к храму  и
вступил внутрь, --  он  вздохнул. -- Орден Бастарда  принял меня. Бездомному
дали дом, одинокому --  друзей, отверженному  --  честь. И работу. Я  был...
очарован.
     "Настоятель  храма".  Умегат опустил кое-какие  детали,  понял Кэсерил.
Сорок  лет  или  около  того.  Не  было  ничего  удивительного  в  том,  что
энергичный,  умный, целеустремленный  человек поднялся до  такого  уровня по
иерархической  лестнице  храма.  Непонятно  лишь, откуда взялось  это сияние
вокруг его тела, словно свет полной луны над снежной равниной.
     --   Хорошо.  Чудесно.   Замечательная   работа  --  сиротские  приюты,
расследования... А теперь объясните все же, почему вы светитесь, --  вина он
явно перебрал. И даже более того.
     Умегат потер шею и слегка потянул себя за косу.
     -- Вы понимаете, что значит быть святым?
     Кэсерил откашлялся, почувствовав себя неуютно.
     -- Ну, вы, должно быть, весьма добродетельны.
     -- На самом деле нет. Необязательно быть добрым. Или хорошим, -- Умегат
криво   ухмыльнулся.   --  Согласитесь,   жизненный  опыт  меняет  человека.
Материальные  устремления  становятся  несущественными.   В  конечном  итоге
наскучивают и гордыня, и тщеславие, и жадность.
     -- А страсть?
     Умегат просветлел.
     -- Рад  успокоить, что страсти почти не  страдают. Или, точнее, любовь,
--  Умегат  осушил свою чашку. --  Боги  любят женщин и  мужчин,  обладающих
великой  душой,  как  художник  любит  тонкий  мрамор. Но  это не  результат
добродетели. Это воля. Воля -- вот резец и молоток. Кто-нибудь показывал вам
классическую церемонию чаши по Ордоллу?
     --  Это когда  настоятель весь обливается  водой? Впервые я услышал  об
этом, когда мне  было десять лет. Тогда меня очень забавляло, что он обольет
себе туфли, но мне было всего десять. Боюсь, наш настоятель храма в Кэсериле
был склонен к безделью.
     -- Ну  так  посмотрите,  вряд  ли  вы  заскучаете, -- Умегат перевернул
пустую  чашку донышком  вверх  и  поставил ее  на стол. --  Человек обладает
свободной волей. Богам нельзя вмешиваться в это. Сейчас я налью вино в чашку
через донышко.
     --  Нет,  не  тратьте  вино! --  запротестовал  Кэсерил,  когда  Умегат
потянулся за кувшином.  --  Я видел  это раньше.  Умегат  ухмыльнулся  и сел
обратно.
     -- Но вы понимаете, насколько  бессильными  могут быть боги, если самый
низкий раб способен изгнать их из  сердца? А если из своего сердца,  то и из
мира вообще -- ведь  боги могут добраться до мира  только  через живые души.
Если бы  боги смогли проникать, куда  им  заблагорассудится, люди  стали  бы
обычными марионетками. Только  если богу удается найти такой вход -- каковой
может быть предоставлен ему  человеком,  призывающим его по доброй воле,  --
бог может влиять на этот мир.  Иногда богам  удается  проникнуть  сюда через
разум животных, но это довольно  трудно. А иногда, --  Умегат снова поставил
чашку на  донышко  и поднял кувшин, --  иногда  человеку позволяется открыть
богам свою душу и дать им возможность прийти в наш мир, -- он наполнил  свою
чашку. -- Святой -- это не добродетельная душа, а пустая. Он -- или  она  --
по собственному желанию отдает свою волю избранному богу, -- поднеся чашку к
губам,  Умегат  взглянул  поверх нее на  Кэсерила. Затем  выпил.  --  Вашему
настоятелю  следовало  использовать не  воду.  Вода  не  оказывает  должного
эффекта. Вино. Или кровь. Какая-нибудь более существенная жидкость.
     -- Хм... -- выдавил Кэсерил.
     Умегат откинулся на спинку и некоторое время молча  изучал его. Кэсерил
знал,  что  рокнарец  разглядывает  не  его  тело. "Ну  так  скажи мне,  что
рокнарский отступник, настоятель храма, ученый, посвященный, святой Бастарда
делает  тут,  прикидываясь грумом  в зангрском  зверинце?"  Однако вслух  он
произнес:
     -- Что вы здесь делаете?
     Умегат пожал плечами.
     --  То,   чего  хочет  бог,  --  затем,   словно  сжалившись  при  виде
растерянного выражения лица Кэсерила,  уточнил: -- Похоже, он хочет, чтобы я
сохранял рея Орико в живых.
