д  шел  насмарку  -  словом,  мсье  Ришар   распорядился
изолировать  ее.  И  тогда  она  исчезла.  Вы  спросите:  как  это могло
произойти здесь,  у нас? Я вам отвечу - не знаю. Санитары несли какую-то
ересь,  у  всех  троих  был  налицо  явный  психоз  -  увы,  у нас такое
случается,  условия тяжелые, но чтобы у троих сразу... Вот и все. Больше
мне нечего сообщить, клянусь честью.
   - Значит,  извещение о смерти было ложным?  - очень спокойно  спросил
Джереми.
   - Мсье Флинн, - доктор протянул к нему руку, привычно остановив ее до
прикосновения.  - Мне жаль говорить об этом, но... Подумайте, семнадцать
лет!  Она не обращалась за помощью,  и  никто  ее  не  нашел,  а  скрыть
заболевание лепрой на той стадии...  простите,  мсье Флинн,  она мертва.
Иного быть не может, нет никаких шансов.
   - Благодарю вас,  мой друг.  - Джереми встал и направился к двери.  -
Простите, что отнял у вас время. Всего наилучшего.
   Доктор вскочил  из-за  стола  и  рванулся  за  посетителем,  он хотел
оправдаться, объяснить, что написать правду значило бы вызвать скандал и
причинить ненужную боль ему самому,  что для блага остальных больных они
пошли на  невинную  ложь...  Hо  англичанин  только  еще  раз  повторил:
"Благодарю",  и доктор почему-то поверил,  что его дикая история в самом
деле принесла пришельцу успокоение.

   Он шел по белой пыльной дороге,  шел пешком, не дождавшись дилижанса.
Теперь  он  знал  все.  Картинка в энциклопедии:  гладкий черный камень,
женское тело в чересчур узком платье и львиная голова.  Сехмет  Могучая,
отождествляемая  с  Баст,  богиней  радости,  а также с Тефнут Влажной и
Хатор Золотой,  а также с Мент  и  Менхит...  Покровительница  воинов  и
врачей.
   - Рыжая,  эй,  рыжая, - шептали его губы в такт шагам. - Я решил твою
загадку, старушка Салли. Это Ли, моя жена. Ты слышишь? Это Ли.
   Он не думал о том,  что будет делать дальше,  всецело полагаясь на ее
обещание. Устав от ходьбы, он свернул с дороги и заснул в поле, прямо на
земле.  Его разбудили сумерки.  Большая тень стояла над  ним  и  тяжелой
лапой давила плечо. Он не испугался.
   - Ты выиграл, - промурлыкал золотой голос. - Садись верхом.
   Что за  перья  были  на  могучих крыльях!  Каждое длиной в павлинье и
толщиной в роговой нож для разрезания страниц. Джереми погладил огромную
голову:  черные  волосы  немного  отросли,  но все равно Сфинкс пока еще
казалась стриженой, как девочка с парижского бульвара. Он засмеялся.
   - Ты по-прежнему любишь, когда тебя чешут за ухом? Как твое имя?
   - Зови Меху,  - кокетливо мурлыкнула она. - За ухом - потом. Сейчас я
прыгну. Держись за волосы.

   Так высоко Джереми не летал даже во сне. Теплый запах кошачьей шерсти
согревал его,  пока поля  и  виноградники  Франции  уплывали  на  север.
Hаправление легко было определить по солнцу,  снова показавшему огненный
край, когда они набрали высоту. Потом оно опять утонуло за горизонтом, и
черная  ночь отразилась в море,  окутав летящих кромешной тьмой.  Только
ясные  звезды  мерцали  в  небе,  и  бриллиантовые  брошки  пассажирских
теплоходов  -  внизу.  Потом  ослепительные  лучи  ударили  в  лицо,  на
побережье мелькнули белые кубики,  тонкие побеги минаретов, а они летели
все  дальше  и  дальше,  над материком,  над песком и камнями,  где вода
проступала на серой ткани зелеными кляксами оазисов...  Hад  гигантскими
четырехгранниками  царских  усыпальниц,  чьи  стражи с тяжелыми львиными
лапами,  с нежными лицами, изъеденными проказой... - Hо вот вдали возник
еще один оазис, и его деревья поднялись им навстречу.
   За зелеными кронами виднелась серая  стена,  широкие  колонны,  и  по
ступенькам  бежала  к  нему  Ли,  в  легком  светлом  платье,  в  легких
сандалиях,  с белым больничным узелком в руке.  Узелок упал и  покатился
вниз, когда темные от загара пальцы коснулись седых волос.
   Возможно, она и вправду была  теперь  одной  из  многих  богинь,  чей
атрибут - львица: божеством, языческим призраком или просто вымыслом. Hо
кроме этого орехового загара, Джереми не заметил в ней никаких перемен.




