Лоис Макмастер Буджолд.
        Проклятие Шалиона


     Scan Brayhead, spellcheck П.Вавилин: http://www.bomanuar.ru/ Ў  http://www.bomanuar.ru/

     Анонс

     Лоис Макмастер Буджолд известна в первую очередь своим удостоенным трех
премий  "Хьюго"   научно-фантастическим   сериалом  о   приключениях  Майлза
Форкосигана -- циклом,  переведенным на десятки языков и покорившим миллионы
читателей.
     Однако  ценители "фэнтези" знают и ИНУЮ Буджолд -- автора удивительных,
необычных  "литературных  легенд",  каждая из которых  была, есть и остается
истинной жемчужиной жанра.
     Мир "меча и магии".
     Мир  высоких Домов,  сражающихся  меж  собою  уже  столь давно,  что  и
причин-то этих войн уже никто не помнит.
     Мир  таинственного колдовского Проклятия, обрушившегося на  Дом Шалион.
Проклятия, избыть которое в силах лишь странный, покрытый  шрамами  человек,
однажды уже за Шалион -- умиравший...

     Автор    выражает   свою   признательность   профессору   Уильяму    Д.
Филипсу-младшему  за "Историю  3714", четыреста долларов и  самые лучшие и с
толком потраченные  десять  недель из  всех когда-либо  проведенных  мной  в
школе; Пэт -- "Да брось  ты, все получится!"; Врид -- за  игру  в  слова,  в
результате которой прото-Кэсерил, моргая и  спотыкаясь, впервые выбрался  на
свет божий из глубин моего подсознания; а еще, полагаю, коммунальным службам
Миннеаполиса за тот горячий  душ в холодном  феврале, в котором плоды первых
двух  позиций  внезапно  вступили  во  взаимодействие в моей  голове,  чтобы
сотворить новый мир и всех населяющих его людей.

        "1"

     Кэсерил услышал  всадников  еще до того,  как увидел  их. Он  оглянулся
через  плечо.  Разбитая  проселочная дорога у него за  спиной, спускаясь  по
склону небольшого  холма, который  казался чуть  ли не  горой  среди здешних
продуваемых всеми ветрами  равнин, утопала в грязи, как всегда поздней зимой
в Баосии. Впереди  дорогу пересекал ручей,  слишком  мелкий  и  узкий, чтобы
кто-нибудь  потрудился перекинуть через него мостки.  Ручей бежал сверху,  с
объеденных  овцами  пастбищ на холме. Судя  по тому, как быстро приближались
топот копыт, позвякивание сбруи, звон бубенцов, скрип седел и эхо беззаботно
перекликавшихся  голосов, те, кто догонял  Кэсерила,  не были ни фермерами с
упряжкой, ни развозчиками, неспешно ведущими в поводу своих мулов.
     Из-за поворота выехала кавалькада;  всадники, несколько  дюжин  молодых
людей, скакали по двое, в полном обмундировании.  Не разбойники... Кэсерил с
облегчением перевел дыхание  и расслабился.  Разбойникам, правда, нечем было
бы у него  поживиться  -- разве что позабавились бы. Он  отступил с дороги и
повернулся, чтобы посмотреть на отряд.
     Посеребренные кольчуги всадников, служившие скорее для красоты, чем для
защиты,  сверкали  в лучах утреннего солнца. На голубых камзолах красовалась
вышитая белая  эмблема леди Весны. Серые  плащи  развевались  на  ветру, как
знамена. Застегнуты они  были  серебряными,  до блеска надраенными пряжками.
Церемониальные гвардейцы, не  воины. Заляпать эти одежды кровью Кэсерила они
вряд ли пожелали бы.
     Колонна  приблизилась,  и  капитан,  к  его  удивлению,  вскинул  руку.
