кота в мешке и даже не даешь взглянуть на него. Вдруг там вовсе и не кот?
     -- Мр-р-р.
     --  Я  просто  хочу совершить равноценный обмен... о проклятье,  ладно,
ладно! Я всегда знал, что ты не бросишь нас на  неизведанную территорию и не
направишь в  заведомую засаду.  Я  поверю  твоим суждениям,  а ты --  в  мою
рассудительность и осторожность. Таким будет мое слово.
     Очень, очень  умелый контрудар. Кэсерил  не  мог не восхититься  им. Он
вздохнул.
     -- Что ж, хорошо.
     Какое-то время  он сидел молча, словно собираясь с мыслями и не зная, с
чего начать.  Этот рассказ  никогда еще не  звучал вслух, хотя мысленно  был
повторен столько раз, что слова должны были бы слетать с уст без запинки.
     -- История достаточно короткая.  Впервые я встретил  Дондо ди Джиронала
четыре,  нет,  теперь уже  пять  лет  назад.  Я  тогда  на  стороне  Гуариды
участвовал  в  маленькой приграничной  кампании против безумного рокнарского
принца  Олуса -- помнишь, он  еще имел привычку закапывать своих противников
по пояс  в  экскременты  и  сжигать  живьем? Через год после тех событий его
убили собственные охранники.
     -- О да. Я слышал о нем. Говорят, его засунули в дерьмо вниз головой.
     -- Есть несколько версий его кончины. Но в то время он еще правил. Лорд
Гуариды загнал его войска -- кучку разбойников -- в  холмы  у самой границы,
им  некуда  было деваться.  Лорда Дондо  и  меня послали как  парламентариев
доставить  Олусу ультиматум и  обговорить контрибуции и условия освобождения
пленных. Дела на переговорах пошли... плохо. И Олус решил, что доставить его
ответ лордам Шалиона может  и один  посыльный.  Он поставил нас с Дондо друг
перед  другом в своей палатке,  окружив дюжими  солдатами с мечами.  Нам был
предоставлен выбор: либо снести мечом голову своему товарищу и доставить  ее
вместе с ответом принца в лагерь лорда Гуариды, либо, если  мы  откажемся от
боя между  собой, остаться обоим без голов,  каковые  катапультируют затем в
сторону наших позиций.
     Палли открыл рот, но все, что он мог сказать, было:
     -- А-ах.
     Кэсерил перевел дух.
     --  Выбор  первому  предоставили  мне. Я  отказался от меча. Тогда Олус
прошептал мне  своим странным вкрадчивым голосом: "Вы не выиграете эту игру,
лорд  Кэсерил".  Я ответил: "Знаю, принц. Но я могу  сделать  так, что вы ее
проиграете".  Он  немного помолчал, затем рассмеялся. И  повернулся к Дондо,
который уже был зеленым, как покойник...
     Палли  нахмурился,  но не прервал рассказ,  а жестом попросил  Кэсерила
продолжать.
     -- Один из солдат ударом под колени сбил меня с ног, схватил за волосы,
и голова моя оказалась на скамейке. Дондо нанес удар.
     -- По руке того солдата? -- уточнил Палли. Кэсерил заколебался.
     -- Нет, -- наконец вымолвил он, -- но Олус в последний момент подставил
свой меч. Меч Дондо  ударился  о лезвие и  соскользнул, -- у Кэсерила до сих
пор стоял в ушах скрежет металла о металл. -- Я отделался здоровенным черным
синяком на  шее.  Он не сходил примерно месяц. Два солдата отобрали у  Дондо
меч, а потом нас  посадили на коней и  отправили в лагерь Гуариды. Когда мне
привязали  руки  к  седлу,  подошел  Олус  и  прошипел: "Теперь увидим,  кто
проиграет".  Возвращались  мы молча. Когда  показались наши  позиции,  Дондо
впервые обернулся ко мне и  сказал: "Если ты кому-нибудь расскажешь об  этом
-- я убью тебя". На что я ответил: "Не беспокойтесь, лорд Дондо, за столом я
рассказываю только забавные истории". Лучше бы я промолчал. Хотя... может, и
это не помогло бы.
