На  тротуаре  возле  мануфактурного  магазина  Уини,  где стоял высокий
глухой  забор,  оклеенный  цирковыми афишами, он перестал свистеть и замер в
темноте,  внимательно  вслушиваясь,  словно  чей-то  голос  окликнул  его по
имени.  Потом  нервно  засмеялся. "Ничего она не докажет. Никто не знает", -
упрямо пробормотал он и пошел своей дорогой.




НАБОЖНОСТЬ


                    Рассказ в четырех частях

 * ЧАСТЬ I *

     На  ферме  Бентли  всегда  сидели  на  веранде  или слонялись по садику
трое-четверо  стариков.  Трое были женского пола, сестры Джесси. Бесцветные,
тихие  старушки.  А  молчаливый  старик с жидкими седыми волосами приходился
Джесси дядей.
     Дом  был  деревянный,  с  бревенчатым  каркасом  и  обшивкой  из досок.
Правильнее  сказать,  это  был  не  один дом, а гроздь - слепленных довольно
безалаберно.  Внутри  дом  был  полон неожиданностей. Из гостиной в столовую
приходилось  подниматься  по  ступенькам,  и  вообще  из  каждой  комнаты  в
соседнюю  приходилось  либо  подниматься  по ступенькам, либо спускаться. Во
время  еды  дом  превращался  в улей. Все тихо - и вдруг начинали отворяться
двери,  шаркали  по  ступеням ноги, раздавался приглушенный гомон голосов, и
из десятка закутков возникали люди.
     Кроме  упомянутых  стариков,  в  доме Бентли жило много другого народу.
Четверо  работников,  домоправительница,  которую  звали  тетя  Колли  Биби,
придурковатая  девушка  Элиза  Стафтон,  которая  стелила кровати и помогала
доить, мальчик с конюшни и сам Джесси Бентли, владелец и властелин всего.
     После  Гражданской  войны  прошло  двадцать  лет,  и та часть Северного

Огайо,  где  лежали  земли  Бентли,  расставалась  с  укладом  жизни  первых
поселенцев.  У  Джесси  уже  были  машины  для  уборки  зерна.  Он  построил
современные  амбары,  большая  часть  его  земель  была  осушена  с  помощью
старательно  уложенных  дренажных  труб,  но  для  того,  чтобы понять этого
человека, нам надо вернуться к более ранним дням.
     До  Джесси  в  Северном  Огайо  жили несколько поколений Бентли. Пришли
Бентли  из штата Нью-Йорк и осели здесь в ту пору, когда страна была новой и
землю  можно  было  взять задешево. Долгое время они, подобно всем остальным
жителям Среднего Запада, прозябали в бедности.
     Край  был  лесной;  бурелом и кустарник мешали возделывать землю. После
долгих  и тяжких трудов по рубке леса и расчистке земли все равно оставались
пни,  с  которыми  приходилось считаться. Плуги на поле застревали в скрытых
корнях,  всюду  лежали  камни,  в  низинах  стояла  вода, и молодая кукуруза
желтела, чахла, гибла.
     Когда  отец и братья Джесси Бентли вступили во владение угодьями, самая
тяжелая  работа  по  большей  части  была проделана, но они держались старых
порядков  и работали, как тягловые животные. Жили, в общем, так же, как жили
все  земледельцы  того  времени.  Весной  и  почти  всю  зиму дороги в город
Уайнсбург  представляли  собой  море грязи. Четверо молодых Бентли весь день
тяжело  работали  в  поле,  поедали много жирной, грубой пищи и ночью спали,
как  утомленные  звери, на подстилках из соломы. В их жизни мало что не было
грубым  и  примитивным,  и  сами  они  внешне были грубыми и примитивными. В
конце   субботнего  дня  они  запрягали  лошадей  в  трехместную  повозку  и
отправлялись   в  город.  В  городе  они  стояли  возле  печек  в  лавках  и
разговаривали  с  такими  же  земледельцами или лавочниками. Одевались они в
комбинезоны,   а   зимой  носили  толстую  одежду,  заляпанную  грязью.  Они
протягивали  руки  к  печному  теплу,  руки  были  красные и потрескавшиеся.
Разговаривать  им  было  трудно,  и  они больше молчали. Накупив мяса, муки,
сахару  и  соли,  они  шли  в  какой-нибудь городской кабак и пили пиво. Под
действием   хмеля   вырывались   на  волю  сильные  вожделения,  подавленные
героическим  трудом  на  девственной земле. Ими овладевал какой-то корявый и
звероподобный  поэтический  раж.  По  дороге домой они становились ногами на
сиденья  повозки  и кричали звездам. Иной раз дрались, долго и самозабвенно,
а иной - разражались пением.
     Однажды  Енох  Бентли,  старший  из  братьев, ударил отца, старика Тома
Бентли,  кнутовищем,  и  похоже  было, что старик не выживет. Несколько дней
Енох  хоронился  от  людей  на  сеновале в конюшне, предполагая бежать, если
окажется,  что  его  нечаянная  вспышка гнева обернулась убийством. Жизнь он
поддерживал  едой,  которую  приносила  мать, сообщавшая попутно о состоянии
раненого.  Однако  все обошлось, и тогда он покинул убежище и снова принялся
ворочать землю, как ни в чем не бывало.



x x x

     Гражданская  война  круто  повернула жизнь семьи и привела к возвышению
младшего  сына,  Джесси. Енох, Эдвард, Гарри и Уилл Бентли, все записались в
армию  и  в  долгой войне все погибли. После того как они отправились на Юг,
старик  Том первое время пытался хозяйничать сам, но без успеха. Когда убили
последнего из четверых, он передал Джесси, что ему надо вернуться домой.
     Тут  вдруг  умерла  мать, уже год хворавшая, и старик совсем пал духом.
Стал  поговаривать  о  продаже  фермы  и  переезде  в  город.  Весь  день он
слонялся,  качал  головой  и бормотал. Работа в поле была заброшена, и среди
кукурузы  вымахали сорняки. Старик Том нанимал работников, но использовал их
бестолково.  С  утра,  когда  они уходили в поле, он брел в лес и садился на
колоду.  Иногда  он  забывал  вернуться  домой,  и  кому-нибудь  из  дочерей
приходилось вечером его разыскивать.
     Когда  Джесси  Бентли  вернулся и начал прибирать к рукам хозяйство, он
был  худеньким,  нежного вида мужчиной двадцати двух лет. В восемнадцать лет
он  уехал  из  дома  в школу, чтобы изучить науки, а потом стать священником
пресвитерианской  церкви.  В детстве он был, что называется, белой вороной и
не  ладил  с  братьями. Из всей семьи только мать понимала его, а теперь она
умерла.  Когда  он  вернулся  домой хозяйничать на ферме, которая разрослась
уже  до  двухсот  двадцати  с лишним десятин, на ближних фермах и в соседнем
городе  Уайнсбурге  все  посмеивались  над  тем, что он берется за работу, с
которой едва справлялись четверо сильных братьев.
     И   было  над  чем  посмеяться.  По  тогдашним  понятиям  Джесси  и  на
мужчину-то  не  был  похож. Он был маленький, с изящным, женственным телом и
по  обычаю  молодых  священников  носил  долгополый  черный  сюртук и черный
шнурок-галстук.   Увидев   его   после  нескольких  лет  отсутствия,  соседи
потешались  -  и  еще  больше  потешались,  увидев,  какую жену он привез из
города.
     Жена  Джесси  и  в  самом деле скоро преставилась. Наверное, Джесси сам
был  в  этом виноват. В трудные послевоенные годы ферма на севере Огайо была
неподходящим  местом  для  хрупкой  женщины,  а  Катрин Бентли была хрупкой.
Джесси  обходился с ней сурово, как и со всеми вокруг в те дни. Она пыталась
делать  ту  же  работу,  что  и  все  соседские  женщины,  а  Джесси  ей  не
препятствовал.  Она помогала доить и выполняла часть работы по дому; стелила
мужчинам  постели,  стряпала  им  еду.  Год  она  работала  без  выходных, с
рассвета до поздней ночи, а потом, родив ребенка, умерла.
     Что  же  до  самого  Джесси  Бентли,  он  хоть  и  не отличался крепким
сложением,  но  обладал  чем-то  таким,  что нелегко заморить. Волосы у него
были  кудрявые, каштановые; его серые глаза иногда глядели прямо и твердо, а
иногда  неуверенно блуждали. Он был не только тщедушен, но и ростом мал. Рот
у  него  был  как у впечатлительного и очень упрямого ребенка. Джесси Бентли
был  фанатик. Человек, который родился не вовремя и не к месту, и страдал от
этого,  и причинял страдания другим. Он так и не добился того, чего хотел от
жизни,  а  чего  он  хотел, он сам не знал. Когда он приехал домой, на ферму
Бентли,  все  там  скоро  стали  его побаиваться, да и жена, которой быть бы
такой  же  близкой  ему,  как  мать, тоже его боялась. К концу второй недели
после  его  приезда  старик  Том Бентли отдал хозяйство целиком в его руки и
стушевался.  Стушевались  все.  Несмотря  на  молодой возраст и неопытность,
Джесси  отлично  умел  подчинять  себе  души  ближних.  Он  столько  страсти
вкладывал  во  все  свои  дела и речи, что его никто не понимал. Он заставил
всех  на ферме работать так, как они отродясь не работали, но не было в этой
работе  веселья.  Если  дела шли удачно - удачно шли они для Джесси, а вовсе
не  для  подчиненных.  Подобно  другим  сильным  людям, которых во множестве
породила   Америка  в  этот  позднейший  период,  Джесси  был  сильным  лишь
наполовину.  Он  умел властвовать над другими, но не умел властвовать собой.
Вести  хозяйство так, как никогда еще не вели, ему было легко. Приехав домой
из  школы в Кливленде, Джесси отгородился от всех домочадцев и начал строить
планы.  Он  думал  о хозяйстве день и ночь, и это принесло ему успех. Другие
фермеры  слишком  много  работали  и  слишком  уставали, чтобы думать, а для
Джесси  думать о ферме и беспрестанно строить планы успешного хозяйствования
было  даже  отдыхом.  И  отчасти  утоляло что-то в его страстной душе. Сразу
после  приезда  он  распорядился  пристроить  к  старому дому крыло, и в его
большой  комнате  с западной стороны одни окна смотрели на гумно, а другие -
на  поля.  У  окна он садился думать. Час за часом и день за днем просиживал
он,  глядя  на  земли,  и  обдумывал,  какое место он теперь займет в жизни.
Страстный  огонь  в его душе разгорался, и взгляд его становился жестким. Он
хотел,  чтобы  ферма  давала  столько,  сколько не давала до сих пор ни одна
ферма  в штате, а потом хотел чего-то еще. Вот от этой неопределимой жажды и
блуждали  его  глаза,  а  сам он перед людьми молчал все больше и больше. Он
много  бы дал, чтобы обрести покой, и жил в страхе, что покоя-то как раз ему
не найти.
     Тело  Джесси  Бентли  было  полно  жизни.  В  этом  маленьком  человеке
собралась  сила  многих поколений могучих предков. Необычайно живым он был и
в  раннем детстве, на ферме, и подростком в школе. В школе он учился и думал
о  Боге  и  о Библии всеми силами ума и сердца. С годами, повзрослев и лучше
узнав  людей,  он  стал  считать  себя  человеком необыкновенным, выделенным
между   людьми.   Ему  ужасно  хотелось  сделать  свою  жизнь  чем-то  очень
значительным,  и,  оглядываясь  вокруг и видя, что люди живут, как быдло, он
думал,  что  никогда  бы  не  согласился  превратиться  в  такое  же  быдло.
Поглощенный  собой  и  собственным  предназначением,  Джесси, как слепец, не
замечал  того,  что  его  молодая жена выполняла работу сильной женщины даже
тогда,  когда  была  на сносях, что в служении ему она себя губила, - но при
этом  он  не  был  жесток  намеренно. Когда старый, искореженный трудом отец
отдал  ему  во  владение  ферму  и, как бы успокоившись, заполз в угол ждать
смерти, он только пожал плечами и выбросил старика из головы.
     Сидел  Джесси  у  окна,  глядел  на  земли,  которые  достались  ему  в
наследство,  и  думал  о  своих делах. Он слышал, как в конюшне топчутся его
лошади,  как  возится  в хлеву его рогатый скот. Видел за полем, как пасется
на  зеленых  холмах  другое стадо. Голоса людей - людей, которые работали на
него,  -  доносились  до  него  через  окно.  Из  доильни  слышалось  ровное
плюх-плюх  маслобойки,  у  которой  орудовала  придурковатая  девушка  Элиза
Стафтон.
     Мысленно  Джесси  уходил  к  людям  ветхозаветных  дней, тоже владевшим
землей  и  стадами. Он вспоминал, как Бог спускался с неба и говорил с этими
людьми,  и  ему  хотелось,  чтобы  Бог  его тоже заметил и говорил с ним. Им
овладевало  лихорадочное,  мальчишеское  нетерпение:  каким-нибудь  способом
достигнуть  в своей жизни такого же ореола значительности, какой окружал тех
людей.  Будучи  человеком богомольным, он вслух говорил на эту тему с Богом,
и звук собственных слов питал и подогревал его нетерпение.
     "Я,  человек  нового  склада,  вступил  во  владение  этими  полями,  -
объявлял  он.  -  Погляди на меня, Боже, и погляди на моих соседей и на всех
людей,  что  прошли  здесь до меня! Боже, сделай меня новым Иессеем, подобно
древнему,   дабы   я   правил   людьми   и  рожал  сыновей,  которые  станут
правителями!"  Разволновавшись  от  своих  речей, Джесси вскакивал на ноги и
ходил  взад-вперед  по  комнате.  Ему  мерещилось,  что  он  живет в древние
времена   и   среди   древних   народов.  Земля,  раскинувшаяся  перед  ним,
исполнялась  громадного  значения;  фантазия  населяла страну новым племенем
людей,  произошедших  от  него  самого. Казалось ему, что нынче, как и в те,
прежние   времена,  могут  создаваться  новые  царства  и  новые  побуждения
овладевать  жизнями  людей  по  воле  Божией,  возвещенной  через избранного
слугу.  Он  жаждал быть таким слугой. "Я пришел на эту землю исполнить Божий
труд",  - объявлял он громким голосом, и маленькая фигурка его выпрямлялась,
и  казалось  ему,  что-то  вроде  нимба  загорается  над  ним в знак Божьего
одобрения.



x x x

     Людям  более  позднего времени будет, пожалуй, трудновато понять Джесси
Бентли.   За  последние  пятьдесят  лет  в  жизни  нашего  народа  произошли
громадные   перемены.   Произошла,  можно  сказать,  революция.  Наступление
промышленного  века,  сопровождаемое  звоном  и  треском  дел, пронзительные
крики  многомиллионных  толп,  хлынувших  к  нам из-за океана, отправление и
прибытие  поездов,  рост  городов, постройка междугородных трамвайных линий,
которые  пронизывают  города и бегут по сельской местности, а теперь, в наши
дни,  нашествие  автомобилей - все это внесло потрясающие перемены в жизнь и
образ   мыслей   народа   серединной  Америки.  Книги,  пусть  даже  скверно
придуманные  и  написанные  в спешке наших дней, есть в каждом доме, журналы
расходятся  в миллионах экземпляров, газеты на каждом шагу. Нынче у фермера,
стоящего  возле  печки  в деревенской лавке, голова до отказа забита словами
других  людей.  Газеты и журналы нагрузили его полностью. Многое из прежнего
дикого  невежества, в котором была и какая-то прекрасная детская невинность,
исчезло  навсегда.  Фермер  у  печки  -  брат городского человека, и если вы
послушаете  его, то найдете, что он говорит так же бойко и бессмысленно, как
самый примерный из нас, горожан.
     При  Джесси  Бентли  и  вообще в сельских районах Среднего Запада после
Гражданской  войны  было  не  так.  Люди  слишком тяжело трудились и слишком
уставали,  чтобы читать. Их не тянуло к напечатанному на бумаге слову. Когда
они  работали  в  поле,  ими  владели  смутные,  полуоформившиеся мысли. Они
верили  в  Бога  и в то, что сила Божия управляет их жизнью. По воскресеньям
они  собирались  в  маленьких протестантских церквушках - послушать о Боге и
Его  делах.  Церкви  в  ту  пору  были средоточием общественной и умственной
жизни. Образ Бога велик был в душах людей.
     И  вот,  от  природы наделенный воображением и большой пытливостью ума,
Джесси  Бентли  всем  сердцем  обратился  к  Богу.  Когда  война  унесла его
братьев,  он  увидел  в  этом руку Божию. Когда отец захирел и больше не мог
управляться  с  хозяйством, он и это воспринял как Божие знамение. В городе,
получив  эту весть, он всю ночь бродил по улицам и размышлял о ней, и так же
с  мыслями  о  Боге  бродил  он  ночами  по  лесам и по низким холмам, когда
вернулся на ферму и начал налаживать там хозяйство.
     Он  шел,  и  значение  его  личности  в  некоем божественном расписании
представлялось  ему  все более важным. Он сделался алчным и досадовал, что у
него  только  двести  двадцать  десятин угодий. Став на колени перед угловым
столбом  изгороди  на  своем лугу, он направлял голос в сопредельную тишину,
поднимал голову и видел, что звезды светят ему.
     Однажды  вечером, через несколько месяцев после смерти отца, когда жена
Катрин  с  минуты на минуту ожидала родовых мук, Джесси ушел из дома и долго
бродил  по  окрестностям.  Ферма  Бентли  располагалась  в  маленькой долине
Винной  речки;  Джесси  берегом  прошел  до конца своих угодий и дальше - по
полям  соседей.  По  пути  долина  раздалась  вширь, а потом опять сузилась.
Перед  ним  раскинулись  огромные  просторы  полей  и  лесов.  Из-за  облака
выглянула луна, и он, взойдя на пригорок, сел подумать.
     Джесси  думал,  что  ему как истинному рабу Божьему должно принадлежать
все  пространство,  по  которому  он прошел. Он подумал о покойных братьях и
упрекнул  их,  что  они  трудились недостаточно и не приобрели больше. Перед
ним  в  лунном  свете  бежала  по  камням  речка,  и  он стал думать о людях
далекого прошлого, которые подобно ему владели стадами и землями.
     Порожденное  фантазией  чувство  -  полустрах,  полужадность - охватило
Джесси  Бентли. Он вспомнил, как в древней библейской истории Господь явился
другому  Иессею*  и  велел ему послать сына Давида в долину дуба, где Саул и
израильское  воинство  стояли  против  филистимлян. Ему уже мнилось, что все
фермеры  Огайо,  владеющие  землей  в  долине Винной речки, - филистимляне и
враги  Богу.  "А  вдруг,  -  прошептал  он  себе, - выйдет из них такой, как
Голиаф,  филистимлянин  из  Гефа, и одолеет меня, и отымет мое имущество". И
воображение  его  заполнил  тошнотворный  страх,  тот  же, думалось ему, что
тяжелым  гнетом  лежал  на  сердце  Саула,  пока не пришел Давид. Вскочив на
ноги,  он  побежал  сквозь  ночь.  Он  бежал  и  взывал  к  Богу.  Его голос
разносился  над  низкими  холмами. "Господь Саваоф! - кричал он. - Пошли мне
нынче  ночью  сына  от  Катрин. Да снизойдет на меня милость Твоя. Пошли мне
сына,  чтобы звался Давидом и помог мне вырвать наконец все эти земли из рук
филистимлян  и  обратить  их на службу Тебе и на постройку царства Твоего на
земле".

     * Библейское имя Иессей по английски произносится как Джесси.



 * ЧАСТЬ II *

     Давид  Харди  из  Уайнсбурга,  Огайо, был внуком Джесси Бентли, хозяина
ферм.  В  двенадцать  лет он переехал жить в старый дедовский дом. Мать его,
Луиза  Бентли,  родилась  в  ту  ночь, когда Джесси бежал по полям, взывая к
Богу,  чтобы Он дал ему сына, и до взрослых лет жила на ферме, а потом вышла
замуж  за  молодого  уайнсбуржца Джона Харди, впоследствии банкира. Семейная
жизнь  у  них не задалась, и все сходились на том, что виновата тут она. Это
была  маленькая  черноволосая  женщина  с колючими серыми глазами. С детства
она  была подвержена припадкам гнева, а когда не гневалась, была молчалива и
нелюдима.  В  Уайнсбурге  говорили,  что  она  пьет. Ее муж, банкир, человек
положительный  и  сметливый,  приложил  немало  стараний,  чтобы  ей  жилось
хорошо.  Когда  он начал богатеть, он купил для нее большой кирпичный дом на
Вязовой улице в Уайнсбурге и первым в городе завел для своей жены кучера.
     Но  Луиза  не  умела жить хорошо. У нее случались припадки полубезумной
раздражительности,  во  время  которых она иногда молчала, а иногда шумела и
затевала  ссоры. В гневе она бранилась и кричала. Она хватала на кухне нож и
угрожала  убить  мужа.  Однажды  она  намеренно  подожгла дом и часто целыми
днями  скрывалась  у  себя  в  комнате,  никого  не  желая видеть. Ее жизнь,
наполовину  затворническая,  давала поводы ко всякого рода толкам. Говорили,
будто  она  принимает  наркотики,  будто прячется от людей потому, что часто
находится  под  таким  сильным  воздействием  алкоголя,  которое  невозможно
скрыть.  Случалось,  летом,  к  концу дня, она выходила из дома и садилась в
коляску.  Отослав  кучера, сама брала в руки вожжи и гнала по улицам во весь
опор.  Если  на пути ей попадался прохожий, она не сворачивала, и напуганный
горожанин  спасался,  как умел. Людям казалось, будто она хочет их задавить.
Она  проезжала несколько улиц, нахлестывая коней и на всем ходу огибая углы,
а  потом  мчалась за город. На проселочных дорогах, скрывшись от чужих глаз,
она