ному приспешнику.
     - Задача перед вами поставлена, - объявил он присутствующим. - Теперь
за дело. Отныне вы поступаете в распоряжение депутата  Пульпа.  Учитесь  у
него, как надо работать.
     Злобные взгляды впились в великовозрастного мраморного  купидона,  но
Пульп не обратил на это внимания. Его голубые глаза, холодные и  блестящие
как лед на солнце, были пусты: он ушел в себя.
     - Ступайте, - приказал Уисс, и  депутаты-марионетки,  послушные  воле
своего хозяина, гуськом потянулись из кабинета. - Отец, останься.
     Хорл неохотно остановился.
     - Ты изучал чародейство и должен знать многих вонарских  мастеров  по
этой части. Тебе знакомо имя Кинца во Дерриваля?
     - Мне приходилось слышать о нем, - признался Хорл.
     - Ага, я не ошибся - я  прочел  это  в  твоих  глазах.  Я  вижу  тебя
насквозь, отец. Что ты можешь рассказать о предателе Дерривале?
     - Очень мало. Я слышал, он  великий  гений  и  великий  отшельник  по
сравнению с другими адептами нашего тайного знания.
     - И только-то? Если ты знаешь что-то еще, будь уверен - я все из тебя
вытяну. Отец, ты не сможешь ничего утаить от меня.
     - Мне нечего утаивать.
     - Что ж, возможно, и так. Будущее покажет. Представь себе,  я  ничего
не упускаю Почти ничего. - Уисс  резко  оттолкнулся  от  бюро  и  принялся
расхаживать по кабинету. - У меня прекрасное зрение, я вижу все -  и  вижу
ясно. Далеко не все понимают, что от моего взгляда невозможно укрыться. Те
же, кто недооценивает мою проницательность, порой совершают глупую  ошибку
и начинают строить козни. Но никаким заговорщикам не обмануть бдительности
такого, как я. Ведь я почти не нуждаюсь в  сне,  как  ты  знаешь,  я  могу
бодрствовать по многу ночей подряд, что нередко  и  делаю.  Это  дает  мне
дополнительное время,  продлевает  сознательное  существование.  Я  дорожу
этими украденными у забытья часами, стараюсь распорядиться  ими  наилучшим
образом и поэтому, конечно, вижу гораздо больше, чем все думают.
     Хорл со страхом глядел на сына.
     - Например, тебе могло  показаться,  будто  я  не  заметил,  с  каким
удовольствием ты воспринял известие о бегстве моего брата Улуара.  -  Уисс
резко обернулся, и Хорл вздрогнул. - Ты  ведь  обрадовался,  верно,  отец?
Обрадовался?
     - Не отрицаю, - тихо промолвил Хорл.
     - Ты хотя бы не лицемеришь, и на том спасибо. Что  ж,  радуйся,  пока
есть время, ибо я непременно верну брата. У меня  все  еще  остаетесь  ты,
Евларк и Флозина. Объединив усилия, вы обнаружите, где  скрывается  Улуар.
Даю вам на это двое суток.
     - У  Улуара  вполне  достанет  могущества,  чтобы  оградить  себя  от
наблюдения. Не думаю, что мы способны его найти.
     - А если б могли, так не захотели, да? Я вижу  тебя  насквозь,  отец.
Знаю, ты уповаешь на то, что Евларку и Флозине тоже удастся меня обмануть.
И ты, конечно, был бы рад, если бы они совместно выступили против меня. Ты
и  сам  бы  охотно  к  ним  присоединился,  откройся  перед  тобой   такая
возможность. Разве не этого ты желаешь?
     - Я желаю, чтобы они спаслись.