KONKURS-2                           2:5020/313.8    28 Dec 97  21:07:00

 \‹/

NO FORWARD - категорически запрещено любое использование этого сообщения,
             в том числе форвард куда-либо из этой эхи.  Дело в том,  что
             по  правилам  конкурса  произведения  публикуются  без имени
             автора.  После  окончания  конкурса  будут  объявлены  имена
             авторов и произведение можно будет форвардить, прописав сюда
             это имя.

произведение номер #51, присланное на Овес-конкурс-2

тема: ПОБЕДА СИЛ ДОБРА HАД СИЛАМИ РАЗУМА


                             "СМЕРТЬ ПОЭТА"

   Иван Колобков был умным человеком. Вы, конечно, можете меня спросить,
зачем  я  посчитал  нужным  непременно  уведомить о столь важном факте в
самом начале этого рассказа. Видимо, это имеет какой-нибудь смысл? Может
быть,  Иван  был  непризнанным  гением  с  кустистыми  седыми  бровями и
чуть-чуть надтреснутым пенсне, проводящим свои дни в пыльной лаборатории
в  окружении  неразговорчивых  ассистентов?  Hо  ведь  это совершенно не
согласуется с дурацкой фамилией,  которой немилосердный  автор  наградил
своего героя.  Или,  может быть, эта фраза - очередная дурацкая шутка из
тех,  которыми писатели сдабривают  свои  произведения  словно  неумелая
домохозяйка, приправляющая кислые щи старым прогорклым луком? Вовсе нет.
Возможно,  вас разочарует бедность авторской фантазии, но эту несчастную
фразу следует понимать абсолютно буквально:  Иван Колобков действительно
был умным человеком. Он не был гением, но, тем не менее, умел глядеть на
мир  с  той  примесью  пытливого  анализа,  которая безошибочно отличает
человека разумного от бессловесных тварей,  даже если эти твари ходят на
двух  ногах и имеют кучу дипломов,  подтверждающих их разумность.  Hо не
стоит также думать,  что этой краткой и,  возможно,  не  совсем  удачной
характеристикой  автор  надумал  возвысить  своего  героя  над  толпой и
громогласно вещать его устами вечные истины.  За вечность эти истины уже
порядком  приелись,  все их знают назубок и поэтому подобные восклицания
оцениваются исключительно по степени их громогласности.  При этом любой,
кто  хоть краем глаза видел Ивана Колобкова,  понимал,  что он не только
умный (как можно было заключить по массивным выпуклым очкам),  но  также
тихий  и  незлобивый  человек и в силу этих прискорбных причин абсолютно
неспособен громовым голосом молоть возвышенную  чепуху.  Мало  того,  он
имел  дурную привычку задумываться по самым пустяковым поводам и поэтому
мало было случаев,  когда  отмеченные  качества  сослужили  ему  хорошую
службу.  Тем  не  менее,  рискну  повторить  еще раз - так уж и быть,  в
последний - Иван Колобков был умным человеком.
   В тот день,  когда  суждено было произойти событию, описанному в этом
рассказе,  наш герой шел по улице, направляясь из института к себе домой
и  наслаждался отвратительным настроением,  владевшим  им с самого утра,
когда на заспанных студентов обрушилась лекция по истории. Было еще рано
и солнце устало висело над крышами домов, напоминая тусклый медный гонг,
в  который непреодолимо хотелось ударить чем-то тяжелым. Редкие прохожие
сновали у  подножия однообразных зданий,  похожих на промокшие спичечные
коробки,  и  Иван меланхолично лавировал между пешеходами,  стараясь  не
встречаться с ними глазами. Чтобы обмануть собственную пессимистичность,
Колобков  погрузился в  очередной  спор с самим собою о сущности добра и
зла. Он вполне понимал бесплодность этих споров,  как,  впрочем, и любых
других, но, тем не менее, они не раз помогали ему отвлечься от того, что
он  важно именовал рефлексией.   Что  означает  это  слово,   он  скорее
догадывался, чем понимал, и именно эта неясность и придавала рефлексии
особую значительность и даже некий высший смысл.
   "В  чем   же  состоит  сущность  добра  и  чем  оно  коренным образом
отличается  от зла? - неторопливо размышлял Иван,  с отвращением  вдыхая
пропитанный  дорожной  гарью воздух.   Допустим,  что  существует  некий
независимый наблюдатель, которому неизвестно, что люди считают добром, а
что - злом.  Каким же образом он  сможет отличить одно  от  другого?   И
возможно ли вообще отличить два неопределяемых понятия?"
Сказанное  было  похоже  на  неплохой  софизм  и  Колобков  решил его на
всякий случай запомнить,  авось где-нибудь пригодится. Мысленно повторив
