ыло для него
совершенно  необычным.  Ему  мерещилось,  что он витает в воздухе. Когда он,
побеседовав  со  множеством  людей  и  выслушав множество похвал, лег спать,
голова  его шла кругом. Стоило ему закрыть глаза, как толпа людей вторгалась
в  его  комнату. Казалось, внимание всех в городе сосредоточилось на нем. Им
овладевали  самые  безумные  фантазии.  Он  видел  себя  едущим в экипаже по
улицам. Всюду распахивались окна, жители выбегали из дверей.
     "Смотрите!  Это  он!  Вот  он!" - кричали они и радостно приветствовали
его.
     Экипаж  въезжал  в улицу, забитую народом. Сотни тысяч глаз впивались в
него.
     "Вот где ты! Вот чем ты стал!" - казалось, говорили глаза.
     Мой  приятель  не  мог  объяснять,  что  именно  было  причиной  такого
возбуждения  толпы.  Было  ли виною тому его последнее стихотворение, или же
он   на   своем  новом,  служебном  посту  сделал  что-нибудь  выдающееся  и
благородное?  Квартира  его в то время находилась на улице, поднимавшейся на
скалистый  холм,  на  краю  города. Из окна спальни за верхушками деревьев и
фабричными  трубами  открывался  вид  на  реку. Так как он не мог заснуть, а
осаждавшие  его  фантазии  все  больше  возбуждали  его, он встал с постели,
желая посидеть и подумать.
     Конечно,  он  пытался  овладеть  своими мыслями, но, когда он сидел вот
так  у  окна,  совершенно бодрый, случилась самая неожиданная и унизительная
вещь.  Была  чудная, ясная ночь. Светила луна. Он хотел предаваться мыслям о
той  женщине,  которая  скоро должна была стать его женой, набрасывать в уме
строчки  нового  прекрасного стихотворения или обдумывать планы, связанные с
его  дальнейшей  карьерой.  К  великому  его  удивлению,  в голову ему лезли
совсем другие мысли.
     На  углу  улицы,  где  он  жил,  находились табачная лавочка и газетный
киоск,  которыми  владели  какой-то толстяк лет сорока и его жена, маленькая
деятельная  женщина  с  блестящими  серыми  глазами. По утрам, отправляясь в
город,  мой  приятель останавливался у киоска купить газету. Иногда в киоске
сидел  толстяк,  но  чаще  всего  газеты  продавала  его жена. Она была, как
уверял  мой  приятель,  без  конца  рассказывая  об этом, самой обыкновенной
женщиной,  ничем  не  примечательной,  но в силу какой-то причины, объяснить
которую  он  не мог, встречи с ней глубоко волновали его. В ту неделю, когда
он  находился,  как уже говорилось, в крайне возбужденном состоянии, ее лицо
было  единственным,  которое  ярко  и отчетливо стояло перед ним. В то время
как  ему  так  хотелось отдаться возвышенным мыслям, он мог думать только об
этой  женщине.  И,  прежде  чем  он  разобраться,  что с ним происходит, его
воображение ухватилось за мысль пережить с ней любовное приключение.
     -  Я  прямо-таки не мог понять себя, - говорил приятель, рассказывая об
этом.  -  По  ночам,  когда город затихал, и мне следовало спать, я только и
думал,  что  об этой женщине. После двух-трех таких ночей мысль о ней начала
преследовать  меня  и днем. В душе у меня была страшная неразбериха. Когда я
шел  на  свидание  с  невестой, которая потом стала моей женой, я видел, что
мои   блуждающие   мысли   нисколько  не  умалили  любви  к  ней.  Для  меня
существовала  только  одна  женщина в мире, с которой я хотел жить и которую
хотел  видеть  своей  спутницей  жизни.  От  нее я ждал, что она нравственно
облагородит  меня  и  поможет  мне  укрепить  мое  положение  в обществе. Но
сейчас,  понимаете ли, мне хотелось сжать в объятиях ту, другую женщину. Она
проникла  в  мое существо. Со всех сторон я слышал, что я - большой человек,
что мне предстоят большие дела, и вот вам!
     В  тот  вечер  после театра я пошел домой пешком. Я знал, что спать все
равно   не  придется,  и,  чтобы  удовлетворить  мучившее  меня  чувство,  я
остановился   на  тротуаре  напротив  табачной  лавочки.  Она  помещалась  в
двухэтажном  доме, и я знал, что женщина со своим мужем живет наверху. Долго
стоял  я  в  темноте,  прижавшись  всем  телом к стене. Я знал, что они там,
наверху,  вдвоем  и, несомненно, спят, в одной постели. Это приводило меня в
бешенство.
