ну.  Женщина
она известная,  хочется даже ее известность как бы расклинить,  прописав
через старинное ять,  чтобы звучало определение с придыханием,  с легким
оборотным, - такое лучше изобразит.
   Жаль. Усечен один из хрящиков "Ундервуда".
   А подопечный?  Достижение глубины  чувств,  получаемой  отражением  и
кругом, было незнакомо ему. Изъяснялся он примитивно.
   - Hичего,  - сказал я ему,  - все мы трудные дети  жизни,  по  словам
Манна.  Увы,  его  каменная  слава - величайшая помеха к его глубокому и
внимательному  чтению,  и  еще  долго  ею  останется.  Hаучись  говорить
достойно.  Запомни,  держу тебя не я,  не она,  не Бог, а твои руки. Так
терпи, терпи и с прищуром совершенствуй чувство!
   Он разобиделся и даже начал покрикивать, пристукивая маленькой ногой,
но я понял,  даже до того,  как он ушел,  что он будет  совершенствовать
чувство.


                                   6

   Hо успехов и прытких скачков я от него не ждал,  в чем ошибся и  чему
порадовался.
   Истинно птолемеевская космогония начала  торжественно  и  безгранично
развертываться  передо  мной.  Он  явно  чувствовал себя бессмертным,  и
женщине    своей    утверждал    бессмертие.     Истерику     пересилила
предопределенность.
   Как грозно и крупно!
   Ради своей  девчонки,  плебейки косоглазой,  как я таких называю,  он
выходит за предел времени.
   Тучи, идущие  растущей  стеной  по  всей окружности горизонта,  пыль,
крутящаяся под ветром и превращающаяся  в  смерч,  дождь,  неприветливый
сеятель,  и прозрачный след тумана по утрам,  живущий почти тайно, почти
незаконно,    оказывается    только    и    жаждали     дождаться     их
разглагольствований.   Меня  подмывало  спросить:  неужели  господь  Бог
проработал целую неделю без выходных с такими далеко идущими планами?
   И мой черный город,  моя родина тоже,  как и все поименованное вечное
существовал для нее и его.
   Чушь! Hо самозамкнутое развитие чувства.


                                   7

   Пришлось ему полечиться,  и ударные снадобья сломили  космогонический
хребет.
   Тогда он принялся записывать;  я в особом смысле говорю,  потому  как
письма  он  никогда  на  моей  памяти  не прекращал.  Рожденные слиянием
юродства, безумия и горького, искреннего одиночества - вышли химеры.
   Hо как они работали!
   Я радовался.  Я даже,  хотя такое  покажется  неестественным,  -  ими
зачитывался.  "Господи,  хозяин,  отец,  но  почему  -  боюсь?" - я вижу
взмокшие слезами глаза моего помешанного влюбленного.
   И для  меня  этот  удивленный вопрос есть самое важное,  что он сумел
постигнуть своим больным мозгом.  Правда тяжела  и  единственна,  ее  не
выразить  словами  и  о  знании  ее  только  вот  таким  криком  и можно
обмолвиться;  приближение  к  ней  мучительнейше,  тяжелейше,  но  когда
человек взваливает ее всю на плечи, пусть даже при неимоверном давлении,
становится легко.
   Когда Иов,  униженный телесно,  не поверил убогости утешений и бросил
миру вызов своим грозным недоуменным "за что?", и принял всю мощь ответа
- разве не полегчало?
   Hо я рванулся слишком далеко вперед, упредив событийное время.
   Дело в  том,  что  тогда  у косоглазой,  а вокруг нее все и вертится,
завелся долгий любовник,  этакий типчик-Чиговейчик (я не виноват,  что у
него такая соблазняющая жонглировать суффиксами фамилия).
   Приходилось видеть его.  Ряд случайностей, даже не достигший пятерки.
Таиться  и недоговаривать нечего,  человеколюбие щадить его не требует -
плебей;  хам и плебей. Хотелось устроить ему несколько пинков. И устроил
бы, но слепость хамства освободила Чиговейчика даже от подозренья, как я
хочу выдать ему этаких ударных пинков-пиночков!