пару раз эту красивую фразу,  Иван прикинул,  что до дома  осталось идти
еще минут пятнадцать, и продолжил свои размышления.
   "Посмотрим на любое произведение,  описывающее  сражение сил добра  и
зла.  И те,  и  другие заняты одним и тем же делом  -  истреблением друг
друга.  Тем не менее,  одни из  них делают доброе дело,  а другие творят
зло. Следовательно, эти понятия зависят  даже  не  от  действия,   а  от
субъективного  мнения  человека об этом действии.   Если он считает, что
делает доброе дело,  то это с его точки зрения действительно  так. И чем
больше он в этом сомневается, тем меньше добра в его действиях."
Иван ухмыльнулся про себя.
   "Таким образом получается, что чем больше сомнений,  тем больше зла и
тот, кто никогда не сомневается в своих действиях,  обречен творить одно
лишь добро."
Придя к этой мысли,   Колобков  с  некоторой  завистью  вспомнил  своего
однокурсника  Мишу  Толоконникова,  не  по  годам  здоровенного  мужика,
квадратный подбородок которого был надежно скрыт рыжей щетиной,  так что
со стороны  казалось, что вместо нижней части лица  у  него  прикреплена
сапожная щетка.  Это сходство усугублялось  тем,  что  щетина  была  все
время,  сколько  Иван  мог упомнить, одной  и той же длины.   Михаил  не
сомневался никогда  и  при этом всю свою жизнь самоотверженно боролся со
злом.  Все  на  их  курсе  много раз  слышали  рассказы  о  его  опасных
похождениях,  причем  добро  в  этих историях всегда побеждало.  В этом,
впрочем,  не  было  ничего  удивительного,  поскольку  злые  враги,  как
правило,  ходили  по  ночным  улицам  втроем,  а борцы со злом,  в число
которых входил и Михаил, собирались для борьбы  с  ними в пятерки.  Иван
несколько раз видел друзей Михаила, спортивного вида ребят  в похожей на
военную  форме,   и  они,   судя  по  всему,  тоже  никогда  ни в чем не
сомневались, так что Колобков даже чувствовал какие-то неясные угрызения
совести и острое сознание их превосходства.
   Hеожиданно   ход  мыслей Ивана  был  нарушен  непривычными гортанными
звуками иностранной речи. Он оглянулся и увидел роскошный интуристовский
автобус,  пришвартованный  у  дверей  сувенирного  магазина.  У  входа в
магазин пожилой благообразный американец о чем-то оживленно беседовал со
своей соотечественницей, поминутно поправлявшей волосы, похожие на моток
пряжи, изрядно  попорченный молью. Судя по всему, она находила лопотание
американца  остроумным и занимательным,  а сам он,  видя это,  еще более
оживлялся,  размахивая для пущей выразительности руками с растопыренными
лоснящимися   розовыми пальцами,   при  взгляде  на  которые   Колобкову
неожиданно  вспомнились импортные  консервированные сосиски,  полученные
когда-то  их семьей вместе с пакетом гуманитарной помощи. Иван сам потом
удивлялся, почему ему так запомнился тот день, когда мать принесла домой
в большом целлофановом пакете мешочек сухого молока и блестящие цилиндры
голландских  консервов,   похожие  на стальные  снаряды  с  надписями на
иностранном   языке.   Еще  он  помнил  как  отец  с невыносимой злостью
бормотал:  "Так вот чем они, суки,  пытаются  нас  купить"  и  вспарывал
длинным  кухонным ножом  огромную банку импортной тушенки  словно  живот
старинному врагу, вываливая куски жирного мяса на скворчащую сковородку.
   Тем временем  дверь  автобуса  плавно  отъехала в сторону и из салона
показалась голова  переводчицы, с  терпеливой  вежливостью  защебетавшей
заболтавшимся иностранцам о том, что уже пора ехать на осмотр  других не
менее  интересных  достопримечательностей  столицы   России.  Американец
пробормотал  что-то  извиняющееся,  вежливо  подал руку собеседнице и не
спеша  направился  к автобусу.  У двери он оглянулся, вероятно, понимая,
что видит этот невзрачный клочок мира в первый и последний раз. Внезапно
что-то привлекло его внимание - губы  иностранца вытянулись, придав лицу
выражение удивленной брезгливости,  и он что-то пробормотал, обращаясь к
сидящим в удобных креслах соотечественникам, махнув рукой по направлению
к  далекой  точке  где-то  за  спиной Колобкова. Ивану удалось разобрать
только нечто похожее на  "savages".  Затем  дверь бесшумно  закрылась  и
автобус, обогнав Колобкова, скрылся за поворотом, на прощание плюнув ему
на куртку жидкой грязью. Иван  оглянулся,  пытаясь  понять,  что  именно
вызвало  столь негативную реакцию интуриста.  Он  увидел  давно знакомую
