ь. И она хотела, чтобы он
заметил и почувствовал в ней эту перемену.
     Тот  летний  вечер,  который  запомнился обоим молодым людям, они, если

подумать,  провели  довольно бестолково. Они вышли по дороге за город. Потом
остановились  у изгороди, за которой было поле молодой кукурузы, Джордж снял
пиджак и повесил его на руку.
     -  Так,  я  пока  остался в Уайнсбурге - остался пока... не уехал, но я
взрослею.  Я  читал,  я  думал.  Попробую  чего-нибудь достигнуть в жизни. В
общем, не в этом дело, - объяснил он. - Хватит мне, наверно, говорить.
     Смущенный  молодой  человек взял девушку под руку. Голос у него дрожал.
Они пошли обратно, к городу. Джордж от отчаяния расхвастался.
     -  Я  буду большим человеком, таких еще в Уайнсбурге не было, - объявил
он.  -  Я от тебя вот чего хочу... ну, не знаю чего. Может, это не мое дело.
Хочу,  чтобы  ты  постаралась  стать  не  такой,  как  все  женщины. Ты меня
понимаешь.  Я  говорю,  это,  конечно,  не  мое дело. Я хочу, чтобы ты стала
прекрасной женщиной. Понимаешь, чего я хочу?
     Голос  у  него  прервался;  пара  молча дошла до города и направилась к
дому  Элен  Уайт.  У  калитки Джордж захотел сказать что-то внушительное. Он
вспомнил  все  речи, придуманные заранее, но все они были бы совершенно не к
месту.
     -  Я  думал - одно время думал... так мне казалось... что ты выйдешь за
Сета  Ричмонда. Теперь-то я знаю, что нет, - только и сумел он сказать, пока
они шли от калитки до двери ее дома.
     Теплым  осенним  вечером,  наблюдая  с  лестницы  за толпой, затопившей
Главную  улицу, Джордж вспомнил тот разговор у кукурузного поля, и ему стало
стыдно,  что  он  выставился перед ней в таком виде. На улице люди валили то
туда,  то  сюда,  как  скот, стесненный в загоне. Повозки и телеги запрудили
узкую  мостовую.  Играл  оркестр,  мальчишки  носились  по тротуару и ныряли
между  ногами  у мужчин. Молодые люди с лоснящимися красными лицами неуклюже
шествовали  под руку с девушками. Над одним из магазинов, в зале, где должны
были  состояться  танцы,  скрипачи настраивали свои инструменты. Клочковатые
звуки  вылетали  из  открытых  окон  и  неслись над гомоном толпы и мычанием
оркестровой   меди.  Эта  мешанина  звуков  действовала  Джорджу  на  нервы.
Неуемная,  роевая  жизнь  лезла  на  него отовсюду, со всех сторон. Хотелось
убежать,  побыть  одному,  подумать. "Если ей нравится сидеть с этим малым -
пусть  себе  сидит. Мое какое дело. Не все ли мне равно?" - ворчал он, уходя
по Главной улице и через бакалею Херна - в переулок.
     Джордж  был  так удручен и чувствовал себя таким одиноким, что хотелось
плакать,  и  только  гордость  заставляла  его  шагать  быстро и размахивать
руками.  Он  дошел  до  конюшни Уэсли Мойра и остановился в тени, послушать,
что  говорят  мужчины  о  сегодняшних ярмарочных бегах, которые выиграл Тони
Тип,  жеребец  Мойра.  У конюшни собралась целая толпа, а перед толпой важно

расхаживал  Уэсли  и хвастался. Он расхаживал с кнутом и щелкал им по земле.
Фонарь  освещал  взлетавшие  облачка  пыли.  "Да  бросьте  ерунду  молоть! -
восклицал  Уэсли.  - Чего я боялся - я же знал, что обставлю их. Ничего я не
боялся".
     В  другое время Джордж Уилард жадно слушал бы похвальбу коневода Мойра.
