ла  дома,  помогая матери по хозяйству, чего-то ожидая.
Другие  девушки  в  городке  так  же,  как  и  она, ожидали. Подобно ей, они
окончили  среднюю  школу,  и родители не собирались отправлять их в колледж.
Им  ничего  больше не оставалось, как ждать. У некоторых из девушек - матери
и  приятельницы матерей все еще говорили о них как о девочках - были друзья,
молодые  люди,  навещавшие их по воскресеньям, а иногда и вечерами по средам
или  четвергам.  Другие  девушки  вступали в церковные организации, посещали
молитвенные   собрания,   становились  активными  участницами  какого-нибудь
религиозного объединения. Их время было заполнено суетней.
     Розалинда  ничем  этим  не  занималась.  Все эти три томительных года в
Уиллоу-Спрингсе  она  только ждала. По утрам у нее была работа по хозяйству,
а  остальная часть дня как-то проходила. Вечером отец отправлялся в город, и
она  сидела с матерью. Они почти не разговаривали. Затем Розалинда уходила к
себе  и  долго  лежала  в  постели  без  сна,  в  каком-то  странном нервном
состоянии,  страстно  желая чего-то, что никогда не случалось. Обычные звуки
дома Уэскоттов врывались в ее мысли. О чем только она не думала!
     Она  видела  перед  собой вереницу людей, непрестанно уходивших от нее.
Иногда  она  лежала  ничком  у  края  глубокого  ущелья. Впрочем, то было не
ущелье.  Там  высились  две мраморные стены, и на мраморной поверхности стен
были  высечены  какие-то  странные  фигуры.  Широкие  ступени вели вниз, все
глубже,  и  исчезали  вдали.  Между мраморными стенами по ступеням шли люди,
спускаясь все ниже и ниже и удаляясь от нее.
     Что  за  люди?  Кто  они  такие?  Откуда  они  являлись?  Куда уходили?
Розалинда  не  спала  и  лежала  с  широко открытыми глазами. В спальне было
темно.  Стены  и  потолок комнаты куда-то отступали. Розалинде казалось, что
она  висит в пространстве над ущельем, ущельем со стенами из белого мрамора,
на которых играл какой-то странный и прекрасный свет.
     Среди  людей,  сходивших по широким ступеням и исчезавших в бесконечной
дали,  были  мужчины  и  женщины.  Иногда  проходила,  всегда  одна, молодая
девушка,  похожая  на  нее,  Розалинду,  но чем-то милее и душевно чище, чем
она.  Молодая  девушка  шла  ритмичным  широким  шагом,  двигаясь  быстро  и
свободно,  как  великолепное  молодое  животное.  Ее  руки и ноги напоминали
стройные  ветви  деревьев,  раскачиваемые  легким ветерком. Она тоже уходила
вниз и исчезала.
     На   мраморных   ступенях  появлялись  другие.  Юноши  шли  поодиночке.
Проходил   почтенный   старик  в  сопровождении  миловидной  женщины.  Какой
замечательный  человек!  В  его старом теле угадывалась исключительная сила.
Глубокие  морщины  бороздили  его  лицо,  и  у  него  были  печальные глаза.
Чувствовалось,  что  он  глубоко познал жизнь и сохранил в себе живым что-то
необычайно  ценное.  Именно  это  ценное заставляло глаза сопровождавшей его
женщины   гореть  каким-то  странным  огнем.  Старик  и  его  спутница  тоже
спускались по ступеням и исчезали.
     По  ступеням  спускались  и  исчезали  другие,  много других, мужчины и
женщины,  юноши и девушки, одинокие старики, старухи, опиравшиеся на палки и
кое-как ковылявшие.
     Когда  Розалинда  лежала  в постели без сна в доме отца, в голове у нее
возникало  ощущение  пустоты.  Она  пыталась  за  что-то  ухватиться, что-то
понять.
     И  не  могла.  Звуки  дома  врывались  в ее сны наяву. Отец стоял подле
насоса  у  двери  кухни.  Он накачивал воду в ведро. Через секунду он внесет
его  в  дом и поставит на ящик у кухонной раковины. Немного воды выплеснется
на  пол.  Послышится  звук,  будто  ребенок топнул о пол босой ножкой. Потом
отец  пойдет  заводить  часы.  День  окончен.  Вскоре  послышится  топот его
тяжелых  шагов  по  полу  спальни  наверху,  и он уляжется в постель рядом с
матерью.
