который держал торговлю
колясками и телегами и состоял в городском совете просвещения.
     Луиза  переехала  в город, чтобы учиться в Уайнсбургской средней школе,
и стала жить в семье Харди, поскольку Альберт и Джесси были друзьями.
     Харди,   торговец   экипажами   в  Уайнсбурге,  подобно  тысячам  своих
современников,   был   энтузиастом   просвещения.  Он  выбился  в  люди,  не
причастившись  к  книжной  науке,  но был убежден, что, если бы читал книги,
его  жизнь  сложилась  бы  удачнее.  На  эту тему он беседовал с каждым, кто
входил  в  его  магазин,  а  домашних  - тех просто в отчаяние приводила эта
бесконечная песня.
     Было  у  него  две  дочери  и сын, Джон Харди, и дочери не раз угрожали
бросить  школу. Они из принципа занимались ровно столько, сколько необходимо
было,  чтобы  избежать наказания. "Ненавижу книжки и всех, кто любит книжки,
ненавижу", - с жаром заявляла младшая, Гарриет.
     В  Уайнсбурге,  как и на ферме, Луиза не была счастлива. Годами мечтала
она  о  том  времени,  когда сможет вырваться в мир, и на переезд свой в дом
Харди  смотрела как на большой шаг к свободе. Когда она думала о будущем, ей
всегда  представлялось, что город - это само веселье и жизнь, что и мужчины,
и  женщины  там  должны  быть  счастливы  и  свободны,  а  дружба и нежность
достаются  там  так  же  легко,  как  щеке  -  дуновение  ветра. Из немого и
безрадостного  отцовского  дома она мечтала окунуться в атмосферу тепла, где
бьется  жизнь  и  действительность. И в доме Харди Луиза, наверное, нашла бы
кое-что  из  того,  о  чем  тосковала,  если  бы сразу по приезде в город не
совершила одну ошибку.
     Обе  девочки  Харди, Мери и Гарриет, невзлюбили Луизу за ее прилежание.
Она  приехала  в  самый  день  начала  занятий  и  не  знала  о том, как они
относятся  к  школе.  Она  была  застенчива  и  за  первый месяц ни с кем не
познакомилась.  Каждую  пятницу после уроков в Уайнсбург приезжал работник с
фермы  и  увозил  ее  на  выходные  дни  домой,  так  что субботний день она
проводила  не  с  городскими.  От застенчивости и одиночества она занималась
непрерывно.   Мери  и  Гарриет  решили,  что  усердствует  она  в  пику  им.
Старательная  Луиза  рвалась ответить на каждый вопрос, заданный классу. Она
прыгала  на  своем  месте,  глаза  у  нее горели. И, ответив на какой-нибудь
вопрос,  перед  которым весь класс пасовал, она радостно улыбалась. "Видите,
ведь  я  за  вас  старалась,  -  словно  говорили  ее  глаза. - Вы можете не
беспокоиться.  Я  отвечу  на  все  вопросы.  Пока  я тут, всему классу будет
легко".
     Вечером,  после  ужина в доме Харди, Альберт Харди начинал превозносить
Луизу.  Один из учителей отозвался о ней с похвалой, и Альберт ликовал. "Что
же  я  опять слышу? - начинал он, строго глядя на дочерей, а потом с улыбкой
оборачивался  к Луизе. - Еще один учитель сказал мне об успехах Луизы. Все в
Уайнсбурге  говорят,  какая  она  умница. Мне стыдно, что этого не говорят о
моих  родных  дочерях".  Поднявшись, купец расхаживал по комнате и закуривал
вечернюю сигару.
     Две   дочки   переглядывались   и   устало  качали  головами.  Видя  их
равнодушие,  отец  сердился.  "Слышите,  вам  обеим  не  мешало  бы  об этом
подумать,  - кричал он, негодующе глядя на них. - Большие перемены настают в
Америке,  и  в  учении единственная надежда грядущих поколений. Луиза - дочь
богатого  человека,  а  не  считает  зазорным  учиться.  Это вам должно быть
стыдно - когда перед вами такой пример".
     Купец  снимал  шляпу  с крючка у двери и уходил на весь вечер. В дверях
он  сердито  оборачивался.  Вид  у  него  бывал такой свирепый, что Луиза от
испуга  убегала  к  себе  наверх.  А  дочери уже болтали о чем-то своем. "Да
послушайте  вы  меня,  -  ревел  купец.  - У вас мозги ленивые. Равнодушие к
учению  вас  портит. Ничего из вас не выйдет. Попомните мои слова: Луиза вас
так обскачет, что вам вовек ее не догнать".
