-  Она  разволновалась.  Мне  не  следовало  целовать   тебя   в   ее
присутствии.
     - Почему?
     - Это ее расстроило. Бедная моя красавица чувствует себя  неуверенно.
Ей требуется любовь, понимание и, в первую очередь, заверения.
     - В чем?
     - В любви.
     - Да неужто она ревнует?
     - Попытайся ее понять, дитя мое. Она чрезвычайно ранима, а главное  -
ей не хватает самоуверенности.
     - Вот уж не сказала бы. Ладно, ладно, дядюшка Кинц, не  нужно  ничего
объяснять.
     - Я прошу тебя не говорить так о ней.
     Кинц,  опустившись  на  колени  перед   обиженной   Чувствительницей,
принялся оглаживать ее стеклянные рожки  и  бормотать  какие-то  нежности.
Глориэль перестала раздраженно мигать  и  засияла  ровным  мягким  светом.
Пронзительный механический визг перешел в тихое мурлыканье и  пощелкивание
Кинц посмотрел на Элистэ:
     - Она пришла в себя. Сейчас самое  время  к  ней  обратиться.  Иди-ка
сюда, моя дорогая, и положи на нее ладони.
     - Я? Зачем? - опешила Элистэ.
     - Глориэли нужно привыкнуть к твоему прикосновению, дитя  мое,  иначе
ты не сумеешь помочь нам нынче ночью.
     - А, понимаю... Хорошо. Что вы там говорили о носильщиках?
     Элистэ опустилась на колени рядом с дядей и осторожно протянула руку.
     - Видишь ли, мой скромный план освобождения мастерицы  Флозины  Вал„р
предполагает участие Глориэли. Глориэль великодушно согласилась помочь, но
нам предстоит решить одну проблему. Дитя мое, просто приложи к ней ладони.
Она не будет против. Обе ладони - вот так. Умница.
     Элистэ  прикоснулась  пальцами  к  металлической  поверхности,  затем
прижала ладони к серебристым бокам Глориэли,  ожидая  то  ли  отталкивания
мертвой материи, то ли удара. Но она почувствовала под руками  всего  лишь
тепло и идущую откуда-то изнутри  дрожь.  Мурлыканье  Глориэли  перешло  в
другую тональность, а огни из золотых превратились в густо-оранжевые.
     - Как мило с  ее  стороны!  Полный  успех.  По-моему,  дитя  мое,  ты
пришлась ей по душе.
     "Отнюдь, - подумала Элистэ. - Как и она - мне. Но ради вас,  дядюшка,
она меня перетерпит. Не понимаю, откуда  пришло  ко  мне  это  знание,  но
пришло".
     - Дивно, дивно, все восхитительно!
     - М-м-м... - протянула Элистэ. "Вовсе нет".
     - Отлично. Теперь - к делу. Ты мне поможешь, дитя мое?
     - С радостью, дядюшка. Что нужно сделать?
     - Отнести нынче вечером Глориэль в сады Авиллака. Увы, мне одному  не
под силу ее поднять. У юного Дрефа свои дела,  а  это  задание  я  мог  бы
доверить только ему и тебе.
     - В сады Авиллака? Но зачем и что будет делать там Глориэль?
     - Сперва она освоится. А потом... потом поглядим.
     - Дядюшка, вы говорите загадками. Я понимаю, после вы все  объясните.
Правда, вы расскажете мне, когда мы будем в Садах? А сейчас, раз нам нужно
идти, вы, конечно, придадите нам иной облик, верно?
     - Разумеется. Я все продумал, моя дорогая. Ты только представь  себе,
какие у нас возможности! Кем ты хочешь стать? Брюнеткой? Выше ростом? Или,
напротив,  коротышкой?  Полноватой  матроной?   Юной   гризеткой?   Старой
торговкой с Набережного рынка? Выбирай.
     - Молодым парнем! Девушкой, обряженной под парня. В театре такое  все
время показывают.