Теперь  она  его  злила.  Он  повернулся и стремительно пошел прочь. "Старая
балаболка, - фыркал он. - И чего пыжится? Чего болтает?"
     Джордж  зашел  на  пустырь  и  второпях  упал  в  кучу  хлама.  Гвоздь,
торчавший  из пустой бочки, разодрал ему брюки. Он сел на землю и выругался.
Потом  заколол рваное место булавкой, поднялся и пошел дальше. "Пойду-ка я к
Элен  Уайт,  вот  что.  Возьму  и  войду. Скажу, мне надо ее видеть. Войду и
усядусь - и все тут", - сказал он, перелез через забор и кинулся бегом.
     Элен  Уайт  сидела  у  себя  на  веранде,  на  душе  у нее было смутно.
Преподаватель  сидел  между  матерью  и  дочерью.  Речи его девушке надоели.
Родом  он  тоже  был  из  маленького  городка  в  Огайо, но напускал на себя
столичный вид. Представлялся таким гражданином мира.
     -  Я  доволен,  что  получил  возможность ознакомиться с той средой, из
которой  вышло большинство наших студенток, - толковал он. - Очень любезно с
вашей  стороны,  миссис  Уайт, что вы пригласили меня на день в ваши края. -
Он  повернулся к Элен и засмеялся. - А вас еще что-нибудь связывает с жизнью
этого города? Есть тут люди, которые вам интересны?
     Девушке  его  голос  казался  напыщенным  и нудным. Она встала и ушла в
дом.   Перед   черной   дверью,   выходившей   в  сад,  она  остановилась  и
прислушалась. Заговорила мать.
     -  Для  девушки,  получившей такое воспитание, как Элен, тут совершенно
нет подходящего общества, - сказала она.
     Элен  сбежала  по ступенькам в сад. В темноте она, дрожа, остановилась.
Ей  казалось,  что  весь  мир  заполонили бессмысленные люди - и говорят без
умолку.  Вне  себя  от  нетерпения она выбежала за садовую калитку, обогнула
конюшню  банкира  и  очутилась  в  переулке.  "Джордж!  Где  ты,  Джордж!" -
возбужденно  выкрикнула  она.  Она  перестала бежать, привалилась к дереву и
надрывно  захохотала.  По  темному  переулку, говоря без умолку, приближался
Джордж  Уилард.  "Прямо  в  дом  к ней войду. Войду и усядусь", - грозил он,
пока  не  подошел  к Элен. Тут он остановился и ошарашенно посмотрел на нее.
Он  сказал:  "Пошли", - и взял ее за руку. Понурясь, они брели по улице, под
деревьями.  Под  ногами  шуршали  сухие  листья.  Теперь, когда она нашлась,
Джордж не очень хорошо понимал, что ему говорить и делать.
     У  верхнего  края  Ярмарочной  площади  в  Уайнсбурге  есть  обветшалая
трибуна.  Ее  ни разу не красили, и все доски покоробило. Ярмарочная площадь
лежит  на  вершине  низкого  холма  в долине Винной речки, и ночью с трибуны
видно за полем зарево городских огней.
     Тропинкой   мимо   Водозаборного  пруда  Джордж  и  Элен  поднялись  на
Ярмарочную  площадь.  Чувство  одиночества  и  отчуждения,  которое  владело
молодым  человеком  в городской толпе, отпустило его и обострилось, когда он
оказался наедине с Элен. То, что чувствовал он, в ней отражалось.
     В  юности человека всегда раздирают две силы. Теплый бездумный зверек в
нем  борется  с  тем,  кто  размышляет и вспоминает, и в Джордже верх сейчас
взял  старший,  умудренный.  Элен  почувствовала,  что с ним творится, и шла
рядом,  уважая  его. Добравшись до трибуны, они поднялись на самый верх, под
навес, и сели на длинную скамью.
