. Подошли еще два, прядая
длинными  ушами; тот, что повыше, --  темно-коричневый с  кремовым  носом --
положил голову Кэсерилу на плечо и довольно фыркнул.
     --  Спасибо, леди,  --  прошептал Кэсерил,  а вслух добавил: -- Хорошо,
пошли.
     И направился к выходу. Три мула, посапывая, последовали за ним.
     -- Мы возьмем этих, -- сказал Кэсерил торговцу,  который, как  и Ферда,
молча смотрел на него, раскрыв рот. Торговец первым обрел дар речи:
     -- Но... но это мои лучшие мулы!
     --  Знаю,  -- Кэсерил  вышел из  загона; торговец придержал калитку, не
выпуская мулов, но  те все равно пытались следовать за Кэсерилом, напирая на
загородку грудью и  тревожно  фыркая.  -- Ферда, договорись о  цене. Я  пока
прилягу на эту чудную солому. Разбудите меня, когда мулы будут оседланы...
     Его  мул оказался здоровым, крепким и  спокойным. То,  что  надо, --  с
точки зрения Кэсерила. На  опасных горных тропах нет ничего лучше спокойного
мула. Горячие скакуны, столь любимые Фердой, хороши на равнинах, а здесь, на
головокружительных  склонах,  они  ползли бы  ничуть  не  быстрее, да  еще и
подвергали бы опасности  жизнь своих седоков,  пугаясь узких тропинок. Кроме
того, мягкая поступь мула  спасала его внутренности от лишней тряски. Почему
только  богиня,  пожаловав  своему  святому хороших  верховых  животных,  не
даровала еще и погоду получше?
     Братья ди  Гьюра перестали  посмеиваться над изящной шапочкой Кэсерила,
не  добравшись  и до середины  склона  заснеженной гряды  Зубов Бастарда. Он
опустил наушники и прикрыл уши  пушистым белым мехом, плотно завязав тесемки
под подбородком, еще до того, как колючая  снежная крупа, вздымаемая ледяным
ветром, начала беспощадно жечь и жалить их закоченевшие лица.
     Кэсерил прищурился, защищая глаза, опустил голову к  самым  ушам  мула,
тяжело ступавшего  вверх по извивавшейся между камнями  и льдом тропинке,  и
мысленно  прикидывал, сколько  еще осталось до наступления темноты. Они  уже
должны были быть где-то неподалеку от перевала.
     Тут Ферда  остановился и,  дождавшись,  пока Кэсерил поравняется с ним,
спросил:
     -- Милорд, может, нам следует поискать укрытие, чтобы переждать буран?
     --  Буран? -- Кэсерил стряхнул  примерзшие  к бороде льдинки и заморгал
глазами. Да. Братья впервые покинули пределы родной провинции, а  в Паллиаре
зимы всегда отличались мягкостью и были скорее сырыми, чем снежными --  Если
б  это был буран,  вы  не видели  бы ушей собственного мула. Это не  опасно,
просто неприятно. Скоро пройдет.
     На  лице  Ферды  мелькнул  испуг,  но  он  натянул  капюшон поглубже  и
наклонился  вперед. И в самом  деле, вскоре они  вышли  из  полосы ветра,  и
видимость улучшилась; перед ними открылась долина.  Бледный  солнечный свет,
пробиваясь  сквозь серебристые  облака,  падал  на  длинные пологие  склоны.
Кэсерил указал вперед и ободряюще воскликнул: -- Ибра!
     Погода улучшилась, словно помогая им спуститься к побережью, но мулы не
стали   ускорять  шаг.   Приграничные  скалистые   горы  сменились  холмами,
округлыми, земляными,  между которыми лежали широкие долины.  Когда  путники
оставили  позади  снега  и  вершины,  Кэсерил  с  сожалением  позволил Ферде
обменять их замечательных мулов на более быстрых лошадей. Дороги становились
все лучше, постоялые  дворы -- все опрятнее, и через два дня маленький отряд
уже  добрался  до  реки, несущей  свои воды  в Загосур.  Они  проезжали мимо
уединенных  ферм,  пересекали  оросительные  каналы,  вздувшиеся  от  зимних
дождей,  по перекинутым через них  мостам и  с  каждым  шагом приближались к
цели.