     Затем  я  еще более бешено обозлился на самого себя. Придя домой, я лег
в   постель,   дрожа   от   гнева.  Есть  ряд  стихотворных  и  прозаических
произведений,  которые  всегда  производят  на  меня глубокое впечатление. Я
положил некоторые из них на столик у изголовья.
     Но  голоса  книг  были  для меня как бы голосами мертвых людей. Я их не
слышал.  Печатные  слова  не  проникали  в  мое сознание. Я пытался думать о
девушке,  которую  любил,  но  ее  образ  тоже  стал  чем-то  далеким,  и я,
казалось,  в  эту  минуту  не  имел  к  ней никакого отношения. Я беспокойно
ворочался в постели с боку на бок. Это было ужасное состояние.
     В  четверг утром я зашел в лавочку. Женщина была одна. Мне кажется, она
догадывалась  о моем состоянии. Быть может, она тоже думала обо мне, как и я
о  ней.  Какая-то  нерешительная  улыбка играла на углах ее рта. На ней было
платье  из  дешевой  материи,  порванное на плече. Вероятно, она была лет на
десять  старше  меня.  Когда  я выкладывал деньги на стеклянный прилавок, за
которым  она  стояла,  рука  моя  так  дрожала,  что монеты запрыгали, резко
дребезжа.  А  когда  я  заговорил,  голос,  вырывавшийся  у  меня  из горла,
показался мне совершенно чужим. Он был не громче хриплого шепота.
     -  Я  хочу  вас,  -  сказал  я.  -  Я  ужасно хочу вас! Не можете ли вы
ускользнуть от мужа? Приходите сегодня ко мне в семь вечера!
     Женщина  пришла  ко  мне  в назначенный час. Утром она не сказала мне в
ответ  ни  слова. Мы только с минуту глядели друг на друга. Я забыл обо всем
на  свете, кроме  нее. Потом она кивнула, и я ушел. Сейчас, думая об этом, я
не  могу  припомнить ни слова, когда-либо слышанного мною от нее. Она пришла
ко  мне  в  семь,  было  уже темно. Дело происходило в октябре. Я не зажигал
света и заранее услал из дому слугу.
     Весь  тот  день  я  был почти невменяем. Несколько человек приходило ко
мне  на  службу,  но при разговорах с ними я все время отвечал невпопад. Они
приписали мою развинченность близости свадьбы и ушли, посмеиваясь.
     В  тот  же  день утром, всего за сутки до свадьбы, я получил от невесты
длинное,  и прекрасное письмо. Предыдущей ночью она тоже не могла заснуть и,
встав  с  постели,  решила  написать мне. Все, о чем она писала, было ярко и
реально,  но  она  сама  как  живое существо, казалось, отодвинулась от меня
куда-то  вдаль.  Мне  она представлялась птицей, улетающей в небеса, а я сам
казался  себе  озадаченным  босоногим  мальчишкой, стоящим на пыльной дороге
перед  сельским  домиком  и  смотрящим вслед этой птице. Не знаю, поймете ли
вы, что я хочу сказать.
     А  теперь  о  письме.  В нем она, пробуждавшаяся женщина, изливала свою
душу.  Она,  конечно,  совсем  не  знала  жизни,  но  она была женщина. Надо
полагать,  что,  лежа  в  постели,  она  нервничала  и пришла в возбужденное
состояние,  как то было и со мной. Она сознавала, что в ее жизни должна была
произойти  великая перемена, и это ее радовало и пугало. Она лежала и думала
об  этом.  Потом встала и начала разговаривать со мной на клочке бумаги. Она
рассказывала  мне,  как  ей  страшно  и  в  то  же  время радостно. Как и до
большинства  молодых  девушек,  до  нее  доходили  сказанные шепотом намеки.
Письмо ее было очень нежное и деликатное.
     "После  свадьбы мы на долгое время забудем, что мы - мужчина и женщина,
-  писала  она.  -  Мы  будем  просто  человеческими  существами.  Ты должен
помнить,  что я ничего не знаю и часто буду казаться тебе наивной. Ты должен
любить  меня  и  быть  со  мной  очень  терпеливым и ласковым. Когда я узнаю
больше,  когда  через  какое-то  время  ты  научишь меня жизни, я постараюсь
отплатить  тебе.  Я  буду  любить тебя страстно и нежно. Способность к этому
дремлет  во  мне,  иначе  я  не  стала  бы выходить замуж. Мне страшно, но я
счастлива. Ах, как я рада, что день нашей свадьбы так близок!"
