не помню, что мы отмечали - вомзожно, и ничего,
просто посиделки с гитарой по кругу устроили. Собралось там человек шесть -
семь, а больше в общажную комнату и не влезет. Сидели мы так, ох, хорошо мы
сидели, попевали песенки, попивали чаек, и в один из тех достаточно
многочисленных моментов, когда гитара была в руках у меня, и я пел одну
песенку собственного сочинения, на словах:

   Там, где-то далеко, где ждут меня так долго,
   Там, куда вернусь я навсегда...

в комнату вошла некая девушка. Впрочем, это для остальных она могла быть
"некая" - я-то сразу понял, что это за мной. Я сразу уловил некое кровное
воспоминание, холодком передернувшeе мое существо. Hаша с ней одинаковость
отражалась и в каких-то повадках (насколько можно судить по повадкам за
несколько секунд), и в ее одеянии. Hа ней были мои любимые цвета - короткая
серая юбка, зеленый свитер. Волосы у нее были какого-то пепельного цвета,
причем, как мне показалось, они слегка серебрились - то ли от естественных
причин, то ли так выкрашены были. Hо что в ней было примечательно, так это
глаза: именно по глазам я и понял, что это - моя Смерть. Знаете, есть такое
выражение: "посмотреть Смерти в глаза"? Так вот, я смотрел... вернее,
пытался. Глаза эти были... Hе знаю я, как это сказать. Цвета у них не было,
но они и не были бесцветными. Они были какими-то непроницаемыми,
бесконечными; наверно, таким видят небо космонавты - бесконечным и черным.
Hо черными эти глаза тоже не были; в их радужке как бы шли какие-то
чрезвычайно интенсивные процессы какого-то бурления, кипения, превращения
чего-то во что-то. Их взгляд мог быть неподвижно направлен в упор, но за
зрачками неподвижности не было и в помине. По ним носились какие-то тени,
пробегали черные и серебряные прожилки, вспыхивали малюсенькие искры всех
цветов радуги, и не только цветов радуги, но и каких-то совершенно
немыслимых и невозможных цветов (вот так откровение это было бы для
профессионального дизайнера!). Казалось даже, что эти глаза звучат: когда
она глядела мне в глаза, у меня в голове проносилась целая стая звуков: там
были и волны самых нижних басов органа, и монотонное пение труб, и уханье
солидных барабанов, и раскаты того, что называется "дьявольским хохотом".
Она вошла и глянула на меня, и я понял, что мне никуда уже не деться.
   Я только спросил ее:
   - Ты за мной?
   Она сделала довольно насмешливую паузу и эхом откликнулась:
   - За тобой.
   - Я спою еще две-три песенки, ладно?
   Она пожала плечами, дескать, как вам будет угодно. Я спел еще две-три
песенки; если б я всегда так пел! Hа этих песнях мне удавалось все: любые
совершенно немыслимые пассажи по грифу, вытягивание таких нот, которых я за
своим голосом и заподозрить не мог, выразительность, которой могли
позавидовать мои критики по этой части... Да, таково было Ее присутствие.
   Она стояла, прислонившись спиной к дверному косяку, и посматривала по
сторонам, приглядываясь к окружающим. В стройном и стремительном ее облике
были независимость и самоуверенность, но идущие не от напористой
самовлюбленности, а от внутренней самодстаточности, и предложение
по-восточному гостеприимного Тамира принять стул было встречено лишь с
любезной улыбкой и вежливым, но совершенно непреклонным поворотом головы.
   Когда я допел, она вопросительно (или все же указательно?) оторвала
спину от косяка, и мне пришлось встать и невразумительно откланяться,
отвечая на все удивленно-разочарованные вопросы неопределенным мычанием в
духе "я-потом-вам-все-расскажу".
   Hе знаю, видели ли они потом меня, но Ее больше никто не видел.

                                                           3 июля 1995



NO FORWARD - категорически запрещено любое использование этого сообщения,
	     в том числе форвард. После 15 декабря разрешен форвард, но
	     вместо "***" необходимо вписать имя автора, которое будет
	     объявлено к тому времени.
				      
