то понимала. Иногда она сама становилась
немного  безумной,  и тогда ее стегали или бранили. Безумный мир ее фантазии
надо  было  выбросить  из  головы.  Он  ее  немного  пугал. Однажды она даже
заплакала  и  в слезах подошла к изгороди. Мужчина, занятый прополкой маиса,
приблизился и остановил лошадей.
     - В чем дело? - резко спросил он.
     Девочка не могла сказать ему и потому соврала.
     - Меня ужалила пчела! - выдумала она. Мужчина рассмеялся.
     - Пройдет! Надень-ка башмаки! - строго добавил он.
     Пора  расхаживающих  деревьев  и танцующих былинок относилась к детству
Розалинды.  Позже,  когда она окончила уиллоуспрингсскую среднюю школу и три
года   жила  в  доме  Уэскоттов,  прежде  чем  переехала  в  Чикаго,  с  ней
происходили   в   саду  другие  вещи.  Тогда  она  зачитывалась  романами  и
разговаривала  с  другими  молодыми  девушками.  Она  знала  многое, чего, в
сущности,  совсем  не понимала. На чердаке дома ее матери стояла колыбель, в
которой  спали  она и ее брат, когда были грудными детьми. Однажды Розалинда
поднялась  на  чердак и увидела колыбель. Одеяльце и подушка были спрятаны в
сундуке.  Девушка  достала  их  и  привела  в порядок колыбель, словно в нее
должны  были  положить ребенка. Когда она это сделала, ей стало стыдно. Мать
могла  подняться  на  чердак  и  увидеть.  Розалинда  поспешно  спрятала все
обратно в сундук и с горящими от стыда щеками сошла вниз.
     Какая   неразбериха!  Однажды  Розалинда  навестила  школьную  подругу,
собиравшуюся  выйти  замуж. Пришло еще несколько девушек, и всех их повели в
спальню,  где  на  постели  было  разложено приданое невесты. Что за нежные,
прелестные  вещи!  Все девушки подошли и склонились над ними, среди других и
Розалинда.  Некоторые  из  девушек  были застенчивы, другие смелы. Была одна
худенькая  девушка  с  неразвившейся  грудью.  Тело  у  нее было плоское как
доска,  голос  -  тонкий  и  резкий,  лицо худощавое, с резкими чертами. Она
принялась  как-то  странно  выкрикивать:  "Как  мило, как мило, как мило!" И
повторяла  это  без конца. Ее голос не походил на человеческий. Казалось, он
принадлежал   какому-то   раненому  существу,  зверю  в  лесу,  одинокому  и
раненному  где-то вдали. Вдруг девушка опустилась перед кроватью на колени и
горько  заплакала.  Она  заявляла,  что  не может вынести мысль о замужестве
подруги.
     - Не делай этого! О, Мэри, не делай этого! - умоляла она.
     Другие девушки смеялись, но Розалинда не могла выдержать. Она убежала.
     Таков  был один случай, происшедший с Розалиндой, были и другие. Как-то
она  увидела  на  улице  молодого  человека.  Он служил клерком на складе, и
Розалинда  не  была  с  ним  знакома.  Однако  ее фантазия нашла себе пищу в
мысли, что она вышла за него замуж. Она стыдилась своих собственных мыслей.
     Она   всего   стыдилась.   Придя  летним  днем  в  сад,  она  садилась,
прислонившись  спиной  к  яблоне, снимала с себя башмаки и чулки, как делала
ребенком, но мир детских фантазий исчез, ничто не могло его вернуть.
     У  Розалинды  было  нежное тело, но мышцы у нее были упругие и сильные.