     -- Он обязан тебе жизнью!
     Кэсерил покачал головой и отвел взгляд.
     -- Я видел его  душу нагой,  корчащейся от страха.  Сомневаюсь,  что он
когда-нибудь простит мне это. В общем, я молчал, и он тоже. Я думал, что все
уже закончилось. Но потом был  Готоргет, а потом... потом то, что было после
Готоргета. Теперь я проклят дважды. Если Дондо узнает, что я жив и прекрасно
понимаю, почему оказался рабом на галере,  -- как  ты думаешь, сколько будет
стоить моя жизнь? Но если я ничего не скажу, ничего не сделаю такого, что бы
напомнило ему...  может, он забыл  обо мне? Я всего лишь  хочу,  чтобы  меня
оставили в покое  в этом мирном тихом месте. У него же  наверняка и без меня
врагов  хватает, --  Кэсерил снова  перевел  взгляд  на Палли  и  напряженно
произнес:  -- Даже не упоминай обо мне в присутствии Джироналов. Никогда. Ты
не слышал этой истории.  Ты со мной едва знаком. Если ты хоть немного любишь
меня, Палли, оставь все как есть.
     Губы Палли сжались. Кэсерил надеялся, что он не забудет о клятве.
     --  Как  скажешь,  конечно, но...  проклятье! Проклятье!  --  он  долго
смотрел  на Кэсерила в полумраке комнаты, словно пытаясь прочитать что-то по
его лицу.  --  Это  не  только из-за  этой жуткой  бороды.  Ты действительно
изменился.
     -- Я? Ну да.
     -- Как... -- Палли  отвел  глаза, потом снова взглянул  на Кэсерила, --
насколько все было ужасно? На самом деле? Там, на галерах?
     Кэсерил пожал плечами.
     -- Мне повезло. Я выжил. Многие -- нет.
     -- Рассказывают массу страшных историй. Говорят, над рабами издеваются,
что их всячески... унижают...
     Кэсерил почесал свою обруганную Палли бороду.
     --  Истории  недалеки от истины, но рассказчики порой преувеличивают --
исключения выдают за правило. Лучшие капитаны обращались с  нами как хороший
фермер со своей  скотиной,  даже  заботились  немного. Еда,  питье...  гм...
упражнения на свежем  воздухе, более-менее приличные условия и даже чистота,
чтобы избежать эпидемий.  Неразумное избиение  выводит человека из строя, он
не  может   грести,   как  ты  понимаешь.  Бывало,   конечно,  и  такое,  но
физическое... гм... насаждение дисциплины практиковали в основном на берегу,
в порту. В море достаточно моря.
     -- Не понял.
     Кэсерил поднял бровь.
     --  Зачем портить шкуру,  когда можно сломать  бунтовской  дух,  просто
выбросив человека за борт,  где его трепыхающиеся конечности станут чудесной
приманкой для  хищных рыб? Рокнарцам нужно было только чуток подождать, и мы
бросались вплавь за кораблем, плача и умоляя, чтобы нас вернули в рабство, к
веслам.
     --  Ты  всегда был  хорошим пловцом. Это, должно  быть, очень  помогало
тебе? -- в голосе Палли опять зазвучала надежда.
     --  Боюсь,  наоборот. Те,  кто  камнем шли  ко дну, уходили  милосердно
быстро. Подумай об  этом, Палли.  Я думал,  -- он  вспоминал это до сих пор,
вскакивая в  постели, когда  в кошмарном сне вода смыкалась над его головой.