     Если  вам  случалось  в  ночь после ежегодной ярмарки посетить базарную
площадь  маленького городка на Среднем Западе, это останется у вас в памяти.
Такого  переживания  не  забыть.  Тебя  обступят  призраки  - но живых, а не
мертвых.  Сюда  минувшим  днем  нахлынул  народ  из  города  и окрестностей.
Фермеры  с  женами  и  детьми  и  все  обитатели  сотен городских деревянных
домишек  теснились  на  этой  площади,  обнесенной  глухим забором. Смеялись
девушки,  толковали  о  житейских делах бородачи. Жизнь хлестала через край.
Все  свербело  и  ерзало  от  переизбытка  жизни - и вот ночь, и жизнь ушла.
Тишина  почти  устрашает.  Прячешься  за  стволом  дерева,  стоишь молча, и,
сколько   есть  у  тебя  способности  к  размышлению,  -  все  идет  в  ход.
Содрогаешься,  думая  о бессмысленности жизни, и в то же время, если здешний
народ - это твой народ, любишь жизнь так, что слезы на глазах выступают.
     В  темноте  под  навесом трибуны, сидя с Элен Уайт, Джордж Уилард остро
почувствовал  свою  незначительность  в  общей  смете  бытия.  В  городе его
раздражала  возня  людей, занятых разнообразными делами, но теперь, вдали от
них,  раздражение  прошло. Рядом с Элен он отдохнул, приободрился. Как будто
женская  рука  помогла ему настроить механизм его жизни. О людях города, где
он  прожил  всю жизнь, он уже думал чуть ли не с благоговением. И благоговел
перед  девушкой.  Ему  хотелось  любить  ее  и быть любимым, но не хотелось,
чтобы  сейчас его отвлекла ее женственность. В темноте он взял ее за руку и,
когда  она  придвинулась,  обнял  за плечи. Подул ветер, он поежился. Он изо
всех  сил  старался  сохранить  и понять свое настроение. Наверху, в темноте
две  необыкновенно  чувствительные  человеческие  песчинки  прильнули друг к
дружке  и ждали. У обоих на уме было одно и то же. "Я пришел в это безлюдное
место,  и  со  мной  рядом  -  другой  человек"  -  вот  суть  того, что они
чувствовали.
     В  Уайнсбурге день толчеи иссяк, сменился долгой осенней ночью. Рабочие
лошади  трусили  по  пустынным  проселкам,  каждая  со  своим грузом усталых
людей.  Приказчики  убирали  с  уличных  лотков товар и запирали магазины. В
театре  толпа  ожидала  представления,  а  дальше по Главной улице, настроив
наконец  свои инструменты, скрипачи в поту поддавали музыки летавшим по полу
молодым ногам.
     В  темноте  на  трибуне  молча сидели Джордж Уилард и Элен Уайт. Иногда
очарование  с  них  спадало,  они  поворачивались  и  в  потемках  пробовали
заглянуть  друг другу в глаза. Они целовались, но эти порывы были недолгими.
В  верхнем конце Ярмарочной площади человек пять мужчин возились с лошадьми,
которые  днем участвовали в бегах. Они развели костер и грели в котлах воду.
Огонь  освещал  только ноги, проходившие вблизи костра. Когда задувал ветер,
языки пламени трепались в воздухе.
     Джордж  и  Элен  встали  и  побрели  в  темноту. Они шли тропинкой мимо
несжатого  поля  кукурузы.  Ветер шелестел в ее длинных жухлых листьях. Пока
они  шли к городу, очарование с них ненадолго спало. На гребне Водозаборного
холма  они  остановились  под деревом, и Джордж снова взял девушку за плечи.