     - Неужто? Однако любопытно. Но зачем?
     - Затем, чтобы актрисы могли покрасоваться в облегающих панталонах.
     - Ага, понимаю. Понимаю. Ну что ж, хочешь стать пареньком,  будь  им.
Но никаких облегающих... этих... дорогая моя. А я стану матросом, - заявил
Кинц. - В расцвете лет, с черными курчавыми бакенбардами  и  великолепными
усами. Сплошные мускулы  и  потрясающие  татуировки.  Быть  может,  шейный
платок в горошек. Повадка  дерзкая,  убийственно  самоуверенная.  Характер
вспыльчивый, явно любит подраться. Кольцо в ухе... нет, в обоих ушах.  Вот
именно. Мне это нравится.
     - Мне тоже. Дядюшка Кинц, мы превратимся прямо сейчас?
     - Сию же минуту.
     Превращение осуществилось мгновенно  и  как  бы  само  собой.  Элистэ
почувствовала, что тело ее начало меняться - как уже  было  много  месяцев
назад, когда Кинц придал ей  обличье  волчицы.  Она  стала  выше,  обросла
мускулами, раздалась в плечах, руки и ноги у нее удлинились. Волосы  стали
короткими,  щеки  обросли  юношеским  пушком,  обещающим  превратиться   в
бородку. Длинное платье и белое фишу  преобразились  в  мешковатые  штаны,
потрепанную карманьолку и шейный платок. Она посмотрела  на  свои  широкие
ладони, глянула в зеркало на новоприобретенный курносый веснушчатый нос  -
и захихикала. Тогда Элистэ испугалась перемены и  растерялась,  но  теперь
все было наоборот. Ведь она научилась преодолевать наваждения и видеть под
маской саму себя -  настоящую,  неизменную,  не  преображенную  чарами.  И
подлинный облик дядюшки Кинца, стоящего рядом, тоже проступал  под  ложной
личиной бицепсов, бравады и боевитости. Она веселилась от всей души.
     - А ты и вправду кое-чему научилась, моя дорогая, - заметил Кинц; его
мягкий голос приобрел призрачную хрипоту. - Кажется,  тебе  это  пошло  на
пользу.
     - Спасибо, дядюшка, ведь это благодаря вам.
     - Ну что ты, девочка, не стоит  благодарности.  Учить  тебя  -  сущее
наслаждение. Однако, как  это  ни  мило,  время  торопит.  Подготовим  мою
Глориэль.
     - С помощью наваждения?
     - Пока что в нем нет надобности. Будем  действовать,  как  обычно.  -
Кинц извлек из бюро уже знакомую парусиновую сумку и ласково  обратился  к
Чувствительнице:
     - Уверен, моя красавица все поймет и  любезно  позволит  на  короткое
время  подвергнуть   себя   процедуре,   которая   может   показаться   ей
унизительной. Однако я прошу мою Глориэль потерпеть - все это ради доброго
дела и совсем ненадолго.
     Чувствительница ответила мурлыканьем, вероятно, в знак согласия,  ибо
Кинц кивнул с явным облегчением и упрятал ее в сумку, словно в саван.
     - Прекрасно. Прекрасно. Она у нас великодушна! И как добра!
     Элистэ воздержалась от комментариев.
     - Дорогая моя, выгляни, пожалуйста, в коридор.
     Элистэ выполнила просьбу и доложила:
     - Ни души.
     - Отлично. Выходим. Будь добра... - Кинц указал на сумку. Случись тут
кто посторонний, он бы наверняка посмеялся, увидев,  что  силач-матрос  не
может без посторонней помощи управиться с таким незначительным грузом.
     Тащить вдвоем сумку с упакованной  в  нее  Глориэлью  было  не  очень
удобно. Они благополучно одолели коридор, спустились по лестнице и вышли в
тупик Слепого Кармана. На  улице  болтались  студенты,  в  таверне  играла
музыка, из ближайших харчевен доносился  запах  жареного  мяса.  Элистэ  с
удовольствием вздохнула полной грудью.