     Кэсерил вздрогнул и выпрямился, пытаясь справиться  с дурманящим голову
вином.
     -- Орико? Он что, болен?
     --  Да. Государственная  тайна, хотя это невозможно утаить от того, кто
обладает разумом и острым глазом. Тем не менее... -- Умегат приложил палец к
губам, призывая никому об этом не рассказывать.
     -- Да, но... я думал, что лечение -- привилегия Матери и Дочери.
     -- Если бы болезнь рея имела естественные причины -- то да.
     --  А  причины  не  естественны? --  Кэсерил  заволновался.  --  Темное
облако... вы его тоже видите?
     -- Да.
     -- И  у Тейдеса есть такая тень, и у Исель, и у рейны Сары. Что это  за
дьявольщина, о  которой нельзя  говорить?  Умегат  поставил чашку  на  стол,
потянул себя за косу и вздохнул.
     -- Все началось во времена Фонсы Мудрого и  Золотого Генерала. Полагаю,
для вас это лишь история. Я же жил в то отчаянное время. Знаете, однажды мне
привелось увидеть генерала. Тогда я был шпионом в его провинции. Я ненавидел
все то,  чем он занимался и  чего хотел, но... если бы он  велел мне, просто
сказал  единственное  слово, думаю, я  пополз  бы за  ним на коленях. Он был
больше,  чем  тот, кого  просто  коснулись боги,  больше,  чем  посвященный,
осененный. Он  был  воплощением, реализацией  высшей воли, посланным в мир в
подходящий момент. Почти. До  того мига,  пока  Фонса  вкупе  с Бастардом не
пресекли его жизнь, -- Умегат замолчал, углубившись в воспоминания.
     Наконец взгляд его покинул прошлое и обратился к Кэсерилу. Улыбнувшись,
он  вытянул  руку, отогнул  вверх большой палец и покачал им  из  стороны  в
сторону.
     -- Бастард, хоть  и самый  слабый из Семьи,  но он бог  равновесия. Это
большой  палец,  что  помогает  остальным  четырем надежно  и ловко  держать
предметы. Говорят, что  если  один  бог воплотит  в себе всех  остальных, то
истина станет единой, простой, совершенной, а мир вспыхнет светом. Некоторые
находят  эту мысль привлекательной.  Лично  я считаю  ее  ужасной, но у меня
всегда был плохой  вкус. В то же время  Бастард, не  связанный  с каким-либо
одним  сезоном,  присутствует в каждом из них и  оберегает  всех  нас,  -- и
пальцы Умегата -- Дочь, Мать, Сын, Отец --  поочередно ударились о подушечку
большого.
     Он продолжал:
     --   Золотой  Генерал  был  очищающей  волной   судьбы,   которой  было
предначертано снести весь мир. Душа  Фонсы смогла справиться с его душой, но
не смогла противостоять великому предначертанию.  Когда демон смерти унес из
мира их души, невыполненное предначертание бременем легло  на потомков Фонсы
--  миазмы  неудач  и  мучение  душ.  Темные  тени,  которые  вы  видите, --
незаконченное  дело  Золотого Генерала в этом мире,  окружившее мраком жизнь
его врагов. Его посмертное проклятие, если угодно.
     Кэсерил задумался,  были ли все неудачные военные кампании Иаса и Орико
следствием того, о чем ему поведал Умегат.
     -- Как... как можно разрушить проклятие?
     Умегат вздохнул.
     -- Мне было  сказано,  что  оно будет  снято через  шесть лет.  Другого
ответа я не получил. Может, оно закончится со смертью всех потомков Фонсы.
     "Но это... рей, Тейдес... Исель!"
     --  Или  же,  --  продолжал Умегат,  -- оно просто  иссякнет с течением
времени, как  струйка  яда.  Оно должно  было убить Орико еще  несколько лет
назад. Общение со  священными животными очищает рея от разрушающего действия
проклятия,  но  лишь  на  короткое  время.  Зверинец  помогает   бороться  с
разрушением, но  бог так и не объяснил мне,  почему,  -- голос  Умегата стал
мрачным. -- Боги не пишут ни писем,  ни  инструкций, знаете  ли. Даже  своим
святым. Я  просил об этом в молитвах. Часами просиживал  с пером, на котором
то  и  дело высыхали  чернила,  полностью отдаваясь ему во власть. А  что он
послал   мне   взамен?    Всклокоченного    ворона,   умеющего   произносить
одно-единственное слово.