Она  отодвигалась  от  дерева  и  ложилась на землю. Она прижималась телом к
траве,  к  плотной,  твердой  земле. Ей казалось, что сознание, воображение,
вся  жизнь  в  ней,  не считая чисто физической жизни, исчезли. Земля давила
снизу  на  ее  тело.  Тело  было  прижато  к  земле.  Кругом  мрак. Она была
пленницей.  Она прижималась к стенам своей тюрьмы. Все было объято мраком, и
повсюду   на   земле  царило  безмолвие.  Ее  пальцы  сжимали  пучок  травы,
перебирали травинки.
     Потом  Розалинда  застывала  в неподвижности, но не спала. Существовало
что-то,  не имевшее никакого отношения ни к земле под ней, ни к деревьям, ни
к  облакам  в  небе,  что-то, казалось, стремившееся снизойти к ней, войти в
нее, какое-то белое чудо жизни.
     Чудо  не приходило. Розалинда открывала глаза и видела небо над головой
и  безмолвно  стоявшие деревья. Она снова, усаживалась, прислонившись спиной
к  одному  из  деревьев.  С  ужасом  думала  она  о  наступающем  вечере,  о
необходимости  уйти  из  сада  и  вернуться в дом Уэскоттов. Она чувствовала
себя  усталой.  Это  была  та  усталость,  которая делала ее в глазах других
довольно  тупой,  глупой девушкой. Где же чудо жизни? Оно было не в ней и не
в  земле.  Должно быть, оно в небе над нею. Вскоре наступит ночь, и зажгутся
звезды.  Может  быть,  на  самом деле никакого чуда в жизни и не бывает. Оно
как-то  связано  с  богом.  Розалинде  хотелось  подняться ввысь, немедленно
очутиться  в чертогах бога, быть там среди светлых, сильных мужчин и женщин,
которые  умерли и оставили позади, на земле, тупость и тяжеловесность. Думая
о  них, девушка чувствовала себя менее усталой и иногда уходила под вечер из
сада  легкой  походкой.  Ее  большое,  сильное  тело  приобретало  некоторую
грацию.


     Розалинда  уехала  из дома Уэскоттов и из Уиллоу-Спрингса, штата Айова,
с  таким  ощущением,  что  жизнь,  в  сущности,  уродлива.  Она  готова была
ненавидеть  жизнь  и  людей.  В  Чикаго  иногда ей казалось, что мир стал до
невероятности  уродлив.  Она  пыталась  стряхнуть с себя это чувство, но оно
крепко  укоренилось в ней. Она ходила по заполненным толпой улицам, и здания
были  уродливы.  Море  лиц  мелькало  перед ней, но это были лица мертвецов.
Тупая  смерть,  таившаяся  в  них,  была  и  в  ней самой. Они тоже не могли
пробиться  сквозь  стены  своего  Я  к  белому  чуду  жизни. В конце концов,
никакого  белого  чуда  жизни,  пожалуй,  и  не  существует. Может быть, это
просто  игра воображения. Что-то грязное было в самой сути жизни. Грязь была
на  Розалинде  и в Розалинде. Однажды вечером, идя по мосту Раш-стрит к себе
домой  на  Северную  сторону,  молодая женщина внезапно обратила внимание на
хризопразовые  воды  реки, которая текла из озера в глубь страны. Поблизости
находился  мыловаренный  завод.  Жители  города повернули реку, заставили ее
течь  из озера в глубь страны. Здесь, вблизи того места, где река вступает в
город,   в  царство  людей,  кто-то  построил  большой  мыловаренный  завод,
Розалинда  остановилась  и  смотрела  вдоль  реки  в сторону озера. Мимо нее
мчались  люди,  телеги, автомобили. Они были грязные. Она сама была грязная.
"Воды  целого  моря  и  миллионов  кусков  мыла не хватит, чтобы отмыть меня
дочиста!"  -  думала  она.  Грязь  жизни  казалась  неотъемлемой  от  самого
существа  Розалинды,  и  ее охватило почти непреодолимое желание вскочить на
перила  моста  и  броситься вниз, в хризопразовую реку. Девушка дрожала всем
телом;  опустив  голову  и  не поднимая глаз от настила моста, она бросилась
прочь.