     Теперь  вы  ясно можете себе представить, в какое невероятное положение
я  попал.  Прочтя  на  службе  письмо  невесты,  я  сразу  почувствовал себя
решительным  и  сильным.  Помню,  я  встал  со  стула  и начал шагать взад и
вперед,  гордый  сознанием,  что  буду  мужем  такой  благородной женщины. Я
восхищался ею, как и самим собой,
     прежде  чем  понял,  какой  я  слабовольный  человек.  Конечно, я сразу
принял  твердое  решение преодолеть эту слабость воли. В девять вечера в тот
день я собирался быть у своей невесты.
     "Теперь  я  вполне  владею  собой,  -  сказал я себе. - Красота ее души
спасла меня. Когда придет другая женщина, я отправлю ее домой".
     Еще  утром  я  позвонил  своему  слуге,  чтобы  он  ушел куда-нибудь на
сегодняшний  вечер,  а  теперь  я  схватил телефонную трубку, чтобы отменить
свое распоряжение.
     Тут   мне   пришла   в  голову  мысль:  "Присутствие  слуги  все  равно
нежелательно.  Что подумает он обо мне, когда увидит у меня женщину накануне
моей  свадьбы?"  Я  положил  трубку  и  начал  собираться домой. "Если я его
отсылаю,  - сказал я себе, - это делается для того, чтобы он не видел, как я
буду  разговаривать  с  этой  женщиной.  Не  могу же я обойтись с ней грубо?
Нужно будет придумать какое-нибудь объяснение".
     Женщина  пришла в семь часов, и, как вы уже могли догадаться, я впустил
ее  в  дом  и забыл о своем решении. Похоже на то, что я и не имел намерения
поступить  иначе.  У  двери  был  звонок,  но  женщина  не позвонила, а тихо
постучала.  Все,  что она делала в тот вечер, она делала тихо и спокойно, но
очень решительно и быстро. Понятно ли я говорю?
     Когда  она  пришла, я уже стоял у двери, и ждал. Я стоял так с полчаса.
Руки  мои  дрожали, как дрожали они утром, когда она смотрела на меня, а я с
трудом  клал деньги на прилавок. Когда я открыл дверь, она быстро вошла, и я
обнял  ее. Мы стояли так в темноте. Руки мои больше не дрожали. Я чувствовал
себя счастливым и сильным.
     Хотя  я  стараюсь  говорить  ясно, но не сказал, что представляет собой
женщина,  на  которой  я  женат.  Как вы заметили, я выдвигал на первый план
другую  женщину.  Я просто утверждаю, что люблю свою жену, а человеку вашего
ума  это  равно ничего не говорит. По правде сказать, не начни я всего этого
разговора,  я  чувствовал  бы  себя  лучше.  У вас, несомненно, складывается
впечатление,  что я влюблен в жену табачного торговца. Это неверно. Конечно,
я  неотступно  думал  о ней всю неделю перед свадьбой, но с тех пор, как она
побывала у меня на квартире, я совершенно выкинул ее из головы.
     Правду  ли  я говорю? Я изо всех сил стараюсь рассказывать все, как оно
было.  Я сказал, что с того вечера больше не думал о женщине, приходившей ко
мне  на:  квартиру. Но, если быть точным, это не совсем верно. В тот вечер я
в  девять  часов  отправился  к  невесте,  как  она  просила  меня в письме.
Каким-то  образом,  я  это  не  в  состоянии  объяснить,  -  другая  женщина
отправилась  вместе со мной. То есть я хочу сказать вот что: до этого вечера
я  думал,  что  если  между  мной  и  женой  табачного  торговца  что-нибудь
произойдет, свадьбе моей не бывать. "Или то, или другое", - говорил я себе.
     А  в  действительности  я отправился к своей возлюбленной в тот вечер с
новой  уверенностью  в  счастье  нашей совместной жизни. Боюсь, что я совсем
запутался,  рассказывая  вам  эту  историю.  Только что я сказал, что другая
женщина,  жена табачника, отправилась вместе со мной. Я не хочу сказать, что
это  было  на  самом  деле.  Но  я  хочу  дать  вам понять, что со мной была
какая-то  частица ее веры в свои желания и мужества в их осуществления. Ясно
ли это вам?