     Выехав  на простор из речной долины,  они  увидели возвышавшийся  перед
ними  город: серые стены,  выбеленные  дома  с  характерной  для  этих  мест
зеленоватой  черепицей;  крепость,   словно  короной  венчавшая  Загосур,  и
знаменитая  бухта  у  ее  подножия.  А  дальше  --  море,  серо-стальное,  с
бесконечно раскинувшимся вширь горизонтом.  Холодный бриз доносил особенный,
морской соленый  запах, от  которого  Кэсерил  покрылся мурашками.  Фойкс же
глубоко вдохнул новый для себя аромат. Глаза его загорелись, когда он сделал
этот первый глоток морского воздуха.
     Рекомендательное  письмо  Палли  и  положение  ди  Гьюра  гарантировали
путешественникам убежище в Доме Дочери на храмовой площади Загосура. Кэсерил
отправил  молодых  людей купить,  попросить или  одолжить  форменную  одежду
ордена, а сам отправился  к портному. Его слова, что мастер может  назначить
цену по своему желанию, если быстро сошьет приемлемый наряд, вызвали  в доме
портного бешеную  активность,  и  когда Кэсерил примерно через  час  выходил
оттуда, под мышкой у него был сверток с весьма сносной копией траурных одежд
шалионского двора.
     После умывания холодной водой  и яростного  отдраивания  себя  мочалкой
Кэсерил  быстро  скользнул   в  плотную  парчовую  тунику  с  очень  высоким
воротником-стойкой,  натянул  плотные,  темно-лиловые   шерстяные   штаны  и
сверкающие начищенные сапоги. Затем нацепил  пояс и меч, которыми, казалось,
целую жизнь назад снабдил его сьер  ди Феррей. И меч, и пояс  были  довольно
потертыми, но это  придавало им  особое благородство. Поверх всего  на плечи
приятной тяжестью лег черный бархатный  плащ с шелковой подкладкой. Одно  из
колец Исель, которое он оставил себе,  -- с плоским аметистом, оправленным в
тяжелое  золото,  и налезавшее  только  на  мизинец  --  говорило  скорее  о
сдержанности   его   обладателя,   чем  о  бедности.  "Траурные   одежды   и
пробивающаяся седина в бороде,  -- подумал Кэсерил, -- придают ему суровый и
достойный вид, чего  он, собственно, и добивался".  Вид серьезного человека.
Он достал пакет  с  ценными дипломатическими письмами и, взяв его под мышку,
вызвал  своих  спутников,  уже  успевших  переодеться  в  бело-голубое.  Они
направились  по  узким  петляющим  улицам вверх по  холму, в логово великого
Лиса.
     Кэсерил показал управляющему замком письма с печатями, и его с братьями
ди Гьюра быстро препроводили к  личному секретарю  рея, который встретил  их
стоя в скромной, выбеленной известью комнате, служившей кабинетом,  холодной
от вечной сырости загосурской зимы.
     Секретарь был в средних летах, сухощав и суетлив. Кэсерил приветствовал
его полупоклоном, как равный равного.
     --   Я   кастиллар   ди  Кэсерил,  прибыл  из  Кардегосса   со  срочной
дипломатической миссией.  У  меня письма к рею и принцу  Бергону ди  Ибра от
принцессы  Исель  ди  Шалион,  --  он  продемонстрировал  печати,  но  когда
секретарь протянул за ними руку,  снова прижал письма к груди. --  Я получил
их лично из рук принцессы. Она просила  меня доставить их и передать лично в
руки рея.
