я о справедливости. Милосердия!"
     Закончив молитву, Кэсерил встал и  огляделся. Подумав, поднял  ворона и
крысу и положил их  маленькие трупики рядом с телом человека -- у его головы
и ног.
     Боги нынче явно улыбались Кэсерилу. Интересно, во что это выльется.
     Столб  густого жирного  дыма  поднимался  над мельницей, когда  Кэсерил
вновь зашагал  по дороге в сторону Валенды с  одеждой  мертвеца, связанной в
тугой  узел  за спиной. Хотя она была значительно чище  и опрятнее лохмотьев
Кэсерила, он справедливо  рассудил, что прежде чем натянуть ее на себя, надо
найти  прачку и  хорошенько отстирать свое  приобретение.  Он  почти слышал,
мысленно отсчитывая прачке за  труды медные вайды, их грустное позвякивание,
но что поделаешь!..
     Прошлую ночь Кэсерил провел в сарае, стуча зубами от холода. Его ужином
стала  половина  вонючего  заплесневелого хлеба, вторую  половину он съел на
завтрак.  Примерно  три  сотни миль прошел он  от порта Загосур на побережье
Ибры до самой середины Баосии, центральной провинции Шалиона. Преодолеть это
расстояние  так  быстро,  как  рассчитывал,  ему  не  удалось.  Приют  храма
Милосердия Матери в Загосуре занимался помощью людям, извергнутым -- во всех
смыслах этого слова -- морем. Сердобольные служители Приюта вручили Кэсерилу
кошелек,   который  истощился  раньше,  чем  путник  достиг  конечной  цели.
Окончательно он иссяк  буквально  на днях.  Еще денек, подумал Кэсерил, даже
меньше. Если только  он будет в силах переставлять ноги еще  день, то сможет
достичь убежища и укрыться в нем.
     Когда он начинал свое путешествие, голова его была полна планов, как он
во имя былых времен попросит вдовствующую провинкару о месте в ее владениях.
Но по дороге  амбиции его значительно поубавились, особенно когда он пересек
горы и  вступил на  холодные высоты центрального  плато. Может,  управляющий
замка или старший конюх дадут ему работу  в  конюшне  или на  кухне, и тогда
вовсе  не  придется  беспокоить  великую леди. Если удастся  получить  место
помощника  на  кухне, то не  нужно  будет  даже называть  свое имя.  Кэсерил
сомневался, что хоть  кто-нибудь  еще помнит его по  тем  чудесным временам,
когда он служил пажом у покойного провинкара Баосии.
     Мечты о тихом, спокойном местечке у кухонного очага, о жизни без имени,
когда  не надо  будет  подчиняться  никому более  грозному,  чем  кухарка, и
выполнять  поручения более  жуткие,  чем  принести  воды  или  дров,  влекли
Кэсерила вперед, наперекор последним зимним  ветрам.  Видения отдыха,  равно
как  и  мысль,  что  каждый  шаг  удаляет его  от кошмаров  моря,  манили  и
заставляли  идти  почти  без  остановок. Долгими часами  на  пустых  дорогах
Кэсерил  придумывал себе подходящие  для будущего безвестного  существования
имена. Но  теперь  ему,  похоже,  не  придется шокировать  обитателей  замка
нищенскими обносками.
     Ведь  Кэсерил  выпросил  у крестьянина одежду мертвеца и  благодарен им
обоим  --   и   фермеру,   и  покойнику.  "Да.  Да.  Покорнейше  благодарен.
Покорнейше".

        "2"

     Город Валенда раскинулся  на  невысоком  холме, как яркое  покрывало  в
красную и золотую  клетку:  красными  были его черепичные крыши, желтыми  --
каменные стены домов, и равно  сверкали на солнце те и другие.  Кэсерил даже
зажмурился при  виде этих сочных, таких родных красок  своей  родины. Дома в
Ибре были белыми -- и слишком яркими  в жаркий северный полдень, сверкающими
и слепящими. А этот желтый песчаник придавал домам, городу, да и всей стране
замечательный,  приятный  глазу оттенок.  На  вершине  холма, как  настоящая
золотая  корона,  высился  замок провинкара;  его отвесные  стены показались
Кэсерилу колышущимися в воздухе.
     Остановившись посреди  дороги,  затаив  дыхание,  он  смотрел  на замок
некоторое время,  затем  двинулся  дальше, невзирая  на  дрожь  в измученных
ногах, столь быстрым шагом, каким не мог идти и в начале своего путешествия.