Она  жадно  обняла  его,  но  опять  они  быстро  погасили  свой  порыв. Они
перестали  целоваться  и отстранились друг от друга. Взаимное уважение взяло
в  них верх. Оба были смущены и от смущения затеяли бессмысленную отроческую
возню.   Они   смеялись,   дергали   и   теребили  друг  друга.  Переживание
сегодняшнего  вечера  как-то  очистило  их, сделало целомудренней, и они уже
были  не  мужчиной  и  женщиной,  не  мальчиком и девушкой, а расшалившимися
зверьками.
     В  таком настроении они спускались с холма. Они резвились в темноте как
два  великолепных  молодых  животных  в  молодом  еще мире. Один раз, убежав
вперед,  Элен  подставила  ему ножку, и он упал. Он стал вопить и корчиться.
Задыхаясь  от  хохота, он кубарем покатился по склону. Элен побежала за ним.
На  миг  она замерла в темноте. Кто скажет, какие женские мысли промелькнули
у  нее  в  голове,  -  но у подошвы холма, нагнав Джорджа, она взяла его под
руку  и  пошла с ним рядом в чинном молчании. Каким-то образом - они сами не
сумели  бы объяснить каким - они получили от этого безмолвного вечера вдвоем
то,  в  чем  нуждались. Мужчина ли, мальчик ли, женщина или девочка - сейчас
они  прикоснулись  к  тому,  что позволяет взрослым людям переносить жизнь в
современном мире.




                             ОТЪЕЗД


     Молодой   Джордж   Уилард   встал  в  четыре  часа  утра.  Был  апрель,
только-только  распускались  почки. Деревья на центральных улицах Уайнсбурга
-  это  клены,  семена  у  них крылатые. Когда поднимается ветер, они тучами
кружатся в воздухе, а после устилают мостовую ковром.
     Джордж  спустился  в  контору гостиницы с коричневым кожаным чемоданом.
Сундук  его  был  уложен  к  отъезду.  С  двух  часов  он  не  спал, думал о
предстоящей  поездке,  о том, что она ему сулит. В конторе, на койке у двери
спал  мальчик.  Рот  у него был открыт, и он сладко храпел. Джордж пробрался
мимо  койки  и вышел на безлюдную сонную Главную улицу. Заря уже занималась,
и свет длинными струями бил в небо, где еще горели редкие звезды.
     За  последним  домом на Вертлюжной заставе Уайнсбурга раскинулись поля.
Поля  принадлежат  фермерам,  которые  живут  в  городе, и вечерами в легких
скрипучих  повозках  они  едут  через  Вертлюжную  заставу  домой.  На полях
выращивают  ягоды  и мелкие фрукты. Жарким летом на исходе дня поля и дорога
покрыты  пылью,  и дымка стелется в громадной мелкой чаше земли. Смотреть на
нее  -  все  равно что смотреть на море. Весной, когда поля зеленые, вид тут
немного  другой.  Земля  похожа  на  зеленый  биллиардный  стол, и там и сям
трудятся на нем букашки-люди.
     С  детства  и  до  поздней  юности  Джордж  любил  ходить за Вертлюжную
заставу.  Бывал он на этой равнине зимними ночами, когда земля лежит в снегу
и  только  месяц  глядит  на  нее, бывал и осенью, когда уныло дует ветер, и
летними   вечерами,   когда  воздух  дрожит  от  пения  насекомых.  Сегодня,
апрельским  утром, ему опять захотелось туда - пройтись в тишине. Он ушел за
две  мили  от города, к тому месту, где дорога сбегает к ручью; оттуда молча
повернул  назад.  Когда он пришел на Главную улицу, приказчики уже подметали
тротуар   перед   магазинами.   "Эй,  Джордж!  Каково  тебе  уезжать-то?"  -
спрашивали они.
     Поезд  на  Запад отходит от станции в семь сорок пять. Кондуктор на нем
-  Том  Литл.  Этот  поезд идет от Кливленда до станции, где железная дорога
соединяется  с  магистралью  Чикаго  -  Нью-Йорк.  У  Тома,  как  говорят на
железной  дороге,  легкий  маршрут.  Каждый  вечер  он возвращается к семье.
