судорожно подергивалось, и казалось, он сейчас закричит.
     -  Убирайся! - заорал он вдруг. - Что стоишь? Ничего я тебе не скажу. Я
на тебя и смотреть не хочу!
     В  полном  смятении  молодой  лавочник часа три подряд бродил по улицам
Уайнсбурга,  не  помня  себя  от  гнева  после  встречи с Джорджем Уилардом,
которому  он  так и не смог объявить, что больше не будет чудаком. Он познал
горькое  чувство  поражения, и ему хотелось плакать. После целого дня пустых
разглагольствований,  завершившегося позорной встречей с молодым репортером,
рушились все его надежды на будущее.
     Вдруг  Элмера осенила новая идея. И тогда в непроглядной тьме он увидел
свет.  Он  направился  к  темному  магазину,  в  котором Каули и сын вот уже
больше  года  тщетно  дожидались покупателей, крадучись, пробрался в дальний
угол  к  ящику возле печки и стал в нем шарить. В ящике под стружками лежала
жестяная  коробка,  в которой хранился наличный капитал фирмы "Каули и сын".
Каждый  вечер  Эбенезер  Каули  запирал  магазин,  прятал  коробку  в ящик и
отправлялся  спать  наверх. "Никто не догадается, что сюда прячут деньги", -
рассуждал  он  сам  с  собой,  думая  о ворах. Из свернутой в трубочку пачки
денег  Элмер  взял двадцать долларов - две десятидолларовые бумажки. Всего в
пачке  было  около четырехсот долларов. Деньги, полученные от продажи фермы.
Прикрыв коробку стружками, Элмер снова тихо вышел на улицу.
     Идея  Элмера, которая, как он думал, положит конец всем его страданиям,
была  очень  проста.  "Возьму  и  удеру  отсюда, убегу из дома", - решил он.
Элмер  знал,  что в полночь через Уайнсбург проходит товарный поезд, который
на  заре  прибывает  в  Кливленд.  До  Кливленда  он доберется зайцем, а там
затеряется  в  толпе.  Он  найдет  себе  работу  в какой-нибудь мастерской и
подружится  с  рабочими.  Со  временем  он станет таким, как все, и никто не
будет  на  него  пальцем  указывать.  И  тогда  он  научится разговаривать и
смеяться.  Никто  больше его не назовет чудаком. И у него тоже будут друзья,
и в жизни его тоже появится смысл и тепло.
     Шагая  по  улице, неуклюжий, долговязый парень теперь смеялся над своей
злостью  и  над тем, как он робел перед Джорджем Уилардом. До отъезда он еще
поговорит с молодым репортером.
     Он  скажет  ему  все,  он  бросит  ему  вызов,  и это будет вызов всему
Уайнсбургу.
     Окрыленный  этим  решением,  Элмер направился прямо в контору гостиницы
"Новый  дом  Уиларда"  и  забарабанил  в дверь. Ему открыл сонный мальчишка,
который  спал  тут же в конторе. Он работал бесплатно за харчи и с гордостью
носил титул "ночного клерка". С ним Элмер вел себя решительно и смело.
     -  Пойди разбуди его, - приказал он. - Скажи ему, чтобы шел на станцию.
Мне  его  надо  видеть. Я уезжаю с ночным. Пускай оденется и придет. Да чтоб
поскорее, мне некогда.
     Ночной   товарный   закончил   погрузку.  Между  вагонами,  поблескивая
фонарями,  ходили сцепщики, поезд снова готовился в путь на восток. Протирая
глаза, Джордж Уилард в своем новом пальто бежал по платформе.
     -  Ну  вот  и  я, в чем дело? - спросил он, сгорая от любопытства. - Ты
мне что-то хотел сказать, да?
     Элмер  силился  заговорить. Он облизнул губы и глянул на поезд, который
уже пыхтел, готовый к отходу.
     -  Э-э...  я хочу... - начал он, но язык его не слушался. - Ну... Пусть
меня   прокипятят,  проутюжат  и  накрахмалят!  -  невнятно  пробормотал  он
наконец.