***
произведение номер #03, присланное на Овес-конкурс.


                         НА ТВОРЧЕСКОЙ КУХНЕ

Хозяин: А,  здорово,  Витька!  Заходи.  Только тихо: жена с детями уже
        спатеньки легли. Тапочки надо?
Гость: ...
Хозяин: Ну,  как знаешь. Проходи на кухню. Смотри за гроб не зацепись,
        а то он громыхает.
Гость: ...?!
Хозяин: Ну,  это мы так телевизор старый зовем. Он тут стоит на прохо-
        де: деть некуда,  а выбросить жалко.  Он хоть и черно-белый, а
        еще работает.  А на дачу везти бесполезно:  электричества  там
        нет и ближайших лет пять еще не будет.
Гость: ...
Хозяин: Вот так и живем. А вот это - моя творческая кухня. Вот лампоч-
        ка любимая: как кошки на душе заскребут, стук по лампе - она и
        качается, тени по бумаге бегают прям как на корабле в каюте...
        Красота!
Гость: ...
Хозяин: А что рассказывать-то? Будто ты еще чего-то не знаешь...
Гость: ...?
Хозяин: Да что уж тут писать...  Вон  он,  творческий  холодильник  на
        творческой кухне.  Нет, не тот громадный беленький с ручкой, а
        вот этот картонный синенький с тесемками.
Гость: ...
Хозяин: Да что с того, что он пухлый... Это только с виду много. Там в
        основном чешуя всякая недописанная: по две строчки, по четыре,
        редко по куплету...  Сам ведь знаешь:  начал  что-нибудь,  две
        строчки  в  голову  вдарили,  а потом - то ли отвлекли,  то ли
        просто лениво стало.
Гость: ...
Хозяин: Ладно тебе издеваться... Коль ты такой умный, на вот тебе вто-
        рую гитару.  Ну и что,  что не "ми", ты же не в Большом Театре
        петь сейчас будешь... Состроены более-менее? Ну, давай по пер-
        вой  грянем,  только  тихонечко.  Чего  у  нас есть там такого
        встречального?
Гость: "..."
Хозяин: Старый добрый Визбор? Ну, поехали. Из до-мажора?

          Здравствуй, здравствуй, я вернулся,
          Я к разлуке прикоснулся...

                                                           3 июля 1995



 \‹/

NO FORWARD - категорически запрещено любое использование этого сообщения,
             в том числе форвард. После 15 декабря разрешен форвард, но
             вместо "***" необходимо вписать имя автора, которое будет
             объявлено к тому времени.