     Ночные  звуки  отцовского  дома  вызывали  какой-то ужас у девушки в те
годы,  когда  в ней созревали женщина. После того как счастливая случайность
помогла  ей  переехать  в  большой  город,  она  старалась  никогда о них не
вспоминать.  Даже в Чикаго, где в ночную тишину врывались и врезались тысячи
звуков  -  гудки  несущихся по улицам автомобилей, шаги запоздалых прохожих,
спешивших  после  полуночи  домой  по асфальту тротуаров, крики повздоривших
мужчин,  напившихся  допьяна  в  летнюю  ночь,  - даже среди этой гигантской
сумятицы  звуков царила относительная тишина. Навязчивые, резкие звуки ночей
большого  города  не  были похожи на навязчивые обыденные звуки в доме отца.
Страшная  правда  жизни  не  таилась  в первых из них, они не были так тесно
связаны  с  жизнью  и  не  пугали,  как  звуки в доме на тихой улице городка
Уиллоу-Спрингс.   Как  часто  там,  в  Чикаго,  среди  огромных  звуков  она
старалась  спастись  от крошечных звуков! Шаги отца слышались на ступеньках,
ведущих  в  кухню.  Вот он ставит ведро с водой на ящик у кухонной раковины.
Наверху  ее  мать  грузно  опустилась на кровать. Видения огромного ущелья с
мраморными   стенами,  по  которому  спускались  прекрасные  люди,  улетели.
Раздался  легкий плеск воды, пролитой на пол в кухне, будто ребенок топнул о
пол  босой  ножкой.  Розалинда  чуть не вскрикнула. Отец закрыл дверь кухни.
Вот он заводит часы. Через секунду послышатся его шаги на лестнице.
     Из  окон  дома  Уэскоттов  были  видны шесть домов. Зимой из шести труб
тянулся  к  небу  дым. В одном из этих домов, ближайшем к усадьбе Уэскоттов,
маленьком  деревянном  строении,  жил человек, которому исполнилось тридцать
пять  лет,  когда Розалинда достигла двадцати одного года и уехала в Чикаго.
Он  не  был  женат,  а  его  мать, которая вела хозяйство, умерла в тот год,
когда  Розалинда  окончила  среднюю  школу. После смерти матери этот человек
жил  один.  Он  обедал  и  ужинал  в  гостинице на площади, в торговой части
города,  но сам готовил себе завтрак, сам стелил постель и подметал комнаты.
Иногда  он  медленно  проходил по улице мимо дома Уэскоттов, когда Розалинда
сидела  одна  на  крыльце. Он приподнимал шляпу и заговаривал с девушкой. Их
взгляды  встречались.  У  соседа  был  длинный  ястребиный  нос  и  давно не
стриженные растрепанные волосы.
     Розалинда  временами  думала  о нем. Ее несколько тревожило, что иногда
он  украдкой,  словно  не  желая  смущать  ее,  проходил перед ней в дневных
грезах.
     Сидя  теперь  у  сухого русла реки, Розалинда думала об этом холостяке,
которому  уже  перевалило  за  сорок  и который жил на той же улице, где она
провела  детство.  Его  дом был отделен от дома Уэскоттов частоколом. Иногда
по  утрам,  когда  сосед  забывал опустить шторы, Розалинда, занятая дома по
хозяйству,  видела,  как он расхаживал в одном белье. Это было... брр, лучше
об этом не думать!
     Мужчину  звали  Мелвил Стонер. Он располагал небольшим капиталом, и ему
не  надо  было  работать.  Бывали  дни, когда он не показывался из дому и не
ходил  в гостиницу обедать и ужинать, а весь день сидел в кресле, уткнувшись
носом в книгу.
     Один  из  домов  на улице занимала вдова, разводившая кур. Двух-трех из
ее  наседок  жители  этой  улицы  называли  "летунами высокого класса". Куры
перелетали  через забор птичьего двора и исчезали; потом неизменно они сразу
же   оказывались  во  дворе  холостяка.  Соседи  посмеивались.  "Тут  что-то
кроется!"  - говорили они. Когда куры появлялись во дворе холостяка Стонера,
вдова  с  хворостиной  в  руке  прибегала  за ними. Мелвил Стонер выходил на
маленькое  крыльцо перед домом. Вдова, неистово размахивая руками, вбегала в
калитку,  и куры с громким кудахтаньем спасались через забор. Они мчались по
улице  к  дому  вдовы.  На  минуту  она останавливалась у калитки Стонера. В
летнее  время,  когда  окна  дома  Уэскоттов были открыты, Розалинда слышала
слова,  которыми  обменивались  мужчина  и  женщина.  В  Уиллоу-Спрингсе для
незамужней  женщины считалось неприличным разговаривать с неженатым мужчиной
у  дверей  его холостяцкого жилья. Вдова хотела соблюдать условности. Все же
она  на  несколько  мгновений задерживалась и стояла, опираясь голой рукой о
столб калитки. Как сверкали при этом ее глаза!