Или  еще  хуже...  когда  он  оставался  на  плаву. Был  случай  --  однажды
надсмотрщик развлекался, наказывая  купанием одного беднягу  ибранца, и  тут
внезапно налетел ветер. Капитан поспешил в порт,  чтобы успеть до шторма. Он
отказался  сделать круг и  подобрать раба,  а  надсмотрщика  за  небрежность
наказал тем, что вычел стоимость  гребца из его жалования. Надсмотрщик долго
еще ходил с кислой рожей.
     Палли с минуту молчал, округлив глаза, потом выдохнул:
     -- Ох. Именно, "ох".
     -- Когда я  только попал на судно, меня часто били, из-за моей гордости
и моего  языка -- тогда  я еще  считал себя  лордом Шалиона.  Позже  меня...
избавили от иллюзий.
     -- Но... тебе ведь не пришлось... я имею в виду...  они не использовали
тебя... не унижали, как... ну...
     Было слишком темно, чтобы разглядеть краску на щеках Палли, но  Кэсерил
понял, что его беспокоит и о  чем он столь  сбивчиво пытается спросить -- не
насиловали ли Кэсерила. Кэсерил мягко улыбнулся.
     -- Боюсь, ты путаешь рокнарцев с дартаканцами. Эти легенды представляют
собой  чьи-то  домыслы. Рокнарский еретический культ  Четырехбожия  полагает
преступными необычные  виды  любви,  которыми  управляет Бастард. Рокнарские
теологи считают  Бастарда демоном,  как его отец, а не богом, как его святая
мать, и объявляют нас всех дьяволопоклонниками. Это глубокое оскорбление как
для  леди Лета, так и  для  бедного  Бастарда -- разве  он  просил  о  своем
рождении? Рокнарцы пытают и вешают обвиняемых в содомии, а лучшие рокнарские
капитаны никогда  ни  нанимают таких  людей в команду  и не терпят  рабов  с
подобными наклонностями.
     -- А-а... -- Палли облегченно вздохнул. Но он  не был бы собой, если бы
не додумался спросить: -- А худшие капитаны?
     -- Эти могут все.  Со  мной  такого не  случилось  -- вероятно,  я  был
слишком костляв.  Жертвами становились молодые  рабы, почти мальчики... и мы
обычно знали об этом. Старались быть помягче с ними, когда  они возвращались
на свои  скамьи. Некоторые  из них плакали. Некоторые  учились  пользоваться
своим положением  ради поблажек... кое-кто из  нас делился с ними едой. Этим
беднягам всегда угрожала опасность,  поскольку капитан мог избавиться от них
в любой момент -- как от свидетелей своего греха.
     -- У меня волосы  встают  дыбом. Я  думал, что  знаю все об  этом мире,
но... Ты, по крайней мере, избежал худшего.
     --  Не знаю, что хуже, -- задумчиво проговорил  Кэсерил. --  Однажды со
мной  позабавились  так чудовищно, что  рядом  со мной те  мальчики могли бы
показаться счастливчиками. И никто из рокнарцев  при этом  не рисковал  быть
повешенным за содеянное, -- Кэсерил никогда еще не рассказывал об этом -- ни
добрым  служителям  храмового  приюта  и, уж  конечно,  никому из  окружения
провинкары.  Подобную историю он просто не мог поведать до сих пор ни одному
человеку.  Он почти нетерпеливо продолжил:  --  Мой корсар  совершил ошибку,
напав на браджарское торговое судно, -- сопровождавшие его галеры он заметил
слишком  поздно.  Когда мы начали  отходить, я  потерял  сознание от жары  и
выронил весло.  И  чтобы  от  меня  была хоть  какая-то польза,  надсмотрщик
вытащил меня  из  оков,  раздел и,  привязав запястья к щиколоткам,  вывесил
голого за кормой. Так он насмехался над нашими преследователями. В корму и в
перекладину, на  которой я болтался, вонзались  стрелы браджарских лучников.