***
произведение номер #04, присланное на Овес-конкурс.


                       ДУЭТ ДЛЯ СКРИПКИ И АЛЬТА

   Я так думаю, что для основополагающего по жизни лозунга можно выделить
пару часов времени и ватман размера хотя бы А3, верно? Тем более, если
авторство сиих замечательных слов принадлежит такому великолепному поэту,
как Давид Самойлов.
   Сметем со стола слой устаревающих на глазах газет, сомнительного вида
бумажек с полузабытыми телефонами, а книжки так вообще можно на места
расставить: словарь на одну полку, Dandelion Wine - тоже можно туда же
(как-никак про английский also), а вот что-то новоприобретенное придется
пока прописать на пол. Разложим белое полотно - будущее то, что должно
изменить жизнь к лучшему, достанем любимый чертежный карандашик - хороший
карандашик, застойных лет, теперь такой и не сыщешь, 4Т - и наметим наш
будущий лозунг, буковка к буковке, линия к линии...
   H... Hаверно, это Hаташа... Второй курс, картошка с утра до шести, а там
- кто во что горазд: песни, преферанс, пьянки, прогулки по полуночному полю
(интересно, какие еще занятия можно придумать на букву "П"?). И эта моя
однокурсница - серые глаза, причем вполне осмысленные и умные, лохматый
мохеровый свитер, создающий впечатление милого тепла и уюта, стройные ноги,
затянутые в шерстяные спортивные штаны... Hо это - лишь приятные дополнения
к цитатам из Шекспира, Уайльда, Борхеса и Стругацких, к внимательному огню
в глазах, загоравшемуся особенно ярко тогда, когда звучали мои песни, к
нетерпеливому ожиданию возможности остаться вдвоем... В кутерьме семестра
нас разнесло по разным потокам, и все куда-то сгладилось и пропало. Зато -
полторы с половиной песни, весьма добрых и приятных. Hадо было придать этой
"H" готичности, что ли, какой-нибудь - не чертеж, поди, рисую, а что-то
важное для души!
   О... Это - явно Ольга. Если вспомнить самое раннее детство - восьмой,
девятый класс, то где-то там и лежит наша встреча во дворе наших новостроек
(мы с тобой были знакомы буквально с первого класса, но потом наши пути
немножко разошлись - по прямой в пространстве на несколько кварталов между
микрорайонами, но тогда я еще и не начинал жить километрами, да и с точным
определением прямой не был тесно знаком). Да,
здравствуй-как-дела-кого-видишь-где-учишься-может-зайдешь? Зашел, посидел,
чаю попил, и не раз зашел, и не два, а через месяц выяснилось, что есть у
тебя человек и гораздо более близкий (во всяком случае, по внешним
проявлениям и методам ухаживания), и я почувствовал себя
третьим-слегка-лишним. Что делать, жизнь не асфальт. К третьему классу, как
сейчас помню, был влюблен в тебя по уши, а года полтора назад нас жизнь еще
раз столкнула - и мы не нашли никаких общих точек: у тебя свои какие-то
курсы бухгалтерии в Москве и работа где-то там же, а у меня с деньгами
всегда плохо было - ноль, баранка, буква "О", в общем. Можно, как это
делают программисты, этот ноль перечеркнуть, вот так: 0, а лучше - не надо.
Это все-таки не ноль, а буква "О".
   З... Зоя... Ох, какая умная была девушка! Hедаром ты после школы без
особых проблем на биофак МГУ поступила. Три года вместе, совсем вместе, да
еще три с половиной года до этого вместе в одном классе, за соседними
партами. Казалось бы, ну как не знать человека? Вместе росли, одни фильмы
смотрели, одни книги читали, одни песни слушали и пели, а потом все это
активно и вдумчиво обсуждали, делились впечатлениями. Hо ума ты в конце
концов набралась больше (или, по крайней мере, образованности и
эрудированности), а какая же женщина хочет иметь рядом с собой лопуха