     -  Если  мои  куры  надоедают  вам,  пожалуйста,  можете  их  поймать и
зарезать- свирепо говорила она.
     -  Мне всегда доставляет удовольствие смотреть, как они бегут по улице,
- с поклоном отвечал Мелвил Стонер.
     Розалинде  казалось,  что  Стонер  насмехается  над  вдовой,  и  это ей
нравилось.
     -  Я  никогда  не  имел  бы  удовольствия  видеть  вас,  если  бы вы не
приходили  сюда  за своими курами, - говорил он, снова кланяясь. - Пусть они
благополучно здравствуют!
     Несколько  секунд  мужчина и женщина медлили, глядя друг другу в глаза.
Из  окна  дома  Уэскоттов  Розалинда наблюдала за женщиной. Разговор на этом
заканчивался.  В женщине было что-то, чего она тогда еще не понимала. Должно
быть,  такие беседы щекотали чувственность вдовы. Девушка из соседнего дома,
в которой пробуждалась женщина, ненавидела вдову.


                                 * * *

     Сидевшая   под   деревом  Розалинда  вскочила  и  стала  взбираться  на
железнодорожную  насыпь. Она благодарила богов за то, что вырвалась из жизни
такого  городка,  как  Уиллоу-Спрингс,  и  что  случай помог ей поселиться в
большом  городе. "Чикаго далеко не красив. Говорят, что это просто огромная,
шумная,  грязная  деревня,  и  возможно,  что  это так и есть, но там бьется
какая-то  жизнь!" - думала она. Розалинда сознавала, что в Чикаго, во всяком
случае,  за  последние  два-три  года  ее пребывания там, она немного узнала
жизнь.  Прежде  всего,  она  читала  книги, такие книги, какие не попадали в
Уиллоу-Спрингс,  книги,  о  которых в Уиллоу-Спрингсе даже не имели понятия;
она  посещала  симфонические  концерты,  начала немного понимать, чего можно
достигнуть  с  помощью  линий  и  красок,  слышала  разговоры об этом умных,
сведущих   людей.   В   Чикаго   среди  миллионов  извивающихся,  корчащихся
человеческих  существ  звучали  голоса. Иногда ей случалось видеть людей или
хотя  бы слышать о существовании людей, которые, подобно прекрасному старцу,
уходившему  вдаль  по  мраморным  ступеням в ночном видении ее девичьих лет,
сохранили в себе живым что-то драгоценное.
     И  было  еще  что-то,  самое  важное.  В течение последних двух лет она
проводила   часы,   целые   дни   в   обществе  человека,  с  которым  могла
разговаривать.  Эти  разговоры  пробудили ее. Она сознавала, что они сделали
ее женщиной, вполне зрелой личностью.
     "Я  знаю, каковы люди здесь, в Уиллоу-Спрингсе, и какой я была бы, если
бы  осталась  здесь",  -  думала  Розалинда,  испытывая при этом облегчение,
почти  счастье.  Она приехала домой в критическую пору своей жизни, надеясь,
что  ей  удастся  поговорить  с  матерью  или  же,  если  разговор  окажется
невозможным,  просто  побыть  возле нее, ощутить близость другой женщины. "В
каждой  из  нас,  - думала она, - глубоко внутри что-то похоронено. Но когда
прозвучит  призыв, это может выйти наружу и стать достоянием других женщин".
Теперь  она  сознавала, что ее надежда, мечта, желание, которые она лелеяла,
были  тщетны.  За  то  время,  что она сидела в двух милях от родного города
среди  маисовых  полей,  в  напоминавшей  большую  плоскую чашу впадине, где
воздух  был  недвижен,  и  смотрела  на  жуков,  готовившихся народить новое
поколение  жуков,  а сама между тем размышляла о городке и его обитателях, в
ней  созрело решение. Ее приезд в Уиллоу-Спрингс, в конце концов, что-то дал
ей.