     Кэсерил  виновато заморгал, вспомнив о бедной птице. Откровенно говоря,
он жалел о смерти ворона куда больше, чем о смерти Дондо.
     --  Вот  чем я  тут  занимаюсь,  --  подвел  итог Умегат  и  пристально
посмотрел на Кэсерила. -- Ну а вы что тут делаете?
     Кэсерил беспомощно развел руками.
     -- Не знаю. Может, вы мне подскажете? Вы говорите... я теперь свечусь и
выгляжу так же, как вы? Или как Исель? Или как Орико?
     -- Вы выглядите, как ничто из того, что мне довелось  видеть с тех пор,
как я  обрел  внутреннее  зрение. Если Исель -- свеча,  то вы --  пожар.  На
вас... действительно невозможно смотреть спокойно.
     -- Я совсем не чувствую себя пожаром.
     -- А чем вы себя чувствуете?
     --  Вот  сейчас? Кучей дерьма.  Больным. Пьяным,  --  он  вылил  в  рот
последние капли вина со дна своей чашки.  --  У  меня ужасная боль в животе,
которая то отпускает, то снова накатывает, -- сейчас он  не чувствовал боли,
но живот все  еще был раздут.  --  И  я устал.  Я не  чувствовал  себя таким
усталым с тех пор, как валялся в приюте Матери в Загосуре.
     -- Думаю, -- осторожно проговорил Умегат,  -- что  очень,  очень важно,
чтобы вы сказали мне правду.
     Губы его улыбались, а серые  глаза  словно прожигали насквозь. Кэсерилу
пришло  в  голову,  что хороший  следователь  храма  и  должен  быть  таким:
обаятельным,  мастером  внушать  допрашиваемым  доверие. Уметь  смягчить  их
сопротивление выпивкой.
     "Ты уже  принес свою жизнь в жертву. Теперь поздно хныкать и сожалеть о
содеянном".
     --  Прошлой  ночью  я  попытался  использовать смертельную магию против
Дондо ди Джиронала.
     Умегат не выглядел ни потрясенным, ни удивленным.
     -- Да. Где?
     -- В  башне Фонсы. Я пробрался туда через  дыру в крыше. Я принес собой
крысу,  а вот ворон... он пришел ко мне сам. Он не боялся. Я ведь кормил его
раньше.
     -- Продолжайте... -- выдохнул Умегат.
     -- Я перерезал горло  крысе, свернул шею бедному ворону и молился, стоя
на  коленях. Потом  была боль. Непереносимая боль. Я не ожидал такого.  Я не
мог  дышать,  свечи  --  погасли.  Да,  и  я  сказал  "спасибо", потому  что
почувствовал... -- он не мог объяснить словами,  что именно он почувствовал,
описать это странное спокойствие,  словно он  безмятежно отдыхал в тот миг в
тихом безопасном месте. И остался в нем навеки. -- Потом я потерял сознание.
Я думал, что умираю.
     -- А потом?
     --  Потом...  ничего.  Я  проснулся  в  предутреннем  тумане,  больной,
замерзший,  чувствуя  себя полным идиотом.  Нет, погодите-ка... я видел сон.
Мне снился кошмар, я видел, как умирал Дондо. Но я знал, что проиграл. Тогда
я встал и полез по крышам, чтобы  вернуться  в постель. А  потом ворвался ди
Джиронал...
     Умегат  побарабанил  пальцами  по  столу,  глядя  на   Кэсерила  из-под
полуприкрытых век;  затем он стал изучать  его  с  закрытыми  глазами. Снова
открыл их.
     -- Милорд, можно мне осмотреть вас?
     -- Хорошо...  -- на короткое  мгновение, пока рокнарец  вставал, шел  к
нему и наклонялся,  Кэсерил испугался некой нежеланной ласки с  его стороны,
но прикосновения Умегата были  точными  и профессиональными, как  у опытного
врача:  лоб, лицо,  шея, позвоночник, сердце,  живот... Кэсерил напрягся, но
руки  Умегата дальше не двинулись.  Когда он закончил  осмотр, лицо его было
задумчивым.  Рокнарец направился  к двери,  где  в  углу, в большой корзине,
стоял еще один кувшин с вином, и принес его на стол. Кэсерил показал жестом,
что вина ему больше не нужно, и отодвинул чашку.
     --  Мне,  пожалуй, хватит. Я  буду спотыкаться по  дороге к  себе, если
выпью еще.