     А  теперь  Розалинда,  взрослая  женщина,  сидела  в  доме Уэскоттов за
ужином  с  отцом  и  матерью.  Никто  из  троих  не  ел.  Они  лишь для вида
притрагивались  к  кушаньям,  приготовленным ма Уэскотт. Розалинда взглянула
на  мать, и ей вспомнились слова Мелвила Стонера: "Если бы я хотел писать, у
меня  получилось бы. Я рассказал бы, о чем каждый думает. Люди удивились бы,
немного  испугались,  а? Я рассказал бы вам, о чем вы только что думали, идя
со  мной  по  железнодорожным  путям. Я рассказал бы вам, о чем думала в это
время ваша мать и что ей хотелось бы вам сказать".
     О  чем  думала  мать  Розалинды  все  три  дня,  с тех пор как дочь так
неожиданно  приехала домой из Чикаго? Что думают матери о жизни, какую ведут
их  дочери? Могут ли матери сказать дочерям что-нибудь важное, и если могут,
то когда же они это говорят?
     Розалинда  пристально  смотрела  на  мать.  Лицо у пожилой женщины было
тупое,  обрюзглое.  У  нее  были  серые  глаза, как у Розалинды, но тусклые,
напоминавшие  глаза  рыбы, лежащей на глыбе льда в витрине городского рынка.
Дочь  немного  испугалась того, что увидела в лице матери, и что-то сжало ей
горло.  Это  была  минута  общего  замешательства.  В  самом воздухе комнаты
почувствовалось  какое-то  напряжение,  и  внезапно все трое поднялись из-за
стола.
     Розалинда  пошла  помочь  матери вымыть посуду, а отец сидел в кресле у
окна  и  читал  газету.  Дочь  не решалась снова взглянуть в лицо матери. "Я
должна  взять себя в руки, если хочу сделать то, что решила" - подумала она.
Странно,  над  головой  матери, склонившейся над кухонной раковиной и мывшей
тарелки,  ей  чудилось  худое  птичье лицо Мелвила Стонера и усталое, полное
тревоги  лицо  Уолтера  Сейерса. Оба мужчины глядели на нее с насмешкой. "Ты
думаешь,  что  можешь,  но  это  тебе только кажется. Ты глупая девчонка!" -
шептали, казалось, губы мужчин.
     Отца  Розалинды  занимал  вопрос,  долго  ли пробудет у них дочь. После
ужина  ему  хотелось  уйти из дому, отправиться в город, но его смущало, что
это  было  бы невежливо по отношению к дочери. Пока обе женщины мыли посуду,
он  надел  шляпу  и,  выйдя на задний двор, принялся колоть дрова. Розалинда
вышла  посидеть  на крыльце. Посуда была вся вымыта и перетерта, но мать еще
с  полчаса провозится на кухне. У нее всегда так бывало. Она будет без конца
приводить  все  в  порядок,  брать  тарелки  в  руки и ставить их на прежнее
место.  Она  цеплялась  за  кухню.  Казалось,  она страшилась часов, которые
должны  были  пройти, прежде чем она сможет подняться наверх, лечь в постель
и заснуть, погрузиться в сонное забытье.
     Выйдя  из-за  угла дома и увидев перед собой дочь, Генри Уэскотт слегка
опешил.  Он  не понимал, в чем дело, но почувствовал себя неловко. Несколько
мгновений  он стоял и смотрел на дочь. От всей ее фигуры веяло жизнью. Огонь
горел   в   ее  глазах,  серых  выразительных  глазах.  Волосы  у  нее  были
золотистые,  как  волокна  маисовых  початков,  В  этот  миг  Розалинда была
подлинной  прекрасной дочерью страны маиса, существом, достойным того, чтобы
его  страстно, всей душой полюбил какой-нибудь сын страны маиса, если только
был  в  этой  стране сын, столь же полный жизни, как дочь, от которой страна
отказалась.
