грают на стене. Вокруг него сидят другие такие же
юноши и едят молча, торопливо.
     Уил  вдруг вскочил из-за стола и направился к выходу, но никто на это и
внимания  не обратил. Кому какое дело, что он не стал ужинать? Хозяйка, жена
старого  корнетиста,  прислуживала  за  столом во время еды, но в эту минуту
она  как  раз  вышла  на кухню. Это была женщина молчаливая, угрюмая, ходила
она всегда в черном.
     Всем  остальным,  за  исключением  разве только старого музыканта, было
совершенно  безразлично,  ушел  Уил  или  остался.  Уил  был простой рабочий
парень,  а  в  таких  домах молодые ребята только и делают, что приходят или
уходят.
     Широкоплечий  мужчина  с  густыми  черными  усами,  который  на вид был
старше  других,  оторвался на миг от еды и поднял глаза. Он тихонько толкнул
в бок своего соседа, а потом, тыча большим пальцем через плечо  и  улыбаясь,
проговорил:
     -  Посмотри,  как  быстро  молодчика  нашего  подцепили! Ему, бедному и
поесть  уж  некогда.  Раненько  у  него  сегодня свидание какая-то красотка,
видно, уже поджидает.
     Старый  корнетист,  сидевший  напротив  Уила, увидел, что тот уходит, и
встревожено  посмотрел  ему вслед. Он рассчитывал сегодня опять зайти к Уилу
вечерком   и   поговорить  о  днях  своей  молодости,  а  заодно  и  чуточку
прихвастнуть.  Уил уже выходил из двери, и в этот момент на глазах у старика
выступили  слезы.  Губы  его  задрожали.  При  малейшем  огорчении  губы его
начинали  дрожать, а глаза наполнялись слезами; неудивительно, что он уже не
мог играть в оркестре на своем корнете.


     А  теперь  вот  Уил  скрылся где-то в темноте, и для старика весь вечер
был  испорчен,  а  дом  превратился в пустыню. Он хотел сегодня быть с Уилом
совсем  откровенным,  рассказать ему, как он решил теперь вести себя с женой
в  денежных  делах. Разговор этот прибавит ему бодрости, и он станет смелее.
Ясно,  что раз дом куплен на его деньги и жена сдает комнаты с пансионом, то
он  должен  участвовать  и  во  всех  доходах  с  этого  дома. А доходы, без
сомнения,  есть.  К  чему  же  было  заводить пансионат, если бы он не давал
прибыли? Жена ведь не так уж глупа.
     Хоть  он  и стар уже, но деньжата ему бы совсем не помешали. У него вот
есть,  например,  приятель,  молодой парень; хочется же иногда сказать этому
приятелю;  "Пойдем,  дружок,  выпьем по кружке пива! Я тут знаю одно хорошее
место. Выпьем по кружке, а потом, сходим в кино. Я за все плачу".
     Старый  корнетист больше уже не мог есть свою порцию мяса с картофелем.
Сколько-то  времени  он смотрел через головы всех сидевших, а потом поднялся
со стула и ушел к себе. Жена вышла вслед за ним в коридор и окликнула его:
     - Что с тобой, дорогой, уж не заболел ли ты? - спросила она.
     - Нет, - ответил он, - просто не хочется есть.
     И,  не  глядя  на  нее,  он  медленно  и  тяжело  стал  подниматься, по
лестнице.


     Уил  торопливо шел куда-то по улице, но направлялся он вовсе не туда, в
залитые  огнями  кварталы  города.  Пансионат  был  в  рабочем  районе,  Уил
повернул  к  северу,  пересек  несколько линий железнодорожных путей и пошел
вдоль   берега  озера  Эри  в  сторону  доков.  Ему  надо  было  кое  о  чем
поразмыслить,  что-то  решить  наедине  с  собой.  Справится  ли  он  с этой
задачей?
     Он  все  шел  - вначале торопливо, а потом замедлив шаги. Был уже конец
октября,  и  холодный  ветер  пронизывал насквозь. Промежутки между фонарями
были  большие, и Уил временами погружался в полную темноту. Отчего это сразу
всё  вокруг  него стало таким странным, будто призрачным? Он забыл захватить
из дома пальто, надо будет написать Кэт, чтобы прислала.
