а ногами дно и выпрямилась.
     Как только ее голова показалась над поверхностью, кто-то  толкнул  ее
назад под воду. Элистэ хлебнула,  поперхнулась,  начала  молотить  руками.
Опять  выбралась,  и  снова  ее  заставили  погрузиться.  Поднимаясь,  она
уперлась головой в неповрежденный слой льда и решила, что  навеки  поймана
под водой. Тут ее охватил слепой ужас, она  с  истерической  силой  начала
биться о лед и выпрямилась, подняв фонтанчик блестящих осколков. Вершители
правосудия, однако, решили, что с нее хватит, и уже уходили. Один  из  них
оглянулся и бросил через плечо:
     - В другой раз так легко не отделаешься.
     Скоро вся троица пропала из виду.
     Дрожа и рыдая, Элистэ выбралась  из  желоба.  С  нее  стекали  потоки
грязной воды,  плащ  был  усыпан  ледяным  крошевом,  в  волосах  застряла
какая-то растительная слизь. Пешеходы на улице Дамского Башмачка  обходили
ее стороной, равнодушно или стыдливо потупив глаза. Никто, казалось, ее не
замечал и тем более не  спешил  помочь.  Поначалу  их  бессердечие  просто
ошеломило Элистэ, однако такая реакция была  в  порядке  вещей.  Почтенные
горожане со средним достатком предпочитали не замечать  ссор  среди  нищей
братии. Легкий порыв ветра обжег ей кожу под  мокрыми  лохмотьями.  Элистэ
обхватила себя руками,  ее  била  дрожь.  Никогда  еще  ей  не  доводилось
испытывать  такого  холода  -  пронизывающего,  смертельного.  Она  смутно
подумала, что если не отыщет костра, чтобы просохнуть и обогреться, то и в
самом деле умрет. Впрочем, ее это почему-то не очень тревожило.  Возможно,
так будет даже лучше - она не хотела и не видела смысла жить  дальше.  Тем
не Менее  Элистэ  обнаружила,  что  идет  по  улице  Дамского  Башмачка  и
инстинктивно шарит взглядом по сторонам в поисках тепла и укрытия.
     В лавку или харчевню ее, конечно, не пустят - ей уже несколько раз не
давали войти. Да и  кто  потерпит  под  своим  кровом  грязную  нищенку  с
остекленевшим взором и в мокром тряпье, оставляющем лужи на  каждом  шагу!
Ее место - в доме призрения или в сумасшедшем  доме;  туда  ей  не  раз  и
советовали отправиться.
     Элистэ вышла на Торговую площадь, уже не  соображая,  куда  несут  ее
ноги, но где-то на периферии ее сознания маячила память о дымных  мусорных
кучах Восьмого округа.  Вокруг  этих  самодельных  костров,  не  угасающих
круглые  сутки,  не  возбранялось  собираться  несчастным.   Там   всякому
находилось место. Но Восьмой округ был так  далеко,  а  у  нее  совсем  не
осталось сил. Последние дни ее  не  отпускала  усталость,  ставшая  теперь
особенно мучительной. Изнеможение и боль  мешали  ей  двигаться;  слабость
заставляла останавливаться через каждый квартал, чтобы перевести дух.
     Должно быть, она шла очень долго, поскольку день  близился  к  концу.
Надвигались сумерки. С одежды  уже  не  текло,  неслучайные  порывы  ветра
пронзали Элистэ тысячью острых ножей. Она все так же дрожала, но почему-то
перестала ощущать холод; напротив, лицо у нее  горело,  губы  запеклись  и
потрескались. Ее мучила жестокая жажда, которую не  утоляли  ни  пригоршни
грязного снега, ни сосульки, которые она не переставая сосала.  Элистэ  не
могла понять, отчего у нее в глазах все расплывается и почему ее качает  и
бросает в разные стороны, так что приходится цепляться то за стену, то  за
первый подвернувшийся столб, чтобы удержаться на ногах. Это было смешно  и
крайне досадно: такими  темпами  она  доберется  до  вожделенных  мусорных
костров Восьмого округа только под утро.
     Она вновь очутилась  на  Набережном  рынке.  Торговцы  запирали  свои
лавки, значит, уже наступил вечер. Стало быть, темно не у нее в глазах,  а
на  самом  деле.  Она  обрадовалась,  испытав  огромное   облегчение,   но
предстояло пройти еще так много, а земля  под  ногами  колыхалась,  словно
желе, и такая страшная, неимоверная усталость...