Всадники  резко остановились, ехавшие в хвосте наскочили на  тех, кто скакал
впереди. Старый конюх отца Кэсерила, увидев такое, был бы оскорблен в лучших
чувствах и разразился бы горестными причитаниями. Мальчишки. Впрочем, ему до
них дела нет.
     -- Эй, ты, старина!  --  окликнул  Кэсерила капитан, перегнувшись через
луку седла остановившегося рядом знаменосца.
     Кэсерил, хотя и был на дороге один, чуть не обернулся в поисках того, к
кому относились  эти слова.  Похоже,  его приняли  за местного  крестьянина,
идущего на рынок или еще по каким делам. Впрочем, таковым он, должно быть, и
выглядел  в   своих  поношенных,   облепленных  грязью  башмаках  и  дешевых
разномастных одежках, наверченных поверх друг друга для защиты от холодного,
пронизывающего до костей юго-восточного  ветра. И за каждую из  этих грязных
тряпок  Кэсерил был  благодарен всем  богам  годового цикла. Подбородок  его
покрывала двухнедельная щетина. Да уж, только "эй, ты!" к нему и обращаться.
Капитан оказался еще довольно вежлив. Но... почему "старина"?
     Капитан указал вперед, на перекресток дорог, и спросил:
     -- Это путь на Валенду?

        "x x x"

     Когда  это было?..  Кэсерил  задумался,  подсчитывая в  уме пролетевшие
годы, и сам поразился.  Семнадцать лет! Семнадцать лет  назад он в последний
раз  проезжал по этой дороге, отправляясь не на парад, а на настоящую войну,
в свите провинкара Баосии.  Хотя и уязвленный тем, что пришлось  трястись на
мерине,  а не гарцевать на боевом  жеребце, он был  исполнен тогда такого же
тщеславия, самонадеянности  и гордости, как  эти  юнцы, взирающие сейчас  на
него  свысока.  "Сегодня я  был бы  рад  даже ишаку,  пусть  и  пришлось  бы
подбирать  ноги, чтобы  не волочились по  грязи". И Кэсерил,  оглянувшись на
солдат, улыбнулся, ничуть не сомневаясь, что в карманах роскошных мундиров у
большинства из них лежат весьма тощие кошельки.
     Всадники морщили носы, словно от него воняло. Перед Кэсерилом им нечего
было  стесняться  --  это не  лорд  и  не леди,  вольные  щедро  осыпать  их
милостями; наоборот,  рядом с ним они сами чувствовали себя аристократами. И
взгляды, которые он на них бросал, вероятно, казались им восхищенными.
     Кэсерил испытывал  искушение  направить  отряд  по  неверному  пути,  к
какому-нибудь  коровнику, или на овечью ферму, или еще  куда-нибудь --  куда
там  ведет  эта  дорога.  Однако  шутить  с церемониальной  гвардией  Дочери
накануне Дня  Дочери  не стоило. Людей, собравшихся под  священными военными
стягами, сложно заподозрить в обладании таким качеством, как  чувство юмора,
а Кэсерил вполне  мог еще  столкнуться с ними, поскольку сам  шел  в тот  же
город. Он прочистил горло, которое ему не приводилось напрягать, обращаясь к
людям, со вчерашнего дня.
     -- Нет,  капитан. Дорога  на Валенду  отмечена каменным указателем, это
примерно в паре миль впереди.
     Когда-то, во всяком случае, было так.
     -- Вы сразу узнаете это место.
     Кэсерил  высвободил  из-под  плаща  руку  и показал вперед. Пальцы ему,
правда, выпрямить  так и не удалось -- словно когтистой лапой взмахнул, а не
рукой.  В застывшие, негнущиеся суставы тут же голодным зверем впился холод,
и Кэсерил поспешно спрятал руку обратно в складки теплой накидки.
     Капитан кивнул широкоплечему знаменосцу, который, уложив древко знамени
на согнутую  в локте  руку,  пальцами  другой  начал  копаться в кошельке  в
поисках  монетки  помельче. Наконец он выловил парочку и извлек их  на свет.