     В  фигуре Розалинды сохранилось еще много юной гибкости и грации. У нее
были   крепкие   ноги  и  широкие  плечи.  Она  шла  ритмичным  шагом  вдоль
железнодорожного  пути  на  запад, к городу. Солнце стало быстро клониться к
горизонту.  Идя  мимо  большого поля, она поверх стеблей маиса видела, как в
отдалении  кто-то  ехал  в  автомобиле  по  пыльной  дороге.  Колеса  машины
взметали  пыль,  которую  пронизывали  лучи  солнца.  Плывущее  облачко пыли
превращалось  в  золотой  дождь, опускавшийся на поля. "Пусть женщина жаждет
того,  что  есть  лучшего и самого честного в другой женщине, хотя бы даже в
родной  матери,  ей вряд ли удастся это обрести, - мрачно думала она. - Есть
вопросы,  которые  каждая женщина должна решить для себя сама, есть путь, по
которому  она  должна идти одна. Может быть, он ведет лишь к чему-нибудь еще
более  безобразному и страшному, но если она не хочет, чтобы смерть настигла
ее  и  поселилась  в  ней, когда тело еще живет, она должна вступить на этот
путь".
     Розалинда   прошла   с   милю   вдоль  железнодорожного  пути  и  вдруг
остановилась.  Пока  она  сидела  под деревом у русла реки, на восток прошел
товарный  поезд,  и  теперь  рядом  с рельсами в траве лежало тело какого-то
человека.  Оно лежало неподвижно, лицо было спрятано в высокой, поблекшей от
зноя  траве.  Розалинда  сразу  же решила, что человек сбит поездом и мертв.
Тело  было  отброшено  сюда,  в сторону. Все мысли вылетели у нее из головы,
она  повернулась  и  стала крадучись удаляться, бесшумно шагая по шпалам. Но
вскоре  опять  остановилась.  Может быть, человек в траве не мертв, а только
ранен,  тяжко  ранен. Не дело оставлять его здесь. Она представила себе, что
он  искалечен,  но  все  еще  борется  за  жизнь, а она пытается ему помочь.
Розалинда  нерешительно  пошла по шпалам назад. Ноги мужчины не были сведены
судорогой,  и  рядом  с  ним  лежала  его шляпа. Можно было подумать, что он
положил  ее  туда,  а  потом  лег спать, но люди не спят, уткнувшись лицом в
траву, в таком знойном, неуютном месте. Она приблизилась.
     - Послушайте, мистер, - окликнула она. - Эй, вы... вы ранены?
     Мужчина  в  траве  сел  и  взглянул  на девушку. Он рассмеялся. Это был
Мелвил  Стонер,  тот самый человек, о котором она только что думала и, думая
о  котором,  пришла  к  окончательному  выводу  о бесполезности ее поездки в
Уиллоу-Спрингс. Мужчина встал и поднял, шляпу.
     - Здравствуйте, мисс Розалинда Уэскотт, - приветливо произнес он.
     Он взобрался на низкую насыпь и подошел к девушке.
     -  Я знал, что вы приехали на побывку домой, но что вы здесь делаете? -
спросил  он  и добавил: - Какая удача! Теперь я буду иметь удовольствие идти
домой  с  вами.  Вряд  ли вы можете не разрешить мне сопровождать вас, после
того как окликнули меня подобным образом.
     Они  пошли  рядом  вдоль  путей.  Стонер держал шляпу в руке. Розалинде
казалось,  что он похож на огромную птицу, мудрую старую птицу. "Пожалуй, на
ястреба",  -  подумала  она.  Некоторое  время  Мелвил  Стонер молчал, потом
заговорил,  объясняя,  почему  он  лежал,  уткнувшись  лицом  в траву. В его
глазах  мелькала  усмешка, и Розалинда спрашивала себя, не смеется ли он над
ней, как смеялся над вдовой, владелицей кур.
     Он  начал  издалека, и Розалинде казалось странным, что они идут вместе
и  беседуют.  Вскоре  его слова заинтересовали ее. Он был значительно старше
и,  несомненно,  лучше  знал  жизнь.  Каким  самомнением  с  ее стороны было
думать,  что она знает гораздо больше, чем все жители Уиллоу-Спрингса! Взять
хоть  этого  человека, разговаривающего с ней: его разговор так мало походил
на  то,  что,  по  ее  представлениям, она могла услышать из уст уроженца их
города.
     -  Я  хочу  все  объяснить  вам,  но  немного  погодя.  Я  годами  ждал
возможности   ближе   познакомиться   с   вами,  поговорить,  и  теперь  мне
представился  случай.  Вас  не было здесь пять или шесть лет, и за это время
вы  стали взрослой женщиной. Видите ли, в моем желании ближе познакомиться с
вами  и  немного  понять вас нет никакой особой личной заинтересованности, -
поспешно  добавил  Стонер. - Такое желание возбуждают во мне все люди. Может
быть,  этим  и объясняется, что я живу один, что я никогда не был женат и не
имел  близких  друзей. Я слишком любопытен, другим не очень приятно иметь со
мной дело.