Весной  и  осенью  он все воскресенья удит рыбу на озере Эри. У него круглое
красное  лицо  и  маленькие  голубые  глазки.  Людей  в  городках  по своему
маршруту  он  знает лучше, чем житель большого города знает своих соседей по
дому.
     Джордж  сошел  по короткому спуску от гостиницы к станции в семь часов.
Чемодан его нес Том Уилард. Сын уже перерос отца.
     На  платформе все пожимали молодому человеку руку. Там собралось больше
десятка  людей. Скоро разговор у них перешел на свои дела. Даже ленивый Уилл
Хендерсон,  который  нередко спал до девяти часов, и тот сегодня встал рано.
Джордж  смущался.  На  платформу  пришла  Гертруда  Уилмот,  высокая,  худая
пятидесятилетняя  женщина,  работавшая  на почте. До сих пор она не обращала
на  Джорджа  никакого  внимания.  Теперь она подошла к нему и подала руку. В
двух  словах  она выразила общее чувство. "Желаю удачи", - отрывисто сказала
она и, повернувшись, ушла.
     Наконец  подъехал  поезд, и Джордж почувствовал облегчение. Он поспешно
влез  в  вагон. По Главной улице бежала Элен Уайт, надеясь, что успеет с ним
попрощаться,  но он уже нашел место и не увидел ее. Поезд тронулся. Том Литл
пробил  его билет и улыбнулся; кондуктор хорошо знал Джорджа, знал, на какое
он  решился  предприятие, но ничего не сказал. На памяти Тома тысячи молодых
уилардов  уезжали из своих городков в большой город. Для него это был случай
вполне  обыкновенный.  Только  что один пассажир в вагоне для курящих позвал
Тома  половить  рыбу  в  заливе  Сандаски.  Том  решил принять приглашение и
договориться подробнее.
     Джордж  окинул  взглядом вагон - не наблюдают ли за ним, - потом достал
бумажник  и  пересчитал  деньги. Он очень боялся показаться желторотым. Чуть
ли  не  последнее  напутствие  отца  касалось  того,  как  надо вести себя в
большом  городе.  "Держи  ухо  востро,  -  сказал Том Уилард. - За кошельком
присматривай.  Рот  не  разевай. Вот тебе мой наказ. Пусть не думают, что ты
желторотый".
     Пересчитав  деньги, Джордж поглядел в окно и удивился, что поезд еще не
выехал из Уайнсбурга.
     Отправляясь  из  своего  городка  в  большую  жизнь,  он  задумался, но
задумался   не   о  чем-то  значительном  и  драматическом.  Смерть  матери,
расставание  с  Уайнсбургом, мысли о том, что станет с ним в большом городе,
важные стороны жизни - все это его сейчас не занимало.
     Он  думал  о  мелочах:  о  том,  как  утром  Турок Смолет катит тачку с
досками  по  Главной  улице,  о  высокой  женщине в красивом платье, которая
ночевала  однажды  в  отцовской гостинице, о том, как уайнсбургский фонарщик
Батч  Уилер  летним  вечером спешит по улице с факелом в руке, как Элен Уайт
стоит перед окошком городской почты и наклеивает на конверт марку.
     Мечтательность,   все   сильнее   проявлявшаяся  в  характере  молодого
человека,  овладела  им  и теперь. При взгляде на него трудно было поверить,
что  он  держит  ухо  востро.  Погрузившись  в  воспоминания  о  мелочах, он
откинулся  на  спинку и закрыл глаза. Так просидел он долго, а когда очнулся
и  снова  выглянул  в  окно вагона, городок Уайнсбург уже пропал, и тамошняя
его жизнь осталась лишь фоном, на котором он расположит мечты взрослых лет.


