на  была  взволнована. Мать чопорно сидела на своем месте в
спальном  вагоне,  а  отец расхаживал взад и вперед по проходу. Ночь младшая
из  женщин  провела без сна, лежа с открытыми глазами на своей полке; щеки у
неё  горели  ярким румянцем, тонкие пальцы беспрестанно теребили простыни. А
поезд  тем временем оставлял позади маленькие и большие города, взбирался на
склоны  холмов, мчался в покрытые лесом долины. Встав утром и одевшись, Элси
целый день просидела у окна, разглядывая новую для нее страну.
     Весь  день  и  следующую  бессонную  ночь  поезд  бежал по равнине, где
каждое  поле по величине не уступало всей ферме у нее на родине. Бесконечной
вереницей  появлялись  и  исчезали города. Местность была совсем непохожа на
то,  что  Элси  когда-либо  видела,  и у нее возникло ощущение, словно и она
сама  перестала  походить  на себя. В долине, где она родилась и прожила всю
жизнь,  все  имело  законченный вид. Ничто не могло быть изменено. Крохотные
поля  казались пригвожденными к земле. Они были прикреплены к своим местам и
окружены  старыми  каменными  стенами.  Поля, как и смотревшие на них сверху
горы,  подобно прошлому, не могли быть изменены. У нее возникло чувство, что
они всегда были такими, всегда будут такими.
     Элси,  как  и  мать, сидела в вагоне, держась прямо, как вымуштрованный
солдат.  Поезд  быстро  мчался,  пересекая  штаты  Огайо  и Индиана. Как и у
матери,  ее  тонкие руки были сжаты, пальцы переплелись. Случайный пассажир,
пройдя  по  вагону,  мог бы принять обеих женщин за арестанток в наручниках,
прикованных  к  своим  местам. Наступила ночь, и Элси снова улеглась на свою
полку.  Опять  она  лежала  без  сна,  и  ее  худые щеки горели, но в голове
теснились  новые мысли. Ее пальцы больше не были сцеплены, и она не теребила
простыни.  Дважды  в течение ночи она потянулась и зевнула - никогда в жизни
с  ней  этого  раньше не бывало. Поезд остановился в городке среди прерий, и
так  как  что-то  случилось  с  колесом  вагона, в котором они ехали, пришли
рабочие   с  горящими  факелами  и  стали  наскоро  исправлять  повреждение.
Слышались  громкие  удары  и  крики.  Когда  поезд тронулся, Элси захотелось
слезть  с  полки  и  побегать  взад  и вперед по проходу. Ей пришла в голову
странная  фантазия, будто люди, чинившие вагонное колесо, были новые люди из
новой  страны,  которые  своими  мощными  молотами разбили двери ее тюрьмы и
навсегда уничтожили тот образ жизни, который она для себя выработала.
     При  мысли  о том, что поезд продолжает двигаться на Запад, сердце Элси
наполнялось  радостью.  Ей  хотелось  двигаться вечно, все прямо и прямо - в
Неведомое.  Ей  чудилось,  что  она уже не в поезде и что она стала крылатым
существом,  летящим  в  пространстве. За долгие годы сидения в одиночестве у
камня  на  ферме  в  Новой Англии у Элси выработалась привычка выражать свои
мысли  вслух.  Ее  тонкий  голос  нарушил  тишину,  в  которую  был погружен
спальный  вагон; отец и мать, также лежавшие без сна, приподнялись на полках
и стали прислушиваться.
     Том   Линдер,   единственный  оставшийся  в  живых  мужчина  из  нового
поколения  Линдеров,  был  рыхлый,  склонный  к тучности человек лет сорока.
Двадцати  лет  он  женился  на  дочери  соседнего  фермера, и когда его жена
получила   в   наследство  немного  денег,  она  и  Том  переехали  в  город
Эпл-джанкшен,  в  штате  Айова, где Том открыл бакалейную лавку. Предприятие
процветало,  как  и  семейные дела Тома. Когда его нью-йоркский брат умер, а
отец,  мать  и  сестра  решили  переехать  на  Запад, у Тома были уже дочь и
четыре сына.
     Среди  прерий, к северу от городка, в центре обширной равнины, покрытой
маисовыми   полями,   стоял   недостроенный  кирпичный  дом,  принадлежавший
богатому  фермеру, по фамилии Рассел; он начал строить этот дом с намерением
создать  здесь  самую  великолепную усадьбу во всей округе, но, когда здание
было  почти  закончено,  оказался  без  денег  и  по  уши  в  долгах. Ферма,
состоявшая  из  нескольких  сот  акров маисовых полей, была разделена на три
участка  и продана. Однако огромный неоконченный кирпичный дом никому не был
нужен.  Многие  годы  он  пустовал.  Из  его  окон  открывался  вид на поля,
подступавшие почти к самым дверям.