     Элистэ  потеряла  сознание,  и  упала  на  мостовую.  К  счастью,  ее
заметили. Будь время более позднее, а на рынке - никого,  она  провалялась
бы несколько часов и к утру замерзла бы до  смерти.  Падение  ее,  однако,
было отмечено многочисленными исполненными негодования взорами. Послали за
жандармами. Поскольку  существовала  недельная  норма  на  задержания,  за
невыполнение каковой с жандармов строго спрашивали, для них все было  ясно
с первого взгляда. Валяющаяся на  рынке  нищенка,  само  собою,  мертвецки
пьяна. Более того, на лице у нее синяки, под глазом - бланш,  значит,  она
принимала  участие  в  драке.  За  пьянство  и   нарушение   общественного
спокойствия полагалась тюрьма. Ближе всех находилась  "Гробница",  но  сие
преддверие смерти предназначалось отнюдь не для мелких  уличных  бродяжек.
Элистэ свезли в "Сундук".



                                    22

     В тюрьме было чудесно, куда лучше, чем в "Приюте Прилька".  Состояние
Элистэ не позволило ей предстать перед окружным судьей,  поэтому  помощник
Главного смотрителя "Сундука"  определил  ей  по  совокупности  проступков
неделю тюрьмы. Она пожалела, что всего одну,  а  не  десять,  -  пожалела,
когда пришла в себя. Первые сутки Элистэ либо лежала  без  сознания,  либо
бредила в лихорадке. Порой ей представлялось, что она в Дерривале,  а  все
их освобожденные серфы почему-то смахивают на Лишая; порой мнилось,  будто
ее везут обнаженной в повозке и другие обреченные то и  дело  толкают  ее.
Толчки ей, однако, не только мерещились. Ночь она провела на груде кишащей
паразитами соломы вместе с другими задержанными, так  что  от  товарок  ей
нередко доставалось коленом или локтем. Однако те, боясь  заразиться,  все
же старались не прикасаться к Элистэ, и она спала сравнительно спокойно.
     Отдых, похоже, был необходим ей в  первую  очередь.  На  другой  день
лихорадка ее отпустила, и  она  надолго  погрузилась  в  глубокий  сон.  С
наступлением вечера Элистэ очнулась  на  несколько  минут  и  поняла,  что
сидит, а какая-то женщина, одной рукой поддерживая ее за плечи,  кормит  с
ложечки кашей словно младенца. Затем она снова уснула и проспала до утра.
     Недуг ее оказался не из самых тяжелых.  Когда  утром  Элистэ  открыла
глаза и увидела, как слабые лучи зимнего солнца  пробиваются  меж  прутьев
сквозь оконце в толще стены, она ощущала слабость и  страшную  апатию,  но
уже пошла на поправку. Лежала она на соломе, в которой кишели блохи и вши,
а какая-то  добрая  душа  прикрыла  ее  одеялом.  Элистэ  медленно  обвела
взглядом помещение. Вероятно, кое-что доходило до нее даже в бреду, потому
что она сразу поняла, где находится. Ее доставили  в  "Сундук",  но  не  в
крохотную одиночку, а в обширную камеру, набитую женщинами.  В  камере  не
топили, голые стены и пол оставляли мрачное впечатление, но было не так уж
холодно. От стены, где лежала солома, исходило слабое тепло - по другую ее
сторону располагалась тюремная кухня, в которой царила жара. По  сравнению
с "Приютом Прилька" или "Радушием и теплом у Воника"  тут  была  настоящая
благодать. Вонь, разумеется, стояла чудовищная, однако не хуже той, что  в
ночлежках, а ведь Элистэ платила деньги за то, чтобы скоротать там ночь. К
ее удивлению, дверь камеры была распахнута,  женщины  свободно  входили  и
выходили. Некоторые являли собой откровенный и законченный тип разодетых и
накрашенных проституток, но большинство выглядели  убого  и  затрапезно  -
рядовые гражданки вроде тех, что каждый день толкутся на Набережном рынке,
Одна из таких женщин как раз и сидела рядом с Элистэ. Сравнительно молодая
- лет двадцати  восьми  или  двадцати  девяти,  -  в  простеньком  платье,
высокая, массивная, с широкими плечами и бедрами и крупным носом.  Большие
руки, груди и подбородок, красноватое лицо, проницательный  взгляд,  рыжие
волосы -  все  в  ее  облике  говорило  о  том,  что  она  не  может  быть
уголовницей. Несомненно, именно она заботилась об Элистэ  все  это  время.
Вот и теперь  женщина  приподняла  ее  голову  и  поднесла  ко  рту  ложку
похлебки.
     На вкус - картошка с луком, жиденькая, но какая вкусная! Элистэ жадно
глотнула и поперхнулась.