   Шервуд Андерсон
   Я хочу знать зачем


                            Перевод Ю.Гальперн

--------------------------------------------------------------------------
Текст: Шервуд Андерсон. Рассказы. М: ГИХЛ, 1959. Стр. 184-194.
Электронная версия: В.Есаулов, yes22vg@yandex.ru, октябрь 2003 г.
--------------------------------------------------------------------------



     В  тот  первый  наш  день  на  Востоке  мы  встали  в четыре часа утра.
Накануне  вечером  мы слезли с товарного поезда при въезде в город, и верное
чутье  кентуккийских мальчишек помогло нам сразу же найти дорогу через город
к  ипподрому  и конюшням. Здесь мы почувствовали себя в полной безопасности.
Хенли  Тернер  тотчас  разыскал  знакомого  негра.  Это  был Билдед Джонсон,
который  зимой  работает  в  конюшне  Эда  Бейкера  в  нашем  родном городке
Бейкерсвиле.  Билдед, как почти все наши негры, хороший повар и, разумеется,
как  всякий  в  этой  части  Кентукки,  кто хоть чего-нибудь да стоит, любит
лошадей.  Весной  Билдед  начинает  всюду  разнюхивать,  нет  ли подходящего
занятия.  Негр  из  нашей  местности  лестью  и  подхалимством заставит кого
угодно  взять  его  на  ту  работу, какая ему приглянется. Билдед обхаживает
конюхов   и   тренеров   с   наших  конских  заводов,  расположенных  вокруг
Лексингтона.  Тренеры  по  вечерам  приходят  в город потолкаться тут и там,
поболтать,  а  то  и  сыграть  партию в покер. Билдед вертится около них. Он
охотно  оказывает мелкие услуги и любит разглагольствовать о вкусных вещах -
как  подрумянить  на  противне курицу, как лучше всего приготовлять бататы и
печь маисовый хлеб. Послушать его - слюнки потекут.
     Когда  наступает  сезон  скачек и лошадей отправляют на ипподромы, а по
вечерам  на улицах только и разговору о новых жеребцах, и то один, то другой
бейкерсвилец  сообщает,  что он де тогда-то отправляется в Лексингтон или на
весенние  состязания в Черчил-даунз или Латонию; когда наездники, побывавшие
в  Нью-Орлеане  или, может, на зимних скачках в Гаване на Кубе, возвращаются
на  недельку  домой;  когда  все  и  вся  в  Бейкерсвиле  ни о чем другом не
говорит,  как  только о лошадях; когда компании конюхов и жокеев выезжают на
место;  когда  скачками  будто  пропитан  самый воздух, которым вы дышите, -
Билдед  вдруг  выплывает  в такой компании в качестве повара. Часто, думая о
том,  что  он  каждый сезон проводит на скачках, а зимой работает в конюшне,
где  много лошадей и куда народ любит прийти потолковать о них, я жалею, что
не  родился  негром. Глупо говорить такое, но меня всегда тянет к лошадям, я
по ним просто с ума схожу. Тут уж ничего не поделаешь!
     А  теперь  я  должен  рассказать вам о нашей затее и о чем, собственно,
идет  речь.  Мы,  четверо  мальчиков  из  Бейкерсвила,  все  белые и сыновья
постоянных  жителей  города,  решили отправиться на скачки. Я имею в виду не
Лексингтон  или  Луисвил, а большой восточный ипподром в Саратоге, о котором
постоянно  говорят  наши бейкерсвильцы. Все мы были еще совсем юнцами. Тогда
мне  только  что  исполнилось  пятнадцать  лет,  и.  я  был самый старший из
четверых.  Выдумка  была  моя, признаюсь, я и подговорил остальных. Их звали
Хенли  Тарнер,  Генри  Райбек  и Том Тамбертон. Я располагал тридцатью семью
долларами,  заработанными  мною в бакалейной лавке Эноха Майера, где я зимой
работал  по вечерам и субботам. У Генри Райбека было одиннадцать дол