     Покупая  дом  Рассела,  Том  руководствовался  двумя  соображениями. Он
забрал  себе  в  голову,  что  в  Новой  Англии Линдеры принадлежали к числу
довольно  именитых  семей.  Отцовский участок в вермонтской долине он помнил
смутно, но, рассказывая о нем жене, не скупился на подробности.
     -  У  нас,  Линдеров,  течет  в  жилах  хорошая  кровь,  -  говорил он,
расправляя плечи. - Мы жили в большом доме и были видными людьми.
     К  желанию, чтобы отец и мать чувствовали себя на новом месте как дома,
у  Тома  примешивалось  и другое соображение. Ом не принадлежал к энергичным
людям,  и  хотя его бакалейная торговля шла достаточно хорошо, своим успехом
он  был  обязан,  главным  образом,  беспредельной энергии жены. Она уделяла
мало  внимания  семье,  и ее детям, как диким: зверькам, приходилось самим о
себе  заботиться,  но  во  всех  вопросах,  касавшихся  лавки, ее слово было
законом.
     Том  понимал,  что,  сделав  отца владельцем дома Рассела, он тем самым
возвысится в глазах соседей.
     -  Должен  тебе сказать, она привыкли жить в большом доме, - говорил он
жене. - Мои привыкли, должен тебе сказать, жить на широкую ногу.


     Возбуждение,  охватившее  Элси  в поезде, улеглось. Когда она очутилась
среди  серых  безжизненных  полей Айовы, но какие-то следы его сохранились в
ней  на  многие  месяцы.  В большом кирпичном доме жизнь текла, в общем, так
же,  как  в  маленьком доме в Новой Англии, в котором она провела всю жизнь.
Линдеры  заняли три или четыре комнаты первого этажа. Через несколько недель
прибыла  мебель,  отправленная  малой  скоростью;  из  города ее доставили в
одном  из  бакалейных  фургонов  Тома.  Два  или  три акра земли были заняты
большими   штабелями   досок,   которые   неудачливый   фермер   предполагал
использовать  для  постройки  конюшен.  Том  прислал  рабочих,  чтобы убрать
доски,  и  отец  Элси готовился развести огород. Линдеры приехали на Запад в
апреле,  и  лишь  только  они  устроились  в  своем  доме, на соседних полях
начались  пахота  и  сев.  Привычки,  выработавшиеся  за  всю прежнюю жизнь,
вернулись  к дочери. На новом месте не было искривленных фруктовых деревьев,
окруженных   полуразрушенной   каменной   оградой.   Все  ограждения  полей,
тянувшихся  до  самого  горизонта  к  северу,  югу,  востоку  и западу, были
сделаны   из  проволоки  и  на  черном  фоне  только  что  вспаханной  земли
напоминали паутину.
     Впрочем,  здесь тоже стоял дом. Он походил на остров, возвышавшийся над
морем.  Как  ни  странно, дом, хотя не существовал еще и десяти лет, казался
очень   старым.   Его   чрезмерная   величина   была   проявлением  древнего
человеческого  инстинкта.  Элси это чувствовала. В восточной части дома была
всегда  запертая,  дверь  на  лестницу  во второй этаж. К двери вели две-три
каменные  ступеньки,  Элси  часто сидела на верхней ступеньке, прислонившись
спиной  к  двери,  и,  никем не тревожимая, смотрела вдаль. Почти у самых ее
ног  начинались поля, которым, казалось, не было ни конца, ни края. Эти поля
были  как  воды  морские.  Приходили  люди  пахать  и сеять. Огромные лошади
двигались   вереницей   по  прериям.  Молодой  парень,  правивший  шестеркой
лошадей,  шел  прямо  к  девушке.  Элси  была  очарована всей этой картиной.
Лошади,  когда  они приближались, изогнув шеи, походили на великанов. Мягкий
весенний  воздух над полями тоже напоминал море. Лошади казались великанами,
шагавшими  по дну моря. Своей грудью они гнали морскую воду перед собой. Они
гнали воду из моря. Юноша, правивший ими, тоже был великаном.
     Элси  прижималась  спиной  к запертой двери над ступенями. Она слышала,
как  отец  работал в маленьком огороде позади дома. Он сгребал в кучи сорную
траву,  расчищая землю, прежде чем вскопать ее под грядки. Он всегда работал
на  маленьком, ограниченном пространстве и только так мог поступать и здесь.