     Весна. Воздух прохладный, но мягкий и ласковый; зима  явно  миновала,
оставив о себе жуткие воспоминания. Как хорошо выйти на улицу, не опасаясь
обжигающей  стужи!  Как  хорошо  чувствовать  себя  в  безопасности  и  не
испытывать страха - вдруг кто-то тебя опознает. Как чудесно быть парнем!
     До садов Авиллака они  доехали  в  фиакре,  а  дальше  пошли  пешком,
спотыкаясь на сумеречных безлюдных дорожках, осененных  ветвями  с  только
что пробившейся листвой.  Белый  гравий  скрипел  под  ногами,  неподалеку
заходились кваканьем лягушки. Глориэль помалкивала в сумке,  лишь  изредка
производя тихое жужжание, приглушаемое парусиной.
     Еще до полуночи они  успели  добраться  до  прогалины  под  названием
Средоточие Света - излюбленного места свиданий, которое в последнее время,
по причине  соседства  с  Кипарисами,  утратило  присущее  ему  в  прошлом
романтическое очарование.  Юные  парочки  по  большей  части  предпочитали
теперь встречаться в других местах. Как и предполагал Кинц  во  Дерриваль,
они не встретили на поляне ни души.
     Осторожно опустив сумку посреди поляны на круг мелкого белого гравия,
Кинц высвободил Глориэль, и вместо  парусины  над  ней  засияло  усыпанное
звездами небо. Чувствительница, судя по всему, начала приспосабливаться  к
своему новому окружению. По ее  стеклянным  рожкам  пробежали  прерывистые
огоньки, она испустила несколько тревожных посвистов и задумчиво загудела.
     Кинц во Дерриваль склонился над своим творением.
     - Верь мне, красавица моя, - произнес он умоляюще, - не  бойся  и  не
сомневайся.
     Элистэ не терпелось уйти.
     - Что теперь, дядюшка? - спросила она.
     - Теперь-то и начнется потеха. Отойди. Нет,  дальше,  к  самому  краю
прогалины. Скорее, детка.
     Взяв Элистэ за руку,  он  увлек  ее  под  сень  деревьев,  окружающих
Средоточие Света. Элистэ безмолвно повиновалась, уверенная, что сейчас все
объяснится.
     Так оно и произошло. Под деревьями  Кинц  во  Дерриваль  остановился,
глубоко вздохнул и принялся шевелить губами. И тут началось такое...
     Элистэ не сводила глаз с дядюшки, который, казалось, не  замечал  ее.
Он что-то бормотал себе под нос, и хотя она не  слышала,  что  именно,  но
почему-то посмотрела на Глориэль - и поймала  миг  великого  преображения.
Лишь секунду назад Чувствительница спокойно пребывала посреди прогалины  -
низкая овальная  сфера,  испускающая  пульсирующее  свечение,  -  и  вдруг
выросла в нечто чудовищное, огромное, выше самых  высоких  деревьев.  Огни
погасли, урчание стихло. Она омертвела. Внезапная метаморфоза заняла всего
миг  и  произошла  в  полнейшей  тишине.  Элистэ   научилась   противиться
наваждениям, но даже ее это застало врасплох. Такого она никак не ожидала.
Глориэль и под огромным своим подобием оставалась все той  же  приземистой
полусферой во всеоружии своих ощущений. Но неподготовленный взгляд никогда
бы  не  различил  малой  Чувствительницы   под   гигантской   новоявленной
Оцепенелостью.
     - Ну, дядюшка, нет слов!
     - Она тебе нравится, дорогая моя?
     - Занятно. Очень занятно. Но зачем?
     - Наживка, дитя мое. Наживка. Глориэль останется здесь на ночь, и  уж
не заметить ее - в теперешнем-то виде - вряд ли возможно.