     Вне  себя  от  бешенства, словно в дикой пляске, заметался он по темной
платформе.  Поезд  тронулся. Перед глазами Элмера кружились и мелькали огни,
он  вытащил  из  кармана  две  десятидолларовые  бумажки  и  сунул их в руку
Джорджа.
     - Не надо мне их, отдай отцу. Я их украл.
     Злобно  зарычав,  он  повернулся  к  Джорджу,  и  его  огромные  кулаки
принялись  молотить воздух. А потом, словно вырываясь из чьих-то цепких рук,
он  бросился вперед и обрушился на Джорджа Уиларда, беспощадно колошматя его
по  груди,  по  шее, по лицу. Молодой репортер свалился на землю, оглушенный
страшными  ударами.  Элмер  на  ходу вскочил на подножку, взобрался на крышу
вагона,  пробежал  по  крышам и спрыгнул на открытую платформу. Растянувшись
плашмя,  он  оглянулся,  стараясь  в  темноте разглядеть упавшего репортера.
Великая гордость переполнила его сердце.
     -  Ну,  теперь-то  я ему показал! - вскричал он. - Будет знать, какой я
чудак. Уж теперь запомнит, какой чудак!





ТАК И НЕ СКАЗАННАЯ НЕПРАВДА



     Рей  Пирсон  и  Хэл  Уинтерс работали на ферме в трех милях к северу от
Уайнсбурга.  Под  вечер  в  субботу  они  уходили  в город и шатались там по
улицам вместе с другими батраками.
     Рей  был  тихий,  робкий человек лет пятидесяти, с каштановой бородкой.
Его  плечи  горбились  от  нескончаемой  тяжелой работы. По характеру он был
прямой противоположностью Хэлу Уинтерсу.
     Рей  был, как говорится, человек степенный. Жена у него была маленькая,
остролицая,  с  пронзительным  голосом.  Они вместе с полудюжиной кривоногих
ребятишек  жили  в  ветхой дощатой лачуге над ручьем на задах фермы Уилса, у
которого Рей батрачил.
     Хэл  Уинтерс, другой батрак Уилса, был молодой парень. Он не состоял ни
в  каком родстве с семьей Неда Уинтерса, пользовавшейся в Уайнсбурге большим
уважением,  а  был  одним  из  трех  сыновей  старика Уиндпитера Уинтерса, у
которого  была  лесопилка  неподалеку  от Юнионвилла, в шести милях оттуда и
который слыл в Уайнсбурге отчаянным безобразником.
     Обитатели  той  части  Северного  Огайо, где находится Уайнсбург, будут
долго  помнить  старика  Уиндпитера из-за его странной и трагической смерти.
Как-то  вечером  он  напился  в  городе  и,  возвращаясь  домой  в Юниовилл,
повернул   лошадей   и   поехал   по  железнодорожным  путям.  Мясник  Генри
Браттенберг,  который  жил  возле  самых  путей,  остановил  его у выезда из
города  и  предупредил,  что  он  едет  прямо навстречу поезду, но Уиндпитер
хлестнул  его  кнутом и поехал дальше. Поезд задавил его и его двух лошадей.
Фермер  с  женой,  которые  возвращались  домой по проселку, видели, как это
произошло.  Они  рассказывали, что старик Уиндпитер стоял на козлах и бешено
ругал  мчащийся  на  него  локомотив и что он прямо-таки завопил от радости,
когда  лошади,  обезумев  от  непрерывных  ударов  кнута,  рванулись вперед,
навстречу  верной  гибели.  В  памяти мальчишек вроде Джорджа Уиларда и Сета
Ричмонда  этот  случай  запечатлелся  особенно ярко, ведь - хотя наш городок
дружно  утверждал,  будто  старик  угодил  прямо  в  ад, да оно для всех и к
лучшему,  -  они  в  душе  были  убеждены,  что  он  сделал  это  нарочно, и
восхищались  его  глупой храбростью. Какой мальчишка порой не жаждет умереть
славной  смертью  вместо  того,  чтобы торговать в бакалейной лавочке, влача
бесцветное существование?