Тут лошадь под ним дернулась, и монета  --  золотой реал, не медная вайда --
выскользнула из его руки  и упала  в  грязь. Он глянул ей вслед с ужасом, но
тут  же  взял себя в руки и  сделал  равнодушное лицо. Спешиться и рыться  в
поисках ее в грязи под  взглядами своих товарищей он не мог -- ведь он же не
нищий  крестьянин, каким, на  его взгляд, был Кэсерил. И знаменосец вздернул
подбородок, ожидая в качестве  утешения, что Кэсерил сейчас на  потеху  всем
бросится за нежданным подарком судьбы в чавкающую жижу.
     Вместо этого тот поклонился и произнес:
     --  Пусть столь же щедрое  благословение леди Весны осенит вас, молодой
господин, сколь щедры оказались вы сами по отношению к бездомному бродяге.
     Если бы юный солдат  отличался большим  умом,  он заметил бы насмешку в
словах Кэсерила, и тот  получил бы хороший удар плеткой по лицу. Но это было
маловероятно,  судя  по быкообразной внешности гвардейца, ибо таковая  редко
предполагает  наличие разума,  не  уступающего мощностью  мускулатуре.  Лишь
капитан раздраженно скривился, но ничего не сказал, только покачал головой и
жестом приказал колонне двигаться дальше.
     Если  знаменосец был слишком горд,  чтобы копаться в  грязи, то Кэсерил
для  этого  слишком  устал.  Он подождал, пока проедет  багажный обоз, затем
обслуга,  и  только когда скрылись  из виду замыкавшие отряд мулы, с  трудом
наклонился и  выловил маленькую искорку из студеной воды, набравшейся в след
от  лошадиного копыта.  Шрамы на  спине болезненно натянулись. "О,  боги!  Я
действительно двигаюсь, как старик!" Он выдохнул и выпрямился, чувствуя себя
скрюченным столетним дедом. Или  дорожной грязью, которую оставляет за собой
Отец Зимы, когда покидает мир, -- подсохшей сверху, но жидкой внутри.
     Он протер монету -- маленькую, хоть и золотую --  и достал  свой пустой
кошелек. Уронил тонкий металлический  диск в голодный кожаный рот и  услышал
одинокое звяканье. Затем вздохнул, спрятал кошелек. Теперь разбойникам снова
есть  чем  поживиться.  Появилась причина опасаться. Он  вышел  на  дорогу и
задумался о  своей новой ноше. Почти не ощутимой.  Почти. Золото.  Искушение
для  слабых,  утомительная  обуза  для  мудрых...  чем  оно  было  для  того
здоровенного   волоокого   знаменосца  с  неомраченным   раздумьями   челом,
смущенного своей случайной щедростью?
     Кэсерил окинул  взглядом однообразный  пейзаж.  Ни деревьев, ни  других
укрытий было не видать, только редкие кусты, голые ветви которых казались на
солнце серыми, росли по берегам протекавшей неподалеку речушки. Единственным
более  или  менее пригодным  убежищем  была заброшенная  ветряная  мельница,
стоявшая на холме  слева от дороги. Крыша ее провалилась, крылья сломались и
сгнили. Но... хоть что-то.
     Кэсерил свернул налево и начал взбираться на холм. Не холм -- пригорок,
по сравнению с теми горами, что он преодолел  неделю  назад. Подъем, однако,
отнимал  последние силы, и Кэсерил  чуть не  повернул  обратно.  Ветер здесь
задувал   сильнее,   толкал   в   грудь,   свистел    над   землей,   вороша
серебристо-соломенные пучки высохшей прошлогодней травы.  Кэсерил укрылся от
жестокого  ветра внутри мельницы и, держась  за  стену, с трудом поднялся по
шаткой  скрипучей  лестнице наверх.  Выглянув в окошко, он  увидел  внизу на
дороге скачущего обратно всадника. Не гвардеец -- кто-то  из  слуг.  В одной
руке он сжимал поводья, а в другой держал здоровенную дубину. Хозяин послал,
дабы вытрясти  из бродяги нечаянно  утраченный  золотой? Всадник  скрылся из
виду,  но через несколько минут появился снова, явно  пребывая в недоумении.