     Огорченный  отец  выходил  из  дома,  дрожа  от  гнева. Он шел, ворча и
ругаясь,  но  по  дороге  до Главной улицы успевал остыть. Он останавливался
поговорить  с  другим  купцом  или  приезжим  фермером о погоде или урожае и
вовсе  забывал о дочках, а если и думал - лишь пожимал плечами. "А что там -
девчонки есть девчонки", - философически бормотал он.
     Когда  Луиза  спускалась  в  комнату,  где  сидели сестры, они с ней не
желали  водиться.  Однажды  вечером  после полутора с лишним месяцев житья в
доме,   убитая   неизменной  холодностью,  с  которой  ее  встречали,  Луиза
расплакалась.  "Перестань хныкать, ступай в свою комнату к своим книжкам", -
язвительно сказала Мери Харди.



x x x

     Комнату  Луиза  занимала на втором этаже, с окном в сад. В комнате была
печь,  и  каждый  вечер молодой Джон Харди приносил охапку дров и сваливал в
ящик  у  стены.  На  втором  месяце пребывания у Харди Луиза оставила всякую
надежду подружиться с девочками и сразу после ужина уходила к себе.
     Теперь  она  тешилась  мыслью  подружиться  с  Джоном  Харди.  Когда он

приходил  к ней с дровами, она притворялась, будто поглощена уроками, а сама
жадно  за ним наблюдала. Когда он клал дрова в ящик и поворачивался к двери,
она  опускала  голову и краснела. Она пыталась заговорить, но сказать ничего
не могла и после его ухода злилась на себя за глупость.
     Умом  деревенской  девочки  безраздельно  завладела  мысль сблизиться с
молодым  человеком.  В  нем  она  надеялась найти то, что всю жизнь искала в
людях.  Ей  казалось,  что  между  нею  и  всеми  остальными людьми на свете
возведена  стена,  что  она  живет  на  самой  границе какого-то внутреннего
теплого  круга  жизни,  вполне  открытого и понятного другим. У нее возникла
навязчивая   мысль,   что  одного  лишь  отважного  поступка  с  ее  стороны
достаточно,  чтобы все ее отношения с людьми стали совершенно другими, и что
через  такой  поступок  можно  войти в другую жизнь - как входишь в комнату,
распахнув  двери.  Эта  мысль  преследовала  ее днем и ночью, и, хотя в том,
чего  она так напряженно желала, были и теплота, и близость, Луиза еще никак
не  связывала это с полом. Желание еще не настолько определилось: Джон Харди
занимал  ее  мысли  просто  потому,  что  он  был  под боком и, в отличие от
сестер, не питал к ней неприязни.
     Сестры  Харди, Мери и Гарриет, были старше Луизы. В знании определенных
сторон  жизни они были на много лет старше. Жили они так же, как все молодые
женщины  в  городках Среднего Запада. В те дни молодые женщины не уезжали из
наших  городов  в  восточные  колледжи,  и  понятия  касательно общественных
классов  еще  только-только возникали. Дочь рабочего занимала примерно такое
же  общественное  положение, как дочь фермера или купца, и праздных слоев не
существовало.   Девушка   была  либо  "скромная",  либо  "нескромная".  Если
скромная  -  то  у  нее  был молодой человек, который навещал ее вечерами по
воскресеньям  и  средам.  Иногда она с молодым человеком ходила на танцы или
на  церковное  собрание. Иногда принимала его у себя дома, и для этой цели в
ее  распоряжение  предоставлялась гостиная. Никто туда не вторгался. Парочка
часами  просиживала за закрытыми дверьми. Случалось, свет бывал привернут, и
молодой  человек  с  женщиной  обнимались.  Щеки  горели, волосы приходили в
беспорядок.  По  прошествии  года  или  двух,  если  влечение в них делалось
достаточно сильным и настойчивым, они женились.
     Однажды  вечером,  в  первую  ее уайнсбургскую зиму, с Луизой произошел
случай,  после  которого ей еще сильнее захотелось сломать стену между собой
и  Джоном  Харди. Дело было в среду, и сразу после ужина Альберт Харди надел
шляпу  и  ушел. Молодой Джон принес Луизе дрова и сложил в ящик. "А много вы
занимаетесь, правда?" - смущенно сказал он и ушел прежде, чем она ответила.