     - Не спеши,  -  предупредила  женщина,  обнаруживая  ярко  выраженный
шерринский выговор.
     Элистэ кивнула в знак согласия. Она готова  была  согласиться  с  чем
угодно, лишь бы ложка опять оказалась у рта. И когда та появилась,  Элистэ
с наслаждением втянула в себя благодатную жижу.
     Она не вела счета ложкам, но наконец почувствовала,  как  живительное
тепло разлилось по всему телу, проникая в  самые  промерзшие  его  уголки.
Теперь ей стало тепло, и у нее была еда. Благословляя тюрьму, Элистэ вновь
уснула.
     Проснувшись, она почувствовала себя почти человеком.  Хотелось  есть,
но можно было терпеть. Она чудовищно заросла грязью, все  тело  зудело  от
липкого пота, укусов насекомых, расчесов, сыпи и струпьев, засохшей слизи.
Ей хотелось вымыться - желание столь же несбыточное, как полететь. Во всем
Вонаре недостанет мыла, чтобы отмыть всю эту грязь. Она  неохотно  открыла
глаза и увидела, что все так же лежит на  соломе  под  тем  же  изъеденным
молью одеялом. Рыжеволосая женщина сидела рядом  и  что-то  вязала.  Блохи
совсем озверели. Элистэ дернулась, зачесалась и принялась  что  есть  мочи
себя охлопывать.
     - Эй! - позвала соседка.
     - Что? - будучи теперь  в  полном  сознании,  Элистэ  не  забыла  про
фабекский выговор. А вдруг она что-то наболтала в  бреду?  По  лицу  рыжей
было не догадаться.
     - Полегче, - ответила та. - Все в порядке?
     - Еще бы! Но...
     - Полегче. Незачем дергаться.
     И верно, незачем. Элистэ подчинилась и глубоко вздохнула.
     -  Лучше  покажи,  что  очухалась.  Если  ты  и   вправду   собралась
загибаться, тебя перестанут кормить.  Зачем  изводить  еду  на  завтрашний
труп?
     - Разумно.
     Элистэ села - в доказательство того, что не намерена умирать.  У  нее
закружилась голова, но она продолжала сидеть.
     - Хорошо. Умница. Только не слишком старайся, а  то  мигом  спровадят
работать, - сказала  женщина  и,  заметив  вопросительный  взгляд  Элистэ,
добавила: - На кухню, драить чаны. Или макать свечи,  топить  жир,  варить
мыло. Или в прачечную - стирать тряпки. А может, в нужник -  скрести  пол.
Или вниз, чесать коноплю. А тебе это, замечу, совсем не нужно.
     - Но в камере все сидят и ничего не делают.
     - Не все, простая ты душа! Только те, кто откупился от  надзирателей.
Тебе на это рассчитывать не приходится.
     - Откуда ты знаешь?
     - У тебя нет ни бикена. Я проверила. И не нужно на меня так пялиться.
Я тебя грабить не собиралась и другим бы не дала, окажись у тебя деньги.
     Элистэ нахмурилась. Вероятно, следовало  поверить  соседке.  По  всей
видимости, она должна была испытывать благодарность к  незнакомке  за  то,
что та для нее сделала. Элистэ и была благодарна, но  отчетливо  понимала,
что взамен от нее чего-то потребуют. Не денег. Но  рыжая  явно  на  что-то
рассчитывала, и если не на деньги, то на что именно?
     - Спасибо, - выдавила она.
     Женщина пристально наблюдала за ней. Элистэ отвела взгляд.
     - Если тут тюрьма, почему дверь не на  запоре?  -  тревожно  спросила
она.
     - Даты и впрямь совсем желторотая. Днем все внутренние двери открыты,
гуляй где угодно, иди хоть на мужскую половину, если хочешь подзаработать,
только не забудь  о  вечернем  двойном  звонке.  Когда  прозвенит  первый,
значит, у тебя остается десять минут, чтобы вернуться в  камеру.  Если  не
поспеешь к закрытию и тебя засекут, ночь скоротаешь за дверью  в  тюремном
дворе и останешься без завтрака. Впрочем, его и завтраком-то не назовешь -
жидкая овсянка да, может, кусок плесневелого хлеба. И так изо дня в  день.
Мерзость, свинья - и та жрать не станет. Конечно, если дать кому нужно  на
лапу, то и кормить станут лучше, но  тут  без  наличных  не  обойтись.  Не
думаешь подзаработать?
     - Нет.
     - Тогда, по-моему, тебе нужно... кстати, на сколько тебя? Какой  срок
припаяли?