     - Они, но не я! Мою отрубленную  голову  могут  насадить  на  пику  и
носить по улицам, а ты и бровью не поведешь. Или нет? Ну, так  не  надейся
на это. Я сумею себя защитить, я неуязвим. Брат и сестра знают, чем грозит
им предательство, и никогда на  него  не  пойдут.  Что  до  Улуара  и  его
спасителя из бывших Возвышенных,  то  их  доставят  сюда  через  несколько
часов, и впредь этот Кинц во Дерриваль поставит  свои  таланты  на  службу
святому делу патриотов. Я поговорю с ним и перетяну на свою сторону. Вижу,
ты не веришь, что мне это удастся, но ты ошибаешься - я  способен  убедить
кого угодно и в чем угодно. Кинц во Дерриваль станет  моим  сторонником  и
разоблачит всех изменников в моем окружении. И когда предателей  уничтожат
и суд над Нирьеном завершится вынесением надлежащего приговора, мы подавим
мятежи  в  провинциях,  ликвидируем  угрозу  вторжения   из   Стрелла,   а
иностранные державы  признают  Республику-Протекторат,  -  когда  все  эти
вопросы будут раз и навсегда решены, вот тогда мы  сможем  позволить  себе
отказаться от террора и  приступить  к  построению  в  Вонаре  образцового
государства.  У  больного  тела  надлежит  отсечь   пораженные   гангреной
конечности и выжечь заразу каленым железом;  тогда  останется  всего  лишь
помочь ему залечить раны и полностью восстановиться.
     - Останется? Но что останется? - пробормотал Хорл.  -  Да  ничего  не
останется.
     -  Не  вечно  же  нам   купаться   в   морях   крови,   -   продолжал
разглагольствовать Уисс. Слова лились из него безудержным потоком,  словно
прорвало плотину.  -  Недолго  ждать,  когда  Вонар  очистится,  очистится
полностью, смыв с себя последние пятна позора, и тогда  он  превратится  в
прекрасное,  идеальное,  мирное  и  правовое  государство.  За  это  стоит
заплатить любую цену. Что? Разве не так? Нечего пялиться на меня, как коза
на бикен. Боишься возразить?  А  может,  крыть  нечем?  Давай,  выкладывай
честно, что ты об этом думаешь.
     - Я думаю, тебе не мешало бы отоспаться.
     - Ты что, шутки изволишь шутить? -  К  бледным  щекам  Уисса  прилила
кровь. - Или хочешь вывести меня из  себя?  Берегись,  даже  мое  терпение
небезгранично. Ступай прочь, отец.  И  зачем  только  я  пытался  с  тобою
поговорить?  Знал  же,  что  это  бессмысленно,  что  даром  трачу  время!
Убирайся! Ты ждешь не дождешься, чтобы я тебя отпустил, я  это  знаю.  Так
убирайся! Слышишь? Пошел вон! Вон!
     Уисс не говорил - визжал. Глаза у него вылезли из орбит, жилы на  шее
и на висках грозили лопнуть от напряжения.
     Хорл с облегчением  ретировался.  Выскочив  в  коридор,  он,  однако,
остановился и прислушался. По ту сторону двери Защитник  Республики  вновь
принялся лихорадочно мерить шагами  свой  кабинет.  Он  уже  не  ходил,  а
метался. Хорл Вал„р задержался, навострив уши, однако его сын  по-прежнему
не находил покоя, и  шаги  отдавались  по  половицам  раскатистой  дробью.
Минуты уходили одна за другой, а дробь  шагов  все  не  смолкала.  Все  не
смолкала. Не смолкала.



                                    28

     - И как вы поступили с Улуаром? - спросила Элистэ. Она  сидела  перед
камином в плетеном кресле у дядюшки Кинца. Начинало смеркаться. Окна  были
зашторены,  горели  свечи.  Над  головой,  скрипя  половицами,  расхаживал
верхний жилец. За стеной кто-то пел,  неимоверно  фальшивя.  В  углу  тихо
гудела и мурлыкала Глориэль. Нормальные шумы нормальной жизни.
     - Отвел бедного паренька к Северным воротам, снабдил деньгами,  чтобы
тот смог добраться до Ворва, а уж там  он,  конечно,  сумеет  схорониться.