Уж не знаю, браджарцы ли плохо целились  или это была милость богов, но я не
закончил жизнь со стрелами в заднице. Может, преследователи думали, что я --
рокнарец,  который  решил поиздеваться  над ними, а может,  хотели  положить
конец моим унижениям.
     Заметив  расширившиеся  глаза  Палли,  Кэсерил  опустил самые  жуткие и
гротескные подробности.
     --  Ты знаешь,  что  в  последние  месяцы осады  Готоргета  мы  жили  в
постоянном ужасе, пока не привыкли к нему, как и к той вечной боли в животе,
которую мы научились не замечать, но которая от этого никуда не девалась.
     Палли молча кивнул. Кэсерил продолжил:
     --  Но  тогда  я  понял  кое-что...  странное.  Я  даже  не  знаю,  как
объяснить...
     У него до сих пор не было случая выразить словами то, что он испытал.
     -- Я  понял,  что  есть  нечто за  пределами страха. Когда тело, душа и
рассудок уже не  в состоянии выдерживать больше этот страх  -- мир, время...
все  меняется. Сердце бьется все медленнее, тело перестает  потеть... словно
впадаешь в  какой-то  священный транс. Когда  меня подвешивали,  у  меня  от
страха и стыда текли слезы -- столь сильным было отвращение к происходящему.
Когда же браджарцы в конце концов  повернули назад, и надсмотрщик снял меня,
обожженного  солнцем  до волдырей,  и  швырнул на палубу,  я...  смеялся.  Я
хохотал так, что рокнарцы решили,  будто я спятил. Весь  мир стал... другим,
совсем  новым. Конечно, "весь  мир"  был  длиной в несколько дюжин  шагов  и
сделан  из дерева, да еще  и  раскачивался  на  воде...  а время  этого мира
отмерялась  боем склянок...  И  я  рассчитывал теперь  вперед на  часы своей
жизни,  как  иные рассчитывают на годы, причем загадывал не больше,  чем  на
час. Все люди стали  добры и прекрасны -- каждый по-своему, -- и рокнарцы, и
рабы, с благородной или мужицкой кровью в жилах... все равно. И я был другом
им всем и улыбался. Я больше  не боялся. Правда, старался все-таки не терять
больше сознания за веслом.
     Голос Кэсерила зазвучал тише, задумчивее.
     -- С тех пор, когда в мое сердце приходил страх, я только приветствовал
его -- это убеждало меня, что я не сумасшедший. Или, по крайней мере, иду на
поправку.  Страх --  мой друг,  --  он  поднял  глаза и  улыбнулся короткой,
извиняющейся улыбкой.
     Палли сидел  прямой,  напряженный, с  застывшей,  как гримаса на  лице,
улыбкой. Темные глаза  его округлились и  стали  похожи  на плошки.  Кэсерил
громко рассмеялся.
     --  О пятеро  богов,  Палли,  прости  меня.  Я не хотел нагрузить тебя,
словно осла,  тюками своих исповедей  с  тем,  чтобы  ты  унес  их  от  меня
подальше, -- а может, потому он все  и  рассказал, что  Палли завтра в любом
случае покинет замок. -- Это было бы слишком тяжким бременем. Прости меня.
     Палли  отмахнулся  от  извинений,   словно   отгоняя  назойливую  муху.
Шевельнул губами, сглотнул и только после этого смог выговорить:
     -- А ты уверен, что это был не солнечный удар?
     Кэсерил хохотнул:
     -- О конечно, и солнечный удар у меня тоже  был.  Но если он не убивает
сразу, то исцеляешься через пару дней. А это длилось... не один месяц.
     Вплоть  до  последнего  случая с тем ибранским  мальчиком, над  которым
рокнарцы  собрались  поиздеваться,  что  закончилось  для Кэсерила  жестокой
поркой.
     -- Мы, рабы...
     -- Хватит! -- крикнул Палли, запустив пальцы в волосы.