     Вот  он  уже  почти у самых доков. Не только ночь, но и собственное его
тело,  и  тротуар  под  ногами,  и  далекие звезды в небе, и даже незыблемые
заводские  здания,  мимо которых, он проходил, - все казалось ему призрачным
и  странным.  У  него  было  такое  чувство,  что  он может протянуть руку и
проткнуть  эти  стены,  пройти  сквозь них так же, как проходят сквозь туман
или  сквозь  облако  дыма.  Странными,  были  и люди, которые попадались ему
навстречу,  и  странно себя вели. Темные фигуры вырастали вдруг перед ним из
мрака.  У заводской стены стоял человек, безмолвный и неподвижный. Казалось,
что  и  в  поступках  людей  и  в  самой  этой  ночи было что-то непонятное,
необъяснимое.
     Уил  прошел  в двух шагах от неподвижной фигуры. Человек это или только
тень  на  стене?..  Жизнь,  в которой Уил оставался теперь один, ужасала его
своей  необъятностью.  Может  быть, и вся-то жизнь такая - огромная, зияющая
бездна...
     Он  вышел  на  пристань, где пришвартовывались суда, и долго стоял там,
глядя  на  корпус парохода, высившийся как отвесная стека. Все было пустынно
и  мрачно.  Оглянувшись, Уил вдруг заметил или, вернее, почувствовал, что по
дороге  идут  двое,  должно  быть  мужчина  и женщина. Звук их шагов тонул в
густой  пыли,  разглядеть  их  тоже было нельзя, но Уил знал, что они где-то
близко.  Мелькнуло  что-то  белое,  может  быть край женского платья; фигура
мужчины темным пятном выступала из темноты ночи.
     -  Да не бойся же, - хриплым голосом шептал мужчина,- ничего с тобой не
случится!
     -  Замолчи,  -  ответил;  женский голос, и раздался взрыв смеха; фигуры
скрылись,  -  Ты  сам  не  знаешь, что говоришь! - донеслись откуда-то снова
слова женщины.
     После  того,  как  Уил  получил  письма  от  Кэт,  он уже перестал быть
ребенком.  Ребенок ведь всегда связан с чем-то для него родным - у него есть
дом.  А  у  Уила  связь эта оборвалась. Его вытолкнули из гнезда, и это было
уже  совершившимся  фактом.  Вся  трудность  заключалась  в  том, что он уже
больше  не  был  мальчиком,  а  взрослым  мужчиной еще не стал. Он как будто
висел  где-то  в  пространстве,  у  него  больше  не  было твердой почвы под
ногами.
     Уил  стоял  в  темноте,  в  тени  огромного  корпуса  парохода и как-то
неловко  подергивал  плечами.  Плечи  его  были крепкими, как у мужчины. Да,
теперь  уже  нечего  было жалеть о вечерах в доме Эплтонов, когда Кэт и Фред
стояли  рядом,  а  отец  их,  Том Эплтон, раскладывал на кухонном столе свои
малярные  кисти;  нечего  было  вспоминать звуки шагов Кэт, когда она поздно
вечером  поднималась по лестнице дома Эплтонов, возвращаясь после прогулки с
приказчиком  ювелирного  магазина.  И  надо ли ему тратить время на мысли об
овчарке  из  Огайо,  о  собаке,  которую  дрожащие  старушечьи  руки сделали
посмешищем всех соседей?
     Настала  пора  стать  взрослым,  столкнуться  с  жизнью.  Лицом к лицу.
Только   бы   ощутить   под   ногами   почву,  не  проваливаться  куда-то  в
пространство, не чувствовать вокруг себя эту пустоту!
     "Стать мужчиной" - слова эти звучали как-то странно. Что они значили?
     Уилу  хотелось думать о себе как о мужчине, представить себя за работой
взрослого  в  цехе.  На  заводе,  где он сейчас работал, не было ничего, что
могло  бы  дать  ему  точку  опоры. Целыми днями он стоял у станка и сверлил
дыры  в  кусках  железа. Мальчик подвозил ему на тележке небольшие, казалось
бы  ни  на  что  не  годные  куски  железа; Уил брал их по одному и клал под
сверло;  потом  нажимал  рычаг,  и  сверло,  опускаясь,  впивалось в металл.
Поднимался  дымок,  похожий  на  пар, и тогда Уил поливал то место, которого
касалось  сверло,  струей  машинного  масла.  После  этого он снова поднимал
рычаг.  Дыра была просверлена, и теперь оставалось только бросить этот кусок
железа  в  другую тележку - Уилу больше не было до него никакого дела, как и
ему до Уила.