     Вопрос прозвучал как бы  между  прочим,  но  Элистэ  уловила  в  тоне
рыжеволосой повышенный интерес. Ей не  хотелось  отвечать,  однако  вопрос
казался вполне безобидным, а увиливать от ответа - бессмысленно.  Короткую
процедуру у  помощника  Главного  смотрителя  она  почти  не  помнила,  но
приговор почему-то застрял в памяти.
     - Неделю, - произнесла она.
     - Неделю... А что, неплохо. Совсем неплохо. Сущая чепуха. - Почему-то
незнакомку это очень обрадовало.  -  Пьянство  и  нарушение  общественного
спокойствия, верно?
     "Тебе-то в этом что за интерес?"
     - Ну, а ты? - спросила Элистэ, пытаясь перехватить инициативу.
     - Я? В этот раз загремела на девяносто суток.  Десять  уже  отсидела.
Участковый подстроил. Потребовал на лапу с  каждого  узла  контрабанды  из
Стрелла, что я сбывала чернарям, да больно жирно, ну, я его и послала куда
подальше. Он затаился, а когда я на двадцать минут опоздала  на  очередную
их Братру, тут он меня и заложил за прогул, ублюдок поганый.
     Из сказанного Элистэ поняла, что революционный комиссар участка,  где
жила эта женщина, - теперь округа Шеррина подразделялись еще и на  участки
- потребовал свою долю с ее сделок на черном рынке. Она отказалась, а он в
отместку заявил о ее опоздании на одно из недавно учрежденных  праздничных
сборищ,  именуемых  Братскими  Трапезами  Равных.   От   жителей   участка
требовалось в обязательном порядке являться  на  такие  сборища.  Согласно
Акту об Осуждении, отсутствие патриотического рвения  рассматривалось  как
проявление контрреволюционных настроений. Женщина еще легко отделалась. По
нынешним временам за такое преступление она могла угодить в Кокотту.
     - Он думает, что проучил меня. Как бы не  так!  Для  меня  это  вроде
каникул. А уж мои дружки на воле о нем позаботятся. Нагадят ему в  колодец
и набросают дохлых кошек. Надеюсь, он это оценит.
     Элистэ постаралась изобразить сочувствие, а женщина наградила ее  еще
одним пронзительным взглядом.
     - Я Жунисса, - коротко представилась она. - А ты кто?
     - Стелли. Стелли дочь-Цино.
     - У вас там на севере имена -  язык  сломаешь.  Ну,  что  ж,  малышка
Стелли, считай, что тебе повезло. Я тут все знаю и надумала тебе помочь.
     - Я не смогу заплатить.
     - Никто и не просит. Забудь об этом.  Быть  может,  еще  когда-нибудь
окажешь мне услугу, а может, и не понадобится. Кроме того, мне  все  равно
тут нечем заняться.
     "Как же!" -  подумала  Элистэ,  однако  попробовала  улыбнуться.  Ей,
возможно, и повезло с этой Жуниссой, но верить она ей не верила.
     Дня два или три Элистэ ничего не стоило изображать слабость, ибо  так
она себя и чувствовала. Ее пока не посылали в подвал или скоблить  нужник.
Лихорадка  прошла,  но  усталость,  истощение,  упадок  сил  -   все   это
оставалось; она с трупом  могла  доковылять  от  соломенной  подстилки  до
камерной параши. Элистэ подолгу спала, прижавшись спиной к теплой стене, и
это было прекрасно, если только ее не тревожил сон о  казни  Цераленн.  Но
сон этот часто к ней возвращался, и она  просыпалась  в  слезах.  Либо  ее
мучили кошмары, в которых действовали Кэрт, Бирс Вал„р и Кокотта, и  тогда
она пробуждалась от собственного вдавленного крика, на  который,  впрочем,
соседки по заключению не обращали никакого внимания.  Эти  женщины  являли
собой пестрое  сборище  -  от  совсем  юных  до  старух,  от  красивых  до
безобразных,  от  здоровых   до   очень   больных.   В   основном   мелкие
нарушительницы, да и проступки их были столь  же  мелки:  пьяный  скандал,
проституция, кража каштанов у уличного торговца, плевок в  рожу  жандарма,
вымазанные дерьмом витрина или старый памятник.  Лишь  немногие,  по  всей
видимости, не знали удержу и действительно были опасны. Две или три любили
бахвалиться и грозить, но их все избегали. В большинстве же своем это были
вполне нормальные женщины, отнюдь не утратившие волю к жизни, - в  отличие
от безнадежных, еле передвигающих ноги клиенток "Приюта Прилька".  С  утра
до вечера они болтали, хихикали, щебетали  и  бранились,  словно  птицы  в
клетке. Когда Элистэ закрывала глаза и не прислушивалась к  их  трущобному
акценту, ей начинало казаться, что она  снова  в  апартаментах  фрейлин  в
Бевиэре.