Проследил, как он прошел под воротами,  и  вернулся  сюда  -  отдохнуть  и
побыть в одиночестве. Я так устал, дорогая моя.
     - Еще бы! Но, дядюшка, как вам удалось вывести его под Буметтой?
     - Ну, тут мастер Улуар не нуждался в  моей  помощи,  это  было  проще
простого. Ему вполне хватило собственных  сил  запутать  Буметту.  Позволю
заметить, что Буметта не очень умна. Куда ей  до  моей  Глориэли.  Правда,
голубушка?
     Чувствительница самодовольно пискнула из своего угла.
     - Буметта руководствуется самыми благими намерениями, но ее  кругозор
весьма ограничен. Обмануть ее проще простого.
     - Хм-м. Вам, быть может, и просто. Но, дядюшка Кинц, правильно ли  вы
сделали, отослав Улуара Вал„ра? Раз уж у него  есть  дар,  не  мог  бы  он
посодействовать вам в освобождении остальных - своих собственных родичей и
Шорви Нирьена?
     - В принципе - да, но на самом деле все не  так  просто.  Несчастного
Улуара предали, запугали, избили и подчинили, да так, что новых испытаний,
мне думается, он просто не вынесет. Увы, он сломлен. Будем надеяться,  что
со  временем  нанесенные  его  душе  раны  залечатся,  но  пока  не  стоит
рассчитывать ни на его чародейные силы, ни на  действенную  помощь.  Пусть
лучше вернется на родину, отдохнет и придет  в  себя.  Что  до  вызволения
Шорви Нирьена - боюсь, это мне не по силам.
     - Вам, дядюшка?
     - Да, мне. Видишь ли, дорогая моя, мастер Шорви  Нирьен,  бедная  его
душа, заключен в "Гробницу", а  ее  гробовое  молчание  даже  я  не  сумел
одолеть, как ни старался.
     - Гробовое молчание? Вы хотите сказать, что пытались общаться с самой
"Гробницей"?
     - Много раз. Но она не отвечает. Нет, она пробудилась, тут я  уверен;
она меня слышит, но говорить не желает - а быть может, просто  неспособна.
Судя по всему, она утратила дар общения или забыла о нем. Я исключаю,  что
так задумал ее строитель, и  потому  прихожу  к  единственному  возможному
выводу - "Гробница" сошла с ума.
     - Сошла с ума?!
     -  Иначе  не   объяснишь.   Бешенство,   ужас,   злоба   и   отчаяние
многочисленных заключенных поглотили ее сознание. Она не  в  состоянии  ни
общаться, ни понимать, ни внятно высказаться. Чудовищная несправедливость!
Молчание обрекло ее на одиночество, ее, великую гранитную твердыню; не дай
Провидение  такую  участь  ни  единой  Бездумной.  Несчастная,  несчастная
"Гробница". Когда-нибудь, возможно, она обретет язык, но  сейчас  одинока,
нема и безумна.
     - Значит, о заключенных - нирьенистах и всех прочих - вам  ничего  не
удалось разузнать?
     - Почти ничего. Мастерица  Флозина  Вал„р  содержится  в  "Гробнице".
Нирьен и его друзья находятся там же, это я установил. А  сверх  того  мне
ничего неизвестно.
     - Так что теперь делать, дядюшка?
     - Дитя мое, у меня нет ответа. Давай-ка займемся тем, что имеет к нам
самое прямое отношение. Скажем - ты делала упражнения, какие я предписал?
     - Почти все, дядюшка. По мере сил. -  Элистэ  виновато  потупилась  и
добавила: - Но я  не  вижу  в  них  никакого  смысла.  У  меня  ничего  не
получается, как есть ничего.
     - Проверим. Следи,  дитя  мое.  -  Кинц  опустил  голову  и  принялся
бормотать себе под нос. Через две-три секунды в  комнате  появилось  много
бабочек размером с десертную  тарелку  -  дивные  создания  с  прозрачными
разноцветными крылышками.