На  этом  обширном  открытом  пространстве  он  будет  работать,  маленькими
орудиями,  с  предельной  тщательностью  заниматься  своим  маленьким делом,
выращивая  маленькие,  овощи.  В  доме мать будет вязать маленькие салфетки,
Элси  сама  будет  маленькой. Она будет прижиматься к двери дома, стараться,
чтобы  ее  никто  не  увидел.  Большим  здесь  будет только чувство, которое
иногда овладевало ею, но никогда не облекалось в мысль.
     Шестерка  лошадей  повернула  у изгороди, и крайняя лошадь запуталась в
постромках.  Погонщик  крепко  выругался.  Затем  он обернулся, уставился на
бледную  женщину из Новой Англии, еще раз выругал лошадей и, резко дернув их
за  уздцы,  направил упряжку вдаль. Поле, которое он пахал, занимало площадь
в  двести акров. Элси не стала дожидаться, пока он вернется, а вошла в дом и
сидела  в  комнате,  скрестив  руки  на груди. Дом, думала она, это корабль,
плывущий по морю, по дну которого шагают взад и вперед великаны.
     Наступил  май,  затем  июнь.  На обширных полях все время шли работы, и
Элси  привыкла  видеть  молодого  парня  на поле, подступавшем к ступенькам.
Иногда,  подгоняя  лошадей  к  проволочной  изгороди,  он  улыбался  и кивал
девушке.
     В  августе, когда наступает сильная жара, маис на полях Айовы вырастает
такой  высокий,  что  его  стебли  напоминают молодые деревья. Маисовые поля
становятся  похожими  на  лес.  Время  прополки  маиса  прошло,  и между его
грядами  густо  разрастаются  сорняки.  Люди,  правящие  огромными лошадьми,
больше не появляются. Над беспредельными полями нависает тишина.
     Когда  в  это  первое  лето после приезда Элси на Запад наступило время
жатвы,   сознание   девушки,   на   какой-то   срок  пробужденное  необычным
путешествием  по  железной дороге, теперь пробудилось вновь. Она чувствовала
себя  не степенной худощавой женщиной, державшейся прямо, как вымуштрованный
солдат,  а каким-то новым человеком, столь же чуждым ей, как новая страна, в
которую  она переселилась. Некоторое время она не понимала, в чем дело. Маис
в  поле  вырос  такой  высокий, что закрывал перед ней даль. Маис поднимался
сплошной  стеной,  и  дом  ее  отца  на  небольшом  пространстве голой земли
казался  домом,  построенным  за  тюремными  стенами.  Некоторое  время Элси
чувствовала  себя  подавленной,  думая  о  том,  что приехала на Запад с его
широкими  открытыми  просторами  лишь  для того, чтобы оказаться в еще более
тесном, чем когда-либо прежде, мире.
     Что-то  побудило  Элси  встать  и,  спустившись по ступенькам, усесться
почти на уровне земли.
     Она  сразу  же  почувствовала  облегчение.  Она  не могла видеть поверх
маиса,  но  могла  видеть  понизу.  У  маиса  были  длинные, широкие листья,
соприкасавшиеся  между  собой  над  междурядьями.  Междурядья превратились в
длинные  туннели,  уходившие  вдаль,  в бесконечность. Из черной земли росли
сорные   травы,  образуя  мягкий  зеленый  ковер.  Сверху  пробивался  свет.
Междурядья  маиса  были  таинственно  прекрасны,  это  были теплые коридоры,
которые  вели  в  жизнь. Элси поднялась со ступенек и, робко приблизившись к
проволочной   изгороди,   отделявшей   ее  от  поля,  просунула  руку  между
проволоками  и  ухватилась  за  маисовый  стебель.  Неизвестно  почему,  но,
прикоснувшись  к  плотному  молодому стеблю и на мгновение крепко сжав его в
руке,  она  вдруг испугалась. Быстро отбежав обратно к ступенькам, Элси села
и  закрыла  лицо  руками.  Она  дрожала всем телом. Она пыталась представить
себе,  что пролезает сквозь изгородь и прогуливается по одному из коридоров.
Мысль  о  подобной  затее  прельщала  ее,  но  в то же время и ужасала. Элси
поспешно встала и вошла в дом.


