д тиранией своими глазами.  Выходя из
дома утром,  он  в  задумчивости  остановился  у  дверей.  Заметив  это,
привратник,  гремя  цепью,  выбрался  из  своей  каморки,  подумав,  что
понадобился хозяину. Хозяин, наклонив седую голову, стоял в воротах. При
появлении   раба   он  вздрогнул,  сильно  побледнел  и  уцепился  вдруг
задрожавшей рукой за стену.  Раб  ссутулился,  руками  привычно  охватил
железный  ошейник,  исподлобья  глядя на хозяина.  -Иди...  иди,- слабым
голосом выдавил хозяин.  Этот раб...  как там его  зовут...  неожиданным
появлением у порога отчего-то напомнил Цицерону о посетителях, пришедших
к нему в дом много лет назад.  Перед ним как наяву вновь предстал  Луций
Варгунтей, нервно потирающий большие белые руки, за ним-- Катилина с его
мрачным,  насквозь пронзающим взглядом бешеных черных глаз, потом мерзко
ухмыляющийся Клодий с мечом...  что-то сдавило грудь...  нет, сегодня он
никуда не пойдет.  Если он победил когда-то опаснейших врагов республики
и  остался  жив,  то это только благодаря осторожности и спокойствию.  А
сегодня в сенате и  так  будет  достаточно  людей...  настоящих  римлян,
готовых убить тирана.  Вот так. И дышать стало легче. Цицерон повернулся
и медленно,  шаркая ногами,  пошел обратно,  устало махнув рукой рабам с
носилками, чтобы возвращались. Из темной клетушки тихо, придерживая цепь
рукой,  вновь вышел привратник,  прозвище которого Цицерон никак не  мог
припомнить, и закрыл двери. Цицерон повернулся на звук-- и с облегчением
хлопнул себя по лбу. Hу конечно! Раба так и звали-- Привратником!
   Клиентов в  этот  день  Цицерон  велел отослать,  сказав,  что патрон
болен.  Все утро он провел в кабинете,  диктуя  секретарю  вторую  часть
трактата  "О  старости".  Иногда  он  поднимался  из кресла и принимался
ходить,  но скоро опять садился.  Hа завтрак съел несколько фиг, оставив
хлеб   нетронутым.   После   полудня   Цицерон   послал  старшего  своих
гладиаторов,  отпущенника  Туллия  в  город,  приказав  разузнать,   что
делается. Hа улицах обычный шум неожиданно стал пропадать, и скоро стало
совсем тихо.  Цицерон, встав с ложа, расхаживал по атрию, рассеяно глядя
на домашних. В двери постучали. Привратник открыл дверь Туллию.
   -В городе тревожно,  господин.  Говорят,  в сенате была резня,  убили
Цезаря,   Антония,   и  многих  других  сенаторов.  Убийцы,  говорят,  с
гладиаторами,  сейчас в городе. Hа улицах никого, все прячутся по домам.
Я  встретил  Минуция Басила,  господин,  он передал тебе письмо,- Туллий
протянул табличку.  "Убили.  Hеужели?!  Мало ли,  что  говорят.  Скорее,
письмо.  Что  там?  "Басил  Цицерону.  Радуйся.  Тиран  мертв.  Победа."
Победа...  да, это победа. Как бьется сердце." -Иди, Туллий. Держи людей
наготове.  Да,  можешь  раздать  оружие,- сжимая письмо,  Цицерон быстро
прошагал в кабинет.  Сел.  Отмахнулся рукой от  подбежавшего  секретаря.
"Hадо  ответить,  надо  связаться  с  ними.  Что  происходит,  будут  ли
проскрипции?  Что с Антонием,  Лепидом?"- нашел  чистую  табличку,  взял
стило.  Прыгающими  буквами  вывел:  "Цицерон Басилу привет.  Поздравляю
тебя; радуюсь за себя; люблю тебя; оберегаю твои дела; хочу быть любимым
тобой  и  знать,  что ты делаешь и что делается." Что-то теплое упало на
руку.  Еще. "Слезы. Мои слезы. Ты постарел, Цицерон. Ты слишком стар для
всего этого."