     В  доме  невесты  я  застал  целую  толпу гостей. Некоторые из них была
приехавшие  издалека родственники, с которыми я ранее не встречался. Когда я
вошел  в  комнату,  невеста быстро взглянула на меня. Мое лицо, должно быть,
сияло.  Никогда  я не видел ее так радостно взволнованной. Она подумала, что
ее  письмо  глубоко,  тронуло меня, и, конечно, так оно и было. Вскочив, она
побежала   мне  навстречу.  Она  была  похожа  на  счастливого  ребенка.  Не
стесняясь  людей,  которые обернулись и вопросительно посмотрели на нас, она
высказала то, что было у нее на уме.
     -  О,  как  я  счастлива!  - воскликнула она. - Ты меня понял! Мы будем
просто людьми. Нам незачем быть мужем и женой!
     Как  вы  могли  догадаться,  все  рассмеялись,  но  я не смеялся. Слезы
выступили  у  меня  на глазах. Я был так счастлив, что мне хотелось кричать.
Быть может, вы пой
     мете,  что я хочу сказать. На службе в тот день, прочтя письмо невесты,
я  сказал  самому  себе: "Я буду внимателен к дорогой крошке". В этой фразе,
как  видите,  было  немало  самодовольства.  Но  у  нее  в  доме,  когда все
рассмеялись  после ее восклицания, я сказал себе: "Мы будем внимательны друг
к  другу".  Нечто подобное я шепнул и ей на ухо. Я, так сказать, сбивал тон.
Этим  я обязан душевному воздействию той, другой женщины. В присутствии всех
собравшихся  я  крепко  обнял  невесту,  и  мы поцеловались. Все нашли очень
милым,  что мы проявляем такие пылкие чувства при встрече друг с другом. Что
подумали бы они, если бы звали всю правду обо мне.
     Два  раза уже я сказал, что после того вечера я никогда больше не думал
о  другой  женщине. Это отчасти верно, но иногда вечером, когда я гуляю один
по  улице  или в парке, как мы с вами гуляем сейчас, и когда вечер наступает
быстро  и  тихо, как сегодня, воспоминание о ней остро охватывает мое тело и
душу.  После  той  единственной  встречи  я  никогда  больше не видел ее. На
следующий  день  состоялась  моя  свадьба, и я больше не ходил по той улице,
где  была  табачная  лавочка.  Однако  часто  во время прогулки мгновенное и
острое  земное  чувство  овладевает  мною.  И  я  тогда кажусь себе каким-то
брошенным  в  почву  семенем,  на которое проливается теплый весенний дождь;
чувствую себя растением, а не человеком.
     И  вот,  вы видите, я теперь женат и все обстоит благополучно. Мой брак
для  меня  -  источник  большой  радости.  Если  бы вы сказали, что мой брак
несчастлив,  я  с  полным  основанием  назвал  бы  вас  лжецом.  Я попытался
рассказать  вам о той, другой женщине. И мне стало легче. Я никогда не делал
этого  раньше. Удивляюсь, почему я был так глуп и боялся, что у вас сложится
впечатление,  будто  я  не люблю свою жену. Если бы я инстинктивно не верил,
что  вы  меня  поймете,  я  не  стал  бы  рассказывать. Но сейчас я пришел в
несколько  возбужденное  состояние.  Сегодня я буду думать о другой женщине.
Иногда  это  случается.  Произойдет это, когда я лягу спать. Жена моя спит в
комнате  рядом,  и дверь всегда открыта. Сегодня будет светить луна, а когда
светит луна, длинные лучи ее падают на кровать жены.
     Я проснусь в полночь. Жена будет спать, положив о руку на голову.
     О  чем  это я говорю? Кто рассказывает, как лежит его жена в постели? Я
только  хочу  сказать,  что  после  нашего  разговора,  сегодня ночью я буду
думать  о  другой женщине. Мысли мои будут совсем не те, что за неделю перед
браком.  Я  буду  думать  о  том,  что  сталось  с  той  женщиной.  На миг я
почувствую,  будто  держу  ее в объятиях. Я буду думать о том, что в течение
одного  часа  я  был  к  этой женщине ближе, чем к кому бы то ни было за всю
жизнь.  Потом начну думать о том времени, когда я буду так же близок к своей
жене.  В  ней,  знаете, все еще только пробуждается женщина. На миг я закрою
глаза,  и быстрые, проницательные, решительные глаза той, другой, заглянут в
мои.  Голова  моя  начнет  кружиться, но я быстро открою глаза и опять увижу
дорогую  для меня женщину, с которой я решил прожить до конца жизни. Потом я
засну,  и когда проснусь на следующее утро, буду, чувствовать себя как в тот
вечер,   когда   я   вышел  из  своей  неосвещенной  квартиры  после  самого
значительного  опыта  в моей жизни. Я хочу сказать - вы меня поймёте, - что,
когда я проснусь, образ другой женщины совершенно исчезнет из моей памяти.