     Луиза  услышала,  что  он  вышел  из  дому,  и ей до безумия захотелось
побежать  за ним. Она отворила окно, высунулась и тихо позвала: "Джон, милый
Джон,  вернитесь,  не  уходите".  Ночь  была  пасмурная,  и  Луиза ничего не
увидела  в  темноте,  но ей померещилось, будто она слышит слабый осторожный
звук,  как  если  бы  кто-то  шел  на  цыпочках  между  деревьями  сада. Она
испугалась  и  быстро  закрыла  окно.  Час  ходила  она по комнате, дрожа от
волнения,  и,  когда  ждать  не стало сил, прокралась в коридор и спустилась
вниз, в комнатку наподобие чулана, примыкавшую к гостиной.
     Луиза  решила  совершить отважный поступок, вокруг которого уже столько
недель  вертелись  ее мысли. Она была убеждена, что Джон Харди спрятался под
ее  окном  в саду, и решила найти его и сказать ему, что она хочет, чтобы он
подошел  к  ней,  обнял ее, поведал ей свои мысли и мечты и послушал бы о ее
мечтах  и  мыслях.  "В темноте говорить будет легче", - прошептала она себе,
нашаривая в комнате дверь.
     И  тут  вдруг  Луиза  сообразила,  что  она не одна в доме. За дверью в
гостиной  послышался  тихий  мужской  голос,  и дверь отворилась. Луиза едва
успела  юркнуть  в  углубление под лестницей, как в темную комнатку со своим
молодым человеком вошла Мери Харди.
     Луиза  час  сидела  в  темноте  на  полу  и слушала. С помощью молодого
человека,  который  пришел  провести  с  ней  вечер,  Мери  Харди  без  слов
преподала  деревенской  девушке  знания  о  мужчине  и  женщине. Луиза низко
опустила  голову,  сжалась  в  комок  и  не  шевелилась. Ей казалось, что по
какой-то  непонятной  прихоти  богов  великий подарок достался Мери Харди, и
она не понимала решительных протестов более взрослой женщины.
     Молодой  человек  обнял  Мери  Харди  и  стал ее целовать. Когда она со
смехом  отбивалась, он только крепче обнимал ее. Состязание это продолжалось
целый  час,  а  потом  они  вернулись  в  гостиную,  и Луиза убежала наверх.
"Надеюсь,  вы  там не очень шумели. Нельзя отвлекать нашу мышку от занятий",
-  эти  слова  Гарриет, обращенные к Мери, она услышала уже в коридоре, стоя
перед своей дверью.
     Луиза  написала  записку  Джону  Харди и той же ночью, когда все в доме
спали,  прокралась  вниз  и  сунула  ему под дверь. Она боялась, что если не
сделает  этого  сразу,  то  после  у  нее  не хватит смелости. В записке она
попыталась  выразить вполне ясно, чего она хочет. "Я хочу, чтобы меня кто-то
любил,  и  сама хочу любить кого-нибудь, - написала она. - Если этот человек
-  вы,  то  приходите ночью в сад и пошумите под моим окном. Мне легко будет
спуститься  по  сараю и выйти к вам. Я думаю об этом все время, так что если
вы собираетесь прийти, то приходите поскорее".
     Луиза  долго  не знала, каков будет результат ее дерзкой попытки добыть
себе  возлюбленного.  В  каком-то смысле она не знала еще, хочется ей, чтобы
он  пришел или нет. То ей казалось, что если тебя крепко обнимают и целуют -
в  этом  и  есть  весь секрет жизни; то на нее нападало другое настроение, и
она  страшно  пугалась. Извечное женское желание, чтобы ей владели, овладело
Луизой,  но  жизнь  она  представляла  себе  так  смутно,  что думала, будто
удовлетворится  одним  лишь  прикосновением  руки Джона Харди к ее руке. Она
спрашивала  себя, поймет ли он это. На другой день, за столом, когда Альберт
Харди  рассуждал,  а дочери его перешептывались и смеялись, она старалась не
взглянуть  лишний  раз  на Джона и при первой же возможности убежала к себе.
Вечером  она  вышла из дома, переждать, пока он принесет дрова в ее комнату.
Несколько  вечеров  она  напряженно прислушивалась, но, так и не услышав зов
из  темного  сада,  пришла в отчаяние и решила, что ей не по силам пробиться
сквозь стену, отгородившую ее от радостей жизни.
     А  потом,  вечером  в  понедельник,  недели  через  две  или  три после
записки,  Джон Харди пришел за ней. Луиза уже совсем смирилась с мыслью, что
он не придет, и поэтому долго не обращала внимания на зов из сада.