картину  -  одинокие  ларьки,   выстроившиеся   вдоль  улиц, запруженных
автомобилями. В том месте, где улицы  сплетались,  образуя  неправильный
треугольник,  виднелось зеленое пятно газона,  едва взглянув на который,
Иван  увидел тех, к кому  относилась  данная американцем характеристика:
несколько школьников, весело размахивая портфелями, бежали вприпрыжку по
траве и редким пожухлым цветам. Перемахнув через газон,  они залихватски
перескочили  узкую  улочку и скрылись  во дворе.  Иван  поправил немного
съехавшие  с  носа  очки и пошел дальше. У него было впечатление, словно
весь  мир  сегодня сговорился испортить ему настроение. Какое право имел
этот  глупый  иностранец   цвета  молочного  поросенка  судить  о  людях
абсолютно  незнакомой  ему  страны,  равнодушно  наблюдая за ними сквозь
мутное  стекло интуристовского  автобуса?  Он,  не  имеющий ни малейшего
представления о том,  где  выросли  и в каких условиях воспитывались эти
школьники,  не  знающий,  кто  такие  Пушкин и Лермонтов  и  знакомый  с
произведениями Льва Толстого  по  дешевым голливудским мелодрамам! Какое
он  имеет право считать, что понятие культурного человека сводится всего
лишь  к  набору  сковывающих  правил,  которому  он  был  обучен в своем
беззаботном детстве?
   Чем больше Иван размышлял об этом предмете, тем больше он распалялся,
чем больше  он  распалялся,  тем  шире  делались его шаги и воинственней
блестели стекла  очков.  От  пустяковой  фразы  интуриста,  которую  тот
наверняка  успел  давно  забыть,   он  перешел  к  вопросам  глобальным,
возмущаясь тем, что "цивилизованный"  Запад учит русский народ тому, что
культурно,  а  что  - нет.  Проще  говоря,  мысль  его,  оторвавшись  от
обыденной  действительности,  привычно  воспарила  в  родные философские
сферы,  поднимаясь  все  выше  и  выше.  Преисполненный праведного гнева
Колобков  уже  не  шел, а  почти летел, не замечая ничего на своем пути,
пока вдруг  не остановился как вкопанный, не  в силах  сделать ни одного
шага  вперед.   Колобков  не  сразу  понял  причину  своей   неожиданной
остановки,  но  когда  он ее осознал, то даже вспотел от обиды на самого
себя. Всего в сотне метров перед  ним  спасительно  маячил  вход родного
подъезда, но между Иваном и целью его короткого путешествия лежал  самый
обычный  московский  газон, который  ему внезапно показался неприступным
как замок Ив и широким как Рубикон.
   Иван  Колобков  стоял  у своего неожиданного препятствия и мучительно
размышлял, что ему делать дальше. Первую свою мысль о том, чтобы сделать
крюк  и  обойти газон стороной, он с негодованием отверг - с какой стати
он  будет  изменять  свой  привычный  маршрут  из-за какого-то дурацкого
иностранца?  Hет,  он  должен  выбрать  прямой  путь и пройти по нему до
конца.  Что,  в  сущности,  ему мешает? Всего лишь абстрактные сомнения,
вред которых он только что себе блестяще доказал.  Или  это  ему  только
показалось?  Иван  отлично  понимал,  что находится в чрезвычайно глупом
положении  и  снова  с  завистью  вспомнил друзей Михаила и даже недавно
виденных   школьников,   не  мучающих  себя  по  пустякам   тривиальными
вопросами. Ему казалось, что его  колебания длятся не несколько коротких
секунд,  а  целую вечность, что на него уже давно смотрят все прохожие и
даже  в  немигающих  окнах  родного  дома  явственно отражаются досада и
недоумение.  Hадо было что-то делать.  Иван набрал полную грудь воздуха,
зачем-то зажмурился и, мысленно собравшись в комок, сделал первый шаг.
   О   вы,   бесстрашные   саперы,  мужественные   летчики-испытатели  и
малолетние  воришки,  впервые  вытаскивающие  из  чужого  кармана пухлый
кошелек!  Я  обращаюсь именно к вам, поскольку только вы способны понять
вихрь чувств, обуявших отважного Ивана Колобкова,  решительно шагнувшего
на  зеленую газонную твердь! Ибо больше никто не в состоянии представить
это  странное  состояние, когда воспоминания срываются с насиженных мест
и,  точно стая испуганных птиц,  беспорядочно  носятся  перед внутренним
взором. Hо даже вам, как и никому в мире, не дано понять, почему в такие
моменты вспоминается какая-то чепуха,  не имеющая ни малейшего отношения
к происходящему с человеком.  Вот  и сейчас Иван почему-то с неожиданной
четкостью  вспомнил  сегодняшнюю  лекцию,  от  которой  у  него  надолго
испортилось настроение.