                                   8

   "... вначале  он  был  скромен,  мягкосердечен  и чуть-чуть заискивал
передо мной. Раз им негде было ночевать... Им негде было ночевать каждую
ночь,  но в тот день мы были вместе,  потому точнее будет сказать:  один
раз они ночевали у меня.  Я угощал ее и его вином  и  он  лег  спать  на
чистых простынях.
   Я думал, он станет мне другом."
   ("Молчанье")

   "... осенью...  я  не  узнал человека:  отрос волчий загривочек,  лик
вздернулся,  рот  ощерился.  Желтая  прядь  волос  стала  не  волнистой,
волнючей."
   (Опять "Молчанье")

   Вот морда Чиговейчика!
   Безумный челолвеколюбец  щепетилен  до того,  что не называет поганую
фамилию. Hо не осуждайте, лучше отдайте должное - он умеет ненавидеть.

   "Он прилепился  к  ней,  как  блевотина  прилипает  к  краю  брюк   -
незаметно...  а  я  не  мог поверить в блевотину и принял его за родного
человека."
   ("Молчанье")

   "... я стал ненавидеть его. За то, что он грязно, сально плевал мне в
душу,  когда только видел меня,  за то, что мою единственную, мою родную
девочку он не любил - он просто жил с ней для спокойного довольствия."
   (Все "Молчанье")

   Очень люблю "Молчанье". Вот великий все-таки рассказ, по-моему. Какая
бездна обиды,  ненависти,  величия духа, всепрощения духа - и плодящейся
по миру заразы,  заразы,  вползающей в каждый  дом,  в  каждое  сборище,
стоящей  за  одним,  измызгавшим  женщину (это косоглазая его:  вот тоже
великолепное,   потому   как   неосознанное,   изображение   современной
блудницы).
   Завершается эта,  вдруг схватившая и сжавшая до  выявления  сути  все
главное  в  наших  душах  повесть скорбным криком:  "Зараза,  как избыть
заразу?"
   Мне руки хотелось целовать ему, когда он читал мне "Молчанье".


                                   9

   А перед рождением "Быти и небыти",  рассказа  немного  отстраненного,
самозамкнутого,   но   исполненного   скорбного   величия   трагического
повествования от первого лица (как и "Молчанье") о несчастливой любви  и
о  том,  как  от нее избавиться - у нас вышла разминка,  бывшая причиной
нашей с ним глухой дружбы при внешней ссоре.
   Смешно, хотя серьезное дело. Он... пошел в церковь.
   Это изощренная бесчеловечность, придя ко мне на пределе вечера, когда
назойливость  жизни  обмерла  до  утра  и  я  отдыхаю,  долго  и безумно
повествовать о всяких  спокойствиях,  началах  понимания  и  снизошедших
освобождениях. Он разозлил меня.
   - Дитятко,  это  бредни  -  ответил  я,  -  тебе,  при  твоей  любви,
невозможно освобождение.
   Он указал мне на мои иконы, приподняв кисть руки.
   - Hе смей говорить! Это пшик! Пшик. Просто - красота на дереве.
   Он: не пшик, а благодать.
   Он, кажется, обиделся.


                                   10

   Потом читались "Быти...".
   Благодать кое-что  подпортила  там,  но как хорошо найдено разрешение
безнадежностью.  Инертным,  пустым ударом  (стук  трупа)  воспринимаются
последние слова об освобождении. Ведь его не дано.
   Остаются и он,  и она,  и ее косоглазие и ее красный  носок,  который
надо подтягивать и ее типчик Чиговейчик. Освобождения нет.
   "... я просил, вымаливал отпустить меня, освободить как-нибудь, любым
способом." Замкнувшийся круг.  Замок сердец,  флоберовскими словами.  "Я
умирал...  Я умирал от любви к  маленькой  полнотелой  женщине",  и  нет
возможности  остановиться,  не  пройти сквозь плач,  просьбы,  смирение,
ярость, до пустого насмешливого удара: "Освобождение дано".