     Для торговли на рынках время было уже позднее, улицы, ведущие к главной
площади, были  почти безлюдны и тихи.  У ворот  замка он подошел  к  пожилой
женщине, у которой  вряд  ли нашлись бы силы напасть  на него и  ограбить, и
спросил,  где можно найти ростовщика,  чтобы разменять  деньги. Ростовщик  в
обмен на маленький  реал отсыпал  Кэсерилу  вожделенный груз медных  монет и
рассказал,  где  найти  прачку  и  общественную   баню.  По  дороге  Кэсерил
задержался  лишь,  чтобы  купить  масляную  лепешку  у  встречного  уличного
торговца, и проглотил ее на ходу.
     У прачки  он заплатил  за услуги и  выторговал  напрокат  пару  льняных
штанов,  тунику и  сандалии, в  которых  и  поспешил  вниз  по улице к бане,
оставив  в  красных  умелых руках женщины свои облепленные грязью башмаки  и
одежду. В бане брадобрей аккуратно подстриг ему бороду и волосы, а Кэсерил в
это  время  наслаждался  неподвижностью  и  покоем в  самом  настоящем --  о
блаженство! -- кресле.  Мальчик-слуга  подал  чай. Затем  Кэсерил  прошел во
внутренний дворик  и  ожесточенно намыливал и  скреб себя  всего мочалкой  и
душистым мылом, а мальчик периодически окатывал его из бадьи теплой водой. В
радостном предвкушении Кэсерил поглядывал  на огромную  деревянную  кадку  с
подбитым медью дном.  Она  была  наполнена водой, внизу  горел  огонь. Такая
ванна могла вместить шесть человек,  но поскольку время было неурочное,  вся
она оказалась в  распоряжении одного  Кэсерила. Он мог валяться и отмокать в
ней  хоть весь  день,  пока  прачка  приводит  в порядок его  вещи.  Мальчик
забрался на табурет и поливал воду ему на  голову. Кэсерил поворачивался под
струей  и  фыркал от  удовольствия. Он  открыл глаза  и заметил,  что  слуга
пялится на него, разинув рот.
     -- Ты... ты что, дезертир? -- выдавил мальчик.
     Ох...  Он забыл про  свою спину, про  красные длинные рубцы на теле  --
следы  последней  порки надзирателей  рокрокнарскихнарских галер.  Здесь,  в
Шалионе,  подобным зверским образом наказывали немногих  преступников,  и  в
число таковых входили армейские дезертиры.
     -- Нет, -- твердо ответил Кэсерил, -- я не дезертир.
     Изгой  -- это  верно. Возможно, жертва  предательства.  Но  пост он  не
оставлял никогда, даже при самых страшных обстоятельствах.
     Мальчик зажал рот ладонью,  со стуком уронив на пол деревянную бадью, и
выскочил наружу. Кэсерил вздохнул и залез в ванну.
     Как только он погрузил свое ноющее  тело в  горячую воду до подбородка,
во дворик влетел банщик и грозно зарычал:
     -- Вон! Убирайся отсюда, ты!.. Ну!
     --  В чем дело? --  Кэсерил выбрался  из ванны, испугавшись, что банщик
выволочет его из воды за волосы.
     Банщик швырнул  ему  его одежду и, мертвой хваткой  вцепившись  в руку,
яростно потащил через внутренние помещения прямо к выходу.
     -- Эй-эй! Подожди! Что ты делаешь? Я же не могу выйти на улицу нагишом!
     Банщик резко развернулся и выпустил руку Кэсерила.
     --   Живо  напяливай  свое  барахло  и  проваливай!  У  меня  почтенное
заведение! Не для таких отбросов, как  ты! Убирайся в свой бордель, мойся со
шлюхами! Или смывай грязь в реке!
     Измученный  Кэсерил, с которого текла на пол вода, натянул тунику, влез
в штаны  и  попытался, застегивая их, одновременно впихнуть ноги в сандалии,
когда банщик снова  схватил его и вытолкнул на улицу. Кэсерил повернулся,  и
дверь ударила его  по лицу. Тут его осенило -- в Шалионе  наказывали плетьми
еще за одно преступление: изнасилование девственницы  или мальчика. Лицо его
запылало.
     --  Но  я...  это  совсем  другое...  меня  продали в  рабство  пиратам
Рокнара...
     Его  затрясло.  Он  хотел постучать в дверь и  объяснить  все-таки этим
людям, откуда  у него  рубцы.  "О-о,  моя  бедная  честь!"  Банщик  --  отец
мальчика, догадался Кэсерил.