     В  полдень  на  заводе был перерыв. Рабочие могли размять ноги, выйти и
погреться  на  солнце. В цехах люди садились на скамейки и ели принесенный в
котелках  завтрак. Иные мыли руки, а кое-кто, вероятно, считал, что не стоят
утруждать  себя такими пустяками. Ели они молча. Порою кто-нибудь из рабочих
сплевывал  на  пол  и потом растирал ногою плевок. Когда наступал вечер, Уил
возвращался  с  завода,  ужинал  в обществе таких же молчаливых, как он сам,
людей,  а  через  некоторое  время  в  комнату  к  нему  приходил хвастливый
старичок.  Лежа  на  кровати, Уил пытался слушать его болтовню, но тотчас же
засыпал.
     Люди  были  вроде  кусков  железа,  в  которых  сверлили  дыры. Их тоже
сваливали  потом  куда-то  в тележку. Ему не было никакого дела до них, а им
до  него.  Жизнь  превратилась в одну томительную смену дней, да ведь, может
быть, и вообще-то она такая - одна только смена дней.
     "Стать мужчиной!"
     Неужели  и  на  самом  деле  он  откуда-то  ушел, чтобы куда-то прийти?
Неужели  юность  и  зрелость - это два разных дома, в которых в разное время
живет  человек?  Без  сомнения,  что-то важное должно было произойти в жизни
его  сестры  Кэт.  Раньше  это была совсем молоденькая девушка. И у нее были
отец и два брата, и она жила с ними в их доме в Бидуэле, в штате Огайо.
     Но  вот наступит день, когда все для нее станет иным. Она выходит замуж
и  перебирается  в  другой  дом, и у нее теперь есть муж, может быть будут и
дети.  Ясно,  что  Кэт что-то нашла для себя; она как будто протянула руки и
что-то  ими  крепко  схватила, Кэт выпрыгнула на домашнего гнезда и сразу же
утвердилась на другой ветке дерева жизни - она стала женщиной.
     В  то  время как Уил стоял так в темноте, какой-то комок подкатывал ему
к  горлу.  Уил  снова  с чем-то боролся, но с чем именно? Ему не приходилось
перебираться  из  одного  дома  в другой. Был дом, в котором он жил, а потом
вдруг  нежданно-негаданно  дом распался. Как будто Уил стоял теперь на самом
краю   гнезда  и  беспомощно  озирался  вокруг,  и  вот  из  глубины  гнезда
протянулась  рука  и  столкнула  его  вниз,  в  пустоту.  И  ему некуда было
поставить ноги, он так и повис в этой пустоте.
     Но  что  же  это  такое?  Детина чуть ли не шести футов ростом здесь, в
тени   этого   огромного   парохода,   расплакался   вдруг,   как   ребенок!
Преисполненный  решимости,  Уил  вышел  из  темноты,  миновал  длинные  ряды
заводов  и  направился  назад  в  жилые  кварталы. Он прошел мимо бакалейной
лавки  и  заглянул  туда  -  стенные часы показывали уже десять. Двое пьяных
вышли  из  двери дама и остановились на крыльце. Один из них вцепился обеими
руками в перила, другой тянул его за рукав.
     -  Пошел  вон,  говорят  тебе,  пошел вон! - бормотал пьяный, продолжая
цепляться за перила.


     Уил  вернулся  домой  усталый  и  с  трудом поднялся по лестнице. "Черт
побери,  с  чем  угодно  человек  может справиться, надо только знать, с чем
имеешь дело!"
     Войдя  к  себе  в  комнату,  Уил  зажег свет и уселся на край  кровати.
Старый  корнетист  сразу же накинулся на него, как маленький зверек, который
сидит,  притаившись  где-нибудь  в лесу под кустом, и вдруг дождался добычи.
Он  притащил  к  Уилу  в  комнату свой корнет; в глазах его блеснул какой-то
дерзкий  огонек.  Стараясь  твердо держаться на своих слабых ногах, он вышел
на середину комнаты и заявил:
     - Я все равно буду играть! Пускай говорит, что хочет, а играть я буду!
     Он  приложил корнет к губам, взял несколько нот, но так слабо, что даже
Уил,  который  сидел  совсем  рядом, еле мог их расслышать. В глазах старика
заблестели слезы.
     -  Губы  мои  никуда  не годятся, - сказал он и протянул корнет Уилу. -
Нате-ка, поиграйте вы!
     -  Уил,  сидевший все это время на краю кровати, улыбнулся. Его осенила
какая-то  мысль, и он вдруг почувствовал, что мысль эта может его успокоить.
