ом.
Кэсерил поставил свечу у изножья кровати.
     --  Она  посылает  вам  эту одежду и  просит,  если  вы  не возражаете,
присоединиться  к  домашним в зале предков за утренней  молитвой.  Потом  мы
разговариваем... она сказала, вы знаете, где это обычно происходит.
     -- Да, конечно, миледи.
     --  Я  тут спросила  папу про меч.  Он говорит,  что не  много найдется
превосходящих  его  клинков,  и  это  честь  для  вас,  --  она с  интересом
посмотрела на него. -- Правда, что вы участвовали в последней войне?
     -- Гм... в которой?
     -- Вы были больше, чем на одной? -- глаза ее широко раскрылись.
     "На  всех  случившихся за последние семнадцать лет, полагаю". Хотя нет.
Он пропустил последнюю кампанию против Ибры, сидя  в  тюрьме Браджара,  и не
участвовал  в  той  глупой  экспедиции в  поддержку Дартаки, потому что  был
крайне  занят, подвергаясь пыткам и издевательствам рокнарского генерала,  с
которым  как  раз  воевал  тогда  провинкар  Гуариды.  Кроме  этих двух,  за
последнее десятилетие он, пожалуй, больше ничего не пропустил.
     -- Здесь и там, в течение нескольких лет, -- туманно ответил он и вдруг
смутился,  обнаружив,  что  кроме тонкого  льна ночной  рубахи,  нет  других
преград между его  наготой и взглядами девушки.  Кэсерил  отступил  назад и,
скрестив руки на животе, попытался улыбнуться.
     -- Ох,  --  сказала  она, заметив его жест, -- я  вас смутила?  Но папа
говорит,  что у солдат  нет  стыда  и скромности,  поскольку  в походах  они
вынуждены жить все вместе.
     Она вновь посмотрела на его покрасневшее лицо. Кэсерил ответил:
     -- Я беспокоился о вашей скромности, миледи.
     -- О, все в порядке, -- сказала Бетрис, беззаботно улыбнувшись.
     Она словно и не собиралась уходить.
     Он кивнул в сторону стопки одежды.
     -- Я не хотел бы помешать семье во время церемонии. Вы уверены?..
     Она всплеснула руками и изумленно уставилась на него.
     -- Но вы должны принять участие в процессии вместе с нами, и вы должны,
должны, должны  присутствовать при подношении даров в  День Дочери в  храме.
Принцесса  в этом  году  играет роль  леди  Весны, -- она даже  привстала на
цыпочки для убедительности.
     Кэсерил, глядя на нее, широко улыбнулся.
     -- Ну  хорошо-хорошо, если вам так угодно,  -- как он мог противостоять
столь очаровательному напору? Принцессе Исель скоро шестнадцать; сколько же,
интересно, лет Бетрис? "Слишком юна для  тебя, приятель!" Но ведь можно хотя
бы смотреть на нее, с чисто эстетическим восхищением и благодарить богинь за
ее красоту и свежесть. Цветок, украшающий мир.
     -- А кроме того, -- продолжила леди Бетрис, -- вас просила провинкара.
     Кэсерил  зажег от  ее  свечи свою и вернул  светильник девушке, намекая
этим  жестом,  что  ей следует  оставить его одного, чтобы  дать возможность
переодеться. При свете двух свечей она стала выглядеть еще прекраснее, а он,
несомненно,  -- еще безобразнее.  И тут, когда Бетрис  повернулась к выходу,
Кэсерил вспомнил о вопросе, который вчера не давал ему покоя весь вечер.
     -- Подождите, леди...
     Она с любопытством оглянулась на него.
     -- Мне не хотелось бы беспокоить провинкару  или задавать этот вопрос в
присутствии принца и принцессы...  но что с  рейной Истой? Боюсь по незнанию
ляпнуть что-нибудь не к месту...
     Свет в ее глазах померк. Она пожала плечами.
     -- Она... слаба. И  нервничает. Больше  ничего. Надеемся, ей полегчает,
когда будет больше солнца. Летом ей всегда лучше.
     -- Как долго она живет со своей матерью?
     -- Последние шесть лет, сэр, -- она сделала книксен. -- Мне пора бежать
к принцессе  Исель. Не опаздывайте, кастиллар! -- и, снова согрев его  своей
улыбкой, Бетрис выпорхнула в коридор.