     Он засмеялся. И заплакал одновременно. В  голову пришла пугающая мысль:
у него же нет никаких доказательств, и если он даже заставит выслушать себя,
где гарантии, что ему поверят? Он вытер  глаза мягким льняным рукавом. Ткань
пахла  чистотой и  свежестью, словно только  что из-под утюга. Это напомнило
ему о  том, что когда-то  и он жил в доме,  а не в канавах. Как будто тысячу
лет назад.
     Совершенно  убитый, он  поплелся  обратно к  выкрашенной в зеленый цвет
двери  прачечной.  Колокольчик  мягко  звякнул,  когда  он  боязливо вступил
внутрь.
     -- У вас найдется уголок, где  я мог бы  посидеть, мэм? -- спросил  он,
когда пухленькая  хозяйка выкатилась на звон  колокольчика. -- Я... закончил
раньше, чем... -- голос у него сорвался.
     Она с улыбкой пожала плечами.
     --  Почему же нет? Пойдемте со мной. Ах, подождите, -- она нырнула  под
стойку и, выпрямившись,  протянула  ему  маленькую  -- с  ладонь Кэсерила --
книжицу в хорошем кожаном переплете. -- Вам повезло, что я проверила карманы
прежде, чем замочить одежду. Иначе она бы уже превратилась в кашу, уж можете
мне поверить.
     Кэсерил  машинально  взял  книжку.  Должно  быть, та  была спрятана  во
внутреннем кармане  толстой шерстяной мантии покойника. В спешке  сворачивая
на мельнице одежду, он ее не заметил.  Книгу следовало отдать настоятельнице
храма, где лежало и все  остальное, принадлежавшее мертвецу. "Ну, сегодня-то
я точно туда не пойду. Отдам, когда смогу".
     Теперь же он просто сказал:
     -- Спасибо, мэм.
     И  последовал за хозяйкой во внутренний дворик, очень  похожий  на тот,
который он только что вынужден  был так стремительно  и позорно оставить. Во
дворе находился глубокий колодец,  а в центре тоже располагался огромный чан
над  огнем.  Четыре  молодые  женщины  терли  белье  на  стиральных досках и
полоскали его в лоханях. Хозяйка указала ему на скамейку у стены,  куда он и
сел, недосягаемый для разлетавшихся под бойкими руками прачек водяных брызг.
Некоторое время он тихо наблюдал за  мирной размеренной работой. Было время,
когда он  не  удостаивал взглядом  краснощеких  деревенских  девушек,  храня
пламенные  взоры для  утонченных  леди.  Почему он раньше  не  понимал,  как
прекрасны  прачки?  Крепко  сбитые,  веселые, они словно исполняли  какой-то
танец и казались добрыми, такими добрыми...
     Наконец любопытство победило, и  Кэсерил решил заглянуть в книгу. Может
быть,  там  указано имя умершего владельца? Открыв ее, он увидел испещренные
рукописными строчками страницы. Изредка  попадались и  рисованные диаграммы.
Все было зашифровано.
     Кэсерил прищурился и, поднеся книгу поближе к глазам, от нечего  делать
занялся  расшифровкой. Записи  были  сделаны  в  зеркальном  отображении.  С
помощью замены букв -- сложная система. Но случайно  короткое слово,  трижды
встретившееся в  тексте,  дало  ему ключ  к разгадке. Владелец книги  выбрал
самый  простой, детский  шифр  -- просто сдвинул все буквы  алфавита на одну
позицию,  не  потрудившись даже переставлять их  в слове и менять систему по
ходу записей. Однако...  это  был не  ибранский  язык, на диалектах которого
говорили в самой Ибре, Шалионе и Браджаре.  А дартакан -- на нем  говорили в
самых  южных провинциях Ибры  и в  Великой  Дартаке, за  горами. Почерк  был
ужасный, правописание -- того хуже, а знакомство с  дартаканской грамматикой
практически  отсутствовало. Дело  оказалось  сложнее, чем представилось было
Кэсерилу. Ему потребуется перо и бумага. И  немного  покоя, тишины  и света,
если он  хочет разобраться, что тут к чему. Могло быть и хуже,  если бы язык
оказался плохим рокнари.
     Фактически  было  ясно,  что  в   книге  велись  записи   о  магических
экспериментах. Вот и все,  что Кэсерил пока мог сказать.  Достаточно,  чтобы
обвинить  и  повесить  беднягу, если бы  тот  уже  не  помер.  Наказание  за
практикование  -- нет, за  попытки  практикования! -- смертельной магии было
суровым. За успешное ее  использование наказывать уже никого не приходилось,
ибо, насколько Кэсерилу было известно, каждый, кто прибегал к помощи демонов
смерти, оплачивал их услуги  собственной гибелью,  составляя компанию  своей
жертве. Если связь между колдующим  и Бастардом вынуждала последнего послать
одного из своих слуг в мир, тот  возвращался  либо с  обеими душами, либо  с
пустыми руками.