Здесь  вот,  да,  здесь,  в  этой самой комнате, перед ним стоит мужчина, но
разве  это  мужчина? Это ребенок, такой же точно ребенок, как и сам Уил. Да,
старик  этот  действительно  всегда  был  ребенком и, должно быть, всегда им
останется.  Но  так,  ли  уж  это  страшно?  Всюду  ведь  есть дети. Если ты
ребенок,  если  ты  потерялся  в  этой страшной пустоте, то хоть поговори, с
другим  таким  же ребенком. Потолкуй с ним, и, может быть, ты лучше поймешь,
что есть что-то вечно детское и в тебе и в других.
     В  голове  Уила  роились  какие-то  путаные  мысли,  но  вдруг  в  этой
крохотной каморке под самой крышей ему стало и тепло и уютно.
     А  старик  опять уже что-то говорил. Он хотел доказать, что он все-таки
мужчина.
     -  Я  останусь  здесь,  - твердил он, - и спать к жене не пойду, просто
потому,  что не хочу, вот и все; захочу, так могу и пойти, у нее бронхит, но
об   этом   никому   ни  слова.  Женщины  терпеть  не  могут,  когда  о  них
рассказывают. Вообще-то она человек неплохой, Я могу делать все, что хочу.
     Он  продолжал  настаивать,  чтобы  Уил  приложил к губам корнет и дул в
него; ему этого ужасно хотелось,
     -  Как следует играть вы все равно не сможете, вы же не учились, но это
неважно!  -  заявил  он.  - Дуйте что есть мочи, такого задайте звона, чтобы
чертям тошно стало!
     Уил   почувствовал,   что   снова   вот-вот  расплачется.  Но  ощущение
отчужденности  и  пустоты,  которое  не покидало его с того вечера, когда он
сел  на  поезд  в  Бидуэле,  вдруг  пропало. "Нельзя же всю жизнь оставаться
ребенком!  Кэт  права, что замуж выходит", - подумал он, прикладывая к губам
корнет. Он взял несколько нот, совсем тихо.
     -  Да  нет  же,  говорят  вам,  не так! Не так надо! Валяйте смелее! Не
бойтесь,  говорю вам, дом-то ведь мой, и бояться нам нечего. Что хотим, то и
делаем. Валяйте смелее! Дуйте вовсю! - настаивал неугомонный старик.



   Шервуд Андерсон
   Повесть о человеке


                            Перевод А.Шадрина

--------------------------------------------------------------------------
Текст: Шервуд Андерсон. Рассказы. М: ГИХЛ, 1959. Стр. 402-421.
Электронная версия: В.Есаулов, yes22vg@yandex.ru, октябрь 2003 г.
--------------------------------------------------------------------------




     Во  время  заседания суда, на котором его сперва обвиняли в убийстве, а
потом  оправдали  -  после  того  как  тот  странный  плешивый  человечек  с
трясущимися  руками  признал себя виновным, - я не спускал с него глаз; меня
поражало  упорство,  с  которым  он, казалось, непрерывно что-то перебирал в
уме.
     Мысли  его  все  время  были  сосредоточены  на  чем-то,  что  не имело
никакого  отношения  к обвинению его в убийстве женщины. Ему как будто вовсе
было  безразлично, признают его виновным или нет, оправдают или приговорят к
смертной  казни  через  повешение. Весь суд был для него чем-то далеким, как
бы   лежащим   вне  его  жизни,  и  он  отрицал  свою  виновность  так,  как
отказываются  от предложенной папиросы. "Спасибо, я не курю: заключил пари с
одним приятелем, что месяц не буду курить!"
     Вот  так он себя вел. И этим всех сбивал с толку. В самом деле, если бы
он  был  действительно  виновен  и  стремился  спасти  свою шкуру, он ничего
лучшего  не  мог  бы  придумать. Надо сказать, вначале каждый ив нас считал,
что  убийца  - именно он, все мы были в этом просто убеждены. Но потом своим
поразительным  спокойствием  он  привлек  симпатии  всех  на свою сторону. И
когда  узнали,  что  маленький,  придурковатый  механик  сцены  признал себя
виновным, зал разразился аплодисментами.
     Суд  оправдал  его,  но  он  продолжал  вести  себя все так же странно.
Казалось,  где-то  есть  человек,  с  которым  он мог бы найти общий язык, и
важнее  всего  ему было разыскать этого человека, поговорить с ним. Во время
суда  и  сразу  же  после  него  были  минуты, когда я мог достаточно хорошо
разглядеть  обвиняемого.  Мне врезалось в память, что он как бы всматривался
в  темноту,  стараясь  обнаружить  на  полу  иголку  или  булавку.  Так  вот
какой-нибудь  близорукий  старик  ищет  потерянные очки; обшарив карманы, он
беспомощно озирается по сторонам.