     Кэсерил  не  мог  представить  себе,  что  эта  юная  леди  может  хоть
куда-нибудь  опоздать.  Он покачал головой  и,  все еще с улыбкой  на губах,
повернулся  взглянуть на свой  новый наряд.  Да, в  смысле улучшения  своего
внешнего  вида  он  явно  идет  в гору. Туника из голубого шелка,  штаны  из
плотного   темно-синего  льна,   белый  шерстяной  плащ  до  колен   --  все
отглаженное,  чистое,  ни  малейшего   намека  на   пятнышко.  Должно  быть,
праздничная  одежда ди Феррея,  ставшая  ему маловатой, а может, даже и вещи
самого  покойного   провинкара.   Кэсерил  оделся,  подвесил  меч  --  такая
знакомо-незнакомая тяжесть -- и поспешил через сумеречный внутренний двор  к
залу предков.
     Было сыро и холодно, стертые подошвы башмаков скользили по булыжнику. В
небе еще мерцали  последние звезды. Кэсерил потянул на себя тяжелую дверь  в
зал и заглянул внутрь. Свечи, полумрак... опоздал?  Но когда он вошел внутрь
и глаза  привыкли к  темноте, Кэсерил увидел, что еще не поздно -- наоборот,
слишком рано. Перед рядами маленьких семейных мемориальных плит горело всего
полдюжины свечей.  Две укутанные в  плащи женщины сидели на передней скамье,
наблюдая за третьей.
     Перед алтарем, распростершись, раскинув руки, лежала вдовствующая рейна
Иста.  Вся поза ее выражала глубокую мольбу. Пальцы сжимались и разжимались,
царапая  камни.  Ногти на них были обкусаны до крови. Некогда густые золотые
волосы ее, теперь тусклые  и  потемневшие, рассыпались веером вокруг головы.
Рейна  лежала столь неподвижно, что на мгновение Кэсерил решил было, что она
уснула.  Но на  ее  бледном лице,  прижатом щекой к каменному  полу,  горели
темные немигающие глаза, полные непролитых слез.
     Это  было выражение самой горькой скорби и печали. Кэсерил видел его на
лицах  людей, сломленных  в застенках  и  на галерах не только  телом,  но и
духом. Видел и в собственном  взгляде, отразившемся в  пластине полированной
стали, когда  служитель  Приюта  Матери,  выбрив его  нечувствительное лицо,
поднес  ему  это импровизированное зеркало: смотри, мол, так  ведь лучше? Но
Кэсерил был абсолютно уверен, что рейна никогда не бывала в жутких зловонных
темницах, никогда  не  ощущала ударов бича  и  никогда,  безусловно, ни один
мужчина не  поднимал  в  ярости на  нее  руку.  Что  же тогда?  Он  стоял  в
недоумении, закусив губу, боясь вымолвить слово.
     Позади  послышались  шаги.  Кэсерил  обернулся  и  увидел  вдовствующую
провинкару в сопровождении  кузины. Провинкара приветствовала его  движением
бровей;  Кэсерил коротко  кивнул в  ответ. Ожидавшие  рейну женщины, заметив
провинкару,  вздрогнули и,  вскочив  со  скамьи, быстро  присели  в глубоком
реверансе.
     Провинкара прошла между рядами скамеек и печально посмотрела на дочь.
     -- Ох, бедняжка. Давно она здесь? Одна из женщин снова поклонилась.
     -- Она  встала ночью, ваша милость. Мы подумали, что лучше позволить ей
прийти сюда, чем удерживать. Вы же сами говорили...
     --  Да-да, --  отмахнулась  провинкара.  --  Ей  удалось  хоть  немного
поспать?
     -- Один или два часа, миледи.
     Провинкара вздохнула и опустилась на корточки рядом с дочерью. Ее голос
смягчился, властные нотки исчезли. Кэсерил впервые услышал в нем возраст.
     --  Иста,  доченька, вставай  и  возвращайся в постель. Сегодня  другие
помолятся за тебя и всех нас.
     Губы распростертой  перед алтарем  женщины дважды шевельнулись,  прежде
чем послышались слова:
     -- Если боги слышат... А если  слышат, то не  отвечают. Они отвернулись
от меня, мама.
     Старая правительница провела рукой по ее волосам.
     -- Сегодня помолятся  другие, -- повторила она.  -- Мы  заменим свечи и
попробуем снова. Позволь своим леди уложить тебя в постель. Ну, вставай.
     Рейна всхлипнула,  моргнула  и  неохотно поднялась  на ноги.  Движением
головы  провинкара  велела  женщинам  увести  рейну  Исту  из  зала. Кэсерил
внимательно смотрел  ей в лицо,  когда  она проходила  мимо,  но  не заметил
следов долгой болезни. Иста, похоже, даже не  увидела Кэсерила -- ни единого
проблеска  узнавания  не  промелькнуло в  ее глазах. Он  был  для нее просто
бородатым чужаком. Да и с чего бы ей помнить  его?  Всего лишь один из дюжин
пажей,  которых  она видела в  Баосийском замке и за его пределами за долгие
годы.