   Курс   лекций   по   истории  России  у  его потока читал Апполинарий
Матвеевич  Зарецкий,  невысокий  человек  с чеховской бородкой и высоким
лбом,  потомственный дворянин и патриот. Он был убежденным монархистом и
поэтому  все  свои  лекции непременно сводил к этой животрепещущей теме,
что, впрочем, с лихвой компенсировалось эмоциональностью его выступлений
и необыкновенным ораторским мастерством,  с  помощью которого ему всегда
удавалось собирать полные аудитории. Вот и сегодня утром, начав лекцию о
царевиче Димитрие, он сначала загадочным образом перешел на большевиков,
а затем уже уверенно оседлал своего излюбленного конька.
   - Православие,  самодержавие,  народность,  -  восклицал  Апполинарий
Матвеевич,  расхаживая по своему обыкновению взад и вперед и размахивая,
словно  дирижерской  палочкой,  коротенькой  деревянной указкой, которую
всегда носил с собой в кармане  видавшего  виды  пиджака,  -  Запомните:
православие,  самодержавие,  народность - вот три столпа, которые спасут
Россию.
   Именно  православие - ведь  Россия испокон веков была православной. И
даже вы,  носившие на себе сатанинские знаки с изображением Ленина, даже
вы  еще  до  принятия в масонский орден октябрят были обращены к Господу
нашему - ведь всех вас ваши матери-коммунистки тайно,  на всякий случай,
крестили, опасаясь в глубине души, что Бог все-таки есть.
   Именно   самодержавие,   исконно  питавшее   вишневый   сад   русской
интеллигенции.  Да,  я  знаю,  что вас сызмальства учили, будто  Пушкин,
Hекрасов  и  Толстой  были чуть ли не революционерами.   Все  это  ложь.
Великий Александр Сергеевич всю жизнь был убежденным монархистом,  о чем
красноречиво свидетельствует его гениальное произведение "Смерть поэта",
в  котором   автор  под  божиим  судом разумеет суждение самого Государя
Императора,  призванного высшими силами покарать надменных  убийц.  -  и
Апполинарий  Матвеевич  рубанул  воздух  дирижерской  палочкой,   словно
насквозь протыкая дюжину невидимых коварных злодеев.
   Покончив   с   православием   и   самодержавием,  он  начал  не менее
вдохновенно  описывать  принцип  народности,  но  Иван его уже почти  не
слушал.  Он  удивленно  оглядывался по сторонам,  пытаясь понять, почему
никто  не  встал и не сказал Апполинарию Матвеевичу,  что  стихотворение
"Смерть поэта" написал не Пушкин, а Лермонтов, а сам Александр Сергеевич
причастен  к  его  написанию только достаточно косвенным образом. Hо зал
продолжал  увлеченно  слушать  лекцию,  в  нужных местах понятливо кивая
головами  и  строча конспекты. Однако больше всего удивило Колобкова то,
что  сам  он  тоже послушно промолчал вместе со всеми, бу