     - Еще бы! Утром тут будет не протолкнуться. Но  для  чего  вы...  Ой,
поняла! Сюда приведут  сестру  или  отца  Уисса  Вал„ра,  чтобы  пробудить
Оцепенелость, правда?
     - Ты у меня, как всегда, умница.
     - А вдруг  они  что-то  заподозрят?  Они  же  знают,  что  в  столице
действует чародей из Возвышенных, знают про  вас,  и  внезапное  появление
огромной невиданной Оцепенелости заставит их насторожиться...
     - Чистая правда, дитя мое. Однако я думаю, что новая  Чувствительница
с ее неизведанными возможностями будет для  них  непреодолимым  соблазном.
Народному Авангарду не под силу транспортировать Глориэль  в  Арсенал.  То
есть им так покажется, а стало быть, у них не останется иного выхода,  как
доставить к Оцепенелости кого-нибудь из пленных чародеев.
     - И, вероятно, под особо усиленной охраной?
     - Разумеется, но с этим я, пожалуй, управлюсь К тому же мне  помогут.
Тут Глориэли предстоит сыграть свою роль.
     - Вот как? А что она  будет  делать?  -  спросила  Элистэ,  снедаемая
любопытством; у нее дух захватывало от того, что дядя приобщил ее к  своим
чародейным замыслам. - И когда?
     - Вскоре. Завтра вечером я вернусь сюда, и все начнется.
     - Дивно! Я приду с вами.
     - Ох, дорогая моя, я бы тебе не советовал.
     - Как? Отстранить меня после того, как я вам помогла? Нет, это просто
несправедливо!
     - Дитя мое, я же забочусь о тебе.
     - Ну, пока я с вами, мне ничего не грозит, - заявила Элистэ  и  вдруг
поняла, что ни за что не позволит дядюшке лишить ее такого  захватывающего
приключения. - А кроме того, вдруг понадобится унести Глориэль? Вам одному
не справиться, да и Дреф, скорее всего, будет занят  своими  делами.  А  я
сумею вам помочь. Сумею помочь Глориэли.
     "В яблочко".
     Дядюшка Кинц поежился.
     - Дорогая моя, лучше поговорить об этом в другом месте, но не здесь и
не сейчас. Давай-ка вернемся домой.
     Элистэ не стала спорить, и они направились к дорожке.
     Вдруг позади раздалось гневное шипение,  заставившее  их  обернуться.
Глориэль под своим  огромным  подобием  вся  тряслась  и  вибрировала,  ее
огоньки разгорелись яростным алым свечением, маленькие  лопасти  вращались
во всю свою мощь.
     - Что с ней? - спросила Элистэ. - Почему... ох!
     Белый камешек просвистел в воздухе подобно пуле и угодил ей  в  ногу.
Многочисленные юбки смягчили удар, но она все  равно  пошатнулась.  В  нес
полетел второй камешек - и тоже попал в цель. Элистэ вскрикнула  от  боли,
бросилась за дерево и осторожно выглянула из-за ствола.
     Глориэль стояла на декоративной площадке, посыпанной  белым  гравием.
Каким-то непонятным образом - происходящего под ее металлическим  корпусом
не было видно - Чувствительница подбирала с  земли  камешки,  втягивала  в
себя и выстреливала ими через воздушные клапаны с  поразительной  силой  и
точностью. Элистэ мигом убрала голову. Гравийный залп обрушился на дерево,
за которым она спряталась.
     - Глориэль! Красавица моя, попробуй успокоиться, я очень тебя  прошу.
Глориэль! - Кинц бросился  к  Чувствительнице,  пырнув  в  сотворенное  им
огромное наваждение, как корабль входит в полосу тумана, и опустился перед
ней на колени. - Ну же, красавица ты моя, зачем так расстраиваться?  Никто
тебя  не  бросает,  завтра  я  вернусь,  обещаю  тебе.  Мы  же  обо   всем
договорились, разве ты не помнишь? Поверь, никто не уводит  меня  от  моей
Глориэли. Все в порядке, все хорошо, успокойся.