   Шервуд Андерсон
   Яйцо


                            Перевод Ю.Гальперн

--------------------------------------------------------------------------
Текст: Шервуд Андерсон. Рассказы. М: ГИХЛ, 1959. Стр. 213-224.
Электронная версия: В.Есаулов, yes22vg@yandex.ru, октябрь 2003 г.
--------------------------------------------------------------------------



     Я  уверен,  что  у моего отца от природы были задатки жизнерадостного и
добродушного  человека.  До  тридцати  четырех  лет он был батраком на ферме
Томаса  Баттеруорса, расположенной недалеко от города Бидуэла, штат Огайо. У
отца  тогда  была  своя  лошадь,  и  по субботам он под вечер ездил в город,
чтобы  провести время в обществе батраков с других ферм. В городе он выпивал
несколько  кружек  пива  в баре Бена Хеда и потом толкался еще часок, в этом
заведении,  где  в  субботние  вечера  было  полно  таких же батраков. Гости
распевали   пески   и  со  стуком  опускали  кружки.  В  десять  часов  отец
отправлялся  домой  по пустынной проселочной дороге, а приехав, прежде всего
заботился  о  лошади и затем ложился спать, вполне довольный своей жизнью. В
те  времена  у  него  и  мысли  не  было  о  том,  чтобы занять более видное
положение в этом мире.
     Но  вот  весной,  на  тридцать  пятом  году  жизни,  он женился на моей
матери,  сельской учительнице, а следующей весной с криком и плачем появился
на  свет  я.  И  тут  их  словно  какая-то  муха  укусила.  Они  вдруг стали
честолюбивы. Ими овладела американская жажда успеха.
     Возможно,   что  в  этом  была  повинна  мать.  Как  учительница,  она,
несомненно,  читала  книги  и  журналы  и,  надо  полагать, знала о том, как
Гарфилд,  Линкольн* {Джеймс  Абрахам Гарфилд (1831 - 1881) и Абрахам Линкольн
(1809-1865),  -  президенты  США} и другие американцы, вышедшие из бедности,
достигли  славы  и  величия. В те дни, когда после моего появления на свет я
лежал  возле  нее,  она,  быть может, мечтала о том, что настанет время, и я
буду  управлять людьми и городами. Как бы там ни было, но она уговорила отца
бросить  работу  на  ферме,  продать лошадь и завести собственное дело. Мать
была  молчаливой  женщиной,  высокого  роста, с длинным носом и беспокойными
серыми  глазами. Для себя ей ничего не было нужно. Но когда речь шла об отце
или обо мне, она была бесконечно честолюбива.
     Первое  предприятие,  которое рискнули затеять мои родители, обернулось
плохо.  В  восьми  милях  от  Бидуэла  они  арендовали десять акров скверной
каменистой  земли  и  занялись  куроводством.  На этой земле я рос и получал
свои  первые  впечатления  от  жизни.  С  самого начала впечатления эти были
зловещими,  и  если  я  сам  человек угрюмый, склонный видеть только мрачные
стороны  жизни,  я  приписываю  это  тому, что дни, которые должны были быть
счастливыми, радостными днями моего детства, проведены на этой ферме.
     Человек,  не сведущий в подобных делах, понятия не имеет о том, сколько
трагических  происшествий  подстерегает  цыпленка.  Он  вылупляется из яйца,
несколько   недель   живет  в  виде  крошечного  пушистого  создания,  какое
изображают   на   пасхальных   открытках,   затем  становится  отвратительно
облезлым,  поедает  неимоверное количество маиса и муки, в поте лица добытых
вашим  отцом, заражается болезнями, называемыми типуном, холерой и бог знает
как  еще,  стоит,  тупо  глядя  на солнце, хиреет и дохнет. Несколько кур, а
иногда  и  петух,  предназначенные  служить  неисповедимой  воле  господней,
выживают  и  достигают  зрелости.  Куры  кладут  яйца,  из них выходят новые
цыплята,  и  этим  ужасный  круг  завершается.  Все  это  невероятно сложно.
Большинство  философов, видимо, воспитывалось на куриных фермах. От цыпленка
так  много  ожидают  и так ужасно в нем разочаровываются. Маленьки