     -- Что "хватит"? -- озадаченно переспросил Кэсерил.
     -- Хватит говорить -- мы, рабы! Ты -- лорд Шалиона!
     Кэсерил скривил губы в странной улыбке. Затем мягко произнес:
     -- Мы, на  веслах,  -- лорды?  Потные,  мочащиеся  под себя, изрыгающие
проклятия и рычащие господа? Нет,  Палли.  На  галерах мы  были не лордами и
простолюдинами.  Мы были  даже не  людьми, скорее животными,  и кто лучше --
определялось не рождением или кровью. Я знал человека величайшей души  -- то
был обыкновенный дубильщик, и встреть  я его,  я  расцеловал бы  его сапоги,
радуясь,  что  он еще  жив. Мы -- рабы, мы  -- лорды,  мы --  дураки, мы  --
мужчины и  женщины, мы -- смертные... это одно и то же, Палли. Все равны для
меня теперь. Ведь все мы -- игрушки в руках богов.
     Палли  после  долгого  молчания резко сменил тему разговора,  перейдя к
обсуждению походных  проблем эскорта из  военного  ордена Дочери. Кэсерил  с
удивлением обнаружил себя дающим привычные советы по  лечению потертостей на
конских шкурах и  болячек на копытах. Вскоре Палли удалился -- или сбежал --
к себе. Кэсерил  остался наедине  со своей болью и воспоминаниями и улегся в
постель. Несмотря на выпитое вино,  сон не шел. Страх мог быть его другом --
он не обманывал Палли, чтобы  успокоить того, -- но братья Джиронал уж точно
не были ему друзьями. "Рокнарцы сообщили, что ты умер от лихорадки", -- ложь
вопиющая, но умная, и теперь ее уже не проверить. Здесь, в тихой Валенде, он
защищен. В безопасности.
     Он   надеялся,  что   предостережения  его   помогут  Палли   сохранять
осторожность при  кардегосском дворе  и не вступать в  старую, поросшую мхом
трясину.  Кэсерил  сел  в постели и  прочел молитву леди Весны --  за Палли.
Помолился  и остальным  богам.  А  потом -- и  Бастарду,  за  избавление  на
сегодняшнюю ночь от всего, связанного с морем.

        "6"

     На празднике в честь прихода  лета леди Весны изображала  уже не Исель,
ибо роль эта предназначалась для молодой женщины, только что вышедшей замуж.
С трона царствующей богини сошла скромная,  застенчивая новобрачная, уступив
место леди Лета -- столь  же скромной замужней женщине, носившей под сердцем
дитя. Кэсерил заметил  краем  глаза,  что настоятель храма Святого Семейства
облегченно вздохнул, когда  церемония, не  отмеченная  на сей  раз  никакими
сюрпризами, подошла к концу.
     Жизнь  замедлилась.  Ученицы Кэсерила  --  так же как и  их учитель  --
вздыхали и зевали в душной  классной комнате,  когда послеполуденное солнце,
казалось,  прогревает каменные стены насквозь. Наконец он решил,  что в жару
после обеда занятий проводить не будет.
     Как  и предсказывала Бетрис,  рейне Исте  летом стало  лучше. Она  чаще
появлялась за столом  и почти  каждый  день  сидела с  компаньонкой  в  саду
провинкары под фруктовыми деревьями. Ей, однако, не  позволяли взбираться на
головокружительно  высокие,  обдуваемые  прохладным ветром крепостные стены,
облюбованные Исель и Бетрис,  -- девушки прятались там от жары и  назойливых
взрослых, которым лень было карабкаться по лестницам.