     В  прошлую пятницу вечером, уезжая с работником на выходной к отцу, она
по  внезапному  побуждению  совершила  поступок,  который  ее саму изумил, и
теперь,  когда  снизу,  из  темноты, ее тихо и настойчиво звал по имени Джон
Харди,  она  расхаживала  по  комнате  и недоумевала, что же это побудило ее
поступить так нелепо.
     Работник,  черноволосый  курчавый  парень,  в  ту  пятницу припоздал, и
домой  они  ехали  в  потемках.  Луиза,  чьи мысли были заняты Джоном Харди,
пробовала  с  ним  заговорить,  но  деревенский  малый  стеснялся  и молчал.
Мысленно  она  начала  озирать  свое  одинокое  детство  и с внезапной болью
вспомнила  о  том,  что  теперь  ее  одиночество стало другим, более острым.
"Всех  ненавижу,  - вдруг крикнула она, а затем разразилась тирадой, которая
перепугала  ее  возницу.  -  Ненавижу  отца  и  старика  Харди,  - с яростью
объявила она. - Хожу учиться в городскую школу, а школу тоже ненавижу".
     Еще  больше напугала она работника, когда повернулась и прижалась щекой
к  его  плечу.  У нее была смутная надежда, что он, как тот молодой человек,
который  стоял  в темноте с Мери, тоже обнимет ее и поцелует, но деревенский
малый  оробел  пуще  прежнего.  Он  хлестнул  кнутом лошадь и стал свистеть.
"Дорога-то  ухабистая,  а?"  - сказал он громко. Луиза так рассердилась, что
сорвала  с  него  шапку  и  бросила на дорогу. Он выскочил из коляски, чтобы
подобрать  ее,  а Луиза уехала, и ему пришлось идти пешком весь остаток пути
до фермы.
     Луиза  Бентли  стала  любовницей  Джона  Харди. Хотела она не этого, но
именно  в  этом  смысле  он  истолковал  ее  предложение,  а  сама  она  так
стремилась  достичь  чего-то  другого,  что  не  стала сопротивляться. Через
несколько  месяцев  у них обоих зародилось опасение, что она станет матерью,
и  однажды  вечером  они  отправились в центр округа и поженились. Несколько
месяцев  они  прожили  в  доме  Харди,  а потом обзавелись собственным. Весь
первый  год  Луиза  пыталась  объяснить мужу, что за смутная, неопределенная
жажда  породила  ту  записку,  но  так и осталась неутоленной. Снова и снова
пробовала  она  приласкаться  к  нему  и заговорить об этом, но всякий раз -
напрасно.  Преисполненный  собственных  понятий  о  любви  между  мужчиной и
женщиной,  он  ее не слушал, а целовал в губы. Это ее так сбивало, что потом
ей даже не хотелось, чтобы ее целовали. Чего ей хотелось, она не знала.
     Потом   выяснилось,   что   тревога,   загнавшая   их   в   брак,  была
необоснованной,  и  Луиза рассердилась, стала говорить мужу горькие, обидные
слова.  Позже,  когда  у  нее  родился  сын, Давид, она не могла кормить его
грудью  и  не  знала,  нужен  он ей или нет. Иногда она проводила с ребенком
целый  день,  расхаживая по комнате и время от времени подкрадываясь к нему,
чтобы  нежно  потрогать  его  руками,  а в другие дни не желала его видеть и
быть  рядом  с этой человеческой крошкой, которая завелась в доме. Если Джон
Харди  упрекал  ее  в  жестокости, она смеялась. "Этот ребенок - мужчина, он
все  равно  получит  то,  что  ему  надо,  -  резко отвечала она. - Будь это
девочка, я бы не знаю что для нее делала".



 * ЧАСТЬ IV. УЖАС *

     Когда  Давид  Харди был рослым мальчиком пятнадцати лет, с ним, как и с
его  матерью,  произошло  приключение,  которое  повернуло  ход  его жизни и
кинуло  его  из  тихого  уголка  в мир. Скорлупа его жизненных обстоятельств
лопнула,  и  он был вынужден пуститься в путь. Он покинул Уайнсбург, и никто
его  там больше не видел. После его исчезновения и мать, и дед его умерли, а
отец  очень  разбогател. Он потратил много денег на розыски сына, но это уже
другая история.
     Было  это  поздней  осенью  необычного  года  на  фермах Бентли. Урожай
повсюду  удался  на  славу,  весной  Джесси  прикупил  длинную полосу черной
болотной  земли  в долине Винной речки. Взял он ее задешево, но много вложил
в  ее  улучшение.  Пришлось рыть длинные канавы, укладывать тысячи дренажных
труб.  Соседи-фермеры  головой  качали на такую расточительность. Кое-кто из
них  смеялся и надеялся, что Джесси понесет от этой затеи тяжелый убыток, но
старик молча продолжал работы и в разговоры не вступал.