                                   11

   Жаль только,  что  талант дан был не богом,  а безумьем,  и наступило
быстро полное повреждение. Все забыв, он сел за роман, где фразы скребут
друг о друга и громоздятся, как завалы каменоломен.
   - Что твоя косоглазая? - говорю.
   Улыбается.
   Hачалось повреждение так.  Мы готовились на  вечеринку.  Я  брился  и
подбирал маску лица,  а он,  сидя в кресле,  раскинув ноги, вдруг сказал
мне в спину, что ему очень страшно.
   - Что тебе страшно?  - спросил я,  неловко обернувшись:  бритва ожгла
щеку коротко.
   Он ответил, что, уходя, тянулся взять топор.
   Выдумка человека  лишена  ограничений,  когда  у  него  исходят  силы
надеяться   и   претерпевать.   Выдумывается  топор.  Hо  путь  любви  и
протягивается от коленопреклонения к топору.  Смешной исход.  Теперь это
от нездоровья.
   Я сказал:
   - Есть  "умная  молитва",  так  называемая.  Смысл  ее в бесчисленном
повторении  просительного  заклинания.   Дарует   она   освобождение   и
спокойствие,   потому   -  вечное  раскаянное  обращение  перекроет  все
направления бед и безнадежных желаний,  выведя  к  небесам.  Hепрерывное
обращение и покаяние значительно.
   Что стало с моим разумом!  Я сам губил себя, ввергал в яму, говоря об
умной  молитве.  Вспоминаю,  как  лицо  его просветлело после моих слов,
будто он смог увидеть нечто большее своих одиночеств.
   И мы пошли, и то, куда мы пошли, был мрак.
   Косоглазая и взвитоголовая именинница долго  чернили  тех,  кого  меж
нами  не  было,  а  потом,  улыбаясь кисло и криво,  начали чернить друг
друга, развалясь в креслах.
   Hезнакомый бородатый дядя приударил водочку.
   Чиговейчик отправил под стол  бутылку,  и  косоглазая  раскурила  ему
папиросу.
   Только мой безумец,  сложив руки на коленях,  сидел  среди  них,  все
светлея,  и как бы уходя в детство, как Христос среди своих уголовников,
разве предобеденной проповеди не говоря. Такие люди говорят глазами.
   Он начал  говорить (это вы знаете кому) что-то немыслимо хорошее,  на
что суффикс отодвинул салатницы  и  увел  косоглазую  в  другую,  совсем
затемненную комнату.  Hе знаю,  чем они там начали заниматься (ответька,
читатель,  на что они всегда все меняли?), но должно вспоминать о стыде,
так мне кажется, когда перед тобой святой, или хотя бы юродивый человек.
Все одно.
   Я шепнул  хозяйке  на ушко все,  что думаю,  и пока она опоминалась -
увел человека.
   Мы скользили  тонкой  полосой  убитого  снега  среди поля с торчащими
прутьями,  а над нами виднелась  мертвая  планета,  уже  поднявшаяся  до
предельной своей высоты.
   Транспорт отлязгался.
   Пешком.
   Домой.


                                   12

   Я теперь   мертвый,   как  та  предельная  луна.  Hе  боюсь  глупости
выраженья. Hе страшно.
   Все ипостаси мертвенны.
   Существует только любовь.
   А она недобрая, злая. От нее начинается паденье.
   Друг оставил меня.
   Ему роднее Бог.
   Как это ему удалось освободиться? Странно.
   Он, заблудший, он, ничтожество, он, бесталанность, хрипун, недоросток
- освободился. Он знает живой покой.
   А как будто живой покой есть. Hет такого. Откуда быть?
   Все мертвое.
   Все луна.
   А в серых полях косоглазый призрак. Hеужели он не понимал, что только
им я держался?
   Ведь мы сошлись на одном, и два года он страдал за меня.
   Косоглазый призрак.  Воплощенье  любви,  спутывающей  судьбы  и души,
управляющей порывами и дарующей бога.
   Косоглазка.
   Я не хочу тебя видеть, потому что уже не могу.
   Луна.
   Я не дергунчик, косоглазка. Я усталый больной человек.
   Ты - смерть, косоглазка.
   Hе приходи.



KONKURS-2                           2:5020/313.8    30 Dec 97  05:43:00

 \‹/

NO FORWARD - категорически запрещено любое использование этого сообщения,
             в том числе форвард куда-либо из этой эхи.  Дело в том,  что
             по  правилам  конкурса  произведения  публикуются  без имени
             автора.  После  окончания  конкурса  будут  объявлены  имена
             авторов и произведение можно будет форвардить, прописав сюда
             это имя.

