
высоким срывающимся голосом:
     - Вы не задумывались, ваше высочество, почему сегодня я приняла  ваше
приглашение? Несколько месяцев вы оказывали мне особое внимание...
     - А вы разыгрывали надменную недотрогу.  Ваша  игра  была  достаточно
искусна, но эта роль уже начала вам приедаться. Пора выбрать новую.
     - А мои постоянные отказы не оскорбляли вас?
     - Меня не так-то легко сбить с толку, если уж я что-то решил.
     - Да, разумеется. Но не удивила ли  вас  внезапная  перемена  с  моей
стороны?
     - Не слишком. Думаю, что вы оценили связанные с этим преимущества.
     - А меня вот удивила, - сказала Элистэ. - Я думаю об этом с тех  пор,
как согласилась прийти  сюда.  В  этом  есть  что-то  странное,  словно  я
действую наперекор рассудку и даже  собственным  склонностям.  Я  не  хочу
обидеть вас - просто стараюсь быть честной.
     -  Без  сомнения,  это  следует  воспринимать  как  проявление  вашей
оригинальности: вы лелеете в  себе  добродетель,  совсем  не  свойственную
вашему  полу.  Так  садовник  посреди  лютой  зимы  заставляет   расцвести
тропическое растение, понимая, какая это редкость.
     - Вы оскорбляете меня, я не позволю вам так разговаривать со мной!
     - Тогда я больше ничего не скажу. Поскольку нам  остался  всего  час,
времени для разговоров больше  нет.  В  этом  пункте  мы  сходимся.  -  Он
поднялся со стула.
     Замерев от неожиданности, Элистэ смотрела, как герцог,  огибая  стол,
идет к ней. Он взял ее за руку,  быстро  поднял  на  ноги.  Глаза  девушки
округлились от удивления, когда он наклонился,  собираясь  поцеловать  ее.
Губы ее приоткрылись. От него пахло  табаком  и  коньяком,  и  запах  этот
смешивался с ароматом медальона  на  шее.  Элистэ  обдало  жаркой  волной,
лишавшей ее дыхания и разума. У нес закружилась голова, и она вцепилась  в
Феронта,  ища  твердой  опоры  в  бешено  вращающемся  мире.  Он   немного
отодвинулся, и она недоуменно уставилась на него, тяжело  дыша,  сраженная
тем, что близость их прервалась. "Вернись ко мне", - молча заклинала  она.
Вне всякого сомнения, ее взгляд был более чем красноречив,  ибо  он  опять
нагнулся к ней, и теперь Элистэ снова могла дышать.
     Но атмосфера, которой она упивалась, была отравлена, и какая-то часть
ее сознания знала это. По ту сторону бури чувств, заглушивших  ее,  тихий,
трезвый голос спрашивал: "Что происходит?", и напоминал ей: "Это  не  ты".
Даже когда она осознала, что рушатся последние бастионы ее  защиты,  кровь
бросается в голову и все ее жизненные принципы улетучиваются, что-то в ней
говорило о лжи, об обмане, о...
     НАВАЖДЕНИИ.
     Чародейное наваждение! Элистэ  наконец  распознала  эти  мучившие  ее
признаки чего-то знакомого. Она вспомнила, где и когда  переживала  то  же
чувство ирреальности происходящего с ней. Это было в ту ночь, когда она  и
дядя Кинц вызволяли Дрефа