     - Ой, как красиво! - всплеснула руками Элистэ.
     - Это не все. Прислушайся.
     Бабочки запели, и нежный их хор скорее  напоминал  соловьиные  трели,
нежели звуки, издаваемые насекомыми. Элистэ  с  удивлением  уставилась  на
ближайшую бабочку и  между  прозрачными  радужными  крылышками  насекомого
обнаружила крохотную головку с клювом, дрожащее горлышко, округлую  грудку
и пернатый хвост миниатюрной  птички.  Она  вытянула  палец  -  тотчас  же
бабочка-птица подлетела и уселась на него, не переставая петь.
     - Ой, дядюшка Кинц, -  зачарованно  выдохнула  Элистэ,  -  это  самое
прелестное из ваших созданий!
     - Я в восторге, дорогая моя,  что  она  тебе  понравилась.  А  теперь
заставь ее исчезнуть.
     - Не могу, она такая красивая.
     - Дитя мое, умоляю, постарайся.
     - Ну, ладно, попробую. - Элистэ сосредоточилась,  напрягла  сознание,
но  и  несколько  минут  спустя  бабочка-птичка  отнюдь  не  сгинула;  она
по-прежнему пела, переливаясь всеми цветами радуги. Элистэ расслабилась  и
вздохнула: - Простите, дядюшка. Я старалась как могла.
     - Странно. Странно. Не понимаю, в чем дело.
     - Я же вас предупреждала. Мне это просто не дано.
     - Дорогая моя, небольшие способности  у  тебя  есть.  Честно  говоря,
очень маленькие, но я готов поставить на кон мои долгие годы учения, что в
тебе есть "нечто" и  это  "нечто",  если  его  развить,  поможет  тебе  не
поддаваться  чародейному  наваждению.  Давай  проверим.   Для   начала   -
чувствуешь ли ты в эту минуту, что на твое сознание воздействуют извне?
     - Да, - сразу ответила Элистэ. - Это я способна почувствовать и сразу
понимаю, что передо мной наваждение.
     - Великолепно, дорогая моя.  Просто  великолепно.  Это  действительно
трудно  -  распознать  наваждение.  Остальное  сравнительно   легко.   Раз
убедилась, что это наваждение, - просто-напросто отмети его.
     - Но я не могу, дядюшка. Я знаю, что оно призрачно, но от  этого  оно
не исчезает.
     - Тут возникла помеха, которую мы проглядели.
     - Не переживайте, дядюшка. Ваши  наваждения  такие  милые,  что  я  с
радостью им поддаюсь. Готова любоваться на них целыми днями.
     - Здесь я, возможно, и  ошибался.  Отсутствует  побудительный  стимул
Попробуем что-нибудь другое, не столь милое.
     Он махнул рукой, и бабочки-птички, к большому  разочарованию  Элистэ,
пропали. Затем Кинц что-то произнес, и возник новый образ. Между  кроватью
и бюро заворочалась какая-то гнусная тварь - огромное обезьянье  туловище,
поросшее шерстью, бородатая рогатая козлиная голова, но с клыками, грязный
петушиный хвост и торчащие  над  лопатками  нелепые  недоразвитые  крылья.
Жесткая  шерсть  существа  была  заляпана  пометом  и  грязью   и   кишела
паразитами, по лапе стекала моча, собираясь на полу в  лужицу.  У  них  на
глазах  тварь  раскорячилась  и  нагадила;  воздух  наполнился  чудовищным
зловонием.
     - Ну, не отвратителен ли он? Не мерзок ли? - спросил дядюшка Кинц  со
скромной гордостью. - Правда, невероятная гадость? Не бойся, дорогая  моя,
он не причинит тебе никакого вреда. А теперь  смелее,  дитя,  заставь  его
исчезнуть. Я уверен, у тебя получится. Только не позволяй  ужасу  овладеть
сознанием.