     Когда  землю  осушили,  он  посеял на ней капусту и лук, и соседи опять
смеялись.  Урожай,  однако, получился громадный и пошел по высоким ценам. За
один  год  Джесси  выручил  столько,  что  покрыл  все расходы на подготовку
земли,  а  на излишки купил еще две фермы. Он был в восторге и не мог скрыть
свою  радость.  Впервые  за  все  годы,  что он владел фермами, Джесси ходил
среди своих людей с улыбкой на лице.
     Чтобы  удешевить  труд,  Джесси  купил множество машин и вдобавок - все
оставшиеся  десятины черной плодородной поймы. Однажды он поехал в Уайнсбург
и  купил  Давиду  велосипед  и  костюм, а обеим сестрам дал денег, чтобы они
посетили религиозный съезд в Кливленде.
     Осенью  этого  года,  когда  подморозило  и  леса по Винной речке стали
коричнево-золотыми,  Давид все свободное от школы время проводил на воздухе.
Один  или  с  другими  ребятами  он  каждый  день  ходил  в  лес за орехами.
Деревенские  ребята  -  в  большинстве сыновья работников на фермах Бентли -
охотились  на  кроликов  и  белок  с  ружьями,  но с ними Давид не ходил. Он
сделал  себе  метательное орудие - рогатку и отправлялся в одиночку собирать
орехи.  Пока  он  бродил,  у  него возникали мысли. Он понимал, что он почти
мужчина,  и  раздумывал,  чем будет заниматься в жизни, но, так ни до чего и
не  дойдя, мысли исчезали, и он снова становился мальчишкой. Однажды он убил
белку,  которая  сидела  в  нижних ветвях и верещала ему. С белкой в руке он
помчался  домой.  Одна  из  сестер  Бентли зажарила зверька, и он съел его с
большим  аппетитом.  Шкурку  он  распялил  на  дощечке, а дощечку вывесил на
бечевке за окно своей спальни.
     Это  дало его мыслям новое направление. Теперь он непременно брал в лес
рогатку  и  часами  стрелял по воображаемым зверям, прятавшимся в коричневой
листве  деревьев.  Думать  о  том,  что  скоро  он  станет  взрослым,  Давид
перестал, он довольствовался своим мальчишеством и мальчишескими порывами.
     Раз  субботним  утром,  когда он собрался в лес, с рогаткой в кармане и
мешком   для  орехов  через  плечо,  его  остановил  дед.  У  деда  был  тот
напряженный  важный  взгляд,  который  всегда  немного пугал Давида. В такие
минуты  глаза  Джесси  смотрели  не прямо вперед, а блуждали и, казалось, не
смотрели  никуда. Словно какая-то невидимая завеса опускалась между стариком
и  остальным  миром.  "Надо,  чтобы  ты  пошел  со мной, - сказал он кратко,
направя  взгляд  в  небо  над головой мальчика. - У нас сегодня важное дело.
Мешок  для  орехов  можешь  взять, если хочешь. Это не имеет значения, а нам
все равно - в лес".
     Джесси  и  Давид  выехали  с фермы Бентли в старом фаэтоне, запряженном
белой  лошадью.  Они  долго  ехали  в молчании, а потом остановились на краю
луга,  где  паслось  стадо  овец.  Среди овец гулял ягненок, родившийся не в
сезон;  Давид  с  дедом поймали его и спутали так туго, что он стал похож на
белый  мячик. Когда они тронулись дальше, дед разрешил Давиду держать его на
руках.  "Я  увидел  его  вчера,  и он навел меня на мысль о том, что я давно
хотел  сделать",  -  сказал  Джесси  и опять поглядел поверх головы мальчика
блуждающим неопределенным взглядом.
     После  радости  по  поводу  хорошего  урожая  фермером  овладело другое
настроение.   Долгое  время  он  ходил  в  весьма  смиренном  и  богомольном
расположении  духа.  Опять  он гулял один по ночам, думая о Боге, и опять во
время  этих  прогулок  сопоставлял свою личность с лицами минувших дней. Под
звездным  небом  он становился коленями на мокрую траву и возвышал в молитве
голос.  Теперь  он  решил,  подобно  тем  людям,  рассказами о которых полна
Библия,  принести  Богу жертву. "Мне даны были обильные урожаи, и так же Бог
послал  мне  мальчика по имени Давид, - шептал он себе. - Наверное, я должен
был  давно  это  сделать".  Он  жалел,  что