     Секретарь задумчиво склонил голову набок.
     -- Посмотрим, что я смогу сделать для вас, милорд.  Рея просто осаждают
просители -- в основном родственники бывших  бунтовщиков, -- пытаясь обрести
его прощение и милость,  что довольно  сложно сейчас, --  он окинул Кэсерила
взглядом  с ног до головы.  -- Думаю,  вас  никто  не  предупредил,  что рей
запретил носить при  дворе траур по покойному наследнику, поскольку тот умер
нераскаявшимся мятежником. Только те, кто хочет бросить рею вызов, носят эти
печальные одежды,  но большинство из них делает это... э-э... не здесь. Если
вы  не хотите вызвать у него  гнев, я посоветовал бы вам переодеться, прежде
чем вы придете просить об аудиенции.
     Кэсерил вскинул брови.
     --  Вам еще  не  доставили новости  из  Шалиона?  Мы, конечно,  скакали
быстро,  но я  не думал, что мы их опередим. Я ношу  траур не  по наследнику
Ибры,  а по наследнику Шалиона! Принц Тейдес  скоропостижно скончался  около
недели назад от заражения крови.
     -- Ох! -- испуганно пробормотал секретарь, -- ох, -- он выдохнул и взял
себя в руки. -- Мои глубочайшие соболезнования Дому Шалиона в связи со столь
тяжелой утратой, -- он замялся. -- Письма от принцессы Исель, вы сказали?
     -- Да, -- и Кэсерил многозначительно добавил: --  Рей Орико тяжко болен
и  не  занимается  делами.  По  крайней мере, так  было,  когда мы  покидали
Кардегосс.
     Рот секретаря открылся, потом закрылся. Он проговорил:
     -- Пройдите, пожалуйста, со мной.
     И провел посетителей в более уютную комнату с горевшим камином в углу.
     -- Я узнаю, что можно сделать.
     Кэсерил опустился в  мягкое кресло  у огня,  Фойкс уселся на скамью,  а
Ферда  принялся расхаживать  взад-вперед, нахмурившись  и рассеянно глядя на
развешанные по стенам украшения.
     -- Нас примут,  сэр?  -- спросил  он.  -- Проделать такой  путь,  чтобы
топтаться под дверью, словно лавочникам каким...
     --  О  да. Нас примут,  -- Кэсерил усмехнулся, когда вошел запыхавшийся
слуга и предложил гостям  вино и маленькие  пряники с печатью Ибры, которыми
так славился Загосур.
     -- Почему у  этой собаки  нет  лап?  --  поинтересовался Фойкс,  бросив
взгляд на пряник, прежде чем впиться в него зубами.
     -- Это морская собака,  тюлень. У него ласты вместо лап, он охотится на
рыб. У них колонии на побережье, отсюда и до Дартаки.
     Кэсерил разрешил слуге налить ему  глоток вина. Всего глоток -- отчасти
из сдержанности,  отчасти чтобы добро  не пропало  зря,  -- ибо,  как  он  и
предполагал, едва он успел  смочить в  вине  губы, как показался секретарь и
сказал:
     -- Пожалуйте за мной, милорд, господа.
     Ферда отставил свой бокал  с  темным ибранским вином,  Фойкс стряхнул с
белого  плаща крошки,  и они  поспешили вслед  за  Кэсерилом  и  секретарем,
который повел  их по лестницам и через  каменный  мостик к более новой части
крепости. Свернув еще несколько раз, они оказались перед двойными дверями  с
вырезанными на них фигурами морских животных в рокнарском стиле.
     Двери распахнулись, явив  взглядам  путешественников изысканно  одетого
лорда, которого вел под руку другой придворный. Лорд возмущался:
     -- Но я пять дней ждал этой аудиенции! Что за шутки?
     --  Вам  просто  придется подождать  еще немного,  милорд,  --  отвечал
придворный, придерживая его за локоть твердой рукой.