     Отец надеялся ускользнуть из дому незаметно.
     - Я ненадолго схожу в город, - нерешительно сказал он.
     Однако  он  задержался  еще  на несколько секунд, Что-то давно уснувшее
пробудилось  в  нем,  было  пробуждено  в  нем изумительной красотой дочери.
Огонек вспыхнул среди обуглившихся балок старого дома каким было его тело.
     -  А  ведь  ты,  девчурка,  хорошенькая!  -  робко,  произнес он, затем
отвернулся, пошел по дорожке к калитке и вышел на улицу.
     Розалинда  проводила  отца  до  калитки  и  стояла,  наблюдая,  как  он
медленно  шел  по  короткой  улице  и  завернул за угол. К девушке вернулось
настроение,  охватившее  ее во время разговора с Мелвилом Стонером. Возможно
ли,  чтобы  ее  отец  также  чувствовал  то,  что  иногда  чувствовал Мелвил
Стонер?.  Неужели  одиночество приводит и его к порогу безумия, неужели и он
бежит  сквозь  ночь в поисках какой-то утраченной, скрывающейся, полузабытой
красоты?
     Когда  отец  скрылся  за  углом,  Розалинда  вышла за калитку на улицу.
"Пойду  посижу  под  деревом  в  саду,  пока  мать кончит возню на кухне", -
подумала она.
     Генри  Уэскотт, пройдя ряд улиц, очутился на площади перед зданием суда
и,  зашел  в  скобяную  лавку Эмануэла Уилсона. Вскоре к нему присоединились
еще  двое-трое  мужчин.  Каждый  вечер  он  сидел среди, этих людей, местных
жителей,  и  молчал.  Это  было  бегство из дома, от жены. Остальные мужчины
приходили  по  той  же  причине.  Между ними установилось какое-то несколько
уродливо   чувство   мужской  солидарности.  Один  из  участников  компании,
низкорослый  старик,  по  профессии маляр, не был женат и жил с матерью. Ему
самому  было  около  шестидесяти  лет,  но  его  мать  была  еще  жива.  Все
удивлялись.  Если  вечером  маляр  немного  опаздывал  на  обычную  встречу,
взлетал  рой  догадок, некоторое время плавал в воздухе, а затем оседал, как
пыль  в  пустом доме. Занимался ли старый маляр у себя хозяйством, мыл ли он
посуду,  варил  ли  пищу,  подметал  ли пол и стелил ли постели, или все это
делала  его  дряхлая  старуха мать? Эмануэл Уилсон повторял не раз слышанную
всеми  историю.  В  одном  городке  штата  Огайо, где он жил в молодости, он
слышал  рассказ  об  этом.  Там жил старик, вроде их маляра, у которого мать
тоже  была  жива и жила вместе с ним. Они были очень бедны, и зимой у них не
хватало  одеял,  чтобы  обоим было тепло спать. Они забирались вместе в одну
постель.  Это было совершенно невинное дело точь-в-точь как когда мать берет
к себе в постель ребенка,
     Генри   Уэскотт   сидел  в  лавке,  слушая  рассказ  Эмануэла  Уилсона,
повторяемый  в  двадцатый  раз, и думал о дочери. Ее красота возбудила в нем
некоторую  гордость,  несколько  возвысила  над  людьми,  составлявшими  его
компанию.  Раньше  ему  никогда  не  приходило  в  голову,  что  его  дочь -
красавица.  Почему  он  никогда  не  замечал  ее  красоты?  Почему  в жаркие
августовские  дни  она  приехала  в Уиллоу-Спрингс из Чикаго, от прохладного
озера?  Приехала  ли  она  из  Чикаго, в самом деле, лишь потому, что хотела
повидаться  с  отцом  и  матерью? На мгновение, он почувствовал стыд за свое
неуклюжее  тело,  потрепанную  одежду, небритое лицо, но потом тлевший в нем
огонек  погас.  Вошел  маляр,  и в Уэскотте снова возникло приятное ощущение
мужской дружбы, за которую он так упорно цеплялся.