     --  Мои грумы проводят вас чуть погодя. Нет?  -- Умегат пожал  плечами,
наполнил свою чашку и сел. Его палец вывел на скатерти маленький узор, потом
еще и еще -- три раза.  Кэсерил не  знал, были ли это священные  символы или
просто нервические движения. Наконец Умегат заговорил:
     --  Исходя из  свидетельства  священных  животных,  ни один из богов не
принял душу Дондо ди  Джиронала. Обычно это говорит  о том, что неприкаянная
душа блуждает по миру; родственники и друзья --  а также  враги -- бросаются
подносить  дары  и оплачивать  ритуалы  и молитвы  храма,  кто  ради  самого
покойного, кто ради собственной безопасности.
     -- Уверен, --  горько  произнес  Кэсерил,  --  что  у  Дондо будут  все
молитвы, какие только можно купить за деньги.
     -- Надеюсь.
     -- Почему? Что...
     "Что ты увидел? Что ты знаешь?"
     Умегат поднял глаза на своего собеседника и вздохнул.
     -- Дух Дондо  захвачен демоном  смерти, но богу он не  передан. Это нам
известно. Я полагаю, что демон смерти не может вернуться к своему господину,
поскольку ему помешали забрать вторую, уравновешивающую душу.
     Кэсерил облизал губы и настороженно спросил:
     -- Как это -- помешали?
     -- Думаю,  что в тот момент, когда демон собирался это  сделать, он был
пленен   --   схвачен,  связан,  если   вам  угодно,  --  другим  таинством,
происходившим одновременно с первым. Судя по разнообразным цветовым вспышкам
в  вашей  ауре, здесь  прослеживается влияние святой  милосердной руки  леди
Весны. Если  я  прав, служители храма могут  спокойно ложиться почивать, так
как дух Дондо здесь не остался. Он привязан к демону смерти, а тот,  в  свою
очередь, -- ко  второй душе,  которая неразрывно связана  с принадлежащим ей
живым телом, -- палец Умегата указал на Кэсерила. -- Он здесь.
     Челюсть  Кэсерила  отвисла.  Он уставился  вниз,  на  свой  болезненный
вздувшийся живот, потом перевел глаза  святого... тот был сам  поражен своим
открытием.  Кэсерил вспомнил не отстававших  от  него теперь  воронов Фонсы.
Яростный протест вскипел в душе, но  с  уст не  сорвался, будучи  остановлен
видом сияющей светлой ауры Умегата.
     -- Но я вчера не молился Дочери!
     -- Значит, это делал кто-то другой. "Исель".
     --  Принцесса говорит, что  молилась. Вы  видели ее такой, какой увидел
сегодня я? --  Кэсерил произвел странные, неописуемые движения руками, не  в
силах выразить словами то, что видел вокруг Исель. -- Это то, что  вы видите
во мне? Исель видит меня так же, как и я ее?
     -- Она говорила что-нибудь об этом?
     -- Нет. Но я тоже ничего не сказал. Умегат снова посмотрел на него.
     -- Когда вы были на архипелаге,  доводилось  ли вам видеть ночное море,
которого коснулась Мать? Когда в кильватере корабля, в разбегающихся  волнах
рождается зеленое сияние?
     -- Да...
     -- То, что  вы видели вокруг Исель,  -- это в некотором роде кильватер.
След  прохождения Дочери, шлейф духов в воздухе. То, что я вижу у вас, -- не
след,  а Присутствие. Благословение.  Куда  более  интенсивное.  Ваша корона
потихоньку  меркнет -- священные животные  уже не будут  так очарованы  вами
через пару дней, -- но в  центре я вижу плотное сине-сапфировое ядро, внутрь
которого мой внутренний взор проникнуть не  может. Думаю, это то самое место
заточения, -- он сложил ладони, словно  держа  в  них  живую  ящерку или еще
какую-то мелкую зверюшку.
     Кэсерил проглотил слюну и переспросил:
     --  Так, значит,  богиня превратила  мой живот в небольшой филиал  ада?
Один демон, одна грешная душа; они заперты вместе, как две змеи в бутылке.
     Он прижал  к  животу руки  с согнутыми напряженными пальцами, как будто
собираясь вырвать свои внутренности.
     -- И вы называете это  благословением? Глаза Умегата смотрели серьезно,
а брови сочувственно приподнялись.
     -- Что такое благословение, как не проклятие, если посмотреть на него с
иной точки зрения. Если это хоть  как-то вас утешит, мне кажется, душа Дондо
ди   Джиронала   куда  менее   счастлива   вследствие   подобного   стечения
обстоятельств,  -- после  небольшой  паузы  он  добавил: -- Однако  не  могу
представить, что это доставляет удовольствие и демону.