     Секретарь провел Кэсерила и братьев  ди Гьюра внутрь и огласил их имена
и титулы.
     Это  оказался   не  тронный  зал,  а  кабинет,   менее  официальный   и
предназначенный не для церемоний, а для совещаний. Стол, достаточно большой,
чтобы раскладывать на нем карты  и документы, занимал дальнюю часть комнаты.
На  всем  протяжении  длинной  стены  были  прорублены  застекленные  двери,
выходившие на  балкон с видом на море -- бухту и гавань,  сердце загосурской
силы, власти и богатства.  Сквозь огромные стекла в комнату падал отраженный
морем  серебристый  свет,  рассеянный  и  бледный, от  этого пламя свечей  в
настенных светильниках казалось тусклым и плоским.
     Среди  полудюжины  мужчин, находившихся в  кабинете, Кэсерил без  труда
узнал Лиса  и его сына. Семидесятилетний рей Ибры  был худощав и плешив; его
рыжая  в  юности  шевелюра  превратилась  в  пушистую  белую  бахрому вокруг
макушки.  Тем  не  менее он выглядел сильным, настороженным и энергичным.  У
высокого юноши, стоявшего рядом с ним, были прямые темные  волосы, как у его
покойной  матери-дартаканки,  отливавшие  при  дневном  свете  рыжиной.  "По
крайней мере, он казался  здоровым. Хорошо..." Плащ цвета  морской  волны на
принце  был усеян  сотнями  жемчужин, составлявших причудливый узор, которые
мягко блеснули, когда он повернулся к вновь прибывшим.
     Судя по массивной цепи на груди, мужчина, стоявший по другую сторону от
рея, был его канцлером. Нашивки еще  одного из присутствующих выдавали в нем
моряка высокого ранга -- адмирала ибранского флота.
     Кэсерил приблизился, опустился перед Лисом на  колено, довольно изящно,
несмотря на боль и усталость, и склонил голову.
     -- Милорд, я  привез из Ибры печальную  весть о смерти принца Тейдеса и
срочные письма  от его сестры,  принцессы Исель, -- он протянул  верительную
грамоту.
     Лис вскрыл печать и  быстро пробежал глазами  ровные строчки. Его брови
вскинулись, и он пристально посмотрел на Кэсерила.
     -- Весьма любопытно. Встаньте, милорд посол, -- пробормотал он.
     Кэсерил задержал дыхание, и  ему  удалось  подняться на  ноги, даже  не
оттолкнувшись рукой от пола и  -- это  было бы ужасно!  -- не ухватившись за
кресло рея. Он посмотрел на принца Бергона и увидел, что тот нахмурился и не
сводит с него глаз. Кэсерил приветствовал принца сердечным кивком и улыбкой.
Бергон был  хорошо сложенным  юношей, даже красивым, когда не  хмурился.  Не
косой,  не губошлеп. Немного коренастый, но не толстый, а  мускулистый. И не
сорокалетний.  Юный,  с  гладкой  кожей,  но с  пробивающимися  на  щеках  и
подбородке тенями, что говорило  о его зрелости. Кэсерил подумал, что  Исель
будет довольна.
     Пристальный взгляд Бергона стал просто непереносимым.
     -- Скажите что-нибудь еще! -- выпалил он.
     --  Прошу прощения, милорд?  -- Кэсерил испуганно отступил, когда принц
шагнул  вперед и обошел  его  кругом,  разглядывая  сверху  донизу.  Дыхание
Бергона участилось.
     -- Снимите рубашку! -- вдруг приказал он.
     -- Что?
     -- Снимите рубашку, снимите рубашку!
     --  Милорд... принц Бергон... -- в памяти Кэсерила  немедленно  всплыла
омерзительная  сцена, подстроенная ди Джироналом, чтобы оклеветать его перед
Орико. Только здесь не было священных воронов Фонсы, чтобы выручить его.  Он
понизил голос. -- Я прошу вас, милорд, не позорьте меня перед всеми.