     Элистэ хихикнула.
     - Ой, дядюшка, такого безобразия я в жизни не  видела!  Он  потешный,
мне он нравится.
     - Так заставь его исчезнуть, дорогая моя.
     - Но я не хочу, пусть еще немного побудет!
     - Я рассчитывал совсем на другое, - растерянно и не без разочарования
заметил Кинц, махнул рукой, и  тварь  сгинула  вместе  с  исходящей  отнес
вонью.
     - Пожалуйста, дядюшка, верните его!
     - Вероятно, требуется совсем другой  подход.  Попробуем  еще  раз,  -
произнес Кинц. Из  коврика  выросли  крохотные  цветущие  яблони;  повеяло
нежным ароматом.
     - Чудесно, - улыбнулась Элистэ.
     - То ли еще будет. Смотри.
     Под  деревцами  возникла  кукольная  фигурка  девушки:  тонкий  стан,
красивое лицо, большие глаза, волна белокурых волос.
     - Это же я!
     - Несомненно, дорогая моя. Но смотри дальше.
     Рядом с ней появилась другая фигура, на сей раз  мужская,  -  молодой
человек, высокий, стройный, подвижный, с острыми чертами,  черноволосый  и
черноглазый.
     - Дреф? - Элистэ нахмурилась. - Дядюшка, что вы задумали?
     Молчание.
     Две маленькие фигурки шли  под  цветущими  деревьями.  Мужчина  обнял
девушку за талию, она же склонила голову ему на плечо.
     Щеки Элистэ покрылись румянцем.
     - Дядюшка, это не смешно! - воскликнула она. - И даже  несправедливо!
Мне это не нравится.
     Молчание.
     Неслышный ветерок всколыхнул крохотные ветви, и малюсенькие  лепестки
дождем осыпались на волосы девушки. Молодой человек смахнул их, и  девушка
наградила его улыбкой.
     - Дядюшка, я вам доверилась, а вы надо мной издеваетесь. Как  вам  не
стыдно! Как вы могли?!
     Молчание.
     Молодой человек поцеловал девушку в губы.
     Элистэ вскочила На глазах у нее выступили слезы.
     - Не хочу этого видеть! - закричала она. - Не желаю!
     Ее переполняли злость и  стыд.  И  как  солнечный  свет,  пропущенный
сквозь линзу, так и все  ее  возмущение  и  решимость  сфокусировались  на
миниатюрной пасторальной сценке. Впервые упражнения, которыми она исправно
занималась все эти дни, обрели для нее реальный смысл -  они  научили  ее,
что такое полное неприятие и как его добиться.
     Деревца, цветы и кукольные фигурки исчезли в мгновение ока.
     - Ну и ну! - сказал Кинц. - Какие страсти, дитя мое.
     Она ошеломленно поглядела на пустой коврик, подняла взгляд на Кинца и
вновь посмотрела вниз.
     - И это сделала я?
     - Воистину ты, моя дорогая, и еще как успешно Поздравляю!  Я  горжусь
моей красавицей племянницей. - Элистэ продолжала во все глаза смотреть  на
дядюшку Кинца, и его восторги уступили место замешательству. -  Дитя  мое,
ты не гневаешься? Я уже  сожалею,  что  прибегнул  к  такому  недостойному
приему. Ты прощаешь своего старого дядюшку?
     - Ну, конечно. О чем говорить! Но наваждение - оно и вправду  исчезло
по моей воле? Это не вы его уничтожили?
     - Разумеется, нет. Разве тебе самой ничто не подсказывает?
     - Нет... то есть, может быть... не уверена...
     - Недостает уверенности  и  самоконтроля,  но  ежедневные  упражнения
разовьют и то и  другое.  Ты  ведь  продолжишь  упражнения,  дорогая  моя?
Теперь, когда убедилась, что дело того стоит?