     Розалинда  была  поражена  этой новой чертой, открывшейся ей в Стонере.
Она   задумалась.   Вдали   по  сторонам  железнодорожных  путей  показались
городские  дома.  Мелвил  Стонер  сделал  попытку идти по одному рельсу, но,
пройдя  несколько  шагов,  потерял  равновесие  и  вынужден был соскочить на
землю,  размахивая  длинными  руками.  Странное  напряжение  овладело умом и
чувствами  Розалинды.  Иногда  Мелвил  Стонер  казался  ей стариком, а через
мгновение  он  казался  мальчиком,  В  его  присутствии мозг ее, лихорадочно
работавший весь день, заработал еще лихорадочней.
     Когда  Стонер  снова  заговорил,  он,  по-видимому,  успел  забыть, что
собирался что-то объяснить.
     -  Мы жили бок а бок, но почти не разговаривали друг с другом, - сказал
он.  - Когда я был еще молодым человеком, а вы девочкой, я часто сидел дома,
думая  о вас. В сущности, мы были друзьями. Я хочу сказать, что нас занимали
одни и те же мысли.
     Он  стал  с осуждением говорить о жизни большого города, в котором жила
Розалинда.
     -  Здесь  скучно  и  бессмысленно,  но  в  большом  городе  тоже  много
бессмысленного, - заявил он. - Я рад, что не живу там.
     В  первое время после переезда в Чикаго с Розалиндой иногда происходило
нечто  странное, и она пугалась. Кроме брата и его жены, она никого не знала
и  подчас  чувствовала  себя  очень одинокой. Когда ей становилось невмоготу
слушать  вечно  одни  и те же разговоры в доме брата, она уходила на концерт
или  в  театр.  Раза  два,  не  имея  денег  на  покупку билета в театр, она
набиралась  храбрости  и  гуляла по улицам одна; она шла быстро, не глядя по
сторонам,  И  вот,  когда она сидела в театре или гуляла по улице, случалось
нечто  странное.  Кто-то  произносил  ее имя, звал ее. Если это случалось на
концерте,  она  быстро  оглядывалась. На всех лицах она видела то особое, не
то  скучающее,  не  то  ожидающее  выражение,  какое  обычно видишь на лицах
людей,  слушающих  музыку.  Во  всем  зале  никто,  казалось,  не замечал ее
присутствия.  На  улицах  или  в  парке призыв слышался ей, когда она бывала
совершенно одна. Он доносился как бы из воздуха, из-за дерева в парке.
     А  теперь,  когда она шла по железнодорожным путям с Мелвилом Стонером,
призыв,  казалось,  исходил  от  него. Он шагал, погруженный, видимо, в свои
мысли,  в  мысли,  которые  он  старался облечь в слова. У него были длинные
ноги,  и он шел забавной, подпрыгивающей походкой. Образ большой птицы, быть
может  морской  птицы,  занесенной бурей далеко в глубь материка, не исчезал
из  головы  Розалинды.  Но призыв исходил не от птицеподобного лика Стонера.
Этому  человеку  был  присущ  еще другой, глубоко скрытый лик. В воображении
Розалинды  теперь  призыв исходил от юноши, от ясноглазого юноши, какого она
когда-то  видела  в  своих  снах наяву, лежа ночью в доме отца, от одного из
тех  юношей, что шли по мраморной лестнице, шли вниз и исчезали. Ей пришла в
голову  поразившая  ее  мысль.  "В  теле  этого странного, похожего на птицу
человека  скрыт  юноша!"  -  сказала  она  себе.  Эта  мысль пробудила в ней
воображение:  она  многое  объясняла  в  жизни  мужчин  и женщин. В сознании
Розалинды  всплыли  слова, одна фраза, запомнившаяся ей с детства, когда она
посещала  воскресную школу в Уиллоу-Спрингсе: "И воззвал ко мне бог из среды
горящего куста". Она чуть не произнесла эти слова вслух.
     Мелвил  Стонер  шел  вприпрыжку  по  шпалам  и говорил. Должно быть, он
забыл  о  том,  как  лежал,  уткнувшись  носом в траву, и принялся описывать
одинокую  жизнь  в  своем доме. Розалинда пыталась отделаться от одолевавших
ее  мыслей  и  прислушаться  к  его  словам,  но  ей это плохо удавалось. "Я
приехала   домой,  надеясь  немного  приблизиться  к  жизни,  избавиться  на
несколько  дней от общества одного мужчины, чтобы иметь возможность подумать
о  нем.  Мне  казалось,  что  я  достигну цели, если побуду около матери, но
этог