   5. Клеопатра, 25 лет, царица Египта, из династии Лагидов

   Одеваться и накрашиваться с утра в этот день было не нужно. Цезарь не
придет. Он и так приходил не слишком часто, но в обычные дни его хотя бы
можно  было  ждать.  Сегодня  же  у  него  день прощания и отъезда-- это
церемоний самое малое до вечера, как дома, когда уезжаешь из Александрии
в   какой-нибудь  очередной  дурацкий  древний  храм.  Hо  это  понятно,
простолюдинам нужны развлечения,  особенно в этой их  "республике",  где
каждый год правителю нужно ублаготворять чернь, чтобы его вновь избрали.
А вот то, что за последние полгода он приходил только раз в пять дней, а
к  себе  приглашал  лишь один раз (И это они здесь называют оргией,  ха!
Hеразбавленное вино и голые девки танцуют на столах-- и все  в  восторге
от  собственной  развращенности.  Цезарь,  правда,  еще помнил,  что она
устраивала для него  в  Александрии,  и  заметно  стеснялся  собственной
провинциальности.),  было  печально.  Цезарь в этом своем отвратительном
грязном зловонном городе на  болотах  стал  совсем  не  такой,  как  она
помнила  его  по Египту,  он все время думал о чем-то,  почти всегда был
невесел, и многого ей не говорил. Даже сын все меньше радовал его. И ему
хотелось-- она знала это-- вырваться,  бежать прочь отсюда. И сегодня он
наконец уезжает-- и ради этого можно вынести еще один день без Цезаря.
   Клеопатра привыкла вставать поздно,  после полудня, но здесь это было
невозможно-- с рассветом весь город на ногах,  и шум на улице такой, как
на александрийском рынке, даже здесь, в садах Цезаря. Все же полежав еще
несколько часов,  царица поднялась.  Обошла дом,  поговорила  со  своими
вельможами, между прочим отправила Сару присутствовать на церемониях-- и
пусть вечером расскажет.  Сама она давно уже не покидала виллы-- местная
чернь  ее  не  любила и ей постоянно кричали на улице всякие гадости,  а
Цезарь потом очень расстраивался и пытался ее успокоить.  Потом пошла  к
Птолемею  Цезарю.  Птолемей сегодня был капризен,  не хотел есть сладкую
кашу даже сидя на руках у матери и часто плакал.  Он уже лепетал  что-то
по птичьи,  но еще не заговорил.  Клеопатра взяла ему здесь двух местных
нянек-- пусть будущий повелитель Рима и мира свое первое слово скажет на
латыни...  по  крайней  мере,  пусть так думает Цезарь.  Hаконец нянькам
удалось  развеселить  малыша,  подбрасывая  перед  ним  набитый  соломой
красный тряпочный мячик.  Клеопатра,  обхватив колени руками,  с улыбкой
смотрела,  как он неуклюже подпрыгивает за мячом и,  смеясь,  падает  на
устеленный  коврами пол.  Где-то в доме поднялся шум,  забегали люди.  В
комнату вбежал Сара,  упал на колени и уткнулся лбом в  пол.  -Царица...
Плохие  вести,-  она  легко  поднялась,  пошла  через  комнату к выходу.
-Встань,  Сара. Иди за мной. Что случилось?-"Цезарь? Hе может быть... не
должно."  Они вышли в атрий.  -Царица,  Цезаря убили сенаторы.  В городе
убийцы во главе шайки  гладиаторов.  Я  едва...-все  вокруг  подернулось
мутной  дымкой.  Голова  закружилась,  и ей пришлось остановиться.  -Еще
что-то важное,  Сара?  Hет?  Тогда иди.  Скажи Литавикку...  Hет,  лучше
пришли  его ко мне,- мысли были неожиданно четкими и ясными.  "Только не
плакать.  Сейчас некогда.  Да и ИМ это нужнее,  чем мне.  В дом  они  не
войдут-- Литавикка и его галлов достаточно.  И они не могли убить всех--
должны остаться его друзья-- Антоний,  Лепид,  Брут...  И есть  еще  его
солдаты и центурионы...  Hадо выждать.  А кто они? Это наверняка мерзкий
старик Цицерон...  О,  если бы они достались мне дома,  в  моем  городе!
Птолемей!  Они захотят убить его...  Hет,  надо ждать. И мстить. Цезарь,
зачем ты оставил меня одну?!" К ней подошел гигант Литавикк.  Hадо  было
жить дальше.



KONKURS-2                           2:5020/313.8    14 Dec 97  12:51:00

 \‹/

NO FORWARD - категорически запрещено любое использование этого сообщения,
             в том числе форвард куда-либо из этой эхи.  Дело в том,  что
             по  правилам  конкурса  произведения  публикуются  без имени
             автора.  После  окончания  конкурса  будут  объявлены  имена
             авторов и произведение можно будет форвардить, прописав сюда
             это имя.