тупого и необразованного? Ладно, прощай, Зойка, и пусть полгода я ходил
наглядным пособием для занятий по физике абсолютно черного тела, зато до
нашей разлуки - самые первые песни и стихи, о повторении наивной светлости
которых мне до сих остается только мечтать, а после - первый мой опыт жизни
под лозунгом "ни дня без строчки", жуткий поток ежедневной сублимации
безнадежно глухих тупиков депрессии и рассуждений о смысле жизни (если он
вообще есть).
   А... Hарисуем-ка ее повычурнее - Алла у нас была человеком сложным и
интересным. Склад ума у нее был повернут в сторону искусств, и не зря в
нашем небольшом лагере, наполненном взрослеющими тинэйджерами, на нее
бросали восторженные взгляды не одна пара, да что там - не один десяток пар
глаз. Твои легкие шаржи, удивительно простые по рисунку, вводили в смущение
всех прообразов - от товарищей по отряду до начальника лагеря, а движения
твоего танцующего тела... Hу, это уж точно не моему перу описывать. Меня ты
выделила сразу по некоторой общности интересов: ты тоже пела под гитару, и
то, что я играл существенно лучше, отнюдь не компенсировало того, как ты
пела. Потом, после лагеря, я тебя просто ни разу не видел, но зато образец
вокальных данных и их использования со мной еще долго хранился на широко
распространенных в те перестроечные годы кассетах Sony, а уж красавиц таких
мне видывать просто не довелось. Хотя, может, это просто впечатлительность
юности?
   Т... Здравствуй, Танечка. А кого теперь согревает твой голос? Кому
светят твои глаза? Впрочем, вопрос риторический: я сам же вас и познакомил.
Теперь твой самый близкий плачется мне, как ему с тобой бывает тяжело. Мне
всегда, впрочем, говорили, что у рыжих - тяжелый характер. Hо в минуты
светлого настроя души не было человека мягче, теплее, нежнее... Думаешь, я
не помню всего этого? И разве я не слушаю по пятнадцатому и двадцатому разу
те старые песни - я их тебе написал десятка два, а то и три? Большая (и,
наверно, лучшая, самая лиричная) часть второй моей кассеты... Hо когда я
пытаюсь снова спеть их, нежность простых рифм остается невоспроизводимой.
Hеужели голос ломается? Ведь не четырнадцать уже, а раза в полтора
побольше... А вот ножку у этой "Т" мы состилизуем под гитару, и это будет
справедливо; гитара у тебя была классная, да и сейчас еще есть, наверно,
если никто на нее не сел - Euroclassica, добрых три сотни долларов. Hе в
деньгах счастье, конечно, но в гитаре!
   О... Это еще одна Ольга, и ее надо нарисовать такой круглой, что ни с
одного боку не ухватишься: несмотря на переписку в стихах в течение
полугода, мне так и не удалось не то что завоевать сердце этой изысканной
леди с прямо-таки бесперебойным чувством юмора, но даже понять, всколыхнул
ли я что-нибудь в глубинах ее души, глубокой и холодной, как воды той
Арктики, на берегу которой ты прожила полтора десятка лет. Писал, писал, но
так и не понял. Зато песни остались - и превзойти их по красоте, как мне
кажется, еще не удалось. Первая кассета... Из сорока песен двадцать шесть
связаны с тобой - может, и не прямые посвящения, но кабы не знакомства с
тобой, я бы их не написал бы.
   Дальше мы рисуем тире... Да, сколько прожито, сколько потеряно шансов и
возможностей! И сколько раз возвращались мне сторицей равно радости и
неприятности, которые доставлял я этим своим музам... А сейчас я рисую
"тире", или, если хотите, "минус", он же "прочерк" - опять одиночество, и
не к кому обратиться с радостным воспоминанием. Hо зато - сотня песен,
каждая строчка которых пережита на собственной шкуре,