     Прислонившись  к  дереву,  Розалинда  сидела в саду, в том самом месте,
где  в детстве ее фантазия создавала танцующую жизнь и где молодой девушкой,
окончившей  уиллоуспрингсскую  среднюю  школу, она пыталась пробиться сквозь
стену,  отделявшую  ее от жизни. Солнце закатилось, и серые тени ночи ползли
по  траве,  удлиняя тени, отбрасываемые деревьями. Сад давно был заброшен, и
много  деревьев  засохло  и  стояло  без листвы. Тени сухих веток напоминали
длинные  тонкие,  протянутые  руки,  нащупывающие  дорогу среди серой травы.
Длинные  тонкие  пальцы  вытягивались  и  сокращались. Ветра не было, и ночь
наступала темная, безлунная - душная, темная, звездная ночь равнин.
     Через  несколько  мгновений  наступит  беспросветная тьма. Уже с трудом
можно  было  различить  ползущие  по  траве  тени.  Розалинда ощущала смерть
повсюду  вокруг себя, в саду, в городке. Ей ясно вспомнились слова, когда-то
сказанные  Уолтером  Сейерсом:  "Когда  вы  будете  ночью  одна  за городом,
попробуйте  отдаться  ночи,  темноте,  теням,  отбрасываемым  деревьями. Это
ощущение,   если  вы  действительно  отдадитесь  ему,  раскроет  перед  вами
изумительные  вещи.  Вы поймете, что хотя белые люди вот уже много поколений
владеют  этой  землей,  построили  повсюду  города, добывают из земли уголь,
покрыли  страну  железными  дорогами, маленькими и большими городами, все же
они  не  владеют  и  пядью  земли  на  всем материке. Он все еще принадлежит
народу,  который  теперь  физически  мертв. Принято считать, что краснокожие
полностью  исчезли,  но  они  все  еще  владеют  американским  материком. Их
воображение  населило  его духами, божествами и дьяволами. Это потому, что в
свое  время они любили страну. Доказательства справедливости моих слов можно
видеть  повсюду. Мы не давали нашим городам красивых названий, потому что мы
строили  города  некрасиво.  Если  у американского города красивое название,
оно  украдено  у  другого народа, у народа, который все еще владеет страной,
где  мы  живем. Мы все здесь чужие. Когда вы окажетесь ночью одна за городом
в  любом  месте  Америки,  попытайтесь отдаться ночи. Вы поймете, что только
смерть  живет  в  белых победителях, а жизнь осталась в краснокожих, которые
исчезли".
     Розалинда  находилась  под  влиянием  двух  мужчин:  Уолтера  Сейерса и
Мелвила  Стонера.  Она  сознавала  это. Казалось, они были возле нее, сидели
возле  нее  на  траве  в  саду.  Розалинда  была  уверена, что Мелвил Стонер
вернулся  к  себе  домой и сидит теперь так близко, что услышит ее, если она
повысит  голос,  чтобы  его  окликнуть.  Чего  они хотят от нее? Неужели она
внезапно  полюбила  двух мужчин, которые оба намного старше нее? Тени ветвей
устилали  ковром землю в саду, мягким ковром, вытканным из какого-то нежного
материала,  по  которому  нога  человека ступала бы совершенно бесшумно. Оба
мужчины  приближались  к  ней,  ступая  по  ковру.  Мелвкл Стонер был совсем
близко,  а Уолтер Сейерс шел издалека и находился еще на большом расстоянии.
Его  дух  подкрадывался  к  ней. Между обоями мужчинами царило согласие. Они
шли,  неся  с  собой  какое-то мужское знание жизни, которое хотели передать
ей.