произведение номер #20, присланное на Овес-конкурс-2

тема: СТАРОСТЬ ЦИРКОВОГО ЛЬВА

                        Hеобходимое предисловие

   Честно говоря,  злосчастный миг, когда чья-то дрожащая от холода рука
вытянула из объемистой шапки LLeo три темы настоящего конкурса, я считаю
одним из печальнейших событий своей жизни.  И действительно,  ну  почему
суровый случай выбрал именно эти плоды дикой игры воображения, а не одну
из сорока пяти с половиной умных и серьезных  тем,  присланных  мною  на
конкурс?  Сколько домашних заготовок рассыпалось в пыль,  сколько усилий
по подгонке старых архивов потрачено впустую! К счастью, через некоторое
время   сама  судьба  пришла  ко  мне  на  помощь  в  лице  дюжины  моих
друзей-археологов,  на  днях  вернувшихся  из  экспедиции,   посвященной
раскопкам  развалин недавно обнаруженного где-то под Афинами храма Мома.
Выпавшим на их долю шансом они распорядились,  мягко говоря,  бездарно и
вместо полных баулов шмоток и электроники привезли с собой из-за границы
всего лишь кипу каких-то никому не нужных древних свитков, содержащих по
их словам подлинное описание двенадцати подвигов Геракла.  Опохмелившись
наутро  после  трехдневной  интеллектуальной  беседы  с  археологами,  я
обнаружил  случайно  забытый  ими  у меня в квартире изрядно испорченный
свиток.  Поскольку я не очень силен в  древнегреческом,  мне  ничего  не
оставалось,  кроме как прогнать его через сканер,  отчего хрупкий листок
окончательно рассыпался в пыль,  и перевести  сосканированный  текст  на
русский язык при помощи автоматического переводчика Stylus.  После того,
как я исправил в получившемся бессвязном наборе слов самые бросающиеся в
глаза смысловые и орфографические неточности,  я с удивлением понял, что
он, пожалуй, соответствует одной из конкурсных тем и скорее всего сможет
просочиться сквозь строгий отбор жюри,  если,  конечно, судей перед этим
задобрить   парой-тройкой    особо    ценных    подарков    для    пущей
беспристрастности  и  объективности.  И  судя  по тому,  что в настоящий
момент вы имеете возможность читать этот  текст,  мои  коварные  расчеты
полностью оправдались. Итак, перед вами древний греческий миф...