     -- Пожалуйста, сэр, скажите  -- не вы ли более года назад,  осенью были
освобождены с рокнарских галер на побережье Ибры?
     -- Ох. Да...
     -- Снимите рубашку! -- принц почти пританцовывал, вновь обходя Кэсерила
по кругу. Кэсерил почувствовал головокружение. Он посмотрел на Лиса, который
выглядел таким же обескураженным, как и  все остальные, но рей в любопытстве
сделал  знак  рукой, уступая  настойчивому  и более чем странному требованию
своего  сына. Смущенный  и  испуганный, Кэсерил  повиновался.  Сняв  плащ  и
тунику, он повесил их на согнутую руку и  стиснул зубы, пытаясь держаться  с
достоинством, чтобы снести любые последующие унижения.
     -- Вы Кэс! Вы Кэс! -- закричал Бергон.  Хмурость на его  лице сменилась
безумным оскалом, и он засмеялся. О боги! Принц сумасшедший! После всех этих
скачек по горам и равнинам... он не подходит Исель.
     -- Да, мои друзья зовут меня так... -- Кэсерил оборвал фразу, ибо принц
раскинул руки и обнял его, чуть не оторвав от земли.
     -- Отец, -- радостно закричал Бергон, -- это он! Это тот человек!
     -- Что... -- начал Кэсерил, потом  вгляделся в  его лицо попристальнее,
прислушался к голосу... и губы его тоже  раздвинулись  в неудержимой улыбке.
"Мальчик вырос!"  Представить его годом  младше, ниже на четыре  дюйма,  без
тени пробивающейся бороды, с бритой головой, неловким подростком, обгоревшим
на солнце... -- Пятеро богов, -- выдохнул он. -- Денни? Денни!
     Принц схватил Кэсерила за руки и поцеловал их.
     -- Куда ты делся? Когда я добрался до дома, то неделю пролежал больной,
а когда наконец смог послать за тобой человека, ты уже  исчез. Я нашел почти
всех с корабля, но никто не знал, где ты.
     -- Я тоже лежал больной в приюте Матери в Загосуре. А потом я... э-э...
пошел домой, в Шалион.
     -- Здесь! Ты был здесь все это время! Ах, чтоб  меня разорвало! О-о! Но
я посылал людей в госпитали и приюты -- как  же они не нашли тебя?  Я решил,
что ты, наверное, умер от ран -- они были ужасны.
     -- Я был уверен, что он мертв,  -- медленно проговорил Лис, наблюдавший
за ними, -- раз он не пришел за наградой, коей обязан ему с тех пор мой Дом.
     -- Я не знал, что это принц Бергон...
     Седые брови Лиса недоверчиво вскинулись.
     -- Правда?
     --  Да, отец, -- подтвердил принц. --  Когда головорезы моего покойного
брата похитили  меня, они не  сказали  рокнарскому капитану,  кто  я. Должно
быть, хотели, чтобы я попросту умер на галере.
     -- Хранить этот секрет глупо, принц, -- упрекнул Кэсерил -- Рокнарцы не
тронули бы вас в надежде на выкуп.
     Да, несомненно, в надежде на огромный выкуп  и политические  уступки со
стороны моего отца,  если бы я позволил  себе стать заложником своего имени,
-- челюсти Бергона сжались. -- Нет. Я не собирался помогать им играть  в эти
игры.
     -- Так, значит,  -- сказал  Лис странным голосом,  внимательно глядя на
Кэсерила,  --  значит,  вы прикрыли собой  не  принца  Ибры, спасая  его  от
осквернения, а просто какого-то случайного мальчишку.
     -- Мальчишку-раба, милорд, -- губы Кэсерила скривились, когда он понял,
что Лис гадает -- был его поступок геройством или глупостью.