Он  остановился  у  грязного  ручейка  и привстал  на  стременах,  оглядывая
пустынные  окрестности. Затем, разочарованно покачав головой, пришпорил коня
и ускакал вслед за отрядом.
     Кэсерил вдруг заметил, что смеется. Было так  странно и непривычно, что
плечи  его сотрясаются не  от  холода, не от  жалящих  ударов  плетью, не от
страха.  И не  менее  странным было  ощущение в душе  пустоты, отсутствия...
чего?  Разрушительной  зависти?  Страстей?  Желаний?  Он  не  хотел   больше
следовать  за солдатами, он не хотел  вести  их за собой.  Не  хотел быть их
частью. Он смотрел теперь на все эти шествия и парады, как смотрят на глупые
скоморошьи игрища на рыночной площади. "Боги, как же я устал! И голоден". До
Валенды  осталось еще  с четверть дня пути, а  там  он  сможет  разменять  у
ростовщика свой золотой реал на более ходовые медные вайды. Сегодня ночью, с
благословения  леди, он будет спать на постоялом дворе, а не в  сарае. Купит
себе горячей еды, побреется, примет ванну...
     Кэсерил отвернулся  от окна, и  когда глаза привыкли к царившему вокруг
полумраку,  он вдруг увидел, что внизу, на каменном  полу, лежит человек. От
ужаса  у него перехватило дыхание,  но  почти  сразу же он понял,  что живой
человек не может лежать в  столь неестественной позе. А мертвецов Кэсерил не
боялся. Ни мертвецов, ни причины их смерти, какой бы она ни была. Да...
     Кэсерил спустился. Хотя  тело лежало неподвижно, он  выковырял из пола,
прежде  чем приблизиться, расшатанный  камень и зажал  его  в  руке. Мертвец
оказался  полным  мужчиной  средних  лет,  судя   по  седине   в   аккуратно
подстриженной бороде.  Лицо побагровевшее  и вздутое. Задушен? Но на  шее не
видно никаких следов. Одежда простая, но очень изящная. Хотя и слегка не  по
размеру  --  маловата. Коричневая шерстяная  мантия и черный длинный плащ  с
прорезями  для рук,  окантованный  серебристым  шнуром,  могли  принадлежать
богатому  купцу  или  младшему  лорду,   приверженцу  строгого   стиля.  Или
честолюбивому ученому.  Но в  любом случае не фермеру, не крестьянину.  И не
солдату. Кисти рук, лиловато-желтого оттенка, тоже опухшие, без мозолей и --
тут  он   посмотрел  на  собственную   левую  руку,  два  пальца  которой  с
отсутствующими  концевыми фалангами свидетельствовали о проигранном споре  с
захлестнувшим их когда-то тросом -- без повреждений.
     На  мужчине  не  было  никаких  украшений:  ни  цепочек,  ни  колец, ни
медальонов, хотя одет он был богато. Может, до Кэсерила здесь успел побывать
какой-нибудь любитель поживиться?
     Кэсерил стиснул  зубы  и,  с  трудом  преодолевая  боль  во всем  теле,
наклонился  над  трупом.  Одежда  была  вовсе  не  мала,  просто  тело  тоже
невероятно раздулось, как  лицо и руки. На  такой стадии разложения зловоние
должно было бы затопить всю  мельницу и ударить Кэсерилу в ноздри,  когда он
только просунул голову в  дверь. Но вони не было. Только едва уловимый запах
мускуса, дыма свечей и пота.