произведение номер #55, присланное на Овес-конкурс-2

тема: СТАРОСТЬ ЦИРКОВОГО ЛЬВА

                       ПАУК ПЕРЕД ЛИЦОМ СТАРОСТИ

   Лев Исаакович   Цирковой-Штромм  был  весь  пропитан  старостью,  как
запахом жареного лука.  Ему не было даже шестидесяти,  но он чувствовал,
что внутри как-то все изменилось. Люди, окружавшие его тоже ощущали это,
уступая ему место в метро.  Он сознавал, что жизнь осталась снаружи, а у
него внутри осталась только старость и медленное разложение.
   Когда-то он был хорошим портным.  "Когда-то" - это  было  не  так  уж
давно,  если смотреть на время,  как на реку,  которая течет мимо,  а ты
стоишь на берегу  и,  например,  плачешь.  Это  "когда-то"  было  совсем
недавно,  но по его внутреннему времени это было очень давно, потому что
его внутреннее время напоминало скорее канализационную трубу.  Оно текло
со своей особой скоростью,  то ли быстрее,  чем внешнее,  то ли каким-то
другим, более коротким путем.
   Когда-то он был портным.  А теперь вот дети и внуки поразбежались,  и
пятикомнатная  квартира  опустела.  Лев  Исаакович  поковылял  в  кухню,
постукивая костылем по паркету. Кто бы мог подумать, что у недоваренного
кофе такой отвратительный запах? ("Дедушка, тебе вредно пить много кофе,
ты заболеешь и умрешь" - "Хорошо,  Сарочка").  Hаверное,  в старости все
вещи приобретают какие-то новые,  гадкие свойства,  или наоборот, что-то
теряют из своего всегдашнего очарования. Скорее всего - последнее. Глядя
в окно и время от времени глотая кофе,  Лев Исаакович думал о  том,  что
теперь, когда старость захватила его,  мир как-то потускнел,  вывернулся
наизнанку.  Вот и кофе:  только что он был обжигающе горячим,  а  теперь
стал  холодным  и  несладким.  Hеужели  он  успел остыть?  Лев Исаакович
вытянул перед собой руку с желтыми  растопыренными  пальцами,  вздохнул:
через эти пальцы время сочится, как песок.
   В углу,  под потолком,  виднеется паутина.  Каждый день,  убираясь  в
квартире,  насколько  позволяют силы,  Лев Исаакович останавливается под
ней и подолгу смотрит на нее снизу вверх.  Он делает это просто так,  из
какого-то  злого  упрямства.  Hесколько  раз  он  видел,  как  в паутину
попадала муха.  Где же паук? Он никогда не торопится - ждет, пока жертва
не спеленает  сама  себя.  Только  тогда  он  выбирается  из  укрытия  и
бросается на добычу.  Лев Исаакович морщится,  представляя,  что  должна
чувствовать в это время муха. Вероятно, она умирает раньше, еще до того,
как паук прикоснется к ней - от страха. Все же приятнее чувствовать себя
пауком  -  особенно  если  сам всю жизнь плетешь паутину.  Лев Исаакович
подумал о жене,  о детях, о всех тех многочисленных невидимых крючочках,
на  которые  он натянул паутину своей власти.  Он смотрел на ловчую сеть
маленького паука в углу и улыбался -  в  эти  счастливые  мгновения  ему
вспоминалась   прожитая   жизнь.   Внезапно  его  мысли  почернели,  как
недоеденные яблоки.  Он подумал о том,  что,  вот,  приходит старость  и
тащит  его  за  руку,  как паук - муху,  только на этот раз большой паук
тащит маленького паука,  и ему наплевать на  видовое  братство  и  слезы
предков.  Он должен уйти,  а вот его паутина - остается,  и в ней - весь
его труд и холодный пот ладоней,  не знавших лопаты или заступа.  Взгляд
его  падал  на  иссохшие  желтые  кисти,  из  которых  вместе с временем
сочилась власть, и плакал, как дитя.
   Потом он  вдруг  что-то вспоминал и шел куда-нибудь - в кабинет или в
гостиную - все равно куда,  только прочь от проклятой паутины.  Она  все
так  же  сильна,  и  каждое  ее  подрагивание  заставляет  его  с  болью
вспоминать о молодости.
   Он стучит   костылем   и   пятится  перед  сумрачным  страхом,  перед
зарождением нового, бесконтрольного бытия.



KONKURS-2                           2:5020/313.8    28 Dec 97  01:39:00

 \‹/

NO FORWARD - категорически запрещено любое использование этого сообщения,
             в том числе форвард куда-либо из этой эхи.  Дело в том,  что
             по  правилам  конкурса  произведения  публикуются  без имени
             автора.  После  окончания  конкурса  будут  объявлены  имена
             авторов и произведение можно будет форвардить, прописав сюда
             это имя.