     У  меня,  да  и  у  каждого  из присутствующих, возник еще один вопрос:
"Можно  ли казаться внешне и равнодушным и грубым в ту минуту, когда умирает
самый  близкий  человек, и одновременно какой-то другой частью своего Я быть
к нему же и чутким и нежным?"
     Но   ведь   это   истинное  происшествие,  а  когда-нибудь  хочется  же
рассказать  то,  что было в действительности, не сдабривая ничего словечками
из   газетного   лексикона,   не   выдумывая   никаких   богатых   красавиц,
жестокосердых убийц и тому подобного вздора.
     Суть дела сводится к следующему.
     Человека  этого  звали  Уилсон,  Эдгар  Уилсон.  Он  приехал  в  Чикаго
откуда-то  с  Запада,  может быть с гор. Возможно, что там, в горах Дальнего
Запада,  он  был  когда-то  или пастухом, или чем-нибудь в этом роде, потому
что  у  него  был  особый  задумчивый  взгляд,  свойственный  людям, которым
приходится  много  времени  проводить в одиночестве. Рассказы его о себе и о
своем  прошлом  были  полны противоречий. Поэтому достаточно было провести с
ним  некоторое  время, чтобы убедиться в бесплодности всех разговоров на эту
тему.
     "Черт  знает,  что  за  человек! Правды от него, видно, не добиться", -
говорили  люди,  послушав  его россказни. Известно было только, что в Чикаго
он  приехал  из  городка  в  Канзасе,  - и не один, а с чужой женой. Об этой
женщине  я  мало  что  знал.  Когда-то она, по-видимому, была хороша собой -
высокая,  крепкая,  статная,  но  до  встречи  с  Уилсоном она жила скучной,
безотрадной  жизнью. В этих сонных городках Канзаса человеческая жизнь часто
ни   с  того  ни  с  сего  становится  тяжелой  и  безотрадной.  Почему  так
получается,  никто  не  знает.  Так  уж повелось. Такова действительность, и
никогда  не следует верить сочинителям разных ковбойских рассказов о жизни в
Канзасе.
     Еще  несколько  слов об этой женщине: когда она была совсем молоденькой
девушкой,  с ее отцом приключилась беда. Он был самым обыкновенным служащим,
агентом  транспортной  конторы.  В  связи  с  пропажей  каких-то  денег  его
арестовали.  В  тюрьме,  незадолго до суда он покончил с собой. Мать девушки
умерла еще раньше.
     Через  год  или два девушка вышла замуж за человека вполне порядочного,
но  очень  недалекого.  Он  был  фармацевт;  бережливость помогла ему вскоре
завести собственную аптеку.
     Жена  его,  как я уже сказал, была женщиной хорошо сложенной и крепкой.
А  тут  она  как-то  осунулась  и  стала  раздражительной.  Но держалась она
по-прежнему  с  достоинством,  и в ней было что-то такое, что действовало на
мужчин.  Некоторые из жителей этого горе-городка совсем потеряли голову. Они
писали  ей  письма,  назначая где-нибудь свидание. Знаете, как это делается?
Пишут  без  подписи: "Приходите в пятницу вечером туда-то и туда-то. Если вы
не прочь со мной встретиться, пусть у вас в руках будет книга".
     Об  одном из таких писем женщина неосторожно сказала мужу, и тот пришел
в  ярость.  Схватив  ружье,  он кинулся вечером к назначенному месту, но там
никого  не оказалось. Вернувшись домой, он устроил жене сцену. Он говорил ей
разные мерзости, всячески оскорблял ее.
     -  Ты,  наверное, когда встретилась с ним на улице, как-нибудь особенно
на  него  посмотрела.  Никто  ведь не решится приставать к замужней женщине,
если она сама не заигрывает!
     После  этого случая муж ее непрестанно возвращался все к той же теме, и
жизнь  у  них  пошла  не  очень  веселая.  Жена  привыкла  на  все  отвечать
молчанием,  а  когда  она  молчала,  то  молчал и весь дом, - детей у них не
было.
     В  это  время и появился Эдгар Уилсон; проездом на Восток он задержался
на  несколько  дней в городке. У него тогда были кое-какие деньги, и он снял
комнату в небольшой скромной гостинице у самого вокзала.
     Однажды  он  встретил  жену  аптекаря  где-то  на  улице и пошел за ней
следом  до  самого дома. Соседи видели, как они целый час стояли у калитки и
разговаривали; на следующий день он явился снова.
     На  этот раз они проговорили около двух часов, а потом она вошла в дом,
собрала  кое-какие  вещи,  и  оба  они  отправились  на вокзал.