     Нежные  уговоры  постепенно  возымели   действие.   Обстрел   гравием
прекратился. Алые вспышки уступили место тревожным оранжевым  огонькам,  а
пронзительный свист перешел в капризное гудение.  Кинц  поднялся  и  начал
осторожно  пятиться.  Глориэль  взвыла,  однако  воздержалась  от  военных
действий.
     - Ну вот, по-моему, удалось ее переубедить, - удовлетворенно  заметил
Кинц. - Правда, она повеселела? Думаю, теперь она разрешит нам уйти.
     - Разрешит? - Элистэ трясло от страха  и  бешенства.  -  Разрешит!  С
каких это пор жалкая ничтожная кучка железных деталей стала  распоряжаться
нашими приходами и уходами?
     - Тише, моя дорогая, она может услышать!
     - Ну и пусть!
     - Дитя мое, будь терпеливой, пойми -  мы  имеем  дело  с  чрезвычайно
сложным устройством, хрупким и очень ранимым...
     - Она чудовищно избалована! Добрый удар кувалдой пошел бы  ей  только
на пользу.
     - Нет, нет, насилие никогда не помогает. Если б ты могла проникнуть в
ее многочисленные тревоги, в ее нужды и страхи...
     - А как быть с моими страхами? Эта тварь пыталась меня убить!
     - Что ты, ничего подобного! Она всего лишь расстроилась, подумав, что
ее бросили...
     - Она прекрасно знала, что делает! А я в результате не  могу  и  шагу
ступить.
     - Умоляю, дитя мое, постарайся! Нам бы только  выбраться  на  дорогу.
Сумеешь? Обопрись на меня.
     Дядя Кинц пришел в  такое  волнение,  его  узкое  лицо  под  обличьем
усатого  матроса  покрылось  такой  смертельной  бледностью,  что   Элистэ
пожалела о своей вспышке и умерила тон.
     - Со мной все в порядке.  Я  преувеличила.  Прошу  прощения.  Идемте,
дядюшка, - сказала она.
     Кинца не пришлось просить дважды.  Взявшись  за  руки,  они  покинули
Средоточие Света и быстрым шагом прошли  по  извилистым  темным  дорожкам.
Выйдя из садов Авиллака, они разжали руки. На улице видавшему виды  моряку
с его юным спутником удалось сесть в ободраннейший из фиакров.
     Кинц распрощался с Элистэ у дверей пансиона  и  отправился  по  своим
ночным делам. Она не знала, чем он будет заниматься, он же не приглашал ее
с собой. Элистэ проводила взглядом крепкую  высокую  фигуру,  пока  та  не
растворилась во мраке, потом обошла пансион и на заднем дворе, спрятавшись
в тени от случайного взгляда, развеяла наваждение, скрывающее ее подлинный
облик. Вернув себе  прежний  вид,  она  вошла  в  пансион  и  поднялась  в
квартирку Дрефа. На лестнице и в коридоре, к счастью,  не  было  ни  души.
Дреф, конечно, отсутствовал; последнее время он редко появлялся  дома.  Не
приходилось сомневаться в том,  что  он  и  его  дружки-нирьенисты  где-то
обсуждают очередной безумный и безнадежный план  вызволения  наставника  и
товарищей. Ох, не сносить ему головы! Впрочем, нет, он  слишком  умен.  Но
безрассуден - всегда безрассуден. Арест грозил ему каждый день, и  никакие
ее слова или действия не могли его удержать - или помочь ему. Он не  хотел
от нее помощи и в помощи не нуждался - как не  нуждался  и  в  ней  самой.