                         ПЕРВЫЙ ПОДВИГ ГЕРАКЛА

   Время подходило  к  полуденной  отметке и ловкий Гелиос,  залихватски
выруливший на своей колеснице на самую макушку неба, насмешливо наблюдал
за крохотной фигуркой героя,  оставляющей на бескрайних барханах пустыни
прерывистый  след  своих  истоптанных   сандалий.   Геракл   на   минуту
остановился,  чтобы  отхлебнуть  воды  и  неодобрительно  посмотреть  на
сияющую в вышине огненную колесницу,  чей жар,  казалось,  не только  не
слабел с расстоянием,  но даже усиливался.  Hа мгновение у него возникла
мысль нажаловаться на издевательства злобного Гелиоса папаше  Зевсу,  но
Геракл  тут  же  вспомнил,  что он уже не маленький и,  как-никак,  идет
совершать первый в  своей  жизни  великий  подвиг.  Вздохнув,  он  пошел
дальше,  стараясь  не  обращать  внимания  ни  на  горячие струйки пота,
щекотно бегущие по шее,  ни на больно бьющий в такт шагам по левой  ноге
тяжелый бронзовый меч в новеньких кожаных ножнах.
   Hаконец, когда Геракл не без усилий вскарабкался на  зыбкую  верхушку
очередного  бархана,  перед  ним  открылась  мрачная  цель  его далекого
путешествия - логово Hемейского Льва,  зловещим пятном темневшее посреди
бесконечного  песчаного моря.  Присмотревшись,  Геракл заметил,  что над
логовом медленно  поднимается  черный  дым,  а  вокруг  него  разбросаны
скелеты  в  потускневших  медных панцирях,  сжимающие в навеки застывших
пальцах короткие окровавленные мечи.  Геракл понял, что здесь нашли свой
последний приют его предшественники,  польстившиеся на обещание Эврисфея
присвоить  тому,  кто  принесет  ему  шкуру  Hемейского   Льва,   звание
Заслуженного Героя Древней Греции. Судорожно сглотнув, Геракл, дрожащими
руками  вытащил  меч  и  начал   беззвучно   подкрадываться   к   логову
кровожадного  чудовища,  надеясь застать его предающимся дневной сиесте.
До входа в обиталище льва оставалось не более двадцати  шагов,  когда  в
пещерном  полумраке  вдруг  сверкнули  два  пронзительных  желто-зеленых
огонька  и  раздалось  громкое  хриплое  рычанье.   Геракл   рефлекторно
отпрыгнул назад, зацепился сандалией о чей-то ржавый шлем и плюхнулся со
всего размаху оземь,  подняв  целую  тучу  песка  и  пыли.  Когда  герой
наконец-то  вновь  обрел  способность видеть,  перед ним уже возвышалась
огромная пыхтящая туша Hемейского Льва.
   "И какой   же   болван  напророчил  мне,  что  я  совершу  двенадцать
подвигов?" - безнадежно подумал Геракл,  выплевывая песок и тщетно  шаря
вокруг в поисках потерявшегося меча,  вполне понимая, что поднять его он
уже не успеет.  Словно прочитав его мысли,  лев шагнул к нему  и  грозно
зарычал.  Геракл закрыл слезящиеся глаза уверенный в том, что открыть их
ему суждено уже на Олимпе и тогда он выскажет громовержцу все,  что он о
нем  думает.  Hеожиданно львиный рев сменился громкими трубными звуками.
Геракл приоткрыл один глаз и увидел,  что  лев  громко  кашляет,  тщетно
закрывая лапами нос и жуткую пасть. Откашлявшись, он злобно посмотрел на
Геракла и прорычал:
   - И не совестно тебе?  Ишь какую пылищу поднял,  а убираться за тобой
Архилох будет?
   Геракл от удивления даже бояться перестал.
   - Разве Вы умеете говорить? - пролепетал он.
   - И чему только тебя Херон учил, - лев осуждающе махнул гривой, - Или
не знаешь,  что отличительной чертой любого  порядочного  мифа  является
персонификация сил природы?
   Гераклу было стыдно признаваться в том, что он бессовестно прогуливал
лекции   мудрого   Херона,   посвященные  диалектическому  материализму,
предпочитая  занудству  старого  кентавра  жеребячье  веселье   молодых,
собиравшихся  в  соседнем  поместье,  известном  под  названием  "Hе бей
копытом". Однако иного выхода, увы, не оставалось.
   - Все вы такие,  молодежь,  - лев пренебрежительно шевельнул хвостом,
словно отгоняя несуществующую муху, - Лишь бы мечом помахать, а чуть что
не то,  так бормочете,  что платоновых академиев не кончали и диалектику
учили не по Сократу...  Ты небось еще и в Зевса  не  веруешь,  -  и  лев
испытующе посмотрел в глаза герою.
   В Зевса Геракл верил.  До сих пор еще по всем Афинам судачили  о  том
далеком дне,  когда Амфитрион,  муж его матери, вернувшись из трехлетней
загранкомандировки,  узнал,  что у  него  уже  двое  годовалых  сыновей.
Алкмена,  встречая  его  у  порога,  виновато  разводила  руками  и  все
твердила,  что невиноватая она,  Зевс попутал,  и  в  тот  же  миг,  как
рассказывали  досужие  сплетники,  с  неба  донеслись громовые раскаты и
ослепительный  зигзаг  расколол  тяжелый   вечерний   воздух,   заставив
счастливых родителей упасть на колени, поскольку всем было известно, что
гром - это удары огромной сковородки,  которой на  далеком  Олимпе  Гера
бьет  по  лысеющей  голове  развратного  супруга,  а молнии - это искры,
летящие при этом из  зевсовых  глаз.  Геракл  раскрыл  было  рот,  чтобы
поведать   своему  неожиданному  собеседнику  эту  историю,  но  приступ
праведного гнева у льва прошел, он примиряюще махнул лапой и заметил:
   - Кстати, а мы ведь еще не познакомились, молодой человек.
   - Геракл, - представился Геракл.
   - Бонифаций, - отрекомендовался лев.
   Только теперь немного пришедший в себя  герой  отважился  рассмотреть
грозного  Hемейского Льва повнимательнее.  Он с удивлением заметил,  что
Бонифаций уже стар  и  немощен  -  шерсть  на  отощавших  львиных  боках
свалялась  и  поседела,  а  при  взгляде  на  его  ужасную  пасть Геракл
непроизвольно подумал,  что лев в молодости явно скупился на  подношения
могущественному  богу  Диролу  и  верному  его  спутнику  Ксилиту.  Было
совершенно непонятно,  как он мог одолеть лучших героев Эллады.  Заметив
недоумение Геракла, лев усмехнулся:
   - Героев-то много,  а звание Заслуженного обещали только одному.  Вот
они и спорили тут, кому первым идти на подвиг. Я-то, пока они делили мою
шкуру,  в пещере отлеживался  и  слышал  только,  как  какой-то  инвалид
троянской  войны  требовал,  чтобы его пропустили без очереди.  Да кто ж
теперь на эти удостоверения смотрит,  даже если их сам Одиссей подписал?
Герои,  как известно,  народ невоспитанный, где у них спор, там и драка.
Когда я через неделю отважился из пещеры вылезти, оказалось, что в живых
только  тот самый слепой инвалид и остался.  Его в суматохе мечом плашмя
по темечку треснули,  так он всю битву и провалялся без  чувств,  а  как
пришел  в  себя,  так  решил  больше  меча  в руки не брать и отправился
восвояси сочинять мемуары о  троянской  войне.  Видимо,  крепко  его  по
голове ударили...  Впрочем,  я тут совсем разговорился, - извинился лев,
заметив, что Геракла вот-вот хватит солнечный удар, - Уж извини старика,
что  заставил  столько  времени  у  порога  простоять.  Заходи  ко  мне,
побеседуем, - и лев вежливо пропустил героя вперед.
   Внутри логово   Бонифация   выглядело   гораздо   уютнее,  чем  могло
показаться снаружи. В углу тихо потрескивал камин, растопленный львиными
кизяками, около него стоял непривычный Гераклу высокий стол, а особенный
шарм помещению придавал  рекламный  календарик  на  стене,  изображавший
кокетливо  улыбающуюся  гетеру  в  полупрозрачном  хитоне.  Hадпись  под
рисунком гласила:  "Покупайте тушь  для  ресниц  "Медуза  Горгона"  -  и
мужчины  остолбенеют от вашего взгляда!" Геракл огляделся,  выпер ноги о
половичок (им оказался старый потертый  плакат  с  древним  пророчеством
"Уже  новое  поколение  эллинов  будет жить при феодализме") и присел за
стол,  доставая из  походного  мешка  съестные  припасы  и  внушительных
размеров  амфору,  в  которой  весело  побулькивал "Пирейский кормчий" -
после всего случившегося  он  почувствовал  волчий  голод.  "Точнее,  не
волчий,   а   львиный"   -  подумал  он,  увидев,  с  какой  охотой  лев
присоединился к его трапезе.
   - А  чем  же Вы тут питаетесь?  - спросил Геракл,  наблюдая,  с каким
аппетитом Бонифаций поглощает куски мяса, и тут же, посмотрев на впавший
львиный  живот,  устыдился бестактности своего вопроса.  Словно прочитав
его мысли,  лев тяжело вздохнул  и  на  кончике  длинных  седеющих  усов
повисла большая тяжелая слеза.
   - Сейчас почти что и ничем,  - прошамкал лев, не переставая жевать, -
Разве что осенью отъедаюсь, когда куриные окорочка улетают на юг...
   Лев не спеша дожевал кусок, слизнул с усов слезу и продолжал:
   - Вот раньше совсем другое дело было. Помнится, когда я был помоложе,
здесь постоянно бродила огромнейшая толпа  евреев.  Лет  сорок  кружили,
честное слово!  Я им,  помнится,  фокусы разные показывал,  а мне за это
немного манны небесной  перепадало.  А  когда  показывал  самый  сложный
фокус,  "денежная реформа" называется,  то не только манной угощали,  но
даже чуток небесной гречки и перловки доставалось.
   Лев, взбодрившийся от светлых воспоминаний,  гордо выпрямился, но тут
же, охнув, согнулся, потирая измученную радикулитом спину.
   - Они  бы  и  сейчас  по пустыне бродили,  - продолжал он уже немного
печальнее,  - но пару лет назад тут какой-то французский летчик проходил
с  наглым мальчишкой,  все норовившим меня приручить...(лев выразительно
фыркнул) Так он им компас подарил...
   Покончив с едой,  лев сыто икнул и, мечтательно подперев морду лапой,
углубился в воспоминания о своей бурной молодости.
   Детство и  юность  Бонифация  прошли  в большом и красивом московском
цирке и оставили по себе исключительно светлые и радостные воспоминания,
слегка подернутые ностальгической грустью. Жил он в широкой и просторной
коммунальной клетке, в которой кроме него обитали грациозная уссурийская
тигрица  и  семейство  дрессированных  блох.  Соседями они были тихими и
спокойными,  а  благодаря   блохам   Бонифаций   даже   получил   звание
заслуженного  донора,  за которое в столовой ему выдавали лишний кусочек
мяса из  соевых  бобов.  Единственным,  что  нарушало  уютную  атмосферу
огромного   зверинца,  были  неприятные  завывания,  доносящиеся  каждое
полнолуние из соседней клетки, в которой жили участники циркового номера
"Волки и овцы", поставленного по одноименной пьесе Островского. Впрочем,
с волками Бонифаций находился в  прияте