     Ее не обманули - тюремный рацион в "Сундуке"  отличался  скудостью  и
однообразием. Большинство заключенных так или  иначе  ухитрялись  покупать
еду получше; кое-кто вообще добывал на обед  жареную  птицу,  белый  хлеб,
даже вино и пирожные. Подобная роскошь была недоступна  Элистэ,  новее  же
презренную тюремную жратву, которой  повсеместно  брезгуют,  мог  получать
всякий, способный ее проглотить,  и  получать  в  достаточном  количестве.
Элистэ могла каждый день есть плесневелый хлеб месячной давности и  жидкую
кашицу.  Ей,  едва  не  погибшей  от  холода  и  голода,  такое   изобилие
представлялось роскошеством. Пока что оно было пределом ее желаний.
     Другие женщины посмеивались над Элистэ. Поначалу  ее  заторможенность
объясняли болезнью, потом же, когда новенькая явно пошла на  поправку,  ее
начали осаждать советами и  подсказками,  которые  принесли  бы  ей  много
пользы, если бы она к ним прислушивалась.  Ей  объяснили,  что  тут  можно
найти по крайней мере полдюжины способов легкого заработка. Многие мужчины
с радостью бы ей заплатили, а некоторые женщины с удовольствием наняли  бы
ее потрудиться вместо них на кухне или в уборной. А если достанет хитрости
и нахальства, можно заставить раскошелиться и кого-нибудь из надзирателей.
     Но тихая новенькая пренебрегала самыми дельными  советами,  отклоняла
предложения, продиктованные самыми благими намерениями Похоже,  ее  вполне
устраивало лежать себе на грязной соломе и молчать,  уйдя  в  свои  мысли.
Невольно  создавалось  впечатление,  что  она  задается,  хотя  чем  можно
кичиться грязной голодной замарашке, понять было трудно.  И,  ясное  дело,
она еще и бездельница, сама себе не хочет помочь. Что  ж,  пусть  остается
при своих блохах и холодной овсянке; ничего лучшего лентяйка не заслужила.
Вскоре женщины потеряли и терпение, и интерес к ней.  Дня  через  три  они
оставили ее в покое - все, кроме Жуниссы.
     Отделаться от нее было не так-то просто, она наведывалась к Элистэ не
меньше двух раз за день. Подходила, присаживалась  на  солому,  улыбалась,
будто считала себя желанной гостьей, и минут двадцать  кряду  сплетничала,
шутила, жаловалась и несла всякую ерунду, хотя односложные  ответы  Элистэ
давали  понять,  что  ей  не  до  болтовни.  Жунисса  старалась   казаться
добродушной и туповатой, но Элистэ на ее  счет  не  обманывалась.  Женщина
была отнюдь не глупой, напротив, она прекрасно понимала, что  навязывается
со своей дружбой, и тем не менее настойчиво льнула к Элистэ.  Это  ставило
девушку в тупик и действовало на нервы.
     "Что ей нужно?"
     Эти бесконечные приставания  подействовали  на  Элистэ  лучше  любого
лекарства. Встав на ноги, она сразу сбежала из камеры в общую комнату, где
заключенные собирались поболтать и выпить, сыграть в  карты  и  кости.  Ее
даже приняли играть в "Рулло"; за этим занятием ее и нашла Жунисса.
     На другой день Элистэ попробовала укрыться  в  прачечной,  но  и  тут
через час с небольшим  преследовательница  разыскала  ее.  Тюремный  двор,
обнесенный стеной, галерея на первом этаже, где гуляли сквозняки,  и  даже
ниша под лестницей - нигде  нельзя  было  спрятаться.  Где  бы  Элистэ  ни
находилась, Жунисса неизменно обнаруживала ее, вынюхивала  с  безошибочным
чутьем охотничьей  собаки.  Элистэ  уже  заранее  поеживалась  в  ожидании
дружеского шлепка по плечу и сердечного: "Ну, сестричка, куда ни пойду, ты
тут как тут. Уж не ходишь ли ты за мною следом?!" Она как  умела  скрывала
свою слишком очевидную неприязнь, тем более что Жунисса  ей  действительно
помогала.  Та  много  знала,  не  скупилась  на  советы,  которые   всегда
оказывались полезными; порой она угощала Элистэ