Мне

просто хочется уехать, повидать людей, подумать...
     В  комнате,  где сидели мать и сын, воцарилось молчание. И вновь, как в
прежние вечера, обоих охватило смущение. Потом юноша снова заговорил:
     -  Вряд  ли  я  уеду  больше чем на год, на два, но я уже давно об этом
думаю,  - сказал он, поднимаясь, и направился к двери. - Мне непременно надо
уехать, в особенности после разговора с отцом.
     Он  стоял,  держась  за  ручку двери. Теперь молчание стало для женщины
невыносимым.  Ей хотелось закричать от радости, которую принесли слова сына,
но выражать радость она давно уже разучилась.
     -  Ты  бы  пошел  погулять с друзьями, довольно тебе сидеть взаперти, -
сказала она.
     -  Что  ж,  я,  пожалуй,  немного пройдусь, - ответил сын. Помешкав, он
вышел из комнаты и притворил за собой дверь.






ФИЛОСОФ


     Доктор  Персивал  был  крупный мужчина с вялым ртом и желтыми усами. Он
всегда  носил  грязный  белый  жилет,  из  карманов которого торчали дешевые
черные  сигарки.  У  него  были  черные  неровные  зубы  и что-то странное с
глазами.  Веко  левого  глаза  дергалось;  оно  то падало, то взлетало - как
будто веко было шторой, а в голове у доктора кто-то баловался шнуром.
     Доктор  Персивал  был расположен к молодому Джорджу Уиларду. Знакомство
их  состоялось  в  тот  год,  когда  Джордж  работал в "Уайнсбургском орле",
причем заслуга здесь - исключительно доктора.
     В  конце  дня  владелец  и  редактор "Орла" Уилл Хендерсон отправился в
салун  Тома  Уилли.  Шел он туда переулком и, нырнув в салун с черного хода,
принялся  за  напиток  из  тернового  джина  с  содовой.  Уилл Хендерсон был
человек  плотский,  а лет ему исполнилось сорок пять. Он воображал, что джин
возвращает   ему   молодость.  Как  большинство  плотских  людей,  он  любил
потолковать  о  женщинах  и  час  судачил  с  Томом Уилли. Хозяин салуна был
коренастый,  широкоплечий  человек  с необычными метинами на руках. Багровые
родимые  пятна,  которые  опаляют  иногда лица мужчин и женщин, у Тома Уилли
собрались  на  пальцах  и  тыльных сторонах рук. Беседуя за стойкой с Уиллом
Хендерсоном,  он потирал руки. Чем больше он возбуждался, тем ярче выступала
на  пальцах  краснота. Как будто руки окунулись в кровь, а потом она высохла
и потускнела.
     Пока  Уилл  Хендерсон  стоял у стойки и, глядя на красные руки хозяина,
рассуждал  о  женщинах, его помощник Джордж Уилард сидел в редакции "Орла" и
слушал рассуждения доктора Персивала.
     Доктор  Персивал  появился  сразу  после  ухода  редактора.  Можно было
подумать,  что  доктор  наблюдал  из  окна  своего  кабинета  и  увидел, как
редактор  шел  по  переулку. Войдя в парадную дверь, он выбрал стул, закурил
свою  сигарку,  закинул ногу на ногу и начал говорить. Он, видимо, стремился
убедить  юношу  в  преимуществах  некоей линии поведения, которую сам не мог
определить.
     -  Если вы не слепец, вы, наверно, заметили, что, хотя я зовусь врачом,
пациентов  у  меня  раз, два и обчелся, - начал он. - Тому есть причина. Это
не  случайность,  хотя в медицине я смыслю не меньше любого в городе. Мне не
нужны  пациенты.  Причина, видите ли, лежит не на поверхности. Она кроется в
свойствах  моего  характера,  который,  если  задуматься,  весьма причудлив.
Почему  мне  захотелось  говорить  об  этом  с  вами - сам не знаю. Я мог бы
помалкивать  и  выглядеть внушительнее в ваших глазах. Мне хочется, чтобы вы
мной  восхищались,  это  правда.  Не  знаю  почему. Потому я и разговариваю.
Весьма забавно, а?
     Иногда  доктор пускался в длинные рассказы о себе. Молодому Уиларду его
рассказы   представлялись   очень  жизненными  и  полными  смысла.  Он  стал
восхищаться  этим  толстым  неопрятным  человеком  и во второй половине дня,
когда уходил Уилл Хендерсон, с острым любопытством ждал доктора.
     Доктор  Персивал  жил  в  Уайнсбурге  пять  лет. Приехал он из Чикаго в
подпитии  и  подрался  с  носильщиком Альбертом Лонгвортом. Драка завязалась
из-за  сундука  и  кончилась  тем,  что  доктора  препроводили  в  городскую
кутузку.  Выйдя  на  волю,  он снял комнату над сапожной мастерской в нижнем
конце  Главной  улицы  и  повесил  вывеску,  где  объявлял себя врачом. Хотя
пациентов  у  него  было  мало,  да  и  те  из  бедных  и  платить не могли,
недостатка  в  деньгах  он,  по-видимому,  не  испытывал.  Спал  он  в своем
кабинете,  несказанно  грязном,  а  обедал  в  закусочной  Бифа  Картера - в
маленьком  деревянном  доме  напротив  станции. Летом закусочная наполнялась
мухами,  а  белый  фартук  Бифа  Картера  был  грязнее  пола. Доктора это не
смущало.  Он  величественно  входил  в  закусочную  и выкладывал на прилавок
двадцать  центов.  "Потчуйте  на это чем угодно, - смеялся он. - Используйте
пищу,  которую  больше некому скормить. Мне все равно. Я, видите ли, человек
особенный. С какой стати я буду беспокоиться из-за еды?"
     Рассказы,  которыми  доктор  Персивал  угощал Джорджа Уиларда, ничем не
начинались  и  ничем  не кончались. Порой молодой человек думал, что все это
выдумки,  сплошные  небылицы. Но потом снова приходил к убеждению, что в них
содержится сама суть правды.
     -  Я  работал  репортером, как вы тут, - начинал доктор Персивал. - Это
было  в  одном  городке  в  Айове...  или  в Иллинойсе? Не помню, да и какая
разница?  А  вдруг  я  не  хочу  раскрывать,  кто я такой, и поэтому избегаю
подробностей?  Вам  никогда  не казалось странным, что денег у меня хватает,
хотя  я ничего не делаю? А что, если я украл крупную сумму или был замешан в
убийстве  до  того, как переехал сюда? Есть пища для размышлений, а? Будь вы
в  самом  деле шустрым репортером, вы бы мной поинтересовались. В Чикаго был
такой  доктор  Кронин,  его  убили.  Не  слышали?  Какие-то люди убили его и
засунули  в  сундук.  Рано  утром  они  провезли сундук через весь город. Он
стоял  на  задке  тарантаса,  а они сидели спереди как ни в чем не бывало. И
ехали  по  тихим  улицам,  где  все  еще  спали. Над озером как раз вставало
солнце.  Ведь  подумать даже странно: едут себе, покуривают трубки и болтают
преспокойненько,  как я сейчас. А что, если я был с ними? Неожиданный был бы
поворот,  правда  ведь,  а?  - Доктор Персивал начинал свой рассказ снова: -
Ну,  одним  словом,  был я репортером в газете, как вы тут, бегал туда-сюда,
добывал  новостишки  для  печати.  Мать  у  меня  была  бедная. Брала на дом
стирку.  Мечтала  сделать  из меня пресвитерианского священника, и я учился,
готовил себя к этому.
     Отец  еще  много  лет  назад  сошел  с  ума.  Он  сидел  в  приюте  для
душевнобольных  в  Дейтоне,  Огайо.  Видите,  вот  я и проговорился! Все это
происходило  в  Огайо,  у  нас  в Огайо. Вот вам и ключ, если вздумаете мной
поинтересоваться.
     Я  хотел  рассказать  вам  о  моем  брате. Для чего я и начал. К чему и
веду.   Брат   мой   был  железнодорожным  маляром  и  работал  на  "Большой
Четверке"*.  Вы  знаете,  эта дорога проходит через Огайо. Их бригада жила в
вагоне  -  ездили  из  города  в  город, красили семафоры, шлагбаумы, мосты,
станции.

     *  Железная дорога Кливленд - Цинциннати - Чикаго - Сент-Луис. (Здесь и
далее примеч. переводчиков.)

     "Четверка"  красит  свои  станции  мерзкой  оранжевой  краской.  Как  я
ненавидел  эту  краску!  Брат  всегда  был  в  ней  перемазан.  В получку он
напивался,  приходил  домой  в перемазанной одежде и приносил деньги. Матери
не давал, а клал стопкой на кухонный стол.
     И  по  дому ходил в одежде, перемазанной мерзкой оранжевой краской. Как
сейчас  вижу.  Мать  -  она  была  маленькая, с красными грустными глазами -
приходила  из  сарайчика  на  заднем  дворе.  Там она проводила свои дни над
корытом, стирая чужую грязную одежду.
     Придет,  станет  у  стола  и  трет  глаза  фартуком,  а фартук - весь в
хлопьях мыльной пены.
     -  Не трогай! Не смей трогать эти деньги! - орал брат, а потом сам брал
пять или десять долларов и, топоча, отправлялся по кабакам.
     Истратив  деньги, он приходил за новыми. Матери денег совсем не давал и
оставался  дома,  пока  не  спускал  все  -  понемногу за раз. А тогда опять
возвращался  на  работу  -  в  бригаду  маляров на железной дороге. Когда он
уезжал,  к  нам начинали приходить покупки - бакалея и тому подобное. Иногда
- платье для матери или пара туфель для меня.
     Странно,  а? Мать любила брата гораздо больше, чем меня, хотя ни ей, ни
мне  он  в  жизни  не  сказал доброго слова, а только скандалил и грозил: не
сметь  прикасаться  к деньгам, которые, случалось, по три дня пролеживали на
столе.
     Жили   мы  сносно.  Я  учился,  чтобы  стать  священником,  и  молился.
Форменным  ослом был по молитвенному усердию. Слышали бы вы меня. Когда отец
умер,  я всю ночь молился - и так же бывало, когда брат пьянствовал в городе
и  делал нам покупки. Вечером, после ужина, я становился на колени у стола с
деньгами   и   молился   часами.  Если  никто  не  смотрел,  я  мог  стянуть
доллар-другой  и  спрятать  в карман. Теперь мне это смешно, но тогда было -
ужасно.  Из головы не выходило. В газете я получал шесть долларов в неделю и
нес  их прямо домой, матери. А то, что крал из денег брата, тратил на себя -
на всякую, знаете, ерунду: конфеты, сигареты и тому подобное.
     Когда  отец  умер  в  дейтонском  приюте,  я поехал туда. Занял денег у
своего   издателя  и  поехал  ночным  поездом.  Шел  дождь.  В  приюте  меня
встречали, как короля.
     Тамошние   работники   откуда-то   прознали,  что  я  репортер.  И  они
испугались.  Понимаете,  за больным отцом ухаживали невнимательно, ухаживали
недобросовестно.  И они решили, что я пропечатаю их в газете, подниму шум. А
у меня и в мыслях такого не было.
     Короче   говоря,  я  вошел  в  комнату,  где  лежал  покойный  отец,  и
благословил  тело. Не знаю, с чего мне вздумалось. Вот посмеялся бы над этим
мой  брат-маляр!  Я  встал  над  мертвым телом и распростер руки. Заведующий
приютом  и  какие-то  подчиненные  вошли  и  остановились  с робким видом. Я
распростер  руки  и  сказал:  "Да  упокоится  в  мире  этот труп". Вот что я
сказал.
     Доктор  Персивал прервал рассказ, вскочил на ноги и заходил по редакции
"Уайнсбургского  орла",  где  сидел  его слушатель Джордж Уилард. Доктор был
неуклюжий, а комната редакции - тесная, и он то и дело налетал на мебель.
     -  И  с чего я, дурак, разболтался? - сказал он. - Не для того я пришел
сюда  и навязываюсь вам в знакомые. Я имел в виду другое. Вы репортер, как я
был  когда-то,  и  вы  привлекли  мое  внимание.  Вы можете кончить тем, что
станете  таким  же  заурядным болваном. Я хочу предостеречь вас и остерегать
постоянно. Вот для чего я с вами встретился.
     Доктор  Персивал  заговорил об отношении Джорджа Уиларда к людям. Юноше
казалось, что цель у доктора только одна - выставить всех в гнусном виде.
     -  Я  хочу  вселить  в  вас  ненависть и презрение, чтобы вы стали выше
людей,  -  объявил  он.  - Возьмите моего брата. Вот это тип, а? Он презирал
всех,  понятно?  Вы  себе не представляете, с каким пренебрежением он взирал
на  мать  и  на меня. И разве он не был над нами высшим? Сами понимаете, что
был.  Вы  его  не  видели, но я вам это показал. Дал почувствовать. Он умер.
Однажды  напился, лег на путях, и его переехал тот самый вагон, в котором он
жил с малярами.



x x x

     Как-то  в  августе  с доктором Персивалом приключилась история. Вот уже
месяц  Джордж  Уилард приходил к доктору каждое утро и просиживал в кабинете
час.  Визиты  эти  начались  по настоянию самого доктора: он сочинял книгу и
хотел  почитать  из  нее  молодому человеку. По его словам, он и в Уайнсбург
перебрался именно с той целью, чтобы ее написать.
     Августовским   утром,   перед  приходом  Джорджа,  в  кабинете  доктора
случилось  происшествие.  На  Главной  улице  произошел  несчастный  случай.
Упряжка  испугалась поезда и понесла. Девочку, фермерскую дочь, выбросило из
таратайки и убило.
     На  Главной улице поднялся переполох, раздались крики: "Врача!" Все три
лечащих  городских врача явились не мешкая, но нашли девочку мертвой. Кто-то
из   толпы   прибежал  за  доктором  Персивалом,  но  он  наотрез  отказался
спуститься  из  кабинета  к  мертвому  ребенку.  На бессмысленную жестокость
этого  отказа никто не обратил внимания. Человек, который прибежал наверх за
доктором, тут же кинулся обратно, не услышав отказа.
     Всего  этого  доктор  Персивал не знал, и, когда Джордж Уилард пришел к
нему в кабинет, доктор дрожал от ужаса.
     -  То,  что  я  сделал,  возмутит  всех здешних, - взволнованно объявил
доктор.  -  Что  я,  не  знаю  человеческую натуру? Не знаю, что произойдет?
Слушок  о  моем  отказе поползет по городу. Люди станут собираться кучками и
судачить  о нем. Явятся сюда. Мы поссоримся, и пойдут разговоры о повешении.
И тогда они явятся снова, с веревкой в руках.
     Доктор Персивал дрожал от страха.
     -  У меня предчувствие, - с жаром объявил он. - Может быть, то, о чем я
говорю,  не  произойдет  сегодня  утром.  Может быть, отложится до ночи - но
меня  повесят.  Все  распалятся.  Меня повесят на фонарном столбе на Главной
улице.
     Подойдя  к  двери  своего  грязного  кабинета,  доктор  Персивал  робко
выглянул  на  парадную  лестницу.  Когда он вернулся, страх в его глазах уже
сменялся  сомнением. Он прошел на цыпочках через комнату и постучал по плечу
Джорджа Уйларда.
     -  Не  сейчас,  так  потом,  -  прошептал он, качая головой. - Рано или
поздно я буду распят, бессмысленно распят.
     Доктор Персивал стал умолять Джорджа Уйларда.
     -  Слушайте  меня внимательно, - убеждал он. - Если что-нибудь случится
и  я  не  напишу  мою  книгу,  может  быть, вам удастся ее написать. Идея ее
проста,  настолько  проста, что, если вы не отнесетесь к ней вдумчиво, вы ее
забудете.  Она  вот  в  чем: каждый на свете - Христос, и каждого распинают.
Вот  что  я хочу поведать. Не забудьте этого. Что бы ни случилось, не смейте
забывать.





НИКТО НЕ ЗНАЕТ



     Опасливо   оглядевшись,  Джордж  Уилард  встал  из-за  своего  стола  в
редакции  "Уайнсбургского  орла" и торопливо вышел черным ходом. Вечер стоял
теплый  и  пасмурный, и, хотя еще не было восьми, проулок за редакцией тонул
в  кромешной  темени.  Где-то  топали  по спекшейся земле лошади у коновязи.
Кошка  выскочила  из-под  ног  Джорджа  Уйларда  и  шмыгнула  в  ночь. Юноша
нервничал.   Весь  день  работа  у  него  валилась  из  рук.  В  проулке  он
вздрагивал, точно от страха.
     Джордж  Уилард  шел  в  темноте по проулку осторожно и опасливо. Задние
двери  городских  магазинов  были  отворены,  и он видел людей, сидевших под
лампами.  У  прилавка в галантерейном магазине Майербаума стояла с корзинкой
миссис  Уилли,  жена  содержателя салуна. Прислуживал ей приказчик Сид Грин.
Он оперся на прилавок и серьезно что-то говорил.
     Джордж  Уилард пригнулся и проскочил дорожку света, которая протянулась
от  двери.  Он  побежал  в  темноте.  За  салуном  Эда Грифита спал на земле
городской  пьяница,  старик  Джерри  Бёрд.  Бегущий  споткнулся о раскинутые
ноги. И надсадно засмеялся.
     Джордж  Уилард  затеял приключение. Весь день он решался на это и вот -
начал  действовать.  В редакции "Уайнсбургского орла" он с шести часов сидел
и пытался думать.
     Решения  он  так  и  не принял. Он просто вскочил на ноги, шмыгнул мимо
Уилла Хендерсона, который читал в типографии гранки, и побежал проулком.
     Улицу  за  улицей проходил Джордж Уилард, избегая встречных. Он перешел
дорогу,  раз  и  другой.  Под фонарями он нахлобучивал шляпу на глаза. Он не
осмеливался  думать. В душе у него был страх, но страх необычный. Он боялся,
что приключение сорвется, что он струсит и повернет обратно.
     Джордж  Уилард  застал Луизу Траньон на кухне отцовского дома. Она мыла
посуду  при  свете  керосиновой  лампы.  Вот  она стоит за сетчатой дверью в
кухонной  пристройке,  похожей  на сарайчик. Джордж Уилард остановился перед
палисадником  и  старался  унять  дрожь.  Только  узкая  картофельная грядка
отделяла  его  от  приключения.  Пять минут прошло прежде, чем он собрался с
духом  окликнуть  девушку.  "Луиза!  Луиза!"  -  позвал  он.  Крик застрял в
глотке. Он превратился в хриплый шепот.
     Луиза  Траньон  с  посудным  полотенцем  в  руке  вышла  к  нему  через
картофельную грядку.
     -  С  чего  ты взял, что я захочу с тобой гулять? - надувшись, спросила
она. - Почему это ты так уверен?
     Джордж  Уилард  не  ответил.  Они  молча  стояли в темноте, разделенные
забором.
     -  Ты  иди  пока, - сказала она. - Папа дома. Я приду. Жди у Вильямсова
амбара.
     Молодой  репортер  получил  письмо  от  Луизы  Траньон. Оно пришло этим
утром  в  редакцию "Уайнсбургского орла". Письмо было кратким. "Я твоя, если
хочешь",  -  гласило  оно.  Джорджу было досадно, что в темноте у забора она
прикидывалась,  будто  между  ними  ничего нет. "Ну и нахальства у нее! Нет,
это  надо  же,  какое  нахальство",  -  бормотал  он,  шагая по улице и мимо
незастроенных  участков, где росла кукуруза. Кукуруза стояла по плечо и была
посеяна от самого тротуара.
     Когда  Луиза  Траньон  появилась  на  крыльце,  на  ней  было все то же
ситцевое  платье, в котором она мыла посуду. Она вышла с непокрытой головой.
Джордж  увидел,  что  она  остановилась, держась за ручку, и разговаривает с
кем-то  внутри - несомненно, с отцом, стариком Джеком Траньоном. Старик Джек
был  глуховат,  и  она  кричала.  Дверь  закрылась, в переулке стало темно и
тихо. Джордж Уилард задрожал еще сильнее.
     В  потемках,  у Вильямсова амбара стояли Джордж и Луиза, не осмеливаясь
заговорить.  Она была не особенно хорошенькая, и сбоку на носу у нее чернело
пятно.  Джордж  подумал,  что  она,  наверно,  потерла  нос  пальцем,  когда
возилась с кастрюлями.
     Молодой человек нервно засмеялся.
     -  Тепло,  - сказал он. Ему хотелось дотронуться до нее. "Не очень-то я
смелый",  - подумал он. Только тронуть складки заношенного ситцевого платья,
решил он, и то было бы острым наслаждением.
     Она начала ломаться.
     -  Ты  думаешь,  ты лучше меня. Не увертывайся, я догадалась, - сказала
она, придвигаясь поближе.
     Из  Джорджа Уиларда потоком хлынули слова. Он припомнил, каким взглядом
поглядывала  на  него эта девушка, когда они встречались на улице, и подумал
о  ее  записке.  Сомнения покинули его. Он знал, какие слушки о ней ходят по
городу,   и   это   придавало   ему  уверенности.  Он  стал  чистым  самцом,
беззастенчивым и напористым. В сердце у него не было к ней сочувствия.
     -  Да  брось  ты, ничего не случится. Никто ничего не узнает. Откуда им
узнать? - убеждал он.
     Они  пошли  по  узкому  кирпичному  тротуару,  из трещин которого росла
высокая  трава.  Кое-где  кирпичей  недоставало,  тротуар был выщербленный и
шершавый.  Он  взял  ее  за  руку  -  тоже  шершавую,  но  показавшуюся  ему
восхитительно маленькой.
     -   Мне  далеко  нельзя,  -  сказала  она,  и  ее  голос  был  спокоен,
невозмутим.
     Они  перешли  по  мосту  узкий ручеек и миновали еще один незастроенный
участок, где росла кукуруза. Улица кончилась.
     По  тропинке  вдоль  дороги  им  пришлось  идти гуськом. Дальше начался
ягодник Уилла Овертона, и там был штабель досок.
     -  Уилл  собирается  построить  тут  сарай,  чтобы складывать ящики для
ягод, - сказал Джордж, и они сели на доски.
     На  Главную улицу Джордж вернулся в одиннадцатом часу; капал дождь. Три
раза  прошел он из конца в конец Главную улицу. Аптека Сильвестра Уэста была
открыта,  он  зашел  туда  и  купил  сигару. Ему было приятно, что приказчик
Шорти  Крандал  проводил  его до двери. Минут пять они постояли под аптечным
тентом  и  поговорили.  Уилард был доволен. Больше всего на свете ему сейчас
хотелось  поговорить  с каким-нибудь мужчиной. Он свернул за угол, к "Новому
дому Уиларда", тихонько насвистывая.