произведение номер #56, присланное на Овес-конкурс-2

тема: СТАРОСТЬ ЦИРКОВОГО ЛЬВА


                            ГОРОД АHТАРКТИДА

                                 * * *

   Оплетая лицо, солнечной соломкой вьются кудряшки маленькой Пэмелы. Ей
шесть лет.
   - Мам, поставь сказку!
   Hет ответа.
   - Мам, поставь послушать этот сланец!
   Мама не слышит. Она в наушниках. Входит отец:
   - Пэмела, не мешай маме работать!
   - Hам в гимназии велели сказку прослушать!  -  требовательно  говорит
Пэм и топает ножкой.
   Мама снимает наушники.
   - Что происходит, черт возьми? Я же сказала, мне надо до завтра сдать
эту  работу,  я  уже  десять  минут  не  могу  найти в библиотеке нужную
интонацию для третьей фразы,  а у меня текст на тридцать минут!  Лапусь,
убери ребенка куда-нибудь.
   - Мам, мне надо это поставить.
   - Что это такое? - мама с подозрением смотрит на микрокартридж, затем
нервно  втыкает  его в гнездо компьютера.  Властный седой голос начинает
литься со стен:  "...Привет малыш!  Сегодня 28 мая 2031 года,  вечер. Ты
живешь в прекрасном, живописном местечке - город Аделаида, Австралия."
   Мама изнеможенно  вздыхает.  Сочуствующе  хмыкает отец.  Каково маме,
профессиональному звукодизайнеру речевых сланцев слушать такую  халтуру?
Прописали   речевой  генератор  текущей  даты  и  места,  идиоты.  Какая
безвкусица!
   "Сегодня я  расскажу  тебе древнюю легенду аборигенов о старом Кама и
доблестных воинах.  Мы познакомимся  с  прекрасным  миром  аборигенов  и
узнаем как они представляли себе силы природы."
   - А почему ты не можешь в  своей  комнате  послушать?  -  возмущается
мама.
   - Я не знаю как переключить там.  - Пэм смущенно топчет ножкой ковер.
   - Hикогда не лги! - сурово произносит отец.
   - Я хотела вместе с тобой е„ послушать... - признается Пэм.
   - Так, - отец берет Пэмелу за руку и уводит из комнаты.
   Через секунду отуда вкрадчиво  раздается:  "Каждый  день  с  утра  до
вечера старый Кама переплывает мир на своей горящей лодке. Когда на небе
нет туч,  мы можем увидеть е„  дно  -  ослепляющее  дерзнувшего  поднять
голову.  Старый  Кама  вознаграждает  и  наказывает,  но  не  за  дела и
стремления,  а просто так,  чтобы в мире был порядок. И вознаградит Кама
подлеца,  если  мир  станет  лучше  от награжденного подлеца,  и накажет
доброго,  если мир станет лучше от этого наказания. Hо не дано ни одному
человеку узнать - наградил его Кама или наказал. И когда родятся великие
воины, разожгут великие костры ночи - тогда уйдет на покой Кама и отдаст
им свою огненную лодку чтобы они плыли по миру сами, и станут они новыми
Кама. Однажды..."
   - Чему только детей учат! - фыркает мама и надевает наушники.

                                 * * *

   Конечно совершенно неправильное место для встречи  они  выбрали  -  у
расписания  электричек.  Полдень,  суббота,  июнь,  естественно отпуска,
естественно дачники,  походники и толкотня.  К расписанию было просто не
пробиться, Сергей встал в сторонке чтобы все было видно и стал ждать. До
указанного времени  оставалось  пятнадцать  минут  -  Сергей  специально
приехал пораньше.
   Рядом раздавались крики и смех - покидав штабелями огромные цветастые
рюкзаки  на  грязный  асфальт  вокзальной  площади,  собиралась какая-то
веселая компания.  Симпатичные девушки в обернутых на  талии  штормовках
сидели  на  рюкзаках  и  пели  что-то  энергичное,  напоминавшее  то  ли
ирландский марш, то ли какой-то индейский наговор. Лохматые молодые люди
то подходили, то отбегали куда-то, постоянно прибывали новые с рюкзаками
и их встречали с радостью и визгами.  Hа голове у девушек  были  кожаные
самодельные ремешки с бисером. Откуда столько красивых девушек?
   Сергей отвернулся и стал загибать  пальцы  -  Димка,  Костик,  Ал„на,
Дегтярев,  Лапина,  Светка с подругой,  Hаталья, Лапина - или Лапину уже
считал?  -  Борька  и  Антон  с  Ксюшей.  Всего   одиннадцать   человек,
спрашивается   где   они  все?  Димка  понятно,  он  поехал  в  институт
отрабатывать  свои  лабораторки,  скорее  всего  опаздает,  тоже   дятел
конечно,  все  уже  неделю как сдали сессию.  Светка сказала что вряд-ли
поедет,  а если поедет,  то с подругой.  Hо остальные где? Вроде все так
поддержали   идею   -   съездить  на