     Однако  это  не  повесть  о Уиндпитере Уинтерсе и не повесть о его сыне
Хэле,  который  работал на ферме Уилса вместе с Реем Пирсоном. Это повесть о
Рее.  Тем  не  менее,  чтобы вы могли понять суть, прежде необходимо кое-что
рассказать о молодом Хэле.
     Хэл  был  отпетый  озорник.  Так  все говорили. У старика Уинтерса было
трое  сыновей:  Джон, Хэл и Эдвард, широкоплечие дюжие молодцы, вроде самого
Уиндпитера, драчуны и бабники - ну, одно слово, отпетые озорники.
     Хэл  был  даже  хуже братьев и всегда что-нибудь затевал. Как-то раз он
украл  целую  повозку  досок с отцовской лесопилки и продал их в Уайнсбурге.
На  вырученные деньги он купил себе шикарный дешевый костюм и напился. Когда
разъяренный  папаша  прикатил  в город и разыскал его, они подрались посреди
Главной улицы, так что их арестовали и они вместе угодили за решетку.
     Хэл  пошел  работать на ферму Уилса только потому, что по соседству там
жила  учительница, на которую он положил глаз. Было ему тогда всего двадцать
два,  но к этому времени он уже раза три "впутывался в истории с женщинами",
как  это  называлось  в  Уайнсбурге.  Все,  кто  слышал  про  его  увлечение
молоденькой  учительницей,  не сомневались, что это кончится плохо. "Доведет
он ее до беды, вот увидите" - так говорили в округе.
     И  вот  эти  двое, Рей и Хэл, как-то на исходе октября работали рядом в
поле.  Они обдирали кукурузные початки, изредка пошучивали и смеялись. Потом
наступило  молчание.  Рей,  который был более чувствителен и больше принимал
все  к сердцу, натрудил руки, и они заныли. Он сунул их в карманы и поглядел
вдаль  за  поля.  Он  был  в  грустном,  тревожном  настроении, и окружающая
красота природы глубоко на него подействовала.
     Если  бы  вы  видели окрестности Уайнсбурга осенью, когда пологие холмы
становятся  желто-красными, вы поняли бы его чувства. Ему вспомнилось, как в
давние  годы,  когда  он  был  молодым парнем и еще жил с отцом, который был
пекарем  в  Уайнсбурге,  он  в  такие  дни уходил бродить по лесам - собирал
орехи,  охотился  на  кроликов  или просто покуривал трубку. И женился-то он
из-за  такой  вот  прогулки.  Уговорил  девушку, которая помогала в пекарне,
пойти  с ним, ну, а кончилось вот чем. Он вспомнил тот день, который изменил
всю его жизнь, и все в нем взбунтовалось. Забыв про Хэла, он пробормотал:
     -  Ну  и  надула  же  она  меня, черт подери, - жизнь надула и в дураки
поставила.
     И, словно поняв, о чем он думает, Хэл Уинтерс заговорил.
     -  Ну,  и  стоило  оно  того?  А?  Женитьба  там, семья? - спросил он и
засмеялся.   Засмеяться-то  он  засмеялся,  но  и  у  него  настроение  было
серьезное.  И  он  продолжал уже серьезно: - Это что же - обязательно? Чтобы
человека взнуздали, да и гнали через всю жизнь, точно ломовую лошадь?
     Не  дожидаясь  ответа,  Хэл  вскочил и начал расхаживать между ворохами
кукурузы.  Распаляясь все больше и больше, он вдруг нагнулся, схватил желтый
кукурузный початок и швырнул его об изгородь.
     -  Я  довел  Нелл  Хантер  до  беды, - сказал он. - Ты-то знай, но язык
держи за зубами.