     Исходя  из этого,  где-то  в Баосии  прошлой ночью  умер  кто-то еще...
Естественно, смертельная магия не пользовалась  в  народе  популярностью. Уж
слишком двустороннее  оружие.  Убить -- значит быть  убитым.  Нож, меч,  яд,
удавка --  да все, что угодно, -- более  удобные и  эффективные орудия, если
убийца, конечно, желает  пережить свою жертву. Но от отчаяния или вследствие
заблуждений люди все же иногда прибегали и к этому  способу. Да, книгу нужно
обязательно отправить сельской настоятельнице, чтобы она передала ее повыше,
по назначению -- случай  подлежит расследованию.  Брови  Кэсерила сошлись на
переносице, и он, выпрямившись, захлопнул книгу.
     Теплый  пар, размеренный  плеск воды, голоса  прачек,  а также  крайняя
усталость соблазнили  Кэсерила  прилечь на  бок,  свернувшись на скамейке  и
подложив  под  щеку  таинственные   записи,   временно  оказавшиеся  в   его
распоряжении. Он только прикроет глаза на минутку...
     Проснувшись,  он  потянулся, услышал,  как  хрустнули  шейные позвонки.
Пальцы сжимали что-то шерстяное... кто-то из прачек набросил на него одеяло.
В ответ на эту трогательную заботу у Кэсерила вырвался невольный благодарный
вздох.  Поднявшись, он обнаружил, что двор  почти весь  уже укрыт тенью. Ему
удалось  проспать большую часть дня. А разбудил  его стук его вычищенных  до
блеска  ботинок  о каменный пол  дворика.  Хозяйка прачечной сложила  стопку
свежевыглаженной  одежды --  и новой, и его прежних обносков -- на  соседнюю
скамейку.
     Вспомнив реакцию мальчика, Кэсерил смущенно спросил:
     -- Не найдется ли у вас комнаты, где я мог бы переодеться, мэм?
     "Без  посторонних  взоров".  Она  добродушно  кивнула,  провела  его  в
скромную  спальню  в  задней  части дома  и оставила одного. Через небольшое
окошко туда проникал свет клонившегося к закату солнца. Кэсерил разобрал еще
слегка  влажные вещи и с отвращением взглянул на то,  в чем  ходил последние
недели. Окончательный выбор  ему помогло  сделать  овальное  зеркало в углу,
самое богатое украшение комнаты.
     Вознеся  еще   одну   благодарственную   молитву  душе  покойного,  чье
неожиданное наследство пришлось так кстати, он надел чистые хлопковые штаны,
тонкую рубашку, коричневую шерстяную  мантию -- еще теплую после утюга -- и,
наконец,   черный,   сверкающий  у  лодыжек  серебром  плащ.   Для   худого,
изможденного  тела  Кэсерила одежда оказалась  даже великовата.  Он  сел  на
кровать  и  натянул ботинки -- стоптанные,  со  стертыми подошвами, они явно
нуждались  не только в  толстом слое ваксы. Он  не  видел своего отражения в
зеркале большем и лучшем, чем кусок отполированной стали уже...  три года? А
тут -- настоящее  стекло,  наклоняющееся  так, что можно  увидеть поочередно
верхнюю и нижнюю половину тела. Кэсерил оглядел себя с ног до головы.
     Из  зеркала на него  смотрел незнакомец. "Пятеро богов! Когда пробилась
седина в  бороде?" Он  коснулся  подбородка дрожащими пальцами. Хорошо хоть,
свежеподстриженные волосы  еще  не начали пятиться ото лба  к затылку. Вот и
ладно. Если бы Кзсерилу пришлось  гадать,  к какому сословию  относится этот
человек в  зеркале  --  торговец он, лорд или ученый, --  он бы  сказал, что
ученый.  Преданный  своей науке, слегка не от мира сего. Чтобы  указывать на
более высокую социальную ступень, одежда требовала дополнений в виде золотых
или серебряных цепей, пряжек, красивого, украшенного драгоценностями пояса и
толстых, переливающихся самоцветами колец. Но  она и так была  ему к лицу. В
любом случае,  бродяга  исчез.  В любом случае...  такой человек  не  станет
просить места на кухне замка.