     Провинкара проводила  дочь  взглядом.  Кэсерил стоял достаточно близко,
чтобы услышать, как она тихонько вздохнула. Он низко поклонился.
     --  Благодарю вас за праздничную одежду, ваша  милость.  Если... --  он
замялся, -- если я могу хоть что-нибудь сделать, чтобы облегчить  ваше бремя
или бремя, давящее на вдовствующую рейну, располагайте мной.
     Она  улыбнулась и, взяв его  за руку, ладонью другой своей  руки  мягко
похлопала  Кэсерила по  запястью,  ничего не  ответив. Затем она  подошла  к
восточному   окну  и  открыла  ставни  навстречу  занимавшемуся  персиковому
рассвету.
     Тем временем леди ди Хьюлтер меняла свечи вокруг алтаря, собирая огарки
в специально принесенную корзину. Провинкара и Кэсерил присоединились к ней.
Когда дюжины свежих восковых  свечек были установлены в подсвечниках,  гордо
выпрямившись в них,  как солдаты на  параде,  провинкара отступила на шаг  и
удовлетворенно кивнула.
     Тут  зал  предков  начал  наполняться  домочадцами,  и  Кэсерил скромно
устроился  в  задних  рядах.  Повара,  слуги,  охотники,  старшая  экономка,
управляющий  -- все в своих лучших нарядах бело-голубых цветов -- заходили и
рассаживались  на  скамейках.  Потом  вошла   леди   Бетрис,  сопровождавшая
принцессу  Исель,  уже  одетую  в наряд  леди Весны, чью роль  она исполняла
сегодня. Они  обе заняли места на передней скамье,  изо всех сил стараясь не
хихикать  и  не  шушукаться. За  ними появился  настоятель  городского храма
Святого  Семейства,  чью  черно-серую   мантию  Отца  тоже  сменила  сегодня
бело-голубая Дочери. Настоятель провел короткую службу  в честь благополучно
окончившегося  сезона  и лежащих  в земле  предков хозяев  замка  и с первым
боязливо заглянувшим в окошко  лучом восходящего солнца торжественно погасил
горевшую свечку -- последний огонек во всем замке.
     Затем  все  вышли  во  двор,  где стояли  столы с  холодным  завтраком.
Холодным, но отнюдь не  скудным,  и  Кэсерилу  пришлось напомнить себе,  что
невозможно за один день вознаградить себя за три года лишений. Тем не менее,
когда привели белого мула для Исель, он успел наесться  до отвала. Мул также
был украшен лентами  и цветами, вплетенными в тщательно расчесанные  хвост и
гриву. Попона  была вышита символами леди Весны. Исель в храмовом одеянии, с
янтарным водопадом волос, ниспадавшим  на плечи  из-под  короны из  цветов и
листьев, была  осторожно,  чтобы не помять  наряда,  подсажена в седло,  все
складочки платья  ей помогли тщательно расправить. Услугами пажей она на сей
раз не  пренебрегла, отметил про  себя  Кэсерил. Настоятель взялся  за синий
шелковый повод и  зашагал к воротам. Провинкару посадили на спокойную гнедую
кобылу с белоснежными  носочками, тоже украшенную лентами и цветами. Ее  вел
под  уздцы управляющий. Кэсерил, предложив руку леди ди Хьюлтер,  последовал
за  ди  Ферреем. Остальные  домочадцы,  собиравшиеся участвовать в  шествии,
присоединились  к процессии.  Вся веселая  толпа  двинулась  вниз по  улицам
города к древним восточным воротам, где формально  и начиналась  праздничная
церемония.  Здесь  уже  ожидали  несколько  сотен человек, включая  примерно
пятьдесят   всадников   из  гвардейцев   леди  Весны,  прибывших  из  разных
принадлежавших  провинции земель.  Кэсерил  прошел  прямо перед  носом  того
знаменосца, который  вчера  уронил в грязь золотой,  но парень  посмотрел на
него  не узнавая -- только вежливо поклонился его шелкам  и клинку.  А также
преобразившим  его  стрижке и ванне, предположил  Кэсерил. "Как до странного
легко ослепляет нас  поверхностный блеск. Боги, конечно же, смотрят  в самую
суть".
     Его  раздумья  были  прерваны  началом  торжества.  Настоятель  передал
поводья мула  Исель в руки  пожилого господина, исполнявшего роль Отца Зимы.