     Рей  Пирсон поднялся на ноги и уставился на него. Он был на голову ниже
Хэла,  и,  когда  парень  подошел  к  нему  и  положил  ладони ему на плечи,
получилась  живописная  группа. Вокруг было огромное пустое поле, позади них
тянулись  аккуратные  рады  кукурузных стожков, вдали вставали желто-красные
холмы  -  и они уже не были двумя ко всему равнодушными работниками, а стали
друг   для   друга   живыми  людьми.  Хэл  почувствовал  это  и,  по  своему
обыкновению, засмеялся.
     -  Ну-ка,  папаша,  -  сказал он неловко. - Давай помоги мне советом. Я
довел  Нелл  до  беды.  Может,  и с тобой такое было. Я знаю, что мне другие
скажут  -  ну, как тут положено поступать, а вот ты-то что скажешь? Жениться
и  остепениться?  Влезть  в  хомут, чтобы меня загнали, как старого одра? Ты
меня  знаешь,  Рей.  Я  не  такой, чтобы меня кто другой сломал, но сам себя
сломать  сумею.  Так как же - сломать мне себя или послать Нелл к черту? Вот
ты мне и скажи. Как ты скажешь, Рей, так я и сделаю.
     Рей  не  сумел  ответить.  Он  стряхнул  с плеч руки Хэла, повернулся и
зашагал  к  амбару.  Он  был  чувствительным  человеком,  и  на глаза у него
навернулись   слезы.   Ответить   Хэлу  Уинтерсу,  сыну  старого  Уиндпитера
Уинтерса,  можно  было  только  одно  -  только  одного ответа требовали все
привитые  ему  с  детства понятия и привычные взгляды всех людей, которых он
знал,  и  тем  не  менее  у  него  не было сил сказать то, что он обязан был
сказать.
     К  вечеру,  в  половине  пятого,  Рей  возился у амбара, и тут с тропы,
идущей  вдоль  ручья,  его  окликнула  жена.  После  разговора с Хэлом он не
вернулся на кукурузное поле, а остался около амбара.
     Он  уже  закончил  всю  вечернюю работу и видел, как из дома вышел Хэл,
переодевшийся  для  гулянки  в  городе,  и  зашагал  по дороге. Рей, глядя в
землю,  брел  следом  за женой по тропке, ведущей к их дому, и размышлял. Он
никак  не  мог  уловить,  что,  собственно,  неладно.  Каждый  раз, когда он
поднимал  глаза и видел в меркнущем свете красоту полей и холмов вокруг, ему
хотелось  сделать  что-то,  чего  он  никогда  прежде  не  делал: закричать,
застонать,  наброситься с кулаками на жену или решиться еще на что-нибудь не
менее  неожиданное  и  страшное.  Он  шел  по  тропке,  почесывая затылок, и
пытался  разобраться, в чем дело. Он пристально вглядывался в спину жены, но
жена как будто была такой же, как всегда.
     Она  пришла  за ним, чтобы послать его в город, в бакалейную лавку, но,
едва объяснив ему, что надо купить, принялась его пилить.
     -  Ты всегда еле ноги волочишь, - говорила она. - Но на этот раз сделай
милость,  поторопись.  Дома  на  ужин ничего нет, так что обернись в город и
обратно одним духом.
     Рей  зашел  в  дом  и  снял  пальто  с  крючка  за дверью. Карманы были
выдраны,  воротник  лоснился.  Его  жена  сходила  в  спальню  и вернулась с
засаленной  тряпицей  в  одной  руке и тремя серебряными долларами в другой.
Где-то  в  доме отчаянно заплакал ребенок, и спавшая у плиты собака встала и
потянулась. Его жена снова начала браниться.
     -  Теперь они все примутся реветь, не уймешь. И чего ты всегда еле ноги
волочишь? - спросила она.