     Кэсерил чуть не свалился со стула.
     --  Пятеро  богов!  Как  мне  избавиться  от  этого...  этого...  этого
кошмара?!
     Умегат поднял руку, успокаивая его.
     -- Я посоветовал бы  вам... не слишком беспокоиться и нервничать насчет
этого. Последствия могут быть самыми плачевными.
     --  Плачевными? Как может  что-нибудь  быть более  плачевным, чем  этот
ужас?
     --  Э-э,  -- Умегат  откинулся  назад и сложил ладони  вместе. -- Самый
простой путь  снять... э-э... благословение --  это ваша  смерть. Тогда ваша
душа освободится от материального тела, и демон сможет улететь к Бастарду  с
обеими душами.
     Холодная волна окатила Кэсерила, когда он вспомнил, что едва  не упал с
крыши прошлой ночью  из-за спазмов  в  животе. Убежище от пьяного  страха он
нашел в спокойной иронии. И сказал, вздохнув:
     -- О,  замечательно.  А вы  не  можете предложить  иной способ лечения,
доктор?
     Губы Умегата скривились, он задумчиво пошевелил пальцами.
     --  С  другой стороны, пропадет ли благословение, если леди уберет свою
руку? -- он раскрыл  руки, словно выпуская птицу. --  Тогда, наверное, демон
немедленно  закончит свое дело.  У  него нет  выбора --  демоны  не обладают
свободной волей.  Вы не можете  спорить  или  убеждать  его.  С  ними вообще
бесполезно разговаривать.
     -- Вы хотите сказать, что я могу умереть в любой момент?
     --  Да.  Это  как-то  отличается  от  вашей вчерашней жизни? --  Умегат
склонил голову набок.
     Кэсерил фыркнул.  И раньше было довольно неуютно, но все же не так, как
сейчас. Похоже, Умегат -- весьма смышленый святой. Этого  Кэсерил  никак  не
ожидал.  Встречался ли он со святыми раньше? "Откуда мне знать? Я же столько
времени не замечал и этого человека".
     В голосе Умегата появилось любопытство ученого:
     -- На самом  деле это могло бы ответить на вопрос, который  мучает меня
многие годы,  -- в подчинении у Бастарда целый  отряд или  всего один демон?
Если все случаи  смертельной магии в мире прекратятся на то время, что демон
заключен  внутри  вас,  то  это  будет   доказательством  уникальности  этой
священной силы.
     Резкий смех сорвался с губ Кэсерила.
     --  Хоть чем-то  послужу на благо  кинтарианской  теологии!  О господи,
Умегат... что же  мне делать? У меня в семье никогда не было ни безумцев, ни
осененных благодатью. Я не гожусь для такого. Я не святой!
     Умегат раскрыл было рот, потом снова закрыл. И сказал наконец:
     -- Человек  ко всему  привыкает. Сноровка приходит с опытом. Поначалу я
тоже был не  очень  счастлив, но  потом втянулся. На  сегодняшний день я  бы
лично посоветовал вам напиться и лечь спать.
     -- Чтобы проснуться завтра  мучимым  и  демоном, и похмельем?  --  хотя
Кэсерил представить не мог, что ему вообще удастся лечь  и уснуть  при таких
обстоятельствах.
     --  Ну, мне  это когда-то помогло.  Похмелье  -- недорогая цена  за то,
чтобы оказаться обездвиженным на какое-то время и не натворить глупостей, --
Умегат  отвел взгляд. -- Боги не совершают чудес  ради  нас,  они действуют,
исходя из своих целей и желаний. Если кто-то становится их инструментом,  на
это есть высшие причины, а вы -- инструмент. И довольно ценный.
     Пока Кэсерил безуспешно пытался разобраться, Умегат вновь налил вина  в
его чашку. Кэсерил уже не сопротивлялся.
     Через час или немногим позже два грума направляли его нетвердые шаги по
мокрым булыжникам двора, потом  по лестнице -- в его спальню,  где и уложили
совершенно безвольное тело  в кровать. Кэсерил не помнил точно, когда именно
ему удалось улизнуть из плена своего изнемогшего сознания, но никогда он еще
не был так рад сделать это.

        "14"

     Кэсерил оценил вино  Умегата  по заслугам -- первую половину следующего
утра он провел, моля о смерти, а не страшась ее. Он понял, что муки похмелья
подходят к концу, когда страх начал одерживать верх.
     Он обнаружил в  своем  сердце легкое сожаление о собственной потерянной
жизни. Он повидал  значительно больше,  чем  практически  любой  человек  из
окружавших его;  у него были  возможнос