Элистэ  ненавидела  этого  выскочку  серфа  почти  так  же   сильно,   как
собственное бессилие и бесполезность. Хорошо хоть она понадобилась дядюшке
Кинцу, пусть в качестве носильщика. Завтра вечером он возьмет ее с  собой,
не отвертится. Ей надоело вечно сидеть без дела, хватит!
     Немного приободрившись, Элистэ разделась до нижней юбки. Резкая  боль
в ноге напомнила ей об обстреле.  Там,  куда  угодили  пущенные  Глориэлью
камешки, кожа уже потемнела. К утру появятся черные синяки. Не будь не ней
столько юбок, она могла бы остаться хромой на всю жизнь!..
     Глориэль.  Что  за  бешеная,  ревнивая,   зловредная   и   балованная
Чувствительница! К тому же опасная Но дядюшка Кинц не хочет этого замечать
- носится с ней, как балбес с шарманкой, и  ничто  на  свете  не  способно
открыть ему  глаза.  Что  ж,  в  конце  концов  он  ее  сотворил.  А  она,
безусловно, может приносить пользу - один  раз  она  это  уже  доказала  и
скоро, может быть, даже завтра, докажет снова.
     Завтра.
     Элистэ задула свечу и легла в  постель.  Она  таки  пойдет  завтра  с
дядюшкой. Элистэ закрыла глаза, и ни боль в ноге, ни тяжесть на сердце  не
помешали ей мгновенно провалиться в сон.


     Когда она проснулась, в квартирке было пусто и тихо. Дверь в  комнату
Дрефа стояла открытой, постель аккуратно застелена;  он  явно  не  ночевал
дома. Поднявшись, Элистэ обнаружила, что ушибленная нога распухла да еще и
разболелась, так что согнуть ее в колене было почти невозможно Опустившись
на  край  постели,  она  осторожно  помассировала  ногу.  Нужно   наложить
компрессы - лед, масло, грязь, все что угодно, лишь бы  расслабить  мышцы:
хромать ей никак нельзя Если дядя Кинц решит, что ей трудно передвигаться,
он ни за что не возьмет ее с собой.
     Легкие упражнения вроде  бы  принесли  облегчение.  Благодаря  разным
процедурам к десяти утра Элистэ уже могла пройтись ровным  упругим  шагом.
Теперь оставалось всего лишь сохранить себя в форме.
     Как она и  предполагала,  день  тянулся  страшно  медленно.  Дреф  не
появлялся. Элистэ коротала время за  чтением,  вышиванием  и  бесконечными
чаепитиями. Обычный день в ряду остальных: одиночество, скука - и  все  же
благодать по сравнению с зимними ужасами Восьмого округа. Время от времени
она вставала размяться - прохаживалась, приседала, подпрыгивала. Нога вела
себя неплохо, и все должно быть нормально.
     Наконец наступил вечер. Когда солнце зашло и последние закатные блики
догорали в небе теплыми оттенками красного, Элистэ  постучалась  к  Кинцу.
При других обстоятельствах она бы не стала беспокоить его так рано: старый
кавалер вел сугубо ночной образ жизни и в этот час мог  еще  отдыхать.  Но
сегодня Элистэ не выдержала.
     Кинц сразу открыл; ее приход явно доставил ему удовольствие. Выглядел
он, возможно, чуть  озадаченным  и  рассеянным,  впрочем,  не  более,  чем
обычно, и уж совсем не  похоже  было,  что  он  сейчас  только  проснулся.
Большие бесцветные глаза за стеклами очков смотрели  внимательно  и  ясно,
свободная серая одежда была в образцовом  порядке  -  как  всегда.  Элистэ
впервые в жизни задалась вопросом: а спит ли он вообще? Не входит ли сон в
число тех житейских мелочей, без которых он решил обойтись?
     Она приготовилась упрашивать и  спорить,  но,  к  ее  облегчению,  не
понадобилось ни того, ни другого. Дядюшка Кинц охотно согласился взять  ее
с собой в сады Авиллака при условии, что она примет личину по его выбор