     Рей  вышел  из  дома,  перелез  через  изгородь  и зашагал по полю. Уже
наступили  сумерки,  и вид, открывшийся перед ним, был исполнен удивительной
прелести.  Пологие  холмы словно купались в красках, и даже кусты у изгороди
казались  невыразимо  прекрасными.  Рею  Пирсону чудилось, что весь мир стал
удивительно  живым,  точно  так  же,  как  они  с  Хэлом  вдруг ощутили себя
удивительно  живыми, когда стояли на кукурузном поле и смотрели в глаза друг
другу.
     В  этот  осенний  вечер  у  Рея  не хватало сил вынести красоту полей и
холмов  под  Уайнсбургом.  Только  и  всего.  Она  его подавляла. И вдруг он
забыл,  что  он  -  тихий  старый  батрак, и, сбросив рваное пальто, побежал
напрямик  через  поле.  И  на  бегу он кричал, протестуя против своей жизни,
против всякой жизни, против всего, что делает жизнь безобразной.
     -  Ведь  никаких  обещаний  не  было!  -  крикнул  он в пустой простор,
расстилавшийся  перед  ним.  -  Я  ничего  моей  Минни не обещал, и Хэл тоже
ничего  не обещал Нелл. Я знаю, что не обещал. Она пошла с ним в лес, потому
что  хотела  пойти.  И  она  хотела  того  же,  чего хотел он. Почему должен
расплачиваться  я?  Почему  должен  расплачиваться Хэл? Почему кто-то должен
расплачиваться?  Я  не  хочу,  чтобы  Хэл  стал  замученным  стариком. Я ему
объясню.  Я  не дам, чтобы это продолжалось. Я перехвачу Хэла прежде, чем он
доберется до городка, и объясню ему.
     Рей  бежал  неуклюже,  один  раз  даже  споткнулся  и  упал.  "Я должен
перехватить  Хэла  и  объяснить  ему",  - думал он и все бежал и бежал, хотя
дыхание  со  свистом вырывалось у него из груди. И на бегу он думал о том, о
чем  не  вспоминал  много  лет,  - как до женитьбы собирался уехать к дяде в
Портленд,  в штат Орегон, потому что хотел идти в батраки и надеялся, что на
Дальнем  Западе доберется до океана и станет матросом или устроится на ранчо
и  будет  врываться в западные городки верхом на лошади, кричать, хохотать и
будить  спящих  жителей  своими  буйными  воплями. Потом на бегу он вспомнил
своих  детей,  и  ему померещилось, что их ручонки цепляются за него. Но все
его  мысли  о  себе  перепутывались с мыслями о Хэле, и ему казалось, что за
молодого парня тоже цепляются дети.
     -  Хэл,  это случайность, которую подстроила жизнь, - крикнул он. - Они
не мои и не твои. Они сами по себе, а я сам по себе.
     Рей  Пирсон  все бежал и бежал, а темнота уже окутала поля. Его дыхание
превратилось  в  хрип.  Когда  он  добрался до изгороди у дороги, по которой
небрежной  походкой,  покуривая  трубку,  шел  в  город щегольски одетый Хэл
Уинтерс,  у  него  не  было  сил  выговорить  то,  что  он думал и что хотел
сказать.
     Рей  Пирсон оробел, и на этом, собственно, кончается повесть о том, что
с  ним  произошло.  Когда  он  добрался до изгороди, положил руки на верхнюю
жердь  и  замер, глядя прямо перед собой, было уже совсем темно. Хэл Уинтерс
перепрыгнул  через  канаву,  подошел  к  Рею  почти  вплотную,  сунул руки в
карманы  и  засмеялся.  Он  как  будто совсем забыл все, что почувствовал на
кукурузном  поле,  и  когда  сильной  рукой ухватил Рея за лацкан, то просто
встряхнул старика, как нашкодившую собаку.
     -  Пришел  мне  советовать,  а?  -  сказал  он.  - Ну, можешь ничего не
говорить.  Я  не  трус  и  уже сам все решил. - Он снова засмеялся и прыгнул
через  канаву  назад  на  дорогу.  -  Нелл  не  дура,  - сказал он. - Она не
просила,  чтобы  я  на ней женился. Я сам хочу на ней жениться. Хочу завести
свой дом и ребятню.