     -- Я сомневаюсь в вашем рассудке.
     -- Я и сам  уверен,  что  был  тогда  наполовину  безумен,  --  любезно
согласился Кэсерил.  -- Я  находился  на  галерах с тех  самых пор, как меня
после падения Готоргета продали в рабство.
     Глаза Лиса прищурились.
     -- О, так вы тот самый Кэсерил?
     Кэсерил  утвердительно кивнул, мысленно  интересуясь,  что именно знает
Лис о той неудачной кампании, затем развернул тунику. Бергон поспешил помочь
ему  одеться.  Кэсерил  чувствовал   на   себе   неотступные  взгляды   всех
находившихся в  кабинете, включая  Ферду и  Фойкса. Он улыбнулся,  сдерживая
рвущийся  наружу смех, хотя в глубине  души его уже зарождался  новый страх,
природы которого он еще не понимал. "Как долго я шел по этому пути?"
     Он вытащил из пакета последнее письмо и  отвесил глубокий поклон принцу
Бергону.
     -- Как говорится в документе, переданном мною вашему уважаемому отцу, я
представляю здесь благородную прекрасную леди  и прибыл не только к нему, но
и к вам. Наследница Шалиона просит вашей руки,  -- он протянул ошеломленному
Бергону  запечатанное  послание.  -- Теперь я  предоставляю принцессе  Исель
возможность самой говорить от своего имени, ибо она превосходно  справится с
этим,  благодаря своему  ясному уму,  естественному праву и священной  цели.
Потом я должен буду о многом побеседовать с вами, принц.
     -- Я страстно желаю выслушать  вас, лорд Кэсерил,  -- и Бергон,  окинув
взглядом  кабинет,  пристроился  у застекленной  двери, где вскрыл  письмо и
прочитал его, удивленно улыбаясь.
     Изумление читалось  и на лице старого Лиса, хотя улыбки на нем не было.
Кэсерил был уверен,  что заставил скакать  мысли рея  галопом. Для своих  же
мыслей он сейчас молился о крыльях.
     Кэсерил и его  спутники были  приглашены к  рею на обед  в большой зал.
Ближе  к закату Кэсерил и  Бергон  вышли  пройтись  вдоль  берега у подножия
крепости. Здесь можно было говорить без лишних ушей, как Кэсерил и желал. Он
сделал ди Гьюра знак следовать за ними на  расстоянии, с  которого братья не
могли ничего услышать.  Рокот прибоя заглушал звуки голосов. Несколько белых
чаек  над морем хлопали крыльями и кричали так же громко и пронзительно, как
вороны.  Кэсерил вспомнил,  что в Ибре Бастарду  были  посвящены именно  эти
золотоглавые птицы.
     Бергон  тоже  велел  своим  вооруженным  до   зубов  охранникам  отойти
подальше,  но не  отпустил  их.  Молчаливая  предосторожность  эта  еще  раз
напомнила Кэсерилу,  что  гражданская  война  только-только  завершилась,  а
Бергону уже довелось быть  и шахматной  фигурой,  и игроком  в этой жестокой
игре. А в итоге, похоже, шахматной фигурой, которая играла сама по себе.
     -- Никогда не забуду тот момент, когда я впервые увидел тебя, -- сказал
Бергон, --  когда  меня швырнули рядом с тобой на скамью  галеры. Поначалу я
испугался тебя больше, чем рокнарцев.
     Кэсерил ухмыльнулся.
     --  Потому  что я был  грязный, покрытый язвами,  обгоревший на солнце,
обросший и вонючий?
     Бергон оскалился в ответ.
     --  Примерно так, -- и тихо добавил: -- Но  ты улыбнулся  мне и сказал:
"Добрый вечер,  юный сэр" таким голосом,  словно приглашал меня  разделить с
тобой стол в таверне, а не скамью у ве