     Первой мыслью Кэсерила было, что беднягу убили и ограбили на  дороге, а
затем  притащили  сюда, но  ее  пришлось отбросить,  ибо,  осмотревшись,  он
заметил на  полу  вокруг тела пять восковых пятен от  сгоревших до основания
свечей  --  красного,  синего, зеленого, черного и  белого цветов. А еще  --
разбросанные травы  и  пепел.  Темная  бесформенная  горка  перьев оказалась
дохлым вороном  со свернутой  головой,  а чуть  поодаль он обнаружил  трупик
крысы  --  ее маленькая шейка была перерезана. Крыса и  ворон, принесенные в
жертву  Бастарду,   богу  несвоевременных  катастроф  и  бедствий:  торнадо,
землетрясений, ливней, наводнений, а также убийств... "Хотел ублажить богов,
а?"  Глупец,  похоже,  пытался  практиковать смертельную  магию  и  заплатил
обычную для этого цену. Один?
     Ни к чему  не  прикасаясь, Кэсерил поднялся  на ноги и  обошел зловещую
мельницу изнутри  и  снаружи. Ни узлов,  ни плаща  и  никаких других  вещей,
сложенных где-нибудь в углу, он не нашел. У противоположной от дороги стены,
судя по следам и еще влажному навозу, совсем недавно  была привязана  лошадь
-- или лошади.
     Кэсерил вздохнул. Это,  конечно, не его дело,  но бросить покойника, не
оказав ему прощальных почестей, было бы нехорошо. Только боги знают, сколько
ему  придется здесь пролежать, пока  тело не обнаружит кто-нибудь  еще.  Это
явно был  достойный  человек  --  сразу видно. Не бездомный  бродяга,  чьего
исчезновения никто не заметит. Кэсерил поборол соблазн потихоньку спуститься
на дорогу и продолжить путь,  словно  он  никогда не находил никакого трупа.
Вместо  этого  он  направился по тропинке от задней стены мельницы туда, где
наверняка должны были находиться ферма и люди. Не пройдя и нескольких минут,
он  увидел  шедшего  навстречу  крестьянина  с ослом в  поводу,  нагруженным
дровами  и хворостом. Крестьянин  остановился и  с подозрением  уставился на
Кэсерила.
     -- Леди Весны да благословит  ваше утро, сэр, --  вежливо  поздоровался
Кэсерил.  Какой ему  вред от  того, что  он назовет крестьянина "сэром"?  Во
время своего ужасного рабства на галерах он  вынужден был пресмыкаться перед
неизмеримо более низкими людьми.
     Фермер, рассмотрев бродягу, вяло взмахнул рукой в ответном  приветствии
и пробормотал, глотая буквы:
     -- Блааслови тя леди.
     -- Ты живешь здесь неподалеку? -- спросил Кэсерил.
     --  Ага,  -- ответил  крестьянин.  Он  был средних  лет,  упитанный,  в
простой, но добротной одежде. И ступал  по  земле  уверенно, как  ее хозяин,
хотя, может, и не являлся им.
     -- А я вот... -- Кэсерил  указал на тропинку у себя за спиной, -- сошел
с дороги, хотел укрыться и передохнуть немного в той мельнице, -- он не стал
вдаваться  в детали  и  объяснять,  почему это ему поутру вдруг понадобилось
искать укрытие, -- и нашел мертвеца.
     -- Ага.
     Кэсерил, насторожившись, подумал, что, возможно, поторопился расстаться
с камнем.
     -- Ты знаешь о нем? -- спросил он.
     -- Видал его лошадь, была там привязана утром.
     -- А-а...  --  теперь он мог спокойно спуститься к дороге и  продолжить
путешествие без всякого  ущерба  для своей совести. -- А  ты не знаешь,  кто
этот бедняга?
     Фермер пожал плечами и сплюнул.
     -- Не местный, вот  и все, что я знаю.  Я как понял,  что за чертовщина
творилась тут прошлой ночью, так сразу  позвал нашу настоятельницу из храма.