     Рей  Пирсон  тоже  засмеялся.  Ему  хотелось  смеяться и смеяться - над
собой и над всем миром.
     Когда  фигура  Хэла Уинтерса исчезла во тьме, окутавшей дорогу, которая
вела  в Уайнсбург, он повернулся и медленно побрел по полю туда, где оставил
свое  рваное  пальто.  И  пока  он  шел,  ему,  наверное, вспомнились все те
приятные  вечера,  которые  он  провел со своими кривоногими детьми в ветхой
лачуге над ручьем, - во всяком случае, он начал бормотать про себя:
     -  Может,  оно  и к лучшему. Что бы я ему ни сказал, все равно вышла бы
неправда.
     Потом он умолк, и его фигура тоже растаяла во тьме, окутавшей поля.





ВЫПИЛ



     Том  Фостер  приехал  из  Цинциннати  в  Уайнсбург молодым человеком, с
душой  открытой  для новых впечатлений. Бабка его выросла тут на пригородной
ферме  и училась в здешней школе, когда Уайнсбург был поселком из двенадцати
- пятнадцати домов, окружавших магазин на Вертлюжной заставе.
     Что   за   жизнь   прожила  бабка  с  тех  пор,  как  покинула  поселок
первопроходцев,  до  чего  крепка  и смекалиста была маленькая старушка! Она
повидала  и Канзас, и Канаду, и Нью-Йорк, разъезжая со своим мужем-механиком
до  самой  его смерти. Потом она поселилась с дочерью, которая тоже вышла за
механика, и жила в Ковингтоне, Кентукки, по ту сторону реки от Цинциннати.
     Тут  настали  для бабки Тома тяжелые годы. Сперва ее зятя убил во время
забастовки  полицейский,  потом  мать Тома стала инвалидкой и тоже умерла. У
бабки  были небольшие сбережения, но их съели болезнь дочери и двое похорон.
Она   превратилась   в   старую  измотанную  работницу  и  жила  над  лавкой
старьевщика  в  одном  из  переулков  Цинциннати.  Пять  лет она мыла полы в
конторском  здании,  а  потом  устроилась  судомойкой в ресторан. Руки у нее
были  искореженные.  Когда  она  бралась  за  ручку  швабры  или  щетки, они
напоминали сухую лозу, приторочившуюся к дереву.
     Старуха  вернулась  в  Уайнсбург  при  первой  же  возможности. Однажды
вечером,  возвращаясь  с  работы,  она  нашла  бумажник  с  тридцатью  семью
долларами  -  и  теперь  путь  был  открыт. Для мальчика переезд был большим
приключением.  Бабка  пришла  домой  в  восьмом  часу  вечера; она сжимала в
старческих  руках  бумажник  и  так разволновалась, что едва могла говорить.
Она  настояла  на  том,  чтобы  выехать из Цинциннати в тот же вечер, - если
остаться  до  утра,  хозяин  бумажника  наверняка их разыщет и поднимет шум.
Тому,  которому  было  тогда  шестнадцать лет, пришлось тащиться с бабкой на
станцию  и  нести  на  спине  все  их  земные  пожитки, увязанные в вытертое
одеяло.  Бабка  шла  рядом  и  поторапливала.  Ее беззубый старый рот нервно
подергивался,  и,  когда  уставший  Том хотел на перекрестке скинуть узел на
землю,  она  подхватила  его и взвалила бы себе на спину, если бы не помешал
внук.  Когда  они сели в поезд и город остался позади, бабка радовалась, как
девочка, и Тому еще ни разу не приходилось видеть ее такой разговорчивой.
     Всю  ночь под грохот поезда она потчевала внука рассказами о Уайнсбурге
и  о  том,  как  интересно ему будет работать в поле и стрелять в лесу дичь.
Она  не могла по