     На последние  вайды он  собирался переночевать  на  постоялом  дворе  и
отправиться в  замок провинкара утром. Но  вдруг банщик пустил слух, который
уже разнесся  по городу?  Тогда ему  откажут в любом почтенном и  безопасном
пристанище...
     "Нет, надо идти  сейчас". Он должен  отправиться в замок немедленно. "Я
не переживу еще одну ночь в  неведении". До того, как падет тьма.  "До того,
как падет тьма отчаяния на мое сердце".
     Он спрятал записную книжку во внутреннем кармане, где она, по-видимому,
и  находилась раньше. Оставив стопку старой одежды  на кровати, повернулся и
вышел из комнаты.
     Уже сделав  последний шаг к главным воротам замка, Кэсерил пожалел, что
не  имел возможности  обзавестись  мечом. Появление безоружного визитера  не
вызвало тревоги у  двух  стражников  в зеленой  с  черным  форме  гвардейцев
провинкара Баосии. Однако и значительности в их глазах отсутствие оружия ему
не прибавило. Кэсерил приветствовал одного из них -- с сержантской бляхой на
шляпе  --  сдержанным  кивком.  Подобострастие,  мысленно представляемое  им
ранее,  было  бы уместным,  если  бы он  входил через  задние ворота,  а  не
главные. Сейчас же, благодаря стараниям прачек,  он мог даже назваться своим
настоящим именем.
     -- Добрый  вечер,  сержант. Я  здесь для встречи с  управляющим замком,
сьером ди Ферреем.  Меня зовут Люп ди  Кэсерил,  -- сказал  он,  предоставив
сержанту догадываться, вызывали его в замок или он явился без приглашения.
     --  По  какому делу,  сэр? -- вежливо,  но  непреклонно поинтересовался
сержант.
     Плечи  Кэсерила  выпрямились;  он  и  сам  не понял, из  какого  уголка
подсознания выплыл ответ, отчеканенный его собственным голосом:
     -- По его делу, сержант.
     Тот автоматически отдал честь.
     -- Да, сэр!
     Кивком  велев  своему  напарнику  сохранять   бдительность,  он  жестом
пригласил Кэсерила следовать за ним через открытые ворота.
     -- Сюда, пожалуйста, сэр. Я спрошу, примет ли вас управляющий.
     Сердце Кэсерила  сжалось,  когда он  окинул  взглядом широкий, мощенный
булыжником двор за воротами. Сколько подошв он стер на этих камнях, выполняя
различные  поручения для владельца замка? Старшина пажей  все жаловался, что
разорится  на  покупке сапог, пока провинкара,  смеясь, не спросила, неужели
тот  предпочел бы ленивого пажа, протирающего штаны вместо  обуви? Если так,
то она найдет парочку специально, чтобы доставить ему удовольствие...
     Вдовствующая  провинкара  все так  же  управляла своими  владениями  --
бдительно, твердой рукой. Форма стражников  была в отличном  состоянии, двор
чисто  выметен,  а  аккуратно  высаженные  растения  покрыты яркими  пышными
цветами  -- послушно распустившимися как раз накануне  завтрашнего праздника
Дня Дочери.
     Стражник указал Кэсерилу на скамейку  у  стены, нагретую благословенным
дневным  солнцем  и  еще  хранившую  тепло,  а сам  направился  к  служебным
помещениям, чтобы послать за управляющим кого-нибудь из слуг. Он не прошел и
полпути, когда его товарищ у ворот возвестил:
     -- Принцесса возвращается!
     --  Принцесса возвращается!  Шевелитесь!  --  крикнул  сержант слугам и
зашагал быстрее.
     Конюхи и  слуги высыпали из  многочисленных дверей, выходивших во двор.
За воротами раздались топот копыт и подбадривающие выкрики. Первыми под арку
с совершенно  неподобающим леди триумфальным гиканьем влетели две девушки на
взмыленных и заляпанных грязью лошадях.
     --  Тейдес,  мы  тебя обскакали! -- закричала одна из  них, оглянувшись
через плечо. На ней был синий бархатный жакет для верховой езды и в  тон ему
шерстяная  юбка в  складку.  Чуть растрепанные  вьющиеся  волосы, выбившиеся
из-под шляпки с лентами, были  светлыми, но без рыжины -- в лучах заходящего
солнца они сияли глубоким янтарным цветом. У нее был улыбающийся щедрый рот,
белая кожа  и  любопытные свинцово-серые глаза, искрившиеся в данный  момент
смехом.
     Ее более высокая спутница, запыхавшаяся  брюнетка в красном, обнажила в
улыбке блестящие белые зубы и согнулась в седле, пытаясь отдышаться.
     Следо