     - Убедиться-то убедилась, но радости от этого  мало.  Убедиться,  что
наваждения - всего лишь тени, узнать, что мысль, простое  усилие  сознания
способны их уничтожить... Чары наполовину утратили для меня свою  прелесть
и тайну.
     - Увы, дитя мое, это печальная правда. Такова плата за знание. И  все
же натренированный разум надежно  защищает  от  наваждений.  Я  хочу  быть
уверенным, что разум моей племянницы недоступен внушениям.
     - Я тоже, так что придется  привыкнуть  видеть  вещи  в  их  истинном
свете. Я продолжу упражнения, дядюшка.
     - Отлично, моя дорогая. Полагаю, ты об этом не пожалеешь.
     Дядюшка Кинц вскоре ушел  -  последнее  время  он  ночами  общался  с
конными статуями в районе столичного Арсенала. Элистэ  вернулась  к  себе,
смирившись с тем, что в очередной раз будет ужинать в одиночестве. Но  тут
она ошиблась: Дреф вошел следом за ней. Она не видела его и не говорила  с
ним уже двое суток - он все время где-то пропадал.  Элистэ  сразу  поняла:
что-то произошла - вид у него был подавленный и усталый.  Он  был  сам  на
себя не похож.
     - Дурные известия? - тревожно спросила она.
     - Да. Вы лучше присядьте.
     Она села. Судя по всему, дурные известия имели  к  ней  самое  прямое
отношение. С нарастающим беспокойством Элистэ следила,  как  он  вынул  из
кармана бумагу, развернул, разгладил и положил на стол.
     - Полюбуйтесь. Вечером расклеили по всему городу.
     Элистэ осторожно взяла бумагу и прочитала:
     "Распоряжение Комитета Народного Благоденствия: НАГРАДА В  СТО  РЕККО
за сведения, которые помогут задержать..."
     Это превзошло ее самые мрачные  опасения.  Два  портрета,  два  врага
народа,  два  имени:  бывший  Возвышенный  Кинц   во   Дерриваль,   бывшая
Возвышенная Элистэ во Дерриваль. Описание внешности разыскиваемых верно до
последней мелочи. Изображения: две  гравюры  на  дереве  грубой  работы  -
дядюшки  Кинца,  весьма  неточное,  и  ее,  удивительно  похожее  -   лицо
сердечком, широко расставленные глаза, изгиб губ, все как есть.
     Недоумевая, Элистэ долго изучала бумагу.
     - Нам никогда не установить наверняка, откуда  у  них  ваши  имена  и
изображения,  но  кое  о  чем  я  догадываюсь,  -  ответил  Дреф   на   ее
невысказанный вопрос. - Помните, в Дерривале отряд собратьев  добрался  до
домика вашего дяди? Их не остановило наваждение, скрывающее тропинку,  они
прекрасно знали, куда идут.
     - Я тогда так и не поняла, в чем дело. Дядюшка Кинц говорил,  что  за
нами, должно быть, следили, но я не представляю, каким образом.
     - Я тоже, но зато догадываюсь, кто именно. Сестрица тогда заявила мне
на прощанье: "Но погоди, может, и мне известно такое, о чем ты не знаешь".
Боюсь, она не шутила.
     - Стелли? Но что она могла узнать и что сделать? И почему  вы  ничего
мне не сказали?
     - Я тогда не придал ее словам  большого  значения.  Возможно,  тут  я
ошибся. У вашего отца не было устройства, с помощью которого она могла  бы
нас выследить? Скажем,  подзорной  трубы,  изготовленной  одним  из  ваших
талантливых предков?
     - Не знаю. Страшно подумать, что они рылись в наших вещах.
     - Ну, это еще полбеды. Безусловно, однако, что  ясновидение,  которое
так помогло нашим обремененным заботами друзьям в Комитете,  не  проникает
дальше столичных ворот, а то с чего бы им  заваривать  всю  эту  кашу?  Вы
понимаете, какая вам грози