     Изгнанный из спальни удушливой жарой, от  коей  язык  так и вываливался
изо  рта, словно  у страдающего  одышкой пса,  Кэсерил направился  в  сад  в
поисках  прохладного местечка. С  собой  он  взял одну  из немногих  еще  не
прочитанных им книг из библиотеки покойного провинкара -- "Пятилистник души:
Об  истинных  методах  кинтарианской  теологии"  Ордолла. Не  то  чтобы  ему
хотелось  ее  прочесть, но  он  надеялся,  что  с  книгой  на коленях  будет
выглядеть  как  подобает ученому наставнику, даже если вздремнет  ненароком.
Обойдя розовые кусты, он остановился, обнаружив возле своей любимой скамейки
сидевшую в кресле рейну Исту  и ее  компаньонку,  склонившуюся над пяльцами.
Женщины подняли на него глаза.  Кэсерил, отмахнувшись  от  пролетавшей  мимо
любопытной  пчелы,  поклонился  леди  и  принес   извинения  за  неожиданное
вторжение.
     --  Подождите.  Кастиллар ди... Кэсерил, да? -- тихо  проговорила Иста.
Собравшийся было  удалиться Кэсерил вопросительно посмотрел  на нее. --  Как
успехи моей дочери?
     -- Чудесно, миледи, -- ответил он, склонив  голову. -- Ей  замечательно
даются  арифметика  и геометрия, и она  весьма... гм...  упорна  в  изучении
дартакана.
     -- Очень хорошо, -- немного рассеянно кивнула Иста, -- очень хорошо, --
и на секунду отвела взгляд.
     Компаньонка продолжала  работать над пяльцами. Леди Иста  не  вышивала.
Кэсерил  слышал,  как служанки  шептались,  что  она  с компаньонками  почти
полгода трудилась над вышивкой для храма, а  когда работа была почти готова,
внезапно  сожгла  ее в камине  своей  комнаты. Правда  то  была или  нет, но
сегодня леди Иста держала в руках не иглу, а розу.
     Кэсерил заглянул ей в лицо.
     -- Простите... Я давно собирался спросить вас, миледи, не помните ли вы
меня по тем давним  дням, когда я служил пажом у вашего отца? Хотя  вряд  ли
это возможно, через; столько-то лет, -- он осмелился  улыбнуться. -- Тогда у
меня еще не было бороды.
     Чтобы как-то помочь ей  вспомнить, Кэсерил прикрыл ладонью нижнюю часть
лица. Иста улыбнулась в ответ и произнесла:
     -- Мне очень жаль, но у моего покойного отца было так много пажей...
     -- Конечно, он  ведь был великим лордом. Впрочем, не важно, -- Кэсерил,
чтобы  скрыть  замешательство, переложил  книгу  из одной руки  в  другую, и
виновато улыбнулся.
     Компаньонка  Рейны, порывшись в коробке  с  нитками, что-то  недовольно
проворчала и обратилась к Кэсерилу:
     -- Милорд  ди Кэсерил, если это не очень обременит вас, не могли  бы вы
остаться  с  миледи  ненадолго,  пока  я   схожу  к  себе  и  поищу  катушку
темно-зеленого шелка?
     --  С удовольствием,  миледи, --  автоматически ответил  Кэсерил, потом
смущенно кашлянул. --  А...  -- он  посмотрел  на Исту, которая  одарила его
полным  иронии взглядом.  Непохоже  было, что рейна  может вдруг  забиться в
конвульсиях, закричать или начать бредить.  Кэсерил кивнул леди-компаньонке,
и та, поднявшись с кресла, взяла его  под руку и отвела на несколько шагов в
сторону.
     --  Все  будет в  порядке,  только не упоминайте  лорда  ди Льютеса, --
быстро прошептала она  ему на ухо, привстав  на  цыпочки. -- Побудьте с ней,
пока я не вернусь. Если она заговорит о ди  Льютесе, тогда... не  оставляйте
ее одну, -- и поспешила прочь.
     Сиятельный  лорд  ди  Льютес  в  течение  тридцати  лет  был  ближайшим
советником покойного  рея Иаса:  друг  детства,  товарищ по  оружию, веселый
собутыльник.