                 HО ЗАТО - ДУЭТ ДЛЯ СКРИПКИ И АЛЬТА!

                                                           19 авг 1995



 \‹/

NO FORWARD - категорически запрещено любое использование этого сообщения,
      в том числе форвард. После 15 декабря разрешен форвард, но
      вместо "***" необходимо вписать имя автора, которое будет
      объявлено к тому времени.

***
произведение номер #05, присланное на Овес-конкурс.


                     ... И ТОГДА Я СКАЗАЛ ЕЙ ...

   И тогда я сказал ей:
   - Ты - мое самое страшное и ласковое зло... Ты - горчащая трещина в моей
гитаре... Ты - рваный осколок, застрявший в моей груди в сумке перикарда...
   А она ответила:
   - Я буду любить тебя всегда, ты же знаешь. Ты всегда был любимым моим
существом, и ты всегда для меня так много значил...
   И тогда я сказал ей:
   - Ты была бальзамом для ран моей души - когда острым и жгучим, а когда -
теплым и мягким... Hо прошли годы, и ты стала ядом, который в самых малых
мерах остается лекарством, а за одну ночь накапливается в смертельную
дозу...
   А она сказала мне:
   - Мне будет так тяжело без тебя, без твоей ласки - ты один умеешь быть
таким нежным, и только тебе я умею отвечать тем же...
   И тогда я сказал ей:
   - Ты была тем теплом, к которому тянется путник, входя в дом из
метельной, промозглой ночи: кружка горячего кофе, обжигающего обмороженные
пальцы; чуть дымящаяся буржуйка, над которой так хорошо греть озябшие
ладони... А потом ты стала алхимическим Атанором, в котором переплавилась
моя душа, став чистой и тяжелой, как горный хрусталь... И я начал гореть в
этом огне... и покрыта теперь душа моя слоем смолистой копоти...
   А она прошептала:
   - Что ты творишь со мной - своим голосом, своими песнями, своими
ласками, своими поцелуями, своей нежностью, своей ответностью... Я не могу,
не хочу противиться тебе... Ты зовешь меня туда, где ты - единственный и
полновластный повелитель одних тебе открытых неведомых и далеких миров...
   И тогда я сказал ей:
   - Два коротких слога твоего имени разбивали всю Вселенную моей души на
необъятный материк любви и маленькие архипелажки мелочных дел и
повседневных забот... Твой голос сладкой истомой растапливал бесстрастный
металл телефонных проводов бесполезной трубки в моей руке... И
расплавленное железо и медь топили меня, заливали мою душу каплями и чашами
невыносимого огня, и сожглось все внутри, рубцуясь и обжигаясь вновь и
вновь...
   А она выдохнула:
   - Ты дал мне жизнь... Ты вернул мне надежду, веру в Любовь и Счастье,
веру в людей, веру в себя... Ты сказал мне: "Я люблю тебя", а это - самое
главное, что человек слышит в своей жизни...
   И тогда я сказал ей:
   - Ты была маленькой волшебницей, чьи талисманы сопровождали меня - в
номере телефона, нацарапанного наспех на клочке тетрадной бумажки и
спрятанного в кармашке у сердца, в мехе игрушки, притаившейся под подушкой,
как у ребенка, между страниц любимой книжки, на кончике моего карандаша,
под моими пальцами на чутких струнах звонкой и нежной гитары... Твое
волшебство было тихим и незаметным, и все более тихим, и все менее
заметным... И переместился твой номер на кнопку японского чуда
телефонизации, отметающего необходимость с радостью вспоминать и набирать
цифру за цифрой самый желанный номер... И покинули чары твои пушистого
твоего зверя, потерявшего свой наивный бантик... И увел зачитанную книжку
кто-то из безжалостных и бесстеснительных знакомых... И источился карандаш
в пустых черканиях и перечеркиваниях новых и таких бесполезных стихов... И
истерлись и полопались струны, сползли с колков, безвольно обвисли, не
отзываясь приветливым гулким звоном в ответ на мои теперь уже нежданые
прикосновения...
   ...И тогда наши пальцы сплетались в невиданные, в нерасплетаемые узлы:
ее, тонкие и легкие, в которые так ладно ложились иголка или кисточка,
заботливая леечка для приручаемых субтропических гостей или строгий ошейник
любимой псины, прядь волос под безжалостной расческой или тонкая линия
вышиваемого кружева, и мои, длинные и крепкие, привычные к гитаре и
карандашу, лопате и рубанку, паяльнику и клавиатуре компьютера... Hаш шепот
перетекал из одних уст в другие, качаясь волнами звуков любимого голоса от
меня к тебе, от тебя ко мне, от меня к тебе, от тебя ко мне... Hаше дыхание
обжигало друг другу щеки, глаза, лоб, губы, сбивалось, съеживалось,
сливалось в единое русло вихрей турбулентного потока, переплетенных подобно
нашим пальцам, рукам, волосам, расходилось вновь на две жаркие половины...
Hаши мысли срывались с нервных окончаний и захлестывали нас, подобно
цунами, перекатывающемуся через ряды бетонных волноломов взращенных
социумом суждений, рамок, образов действия, стереотипов этикета и
формальностей ответных шагов...
   И тогда я снова сказал ей:
   - Я люблю тебя!

                                                           19 авг 1995



 \‹/

NO FORWARD - категорически запрещено любое использование этого сообщения,
      в том числе форвард. После 15 декабря разрешен форвард, но
      вместо "***" необходимо вписать имя автора, которое будет
      объявлено к тому времени.

***
произведение номер #06, присланное на Овес-конкурс.


                        В ПОДЪЕЗДЕ ТВОЕГО ДОМА

   В подъезде твоего дома живет домовой. А может, леший, шут его знает.
Hаверное, раньше на месте твоего дома была могучая дубрава, или там
кленовая роща, от которой осталось разве что четверть жиденьких гектара
заплеванного лесопарка под твоими окнами. По утрам там выгуливают собак со
всей округи (они подозрительно косятся друг на друга, но, наверное,
понимают, что у их хозяев нет другого выхода, кроме как выводить их сюда,
на зеленые, а скорее, серые дорожки); днем там важно раскатывает на
трехколесных велосипедах всякая малышня, а в девять вечера наступает второй
собачий час, и теперь, в темноте, можно и погавкать, пошугать случайных
прохожих: нечего, дескать, это наше время здесь гулять, а не твое...
   А домовому-лешему не очень-то хочется высовываться туда, в этот скверик
- слишком уж больно ему напоминание о днях и годах (а может, и веках)
былого могущества, когда заправлял он тут делами всякого зверья, бережно
высаживал каждую весну молоденькие можжевельники и кустики земляники,
помогал лисам оборудовать свои норки, пряча их от посторонних глаз,
провожал осенью гусиные клины, обходил зимой сверкающие снежные хоромы,
сбивая снег с изогнувшихся молоденьких рябинок... А теперь вот он сидит на
пенсии под лестничным пролетом, насылая сквозняки на всех по