     Розалинда  поднялась  с  места  и  стояла,  дрожа,  у дерева. До какого
состояния  она  довела  себя!  До каких пор это будет продолжаться? К какому
познанию  жизни и смерти ее ведут? Она приехала домой с очень простой целью.
Она  любила Уолтера Сейерса, хотела отдаться ему, но, прежде чем решиться на
это,  она,  послушная  какому-то внутреннему голосу, поехала домой к матери.
Розалинда  думала, что у нее хватит смелости рассказать матери историю своей
любви.  Она  собиралась  рассказать,  а затем послушать, что скажет старшая.
Если  мать  поймет,  и  отнесется  сочувственно,  что  ж,  это  будет  самое
прекрасное,  что  могло  бы  произойти. Если мать не поймет... Как бы там ни
было,  Розалинда  уплатила  бы  старый  долг,  оказалась  бы верна какому-то
старинному, само собой разумеющемуся обязательству.
     Эти  двое  мужчин...  чего  они  хотят от нее? Какое отношение ко всему
имеет  Мелвил  Стонер?  Она  гнала  его  образ  из головы. В образе другого,
Уолтера  Сейерса,  было  что-то,  менее агрессивное, менее самоуверенное. Ее
влекло ко второму.
     Розалинда  обхватила  ствол  старой яблони и прижалась щекой к шершавой
коре.  Девушка  была  внутренне  так  напряжена,  так  взволнована,  что  ей
хотелось   тереться  щекой  о  кору  дерева,  пока  не  пойдет  кровь,  пока
физическая боль не разрядит напряжения внутри нее, перешедшего в боль.
     С  тех  пор  как  луг  между  фруктовым садом и концом улицы был засеян
маисом,  Розалинде,  чтобы  добраться  до  улицы, нужно было пройти по узкой
тропинке,   проползти   под  проволочной  оградой  и  пересечь  двор  вдовы,
державшей  кур.  Глубокая тишина царила над садом, и когда девушка проползла
под  оградой  и  добралась до заднего двора вдовы, ей пришлось ощупью искать
дорогу  в  узком  закоулке  между  курятником  и  сараем,  держась  рукой за
необструганные доски.
     Мать  сидела  на крыльце, ожидая ее, а на узком крылечке перед соседним
домом  сидел  Мелвил  Стонер. Розалинда заметила его, когда быстро проходила
мимо,  и  слегка  вздрогнула.  "Что  за  мрачная ястребиная фигура! Он живет
мертвечиной,   мертвыми   проблесками  красоты,  мертвыми  старыми  звуками,
услышанными  в ночи!" - подумала она. Подойдя к дому Уэскоттов, она легла на
крыльце  на  спину,  закинув руки за голову. Мать сидела рядом в качалке. На
углу  горел  уличный  фонарь,  и лучи света проникали сквозь ветви деревьев,
падая  на лицо матери. Каким белым, неподвижным, мертвенным оно было! Бросив
на  него  взгляд,  Розалинда  закрыла  глаза.  "Не  надо!  У  меня  пропадет
мужество!" - подумала она.
     Она  могла  не  спешить  с  сообщением,  ради  которого  приехала. Отец
вернется  не  раньше,  чем  через два часа. Тишину деревенской улицы нарушил
шум,  поднявшийся  в  доме  напротив.  Два  мальчика  затеяли какую-то игру,
бегали  из комнаты в комнату по всему дому, хлопая дверьми и крича. Заплакал
грудной ребенок, потом послышался, укоризненный голос женщины.
     --  Тише,  вы!  Тише!  -  говорила  она.  -  Разве  вы  не слышите, что
разбудили ребенка? Будет мне теперь хлопот, пока он не уснет снова!
     Розалинда сплела пальцы и крепко стиснула руки.
     -  Я  приехала  домой,  чтобы  сказать  тебе кое-что. Я полюбила одного
человека  и не могу выйти за него замуж. Он намного старше меня и уже женат.
У  него  двое  детей.