     Как-то  субботней  ночью  в  августе  Элси не могла заснуть. В ее мозгу
теснились  мысли,  более  определенные,  чем  те,  что приходили ей в голову
когда-либо  раньше. Ночь была тихая и душная, и кровать Элси стояла у самого
окна.  Ее спальня была единственной комнатой, занимаемой Линдерами на втором
этаже  дома.  В полночь с юга подул ветерок, и когда Элси присела в постели,
она  увидела,  что  простиравшиеся  перед  ее взглядом ряды маисовых метелок
колышутся  в  лунном  свете,  точно  поверхность моря, едва волнуемая легким
бризом.
     Шепот  прошел  по  маису,  и  шепчущие мысли и воспоминания зароились в
мозгу  Элси.  Длинные  широкие  сочные листья уже начали сохнуть под жаркими
лучами  августовского  солнца  и  терлись один о другой, когда ветер шевелил
стебли   маиса.   Казалось,   вдали   раздавался   тысячеголосый  зов.  Элси
мерещилось,  что  это голоса детей. Дети не походили на ребят ее брата Тома,
беспокойных,  шумливых зверьков, а были совсем иными - крохотными созданиями
с  большими  глазами  и  тонкими,  подвижными  ручками.  Один  за другим они
подползали  к  ней,  и  она прижимала их к груди. Эта фантастическая картина
привела  Элси  в такое возбуждение, что она села в постели и, схватив обеими
руками  подушку,  прижала  ее  к  груди.  Перед ней возник образ племянника,
бледного,  впечатлительного  молодого  Линдера,  жившего  со  своим  отцом в
Нью-Йорке  и умершего в возрасте двадцати трех лет. Ей показалось, что юноша
внезапно  вошел  к  ней  в  комнату. Она уронила подушку и сидела застывшая,
напряженная, ожидающая.
     Молодой  Гарри Линдер как-то в конце лета навестил свою родственницу на
ферме  в  Новой  Англии и провел там около месяца. В следующем году он умер.
Гостя  на  ферме,  он  почти  каждый  день  уходил с Элси посидеть у камня в
дальнем  конце  сада.  Однажды после того, как они долгое время оба молчали,
он начал говорить.
     -  Я хочу переехать на Запад, - сказал он. - Я хочу переехать на Запад.
Я  хочу  стать  сильным,  настоящим  мужчиной,  -  повторял он со слезами на
глазах.
     Они  поднялись  и направились домой, Элси молча шла рядом с юношей. Это
мгновение  оставило  яркий  след  в  ее душе. Ею овладело странное трепетное
стремление  к  чему-то, не сбывшемуся в ее жизни. Они молча шли по саду, но,
дойдя до кустов вереска, ее племянник остановился и обернулся к ней.
     -  Я хотел бы, чтобы вы поцеловали меня, - с жаром произнес он, подходя
к Элси.
     Волнение  и  нерешительность  овладели Элси и передались ее племяннику.
Когда  он  высказал эту неожиданную просьбу и подошел к Элси так близко, что
она  почувствовала  на щеке его дыхание, щеки его залились густым румянцем и
рука, взявшая ее руку, задрожала.
     -  О,  я  хотел  бы  быть  сильным! Я хотел бы одного - быть сильным! -
запинаясь, произнес он и, повернувшись, зашагал по тропинке к дому.
     И  теперь, в странном новом доме, стоявшем подобно острову в окружающем
море  маиса,  казалось,  снова раздался голос Гарри Линдера, выделяясь среди
призрачных  детских  голосов,  долетавших  с  полей. Элси встала с постели и
стала  ходить  взад  и  вперед  в тусклом свете, проникавшем в окно. Сильная
дрожь  пробегала по ее телу. "Я хотел бы, чтобы вы поцеловали меня!" - снова
произнес  голос,  и  чтобы  заглушить  его, чтобы заглушить ответный голос в
себе  самой,  она  опустилась  на  колени  перед  кроватью и, снова обхватив
подушку, прижалась к ней лицом.


     Том  Линдер  по воскресеньям приезжал с женой и детьми в гости к отцу и
матери.   Семейство  появлялось  около  десяти  часов  утра.  Когда  повозка
сворачивала  с  дороги,  проходившей  мимо  участка  Рассела, Том принимался
кричать.  Между  домом и дорогой лежало поле, и повозки, проезжавшей по меже
среди  маиса,  не  было  видно.  После  того как Том подавал голос, его дочь
Элизабет,  высокая  шестнадцатилетняя девушка, выпрыгивала из повозки. Она и
четверо  ее  братьев продирались сквозь маис к дому. Дикие крики разносились
в тихом утреннем воздухе.