Она забрала его вещи -- чтоб не пропали --  и будет держать у  себя, пока за
ними  не придут. Его лошадь у меня в конюшне. А  здесь все  надо сжечь,  вот
как. Настоятельница сказала  -- нельзя,  чтобы он долежал  до  заката, -- он
указал на кучу  хвороста и поленья на  спине своего осла и, затянув покрепче
связывавшую их веревку,  двинулся дальше  по  тропе.  Кэсерил  зашагал с ним
рядом.
     -- Как ты думаешь, что он там делал? -- спросил он чуть погодя.
     --  Ясное  дело, что, --  хмыкнул  крестьянин,  --  вот  и  получил  по
заслугам.
     -- Хм... а кому он это делал?
     -- Откуда  мне знать?  Пусть храм разбирается. Я просто не  хочу, чтобы
такое творилось на моей земле. Ходят тут... заклятия сеют. Выжгу их огнем, а
заодно  спалю  и  эту проклятую мельницу,  так  вот.  Нехорошо  оставлять ее
стоять, уж очень близко от дороги. Притягивает, -- он зыркнул  на  Кэсерила,
-- всяких.
     Кэсерил помолчал еще немного, потом спросил:
     -- Ты хочешь сжечь его вместе с одеждой?
     Фермер  окинул Кэсерила взглядом с ног до головы, оценивая бедность его
обносков.
     -- Я  до него дотрагиваться не  собираюсь. И лошадь бы не взял, да жаль
было оставлять бедную тварь помирать с голоду.
     Кэсерил неуверенно спросил:
     -- Ты не возражаешь, если я тогда заберу эти вещи?
     -- А чего  ты у меня спрашиваешь? С  ним вот  и договаривайся. Ежели не
боишься. Мне-то все равно.
     -- Я... я помогу тебе с ним.
     Фермер моргнул.
     -- Ну, это хорошо бы.
     Кэсерил понял,  что фермер  донельзя  обрадовался, что ему  не придется
одному  возиться  с  трупом. Правда,  таскать  большие  и тяжелые  поленья у
Кэсерила не  было  сил, но посоветовать, как  уложить  их  в  мельнице таким
образом,  чтобы огонь разгорелся сильнее  и спалил остатки здания дотла,  --
это он мог.
     Крестьянин  с безопасного  расстояния наблюдал, как  бродяга  раздевает
труп,  стягивая  с закоченевших  членов  вещь  за вещью. Тело  раздулось еще
больше. Кэсерил стащил  с покойника  тончайшей  работы исподнюю  рубашку,  и
освобожденный живот вспучился до пугающе огромных размеров. Но заразным тело
не  было,  да  и  запах до  сих  пор  отсутствовал.  Даже  странно.  Кэсерил
задумался,  что будет, если не сжечь труп  до заката, -- он  лопнет? И  если
лопнет --  что выйдет из него... или войдет?  Он встряхнул головой,  отгоняя
странные мысли, и быстро сложил одежду. Грязи  на  ней почти не  было. Туфли
оказались  слишком малы,  их он оставил. Затем вместе с фермером они уложили
тело среди дров.
     Когда все  было готово,  Кэсерил опустился на колени,  закрыл  глаза  и
прочитал  погребальную  молитву.  Не зная,  кто  из богов  забрал  себе душу
умершего, хотя и несложно было сделать соответствующие выводы, он  обратился
сразу ко всем пяти членам Святого Семейства:
     --  Милосердия  Отца  и Матери, милосердия  Сестры  и Брата, милосердия
Бастарда,  милосердия всех  пяти -- о  Величайшие!  -- мы покорнейше  просим
милосердия. Какие бы грехи ни совершил покойный, он заплатил за них  сполна.
Милосердия,  Величайшие!  "Не справедливости, пожалуйста, не справедливости.
Мы все были бы глупцами, мол