Во время зимней  процессии юный новый Отец, занимающий место правящего бога,
был бы одет в темный, строгий и аккуратный наряд, словно судья, и ехал бы на
вороном  жеребце, которого вел  бы покидающий  мир, одетый  в  лохмотья  Сын
Осени. Сегодняшнее же одеяние Отца Зимы было хуже даже обносков, выброшенных
вчера Кэсерилом, а  борода,  волосы и поблескивавшая среди  них  плешь  были
посыпаны  пеплом.  Он  улыбался  и  перешучивался  с  Исель,  она  смеялась.
Церемониальные гвардейцы  примкнули к  шествию, и процессия начала свой путь
по улицам Валенды. Несколько служителей храма шли среди гвардейцев и  толпы,
следя за тем,  чтобы  во время  песнопений  исполнялись только  канонические
тексты, а не  вульгарные народные  вариации. Горожане,  не  участвовавшие  в
шествии, стояли  по сторонам  дороги и  бросали цветы  и  травы.  Незамужние
женщины пробирались к  мулу, стремясь прикоснуться  к одеждам  Дочери, чтобы
она в этом сезоне послала им хорошего мужа, затем отбегали, хихикая и весело
смеясь. После продолжительной  прогулки  -- хвала  небесам, погода  выдалась
вполне весенняя, не то что в один памятный год, когда  в праздничный день на
город  обрушились   буря  и  ливень,  --  процессия  направилась   к  храму,
находившемуся в  самом  сердце  города.  Храм,  окруженный  садом  и  низкой
каменной стеной, располагался на городской площади. Он был выстроен  в форме
четырехлистника вокруг  центрального внутреннего дворика. Стены,  выложенные
из  местного песчаника,  отливали  золотистым  цветом  в лучах солнца, крыша
рдела местной же черепицей. В каждом из крыльев находился алтарь бога одного
из времен года, круглая башня Бастарда возвышалась отдельно, за  крылом, где
был алтарь его Матери.
     Когда Исель сошла  с мула  и была проведена  в портик,  леди ди Хьюлтер
потащила Кэсерила вперед. Он заметил, что леди Бетрис заняла место по другую
руку  от него. Она  вытягивала шею, провожая взглядом Исель. Кэсерил  ощутил
нежный  запах цветов ее венка, смешанный  с теплым ароматом волос Бетрис, --
словно благоухание самой весны.  Толпа  сдавила  их и протолкнула вперед,  в
широкую дверь.
     Во дворе Отец Зимы выбрал последний  пепел из погасшего священного огня
и   высыпал  его  на   себя.  Служители  уже   спешили  с  новыми   дровами,
благословленными  настоятелем. Усыпанный пеплом старик  направился  к выходу
под шутки,  легкие пинки и  возгласы "брысь-брысь!"  Вслед ему летели клочки
белой  шерсти,  символизировавшие  снежки.  Год, когда  можно  было  бросать
настоящие снежки, провожая Отца Зимы, считался  неудачным. Затем воплощенной
в Исель леди Весны вручили церемониальный кремень, дабы разжечь новый огонь.
Она опустилась  на  колени на  специально  подложенную  подушечку и  забавно
закусила  губу,  сосредоточась  на  своей  миссии.  Когда  Исель   разложила
священные  травы,   все   затаили  дыхание   --   процессу  разжигания  огня
сопутствовала  по  меньшей  мере дюжина различных суеверий. Например, крайне
важным считалось, с какой попытки удастся его разжечь.
     Три  стремительных  удара,  сноп  искр,  дуновение юного дыхания  --  и
родился тонкий язычок пламени. Настоятель быстро, пока случайный порыв ветра
не  погасил нежный  алый  цветок, перенес новорожденный  огонь Весны на  его
место.  Все  прошло   благополучно.  Послышался  облегченный  вздох   толпы.
Маленький  огонек превратился  в священное пламя; Исель, улыбаясь, поднялась
на ноги. Ее серые глаза сверкали, как разожженный ею молодой огонь.
     Леди Весны проводили на трон правящего бога, и начался ее царский труд:
сбор  ежесезонных даров храму, с помощью  которых он будет поддерживать свое
существование  в следующие три месяца.  Каждый глава дома выходил  вперед  и
протягивал  леди маленький  кошелек с  монетами или другой  дар, который она
благословляла, а секретарь храма, сидевший справа от  Исель, заносил сумму в
списки.  Даритель в  обмен получал горящую лучинку -- новый огонь для своего
дома.  Первым,  согласно рангу, подошел управляющий провинкары. Его кошелек,
переданный в руки Исель, был тяжел от золотых монет. За ним подходили другие
мужчины. Исель  улыбалась, принимала  и  благословляла; настоятель улыбался,
передавал лучину и благодарил; секретарь улыбался, записывал и складывал.
     Стоявшая  рядом  с Кэсерилом Бетрис  выпрямилась... Чего-то ждет? Затем
вцепилась ему в левую руку и зашептала на ухо:
     -- Сейчас будет тот мерзкий судья Вриз. Смотрите!
     Мужчина средних  лет  с  суровым  выражением  лица  выступил  вперед  с
кошельком в руке и, натянуто улыбнувшись, прогундосил:
     -- Дом Вриза подносит свой  дар богине. Благословите нас  в наступающем
сезоне, миледи.
     Исель скрестила руки на коленях. Вздернула подбородок и, глядя прямо на
Вриза, сказала чистым звучным голосом:
     -- Дочь  Весны принимает только дары, идущие  от чистого сердца. Она не
принимает взяток.  Достопочтенный  Вриз, ваше  золото значит  для вас больше
всего остального. Можете оставить его себе.
     Вриз отступил  на полшага, его рот открылся  и так и остался разинутым,
глаза  округлились  от  изумления.  Стоявшие  у  трона  онемели,  и  тишина,
прокатившись  волной  по  толпе,  накрыла  храм,   только  у  дальней  стены
зашушукались: "Что?.. Что она сказала?.. Я не слышал... Что?.." У настоятеля
вытянулось лицо.  Секретарь ошарашенно  посмотрел  на  него.  Хорошо  одетый
мужчина, стоявший позади судьи,  подавил  смешок, готовый сорваться с губ, и
улыбнулся, но  улыбка  эта не  имела ничего  общего с весельем --  она была,
скорее, выражением удовлетворения космическим правосудием.  Бетрис привстала
на цыпочки, чтобы  лучше  видеть, и  прошипела что-то сквозь зубы.  Горожане
торопливо  объясняли  друг другу,  что  произошло,  и удивленные восклицания
всплескивались над толпой, как распускающиеся весенние цветы.
     Судья повернулся  к  настоятелю, протягивая свой  дар ему; тот протянул
было  руки,  но  под  твердым  взглядом  Исель  вынужден  был  опустить  их.
Настоятель  покосился на  принцессу и уголком рта (однако недостаточно тихо)
прошептал:
     -- Леди Исель, вы не  можете... так  нельзя... богиня ли говорит вашими
устами?
     Исель наклонила голову и ответила:
     -- Она говорит  в моем сердце. Разве в вашем не слышен ее  голос? Кроме
того, я испросила у нее согласия, когда разжигала огонь, и она дала мне его,
--  она  наклонилась, чтобы  увидеть следующего  дарителя, и кивнула. -- Вы,
сэр?..
     Волей-неволей судья отступил  назад, давая дорогу. Служитель,  которого
настоятель  сверлил глазами, встрепенулся и  жестом пригласил  судью отойти,
дабы  обсудить происшествие.  Но его  попытка  придвинуться  и  принять-таки
кошелек была пресечена  холодным  и резким взглядом Исель. Служитель спрятал
руки за спиной и виновато поклонился судье Вризу. Сидевшая по другую сторону
двора провинкара яростно терла переносицу большим и  указательным  пальцами,
неотрывно  глядя на внучку.  Исель  только вздернула подбородок  еще выше  и
продолжала обменивать благословения богини на дары.
     Среди приносимых даров вместо кошельков все чаще стали появляться куры,
яйца и прочие мелочи, но благословение и новый огонь вручались дарителям все
с той  же  доброжелательностью. Леди ди  Хьюлтер  и  Бетрис присоединились к
провинкаре, сидевшей на  скамейке, Кэсерил же встал  позади скамьи вместе  с
управляющим,  который  одарил  дочь подозрительным  хмурым  взглядом.  Толпа
постепенно рассеивалась, а принцесса все исполняла свой священный долг перед
народом, благословляя и прядильщика, и угольщика, и нищего -- который вместо
дара спел  песенку -- тем  же ласковым голосом,  каким  благословляла первых
людей Валенды.
     Гроза,  которую предвещало  лицо  провинкары,  разразилась  лишь тогда,
когда обитатели  замка  вернулись домой.  Гнедую  кобылу  правительницы  вел
Кэсерил,  мула  Исель  твердой  рукой держал за повод  управляющий.  Кэсерил
собирался по  прибытии  в  замок  передать  лошадь  заботам  грумов  и  тихо
исчезнуть, но провинкара коротко при