     Бакалейщик  привозил  из  своей  лавки  провизию.  Лошадь  распрягали и
ставили  под  навес,  затем  Том  с  женой;  начинали  носить свертки в дом.
Четверо  сыновей  Линдера  вместе  с  сестрой исчезали в соседних полях. Три
собаки,  бежавшие  всю  дорогу  от  города  вслед  за повозкой, сопровождали
детей.  Двое-трое ребятишек, а иногда и какой-нибудь парень с соседней фермы
приходили,  чтобы  вместе повеселиться. Невестка Элси взмахом руки отпускала
их  всех. Взмахом руки она также отстраняла от себя Элси. Затапливали плиту,
и  дом  наполнялся  запахом  стряпни.  Элси  уходила посидеть на ступеньке у
бокового  фасада  дома.  Маисовые  поля,  прежде  полные  тишины, звенели от
криков и собачьего лая.
     Старшая  из  детей  Тома  Линдера, Элизабет, подобно своей матери, была
полна  энергии.  Как  и  все  женщины  в  семье  отца,  она была худощавая и
высокая,  но очень сильная и живая. В глубине души ей хотелось быть леди, но
если   она   начинала   важничать,   братья,  поощряемые  отцом  и  матерью,
насмехались  над  ней.  "Нечего  нос задирать!" - говорили они. Когда же она
бывала  за городом лишь с братьями и несколькими мальчиками с соседних ферм,
она  сама  превращалась в мальчишку. Вместе со всеми она яростно продиралась
сквозь  поля,  стараясь не отстать от собак, гонявшихся за кроликами. Иногда
с  соседней  фермы,  кроме  мальчиков,  приходил еще и взрослый юноша. Тогда
Элизабет  не  знала,  как  себя вести. Ей хотелось чинно прогуливаться между
рядами  маиса,  но она боялась, что братья поднимут ее на смех, и с отчаяния
она  грубостью  и  шумливостью  превосходила  мальчишек.  Девчонка визжала и
кричала  и,  дико носясь, разрывала платье о проволочные изгороди, перелезая
через  них  в погоне за собаками. Когда собакам удавалось поймать и загрызть
кролика,  она  бросалась  к  ним  и  вырывала  добычу  у них из пасти. Кровь
умирающего  зверька  капала  на  ее  платье.  Она  размахивала  кроликом над
головой и кричала.
     Парень,  все  лето работавший в поле на виду у Элси, влюбился в девушку
из  города.  Как  только  воскресным  утром  появлялась  семья  бакалейщика,
появлялся  и  он,  но  к  дому не подходил. Когда мальчики и собаки убегали,
продираясь  сквозь  маис, он присоединялся к ним. Он тоже был застенчив и не
хотел,  чтобы  мальчики  догадывались о цели его прихода; если ему случалось
оставаться  наедине  е Элизабет, он смущался. Некоторое время они шли молча.
В  окружавшем  их  широким кольцом маисовом лесу носились мальчики и собаки.
Юноше  хотелось что-то сказать, но когда он пытался найти нужные слова, язык
отказывался служить ему, а губы начинали гореть и пересыхали.
     - Ну, - начинал он, - давайте мы с вами...
     Слова  застревали у него в горле, а Элизабет поворачивалась и пускалась
догонять  братьев,  и  после этого весь день ему уже не удавалось отвлечь ее
от  них.  Когда  юноша присоединялся к компании, Элизабет принималась шуметь
больше  всех.  Ее  охватывала неистовая жажда деятельности. С развевающимися
за  спиной  волосами, в разорванном платье, с исцарапанными в кровь щеками и
руками она мчалась впереди братьев в бесконечной дикой погоне за кроликами.


     Августовское  воскресенье,  наступившее  после  той  ночи, которую Элси
Линдер  провела  без  сна,  было  жаркое и пасмурное. С утра она чувствовала
себя  разбитой и, как только явились гости из города, прокралась к ступеньке
у  бокового  фасада  дома  и уселась там. Дети убежали в поля. Элси овладело
почти  непреодолимое  желание  бегать  вместе  с ними, крича и резвясь среди
маисовых  полей.  Она встала и направилась к находившемуся за домом огороду.
Отец  работал, выпалывая сорную траву между рядами овощей. Элси слышала, как
в  доме  взад  и  вперед  ходила  невестка. На крыльце спал брат Том, а мать
сидела  рядом  с  ним.  Элси  вернулась  к  ступеньке и села, затем встала и
двинулась  к  тому  месту,  где маис подходил к самой изгороди